Текст книги "Еврейские литературные сказки"

Автор книги: Ицик Мангер

Скупой

Перевод И. Булатовского

 
У меня, забот не зная,
Белый кот живет,
Как-то в подполе гуляя,
Мышку сцапал кот.

Захотел он мышку скушать,
Говорит она:
– Знаю, любишь сказки слушать,
Вот тебе одна.

Эту сказку ты послушай,
Сказку о скупом,
Только, чур, меня не кушай,
Отпусти потом!
 

* * *

 
В доме холод, замерзаю,
Сел у печки я…
– Сказки любишь ты, я знаю,
Вот тебе моя.

Кот мой белый жмурит глазки,
Сказочку плетет…
Я сплету из этой сказки
Сказку в свой черед.
 

* * *

 
Посреди долины в крепи
Жил да был скупой,
На воротах крепи – цепи
И замок стальной.

Сто замков при входе в сени,
Сто замков и тут,
И не сосчитать ступени,
Что в подвал ведут.

Кресло там стоит большое,
Фитилек трещит,
Там, терпя мученье злое,
Сам скупой сидит.

Вкруг него дукатов бочки,
Непомерный клад,
А на бочках тех замочки
Крепкие висят.

Чахнет он, изнемогает,
Но ни шагу прочь!
Он сидит и охраняет
Злато день и ночь.

Клонит в сон – скупой крепится:
Сон не для него:
Он боится спать ложиться,
Вдруг еще чего!

Так сидит он дни, недели,
Годы напролет:
Борода белей метели
И глаза как лед.

Вдруг, отсюда ли, оттуда
– Злее нету зол! —
В общем, сон невесть откуда
На него сошел.

Видит он, что дело скверно,
Нету больше сил,
Надо сторожа, наверно,
Взять, чтоб сторожил.

У скупца на сердце скверно…
Шутка ли сказать:
Сторож для него, наверно,
Пострашней чем тать!

Лоб наморщен у скупого,
Размышляет он:
– В сторожá возьму глухого,
Чтоб не слышал звон!

Но глаза есть у глухого, —
Продолжает он, —
Я бы взял себе слепого,
Да услышит звон…

Нет, опять выходит скверно…
И решил скупец:
– Должен сторожем, наверно,
Быть глухой слепец!

Где доходы – там заботы:
Встал он, покряхтел,
Пыль и моль стряхнул с капоты
И колпак надел,

И отправился на рынок,
А на рынке в ряд,
Будто рыцари с картинок,
Сторожа стоят.

Ходит-бродит по базару:
Не найти, хоть плачь!
– Мне попроще бы товару,
Я же не богач…

Тот пускай дукаты тратит,
Чья мошна полна,
У меня деньжат не хватит,
Не по мне цена…

Ходит-бродит он с толпою,
Вдруг – старик слепой
Как болван стоит с клюкою,
С белой бородой.

Вкруг слепца народ собрался,
Плотно обступив,
А слепец-то раскричался,
Зенки закатив:

– Ой, спасите-помогите!
Я и слеп, и глух,
В сторожа меня возьмите,
Я сойду за двух!

Тут скупой к нему подходит
И кричит ему:
– Это дело мне подходит!
Я тебя возьму!

И берет его за полы,
И ведет скорей,
Долги полы словно долы,
В каждой семь локтей.

И кричит скупой болвану
В ухо что есть сил:
– Ты как раз мне по карману!
Ты мне очень мил!

Раз в семь лет дукат и – квиты,
Больше не проси!
Не согласен – пропади ты,
Дальше грязь меси!

Спать я лягу – сон мой сладкий
Будешь охранять!
Влезут воры – должен пятки
Мне пощекотать!

Что? Кормить? Конечно, буду —
Птичьим молоком!
Если я о нем забуду,
В нос мне – кулаком!

Если б чистил ты картошку,
Тоже не беда!..
Есть очистки понемножку
Будешь иногда!..
 

* * *

 
Вот пришли. Скупец спустился
В подпол со слепцом.
– Сторож, я бы подкрепился
Перед сладким сном!

Сторож клубни колупает,
А скупой жует,
Но напрасно разевает
Бедный сторож рот…

– А меня не накормил ты,
Слышишь, балебос?
Птичье молоко забыл ты!
Подставляй свой нос!

