Текст книги "Еврейские литературные сказки"

Автор книги: Ицик Мангер

Соавторы: Довид Игнатов,Дер Нистер,Ицик Кипнис,Мани Лейб,Мойше Бродерзон,Семен Ан-ский,Ицхок-Лейбуш Перец,Йойсеф Опатошу
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

И он перечитал письмо птице, и при дневном свете птица едва моргала глазами и со сна еще плохо понимала, что к чему, но все же, из уважения к господину, приняла бодрый и счастливый вид, и запомнила она содержание письма, и в тот же вечер передала мне его, и прибавила: господин повелел мне к чему-то быть готовым, а к чему – он не сказал, но птица сама поняла к чему, и поняла она, что ей предстоит дальняя дорога… И наутро я передал это оленю, и тогда преданный олень, выслушав это, всей своей шкурой задрожал от преданности и сказал мне, что он тоже все понял, и что, если я помню, он мне это еще раньше предсказывал.

И так все и было: и немало времени прошло с того дня, а письма дочери не доходили до вечерней звезды, а от вечерней звезды до дочери не доходили ответы, но только каждый вечер видели они друг друга и переглядывались, но достигнуть друг друга и стать ближе от этого переглядывания не могли, и дочь что ни день становилась печальнее, и вечерняя звезда – не веселее.

И отец ее видел это, и то, что дочь таится и не хочет открыться, замечал, и понимал он, что и она не знает, в чем дело, и, быть может, она думает, что вечерняя звезда только глядит вниз, но, быть может, не видит ее, и мерцает не ей, и на уме у ее властителя кто-то еще… Потому что, будь по-другому, тот, кто на вечерней звезде, что-нибудь придумал бы, нашел бы выход, а если нет выхода, то хоть бы знак подал! Все это видел отец, и хотел он ее утешить, и облегчить ее страдания. «А быть может, – думал он, – все совсем не так, и к чему ей тогда страдать, и к чему ей обращать свои взоры на чужое счастье?»

Но случилось однажды самым обычным вечером, когда на скалу уже спустились тьма и вечер, что слуги из замка вдруг заметили на крыше замка какой-то огонек, синий и в середине золотой, и испугались слуги, и подумали, что это огонь из-под крыши, и на ней там что-то горит. Они поспешили и всех оповестили, и вышел господин из сада и дочь его с ним, и слуги уже хотели взяться за ведра с водой, забраться на крышу и потушить огонь.

Но вдруг заметили все, что огонек передвинулся со своего места и перешел на другое, и то, прежнее, место не горит и не тронуто, и даже дымок там не дымится. И огонек чем дальше, тем все более золотым становился и с места на место переходил, и, наконец, добрался до середины крыши и до флагштока, и как живой стал по нему взбираться, и взобрался на самый верх флагштока; и было уже темно, и все не сводили глаз с огонька, и дивились, и молчали…

И вдруг увидели все, что огонек принял образ лучистой звезды, и будто ждет, что в честь праздника поднимут флаг.

Сразу же отдал господин приказ, и слуги подняли флаг, и звездочка увенчала его, и все как-то вдруг возвели глаза и увидели вечернюю звезду, и увидели, что сияет она и светится сегодня не так, как всегда, и, похоже, у нее большой праздник, и будто указала она, что ее праздник у нас в замке, и потому она послала к замковому флагу свой огонек, и, так как было для нее во всем замке кое-что подороже, чем флаг, она искала это глазами и не могла найти…

Тогда все обернулись, и господин тоже отвел свой взор от неба, и увидел, что дочь спряталась за его спиной, что закрыла она лицо рукавом. Повернулся он к ней, и упала она ему на грудь, и послышался плач, и это плакала дочь на груди у отца, и он гладил ее и целовал ее голову, и она еще пуще плакала…