– Вот он, сторож мой прекрасный,
Бей сто раз подряд!..
Нос уже как свекла красный,
А скупой и рад:

– Ну, теперь пора ложиться,
Ты со мной сиди,
Если что-то вдруг случится,
Сразу же буди!

И уснул скупец усталый
(Он давно не спал),
Рядом сторож, славный малый,
Сторожит подвал.

Очень испугались воры:
Сторож! Вот беда!
Убежали воры в горы
Скрылись кто куда.

Пчелка в подполе летала,
Над слепцом вилась,
Пожужжала-пожужжала,
В зад ему впилась…

– А! – кричит он. – Хочешь в прятки
Поиграть, злодей?
И скупцу щекочет пятки:
– Эй, вставай скорей!

Тот откинул одеяло:
– Воры?! Ай! Беда!
Пригляделся – полегчало:
Тихо, как всегда.

Вкруг него дукатов бочки
Полные стоят,
А на бочках тех замочки
Целые висят.

Мышка прошмыгнула в норку,
Чиркнул коготок,
Мышка в норку тащит корку,
Свиристит сверчок.

Вновь скупой в постель забрался,
Думает скупой:
– Славный сторож мне попался,
Просто золотой!

Есть не ест – дешевле нету!
Пить не пьет… А все ж…
Раз в семь лет ему монету
Вынь-ка да положь…
 

* * *

 
Наконец скупец счастливый
Вволю смог пожить
(Только нос его от сливы
Трудно отличить).

Сторож клубни колупает,
Ждет конца поста,
Еле жив, но не бросает
Своего поста.
 

* * *

 
На исходе семилетья
Страж решил уйти:
– Отслужил тебе семь лет я,
Мой дукат плати!

Оторопь взяла скупого,
Страх его сотряс:
И дуката, и слепого
Он лишится враз?!

– Будешь снова побираться?..
Мой тебе совет —
На семь лет еще остаться.
Ну! Всего семь лет!

Дам тебе еще монету,
Будет две – считай!
Как дослужишь службу эту,
Обе забирай!

Не сказал слепой ни слова.
Что тут говорить?..
Чем идти скитаться снова,
Лучше сторожить!
 

* * *

 
Как в подвале было прежде,
Так оно и есть:
Сторож сторожит в надежде
Что-нибудь поесть,

Снова клубни колупает,
Ждет конца поста,
Еле жив, но не бросает
Своего поста.

Колотить скупца по носу
Навострился страж:
Как он врежет балабосу,
Дым повалит аж!

Нос все больше, все краснее,
Нос разросся так,
Что принять его скорее
Можно за бурак.

Не выходит из подвала
Больше наш скупец:
Дверь подвала узкой стала
Носу наконец.
 

* * *

 
Вот какое наказанье
Выпало скупцу!
Но пора бы нам сказанье
Подвести к концу.

Жди на лихо только лихо! —
Говорили встарь…
В том подвале тихо-тихо
Жил мышиный царь.

И однажды в воскресенье
От коллег своих
Получил он приглашенье
Погостить у них.

И куда б свое посольство
Царь ни направлял,
Он повсюду хлебосольство
Царское встречал.

Во главе стола сидел он
Всюду день за днем,
Грыз орехи, торты ел он,
Запивал вином.

И уже садясь в карету
Всюду, где он был,
Царь, в ответ на щедрость эту,
Важно говорил:

– Я прошу вас быть гостями
Царства моего
И хотел бы вместе с вами
Встретить Рождество!

Не успел наш царь вернуться,
Подданных зовет:
Пусть немедля соберутся
Все они на сход!

Грозно вертит он усами,
Бьет хвостом своим,
Мыши все стучат зубами
В страхе перед ним.

Царь в терзаниях жестоких
Говорит: – Аврал!
К Рождеству гостей высоких
Я наприглашал!

Вам за царство не обидно?
Гости – в декабре!
Мне встречать соседей стыдно
В этакой дыре!

Не нору-дыру в три щепки
С фигу высотой,
Замок мне постройте крепкий,
Замок золотой!

Чтоб его увидев, гости
Онемели враз,
Чтоб от зависти и злости
Лопнули тотчас!..

Мыши мчатся, ищут в соре
Злато для царя,
Только в соре им на горе
Мыши рыщут зря.

Царь им: – Вы тупей тупого!
Я умней всех вас!
Тут в подвале у скупого —
Золотой запас.

У него дукатов бочки
Вот такие вот!
Да на бочках тех замочки
Сторож стережет!