А мы с оленем тогда вернулись из долины позднее обычного, и увидели господина и стоявших вокруг него слуг, и как дочь приникла к груди господина, – и мы удивились; и птица с другой стороны замка тоже услышала плач, и она тоже прилетела, и она тоже не понимала; и слуги тихо, чтобы не мешать отцу и дочери, показали нам на крышу, и мы увидели флаг и огонек на нем, и нам стало все ясно; и дочь подняла голову с груди отца, и глаза и лицо ее смеялись сквозь слезы, и смело, и уверенно подняла она тогда голову к небу и в первый раз, никого не смущаясь, на своего дорогого возлюбленного поглядела…

И возлюбленный ее увидел ее слезы и ее улыбку, и он раскинул по всему небу, от одного до другого края, шелковую облачную ткань, полосатым поясом опоясал небо, потом тихо, как прежде, посмотрел на свою невесту, потом на ее отца, потом на двор, на замок, на скалу, на слуг, и на нас, на меня с оленем и с птицей, среди прочих слуг, и тотчас показался за ним туманный образ, и мы сразу все увидели: олень, и мальчик едет на нем, и на плече у мальчика сидит ночная птица. И без слов все собравшиеся поняли этот знак так, что нам – мне с оленем и с птицей – предстоит отправиться к вечерней звезде… И господин тут же приказал слугам разойтись, а нам все, что понадобиться в дороге, собрать. И нам с оленем он позволил отдохнуть, но до двенадцати, а в полночь должны мы уже быть готовы.

И созвал он ветры, и приказал им устроить нам дорогу, чтоб пыль столбом да как можно короче. И обратился он к своей дочери, и попросил ее пойти в свой покой в замке и приготовить письмо, и сам он, господин, тоже в замок удалился, потому что и ему нужно было написать письмо властителю вечерней звезды.

И весь вечер горела в комнате дочери лампа, и птица видела, что дочь, уже не таясь, но открыто сидела за столом и открыто писала письмо, но усидеть не могла, и все время к окошку, будто дыхание перевести и остыть, подходила. А слуги собирали нас в путь и весь вечер бегали туда-сюда, и звезда не сходила с флагштока и ждала, когда все будет готово.

И когда письма были написаны, и господин с дочерью вышли с ними из замка, мы с оленем уже отдохнули, и слуги вывели оленя из стойла, и взнуздали его, и передали мне поводья, и я влез на него.

И тут птица получила приказ сесть мне на плечо, а ветры тем временем проложили нам дорогу, и дорога казалась серой и пыльной, и круто восходила она, и вела от земли до неба.

И огонек на крыше за всем наблюдал: и как слуги суетились вокруг меня, оленя и птицы, и как освещен был фонарями замок и двор, и как все собрались и толпились под этими фонарями. Увидел он все это, и стал втягивать свои лучи, и снова стал таким как был, когда явился.

И господин с дочерью ко мне, уже сидевшему на олене, подошли, и оба передали мне свои письма, и господин о чем-то переговорил с птицей, как с нашим послом, потому что птице было поручено все дело, и птица должна была говорить с властителем вечерней звезды…

И так как все уже было готово к нашему отъезду, медлить не стали, господин склонился к одному уху оленя и назвал один ветер, склонился к другому и назвал второй, я взял в руки поводья, и олень тронул с места; он только тронулся, а мы уже поднимались по дороге, проложенной ветрами, все выше и выше – и через минуту уже едва различали скалу, замок, фонари и людей под фонарями, и огонек тоже отделился от крыши, и несколько раз двор и людей во дворе облетел, будто хотел попрощаться с двором и с людьми, и сразу потом огонек поднялся к нам на дорогу, и полетел впереди нас…

И явился он перед нами, и всю ночь не покидал нас. И без него были бы мы слепы, а с ним – зрячие и уверенные…

Как прошла ночь, мы и не заметили, а наутро, когда уже рассвело, огонек растаял, но теперь нам самим уже все было понятно, и олень знал, куда направляться, а я – куда править.

А птица дремала у меня на плече, и чем светлее становился день, тем глубже она втягивала голову в свои перья и глубже засыпала.

А олень обрадовался дню и прибавил ходу, и дорога была ровной, и крутой подъем не изнурил нас.

Днем мы сделали привал, вытащили из узелка еду и питье, которые нам с собой дали, и перекусили и подкрепились, и разбудили нашу сестру ночную птицу, чтобы она приняла участие в нашей трапезе, но она отказалась и попросила нас оставить ее в покое, потому как сон ей дороже еды.

И когда мы поели, то снова пустились в путь, и мы с оленем все время назад оборачивались, и думали, что разглядим замок или хоть знак его, – но были мы уже очень далеко, и не только от замка, но от всей земли никакого следа не осталось.

Теперь перед нами была только наша цель, и олень уже назад не смотрел, и я повернулся и взглянул на солнце, – и, уже не сводя с него глаз, только смотрел и ждал, когда закончится день и когда оно зайдет за горизонт…

И солнце зашло, и мы были уже близко к цели, и когда стемнело, мы снова увидели огонек, и тогда уже вступили мы в границы владений вечерней звезды, и огонек показал нам на какие-то ворота, и мы сразу же поскакали к ним.

И открылись ворота, и сам властитель вечерней звезды с многочисленной звездной свитой вышел к нам навстречу, и я тут же слез со спины оленя и вручил властителю письма. И обрадовался он, и повелел отвести нас с оленем на ночлег, а птицу как посла пригласил к себе в замок…

И рассказывала потом птица, что в звездном замке видела она дива дивные, и что предложили ей сесть на синее сияние, а напротив нее восседал властитель вечерней звезды. И выспрашивать стал он у нее про дочь и про нашего господина, отца ее, и птица все, что он знал, то ему и поведала, и еще, все, что она знала, от себя прибавила.

И спросил ее властитель вечерней звезды, почему от нас нет писем, и птица рассказала ему о враге, о повелителе облаков. И спросил ее потом, что делает дочь, и птица попросила его прочесть письмо от нее, и он тут же прочел ее письмо и отца ее письмо тоже прочел.

И поставили перед птицей небесное угощение. И властитель о многих вещах с ней беседовал и также о том, когда можно будет поставить хупу. А птица за тем и была нашим господином послана, и она обсудила это и назначила день, и тогда властитель вечерней звезды тоже принялся писать письма, одно – дочери, а другое – ее отцу, и через несколько часов, когда мы отдохнули и были готовы к обратной дороге, вынес властитель вечерней звезды нам письма, и я принял их у него, и увешали оленя дарами и рога его чем только можно было, всякими небесными украшениями украсили, и огонек нам до утра в проводники дали, и мы простились, и выехали из ворот, выехали и по той же дороге – вниз, с неба на землю, стали спускаться…

И вернулись мы домой. И когда мы вернулись, все нам были рады, и с того же дня стали готовиться к свадьбе, и господин был очень занят, и дочь тогда целые дни одна в саду проводила, и каждый вечер в комнате у нее допоздна горела лампа, и часто приходила она к птице, но от смущения ничего у нее не спрашивала. Но птица понимала и сама рассказывала… И оленя она тоже часто гладила по шее, и олень склонял голову и отвечал ее любящей руке легкой дрожью…

И приблизился день свадьбы, и отец со слугами был очень занят. И в последний вечер перед тем, как дочь должна была отправиться к своему жениху на небо, она опустилась посреди двора перед дворцом и перед садом на колени и простилась с последним своим днем, проведенным в них, поцеловала землю и горько заплакала, и все стояли вокруг нее и все вместе с ней плакали…

А наутро собрались все слуги, и все ветры сошлись, и отец с дочерью ехали в карете, а все прочие шли пешком, и только я и птица на моем плече скакали на олене, и теперь олень был нагружен разными дарами, свадебными одеждами и приданым…

И выехали мы на рассвете, и до места свадьбы было нам недалеко, ведь хула была на полдороге, между небом и землей, поставлена. Поэтому мы пустились в путь, не торопясь, и путь наш был приятен. И в полдень мы сделали привал, а после полудня поехали дальше, и ехали, пока не зашло Солнце, и пока мы не увидели огонек, который был первым послан к нам навстречу…