Мыши в счастье закричали:
– Бог царя храни!
И кружились, и плясали
До ночи они.
 

* * *

 
Лег скупой на боковую,
Сторож сторожит,
Мимо сторожа втихую
Полк мышей бежит.

Мыши золото носами
Чуют под замком
И вгрызаются зубами
В бочки всем полком.

Быстро лапками дукаты
Катят мыши прочь,
И царю из них палаты
Строят день и ночь.

Строят, крепят, ладят мыши
(В глазках – огонек!)
Золотые стены, крыши,
Пол и потолок.

К Рождеству готово дело,
И разинув рот,
Гости смотрят ошалело,
Зависть их грызет.

Гости в зале заплясали,
Пир горой пошел,
А под утро все упали
Пьяными под стол.
 

* * *

 
Знать не зная о покраже,
Крепко спал скупой,
Не повел он ухом даже
В час тот роковой.

Ну а сторож для чего же?
Может, он уснул?
В это время сторож тоже
Глазом не моргнул.

Потому что сторож помер
В этот страшный час.
Сторож помер? Вот так номер!
(Чур-чур-чур всех нас!).

Объяснить пора настала
Как стряслась беда:
Мышка мимо пробегала,
Видит – борода.

Мышка пошутить решила:
Бороду хвостом,
Пробегая, зацепила,
И – в нору бегом.

То ли страж от страха помер,
То ли от поста…
В общем, помер – выдал номер,
Не сходя с поста.
 

* * *

 
Знать не зная об утрате,
Крепко спал скупой,
Снился сон ему о злате
В час тот роковой.

Наконец скупой проснулся,
Сел на ложе он,
Потянулся, оглянулся,
Видит – страшный сон!

Трет он старые глазенки,
Видит все равно:
Страж лежит, как палка тонкий,
Мертвый как бревно.

Он бежит проверить бочки,
Бочки-то стоят,
Да пустые, хоть замочки
Все на них висят!

К двери он бежит, рыдает
И ревет как зверь,
Только нос не пролезает
В маленькую дверь!

Так он с носом и остался,
В двери нос торчит,
Целый век уже промчался,
А скупой стоит.

Нос его застрял навечно
В двери глубоко.
Что же ест скупой? Конечно,
Птичье молоко!
 

* * *

 
Страшно так застрять, конечно,
В подполе глухом,
Но страшней питаться вечно
Птичьим молоком!

Я себя за нос хватаю…
Злее нет конца!
Ой! Ведь я напоминаю
Этого скупца:

Молока горшочек целый
Получает кот,
И за это кот мой белый
Лапку мне дает.
 

ДЕР НИСТЕР
Черти

Перевод И. Булатовского и В. Дымшица

– Старый ты уже, Черт.

– Да, Чертик, старый.

Вот так ночью лежали двое чертей где-то в лесной глуши, в темной норе. Шел дождь, в лесу было темно; черти прижались друг к другу и лежали рядом. Маленький запустил руку старому в шерсть и тихонько, легонько гладил его, гладил и копался, и наконец добрался до лысой, высохшей кожи, пощупал ее и сообщил новость:

– Ты ведь старый уже, Черт.

– Да, Чертик, старый.

– Что же будет?

– Сдерут с меня шкуру и барабан из нее сделают.

– А до шкуры?

– Затолкают меня в уголок, у ведьмы или ведьмака, где-нибудь под шестком, и будут ко мне маленькие бесы и бесенята приходить, о моем времени и том, что допрежь меня было, Расспрашивать и просить истории рассказывать.

– А ты, Черт?

– А я буду рассказывать.

– Я первый прошу: расскажи что-нибудь.

Черт немного помялся и сделал вид, будто не хочет, но маленький подлез ему тонким пальчиками под кожу, под самые ребра, поторкал и прибавил жадно:

– Ну-ну, Черт, не валяй дурака…

Старый сдался и начал:

– Это случилось, когда я еще молодым был. Когти и рога у меня тогда были острыми, а ноги – послушными, на ветру ли, в поле, на горе ли, в доле, где угодно. Получил я однажды ночью приказ: отправляться в лес, там, на опушке, меня будут ждать, работа имеется…

Я отправился. Пришел, встретил там молодого беса, он давно уже там болтался – меня дожидался, и, увидев меня, сразу и говорит:

– Скоро тут человек проедет, из леса, из чащи, нужно его с пути сбить, нужно его запутать.