И вслед за огоньком, когда уже совсем стемнело, показались жених со сватами – небесными светилами со свечами в руках, и встретились жених с невестой, и обрадовались встрече, и хупа была поставлена, и мы с оленем и птицей держали шесты…

А после хупы началась трапеза, и ветры с ураганами, и все приглашенные вкусили ее, и от пития и от непривычки к питию головы у них вскоре закружились, и мы тоже, я, олень, птица и огонек, хватили лишку и еле на ногах держались…

Но когда начались танцы, и солнце, и луна, и звезды, и звездная пыль пустились в пляс, и нашей радости, моей и оленя, с одной стороны, и птицы и огонька – с другой, не было предела, и мы с оленем пали к ногам невесты и целовали ей подол платья, а птица и огонек, захмелев, непрестанно кружились вокруг головы жениха, а после мы собрались все вчетвером, и о начале, и о конце, и о всякой мере и границе забыли и знать не хотели…

И небо глядело на нас, и те звезды, которые не были приглашены разделить с нами веселье, потому что они должны были оставаться дома и сторожить небесный порядок, завидовали нам, и издалека радовались нашей радости…

И господин дал свободу ветрам и ураганам, и позволил им пить столько, сколько влезет, и они напились, и ничего не соображали, и улетели и дел натворили, и перевернули все на земле вверх дном, и никому не дали уснуть…

И когда люди выходили изломов и спрашивали: «Что это такое, что сегодня стряслось?» – другие показывали им на небо, дескать, там, на небе, вроде как свадьба…

И ветры полетели дальше и постучали в ставни повелителя облаков. И он вышел, и понял, что все пропало, что все его надежды прахом пошли, и порвал на себе одежды, и от горя разорвал свою бороду в клочья и пустил их по ветру… И кто успел клок его бороды схватить себе на память – тот схватил, а кто не успел – тот не схватил, и ветры погнались за клочьями, и облака, видя горе своего повелителя, проливали слезы и плакали…

И когда все насладились, когда ужин закончился, и жених с невестой удалились к себе, тогда небесные светила погасили свечи и тихо вернулись на свои места, и нашему господину пожелали они всех благ, и покинули его, и господин остался один и всю-то ночь о своей единственной и ненаглядной думал…

А наутро, когда жених вывел свою невесту и усадил ее среди неба и всему миру, и всем ее родным показал красоту ее, красоту звезды рассветной, звезды приветной, чистейшей и светлейшей утренней звезды, мы с оленем, птицей и огоньком проснулись и пали на колени и новый день с его чистейшим даром благословили, и увидел нас отец ее, наш господин, и как бы ни было тяжело для него прощание, но когда он увидел, как высоко воссела его дочь, то голову свою в счастье преклонил, и так мы на коленях, а господин – опустив голову, тихо приняли наше расставание и тихо о нем сожалели…

И жених с невестой перед тем, как проститься, одарили всех слуг и всех чем-нибудь благословили: оленю выпала сила и быстрота ног, птице – красота, огоньку – служение, а мне: всегда быть зеленым и присматривать за зеленью, и чтоб всякий раз, когда внизу, на земле, мне понадобится огонь, я мог бы только руку протянуть и все небесные светила будут к моим услугам, и ни одно мне не откажет и всегда мне даст огня, аминь!

Ну и длинная вышла история, и с немало тех пор воды утекло, и много чарок выпито, и олень принял свое благословение и сразу же вместе с ним, после ночного возлияния ускакал, чтобы прохладиться, в северные земли, и птица приняла свои и отправилась в леса отсыпаться, а я – свои, и как был зеленым, так зеленым и остался…

– Слышите, мохвы?

И тут Зеленый устало закончил свой рассказ. И взял он свою трубку, и выбил из нее пепел, и взглянул он на мохвов, и увидел, что они все еще дымятся от огня, которым он подпалил вечером их головы, а сам он уже устал, и пора ему спать, – лег он возле одного мохвы, и ночь была тихая, как бывает в середине лета, и ни один ветерок в полях не мешал сну. Он уснул, а мохвы дымились и тоже спали, и то и дело у кого-нибудь из них на голове вспыхивало пламя…

И так дымились они тихо и вспыхивали время от времени, пока все не выгорели. А утром, когда взошло солнце и согрело утренним теплом лицо Зеленого, и разбудило его, потому что пора ему было вставать, – он встал, огляделся, и только теперь вспомнил о мохвах. От них уже и следа не осталось, и только на земле, в тех местах, где они заночевали и простояли всю ночь, чернели выжженные пятна…

И повернулся зеленый человек, и, как обычно, на свою работу – к своим зеленям зеленым – отправился.

ДОВИД ИГНАТОВ
В Лунной Стране

Перевод Е. Олешкевич и В. Дымшица

1

В городе Праге жил-был некогда великий раввин. Был он большим праведником, и всякий раз, когда освящал он новую луну, его глаза сияли великим сиянием, а высокий лоб и серебряная борода мерцали в ночи волшебным светом, и было это сияние видно на многие мили вокруг, потому что был тот раввин великим праведником и великим чудотворцем.

А одним из тех, кто страх как любил освящать новую луну вместе с пражским раввином, был тощий Берл из Праги, купец, который постоянно ездил по свету.

Случилось однажды Берлу уехать куда-то в дальние страны – и так надолго, что все уже думали, что он где-то пропал или, не дай бог, утоп. Но вот однажды стоял раввин на рыночной площади в ночь после Новомесячья и вместе с большой общиной собирался освятить луну, и тут задрал народ головы и увидел – человек по небу летит!

Это было как раз перед Шолом алейхем.

Поднял раввин свое сияющее лицо и крикнул летящему человеку:

– Шолом алейхем!

Сразу же потянуло это этого человека вниз, и он свалился чуть ли не раввину в руки. И все со страхом увидели, что это – тощий Берл из Праги, купец.

2

Берл из Праги путешествовал по морю с товаром, который он накупил в дальних странах.

Однажды вечером стоял он на корабле и смотрел, как полная луна встает из моря, как море становится светлей и ярче, будто в нем распахнулись миллионы глаз, как воды морские сияют с такой великой и светлой силой, будто поют хвалу Богу, ночи и небесам.

И подумал Берл:

– Тут только и понимаешь, как прекрасен наш раввин, когда он освящает луну!.. Ведь тогда сияет лицо его всем светом блещущего моря…

И затосковал Берл по своему раввину и по родному городу Праге.

Стал он утешать себя тем, что, с Божьей помощью, скоро вернется домой и, если будет на то воля Божья, на ближайшем освящении луны будет вместе с прочими пражскими евреями стоять рядом с раввином.

Но тут показалось далеко в вышине, между небом и морем, облако, а следом за этим облаком еще одно, и еще одно, пока не закрыли они луну, пока не потемнели, не почернели небо и ночь, пока не стало море диким, неприютным и злым, как будто кто-то вдруг выколол ему все его светящиеся глаза. И море разбушевалось, и от слепого гнева стало оно сгонять волны в тысячи стремительных воинств, в тысячи табунов испуганных диких коней с белопенными гривами. Белые водяные воинства и водяные табуны с великой яростью бросались друг на друга, и из них вдруг возникали ревущие водяные горы, которые возносились как огромные стеклянные дворцы и тут же рассыпались в белую пыль.

И море вдруг бешено заметалось от края до края неба. И корабль полетел, подпрыгивая как щепка, по хребтам водных валов. И так несло его с вала на вал, пока от качки не разлетелся корабль на куски, и все, кто был на том корабле, попадали в море.

А Берл из Праги все это время не переставал думать о том, как бы он хотел еще хоть разочек постоять рядом с раввином во время освящения новой луны. И за то помог ему Бог, и Берл схватился за какую-то доску. И еще один человек схватился за ту же доску. Это был большой толстый турок. Долго носила их буря по пенящемуся морю, пока не выбросила на какой-то остров.

3

Лежат вот так два мокрых человека на острове – большой толстый турок и маленький тощий Берл.

Думает Берл:

– Дальше-то что?..

А турок ни о чем не думает.

Говорит Берл турку:

– Ну что, велик наш Бог?

Отвечает ему турок испуганно:

– А?.. Что?..

Говорит Берл:

– Что значит: «А? Что?»? Сам видишь: Он нам жизнь даровал.

Говорит испуганный турок:

– Ну, и что же теперь будет?

Отвечает Берл:

– Что значит: «Что же теперь будет»? Пойдем, поищем-посмотрим.

Идут они так вместе день и ночь, и еще день, и еще ночь, и хотя уже оба здорово устали и оголодали, а все никак не могут добраться до человеческого жилья.

Только на третий вечер глядят они и видят вдалеке, как на одной стороне дикого острова садится большое солнце, а на другой стороне – встает большая луна, а посередине, между восходящей луной и заходящим солнцем, стоит пастух со стадом овец.

Радуются Берл и турок и бегом к пастуху со стадом.

Но как подошли они поближе, видят, что пастух этот ростом очень высок, а глаз у него только один, и глаз этот – прямо посреди лба…

Испугались Берл и турок пастуха, потому что сразу поняли, что этот дикий великан – злодей.

Захотели, конечно, убежать.

Да не дал им убежать великан: загнал в свое овечье стадо и продержал там до ночи.

А когда настала ночь, погнал великан своих овец, а Берла и турка – вместе с ними, в большой двор с высоким забором, и ворота запер.

Думает Берл:

– Ну, что же теперь будет?

А турок ни о чем не думает.

А великан с единственным глазом посреди лба начинает раскладывать большой костер при свете луны.

И когда костер разгорается, берет великан в руку копье, подходит к Берлу и щупает его. Видит великан, что Берл тощий, кожа да кости, оставляет Берла, подходит к турку и щупает его. Видит великан, что турок жирный да румяный, протыкает великан ему брюхо копьем и кладет на огонь жариться.

Зажарил великан турка, съел его и запил бочкой вина, а потом улегся спать.

4

Как увидел Берл, что от турка даже костей не осталось, на него напал ужасный страх.

Сидит он среди овец и думает:

– Что же это такое, у меня же дома жена и дети, что с ними-то будет?.. И к тому же мне хочется еще хоть разок увидеть, как наш святой раввин освящает новую луну…

Не успел Берл так подумать, как приходит ему в голову такая мысль:

– Ежели великан наелся и выпил так много вина, стало быть сейчас он сладко спит. Зачем же мне, Берлу из Праги, сидеть среди овец как барану и ждать, пока он не проснется и меня не зажарит?

И Берл выбрался из овечьего стада, пошел, взял копье великана и положил его в пылающий костер.

И когда копье раскалилось докрасна, вынул его Берл из костра. И копье огнем горело у в руках. Поднял Берл глаза к луне и сказал так:

– Боженька, я – Берл из Праги. Я уже столько раз освящал твою луну вместе с нашим святым раввином, и дальше хочу ее освящать. Спаси же меня от рук этого великана, этого злодея с одним глазом во лбу, который любит жарить да есть людей!

И как только он это сказал, так сразу почувствовал себя очень сильным. Взял копье и воткнул его раскаленным острием прямо в глаз великана.

Пробудился великан с громким воплем и стал гоняться за Берлом по двору.

Но Берл спрятался среди овец, а великан его там не увидел, поскольку ослеп.

Понял великан, что дело плохо, и пришла ему в голову такая хитрая мысль: он пошел, распахнул ворота и стал выпускать овец.

А овец-то выпускал слепой злодей по одной, а сам-то все это время стоял у ворот и шарил своими ручищами в воздухе над овцами, чтобы, если Берл вдруг пойдет вместе с овцами, поймать его и задушить.

Видит Берл, что дело плохо. Воздевает он руки к небу:

– Как же так, Господи, ты же мне до сих пор помогал, так помоги же и теперь!

И как только Берл это сказал, ему тут же пришла в голову мысль:

– Овцы-то большие, и шерсть у них – длинная!..

И Берл берет, ложится под животом крупной овцы и хватается за ее длинную шерсть, а еще забирает с собой великаново копье и хлеба, чтобы было что поесть.

Идет овца и несет Берла за ворота вместе с хлебом и копьем.

И как только Берл из Праги очутился по ту сторону ворот, так сразу вскочил на ноги и пустился бежать, куда глаза глядят.

5

Но едва Берл сбежал от великана, с копьем в руке и хлебом подмышкой, он заметил, что вдалеке бежит снежно-белая овечка, а за ней гонится чудище, дикий фандул.

Голова у фандула свиная, рога – бычьи, а пасть и ноздри извергают пламя.

Фандул черный и мрачный, а овечка – белая, такая белая, что нет на свете подобной белизны. Не иначе как хочет фандул ее растерзать.

Стоит Берл и смотрит со страхом: вот-вот схватит фандул овечку.

Смотрит Берл из Праги на овечку, и она его видит…

Как заметила Берла овечка, так тут же побежала к нему, а злой фандул – следом.

Видит Берл, плохо дело: сейчас прибежит фандул и наверняка разорвет на куски и его, и овечку. И решил Берл про себя так:

– Будь что будет! Копье – в руке, а Бог – на небе. И уж очень мне жалко белую овечку.

Не успел Берл так подумать, а овечка уже рядом, бежит вокруг него. Едва обежала круг, как возникло большое сверкающее кольцо. А белая овечка впрыгнула в кольцо и улеглась рядом с Берлом.

Когда черный фандул это увидел, он так разозлился, что огонь, вылетающий из его пасти и ноздрей, превратился в языки пламени. Но как только эти языки пламени достигали белого кольца, которое окружало Берла и овечку, они тут же угасали.

А черный фандул подскочил к белому кольцу и, вопя от злости, стал бегать вокруг него. Он скрежетал зубами и рыл землю ногами. Но перебраться через кольцо не мог…

Понял фандул, что плохо его дело, встал, разъярясь, за кольцом насупротив Берла из Праги и давай реветь и вопить, пусть, дескать, Берл отдаст ему белую овечку, потому что вот уже много лет, как он, фандул, гоняется за ней и не может поймать, и если бы не Берл из Праги, этой ночью он бы точно ее поймал.

Говорит ему Берл:

– Злой фандул! Напрасно ты вопишь. Я тебе не отдам белую овечку, потому что суждено мне ее защитить, а ты, злая тварь, и сам видишь, что ведь и она меня защищает, потому что из-за кольца, которое она сотворила вокруг меня, ты не можешь ко мне подобраться.

Еще громче вопит фандул, еще злее роет под собой землю. Скалит свои страшные зубищи и говорит:

– Пока не отдашь мне овечку, буду стоять у круга, буду так стоять, пока ты не помрешь.

Говорит Берл фандулу:

– Знай же, что меня зовут Берл из Праги. И я боюсь только Бога на небесах. А ты, злой фандул, уходи отсюда прочь и оставь овечку в покое, а иначе – видишь это копье? Это копье большого великана, у которого был только один глаз в голове, и я ему выколол этот глаз этим самым копьем. А теперь, видишь, копье снова в моей руке.

Как только фандул услышал такие речи и увидел копье, он сразу же испугался и попытался разжалобить Берла:

– Я голоден, я голоден!

Говорит Берл фандулу:

– Если ты голоден, то вот тебе кусок моего хлеба.

Отвечает фандул:

– Нет, нет! Мой голод не может утолить ничто, кроме белой овечки…

Говорит Берл из Праги:

– А, если так – получай!

И бросил в него большое копье.

Дикий фандул подпрыгнул в воздух от страха и пустился бежать во мрак, куда глаза глядят.

Но куда бы ни бежал фандул, копье летело за ним следом… И настолько, насколько Берлу из Праги хватало глаз в ночи, он видел, как обезумев от ужаса убегает фандул, а копье летит за ним следом…

Оглянулся тут Берл из Праги, а белая овечка уже далеко.

6

Возблагодарил Берл Бога за то, что Он помог ему спасти белую овечку, и отправился в путь.

Шел Берл день и ночь, а вечером следующего дня, как раз когда кончился последний кусочек хлеба, увидел перед собой большой дворец.

Подходит Берл ко дворцу, стучит в ворота и двери, они открываются. Заходит Берл во дворец и видит, что дворец этот – очень богат, полон дорогой утварью, и вся она – золотая и серебряная. Но ни одной живой души во дворце нет.

Думает про себя Берл:

– Что это значит? Почему здесь никого нет?

Думает:

– Это, видно, логово разбойников, которые сходятся здесь в полночь и прячут здесь свои сокровища. Поэтому здесь сейчас ни души.

Думает:

– Здесь остаться – разбойники убьют. Дальше бежать, так не знаю куда. Да и в чистом поле меня разбойники все равно схватят, а я к тому же устал. Лучше спрячусь я здесь на ночь, а утром, когда тут снова никого не будет, пойду дальше.

И только Берл так подумал, видит перед собой печку. Берет и лезет в подпечье и заслонку за собой задвигает, но так, чтобы видеть все, что будет происходить ночью.

И вот лежит себе Берл из Праги в подпечье, на богатый дворец поглядывает и вдруг видит, как за окном восходит луна. И как только луна взошла, услышал Берл: идут большие воинства, играют большие оркестры. И вдруг среди ночи как закричат все воинства:

– Царь идет!

– Царь идет!

– Да здравствует царь!

– Да здравствует царь!

Тут все оркестры заиграли еще радостнее и подошли еще ближе ко дворцу…

Напал на Берла такой страх, что душа в теле едва держится.

А тем временем во дворце вдруг вспыхивает множество огней. И вся золотая и серебряная утварь сверкает. Открываются двери, входит царь и множество вельмож следом. Усаживают вельможи царя с великой честью на большой золотой трон, и царь говорит:

– Тот, у кого есть жалоба или тяжба, пусть предстанет передо мной, и я отвечу всякому!

Предстало перед царем множество людей, и они жаловались ему и вели тяжбы. А он на все их вопросы отвечал с великой мудростью. И тем людям это очень нравилось, и они хвалили и славили царя.

Все это длилось до полуночи.

Но как только наступила полночь, послышался крик петуха.

И как только пропел петух, рядом с царем как будто из-под земли выросли два могучих богатыря. И богатыри тотчас схватили царя и разорвали его на части…

И дворец сразу опустел, будто в нем и не было никого. И все огни вдруг погасли. Во всем дворце осталось только сиянье луны да блеск золотой и серебряной утвари.

Думает про себя Берл из Праги:

– Что все это значит?

И он решает, что стоит ему из любопытства остаться здесь еще на одну ночь и поглядеть, что здесь будет происходить.

Думает:

– Да будет воля Твоя! Ежели уготовано мне Богом глядеть на эти чудеса – погляжу. Опять-таки, Бог не оставит. Может статься, Богу угодно, чтобы я это все увидел для того, чтобы потом рассказать раввину и всем жителям нашего города.

7

И вот наступила вторая ночь, показалась луна в окне дворца, снова слышно, как идут большие воинства, играют большие оркестры. И снова во дворце зажглось множество огней, снова с большой честью ввели царя, и он сел на свой трон и принимал прошения. Но как только наступила полночь и послышался крик петуха, прибежали два могучих богатыря, схватили царя и разорвали его на части.

Думает про себя Берл из Праги:

– Те-те-те! Если все и вправду так, если все время, пока этот царь царствует, он выслушивает всевозможные прошения, и все подчиняются его указам, чего же мне-то лежать в подпечье? Я лучше еще денек повременю, дождусь следующей ночи, и как только прибудет царь и люди пойдут к нему с прошениями, я тоже к нему подойду и расскажу ему все, что со мной приключилось: что я заплутал, что я уже несколько дней ничего не ел, что дома у меня жена и дети и что если бы я смог добраться домой до завтрашнего дня, то я бы еще, может быть, удостоился стоять рядом с нашим раввином при освящении новой луны. И когда царь услышит все мои жалобы, он, верно, прикажет отвезти меня домой.