Так и было. Вскоре слышим: едет из леса телега, человек погоняет лошадей, понукает во весь голос, чтоб они в лесу, в чащобе не задремали. Мы – сразу на лесную дорогу, выскочили поперек дороги, и ну один на другого, один через другого прыгать, кувыркаться, друг на друга бросаться, он на меня, я на него, и вдоль и поперек, и фокусы-покусы – и как раз, когда человек до нас и до нашего места со своей телегой доехал, лес и дорога так меж собой перекрутились и перепутались, что лошади вдруг встали, кузов и дышло во что-то уперлись и остановились, и все: ни дорожки, ни стежки, только деревья за деревьями, деревья около деревьев, и застряла телега, и лошади испуганы, и лес вокруг.

Перепуганный, захваченный врасплох, выпрыгнул тот человек из телеги, подбежал к лошадям, к их мордам, и так стоял перед ними, перед испуганными, пока они от испуга и ужаса не очухались, пока в себя не пришли и снова, как это с лошадьми бывает, не дались ему в руки. Увидев это, мы, я и тот другой, одновременно подошли к лошадям сзади, оба одновременно, и подпустили им под ноги слепней, чтоб испугать; лошади еще сильнее дернули, встали на дыбы, выпряглись из хомутов и оглобель и дико, в ужасе стали рваться из человечьих рук. Выпустил тогда тот человек лошадей, ослабил упряжь, отошел немного в сторону и стал осматриваться: где это он, куда это он заехал и как же ему отсюда выбраться? Стоял он так и стоял, смотрел и смотрел, тут мы, я с моим бесом, издалека да по тропинке, людьми ему и показались. Один за другим, тихо, босиком, вышли два человека из вечернего леса, как оно в лесу водится, молча, появились вдруг, подошли к нему, и мимо него, мимо места, где он стоял, быстро пройти вознамерились. Дождался он их, тот человек, а когда они подошли, обратился к ним и так сказал:

– Добрый вечер, люди…

Он, мол, только что сбился с пути, так не могут ли они ему помочь и на путь вывести?.. Могут, могут, почему бы им не мочь? А далеко отсюда? Э, всего ничего, пусть он за ними следует, они туда идут, это недалеко…

Поверил и пошел за ними тогда тот человек, за этими перехожими, тихо, за спинами их, не говоря ни слова, тихо, покорно и молча пошел, – и вот, едва эти увели того человека с того места и от лошади и телеги, и немного вместе с ним прошли, и вдруг они словно тропинку потеряли, замедлили шаг, остановились и стали, будто в удивлении, озираться: что это, дескать, значит, где они, как вообще они сюда забрели?.. И тут, когда тот человек стоял позади них, за их спинами, в глазах у него что-то завертелось, закрутилось, и вдалеке, в чащобной дали, заметил он: сторожка, и окна светятся. А спутники его тем временем исчезли…

В сторожке над ситом с перьями сидела скрюченная старуха, а ее муж, лесничий, лежал укрытый на печи и спал глубоким лесничим сном…

И человек пустился к сторожке. Подошел и сразу постучал в окно:

– Откройте, люди добрые!

Старуха вышла ему открывать, встретила его в дверях, стоит он на пороге, сперва глаза от света зажмурил, потом глаза вверх да к потолку поднял, потом к полу опустил, оглядел кругом стены и, наконец, выговорил:

– Что-то я не понимаю, что-то мне тут…

– Что? – громко спросила старуха.

– Подозрительно, – пробормотал человек в ответ.

– Что и кто?

– Сам не знаю.

– Что ж ты говоришь тогда, человек?

– Сам не знаю… Сбился с пути, встретил двоих, спросил у них дорогу, они меня повели, потом их не стало, я заметил сторожку… В толк не возьму…

– Чего же тебе надо?

– Чего надо? Если можно, растолкуйте, где я, и на дорогу выведите…

– Вывести? – переспросила старуха, вернулась на место, села перед ситом и обернулась к печи:

– Слышь, старый: тут человек заплутал, нужно ему дорогу показать, слезай…

Старик открыл глаза, отбросил одеяло, поднял голову, потом посмотрел вниз на комнату и на человека, оглядел их коротко, потом слез, натянул тулуп, подошел к двери и сказал человеку:

– Пошли…

И вот чуть только тот человек подошел к двери и прежде чем ногу через порог перенес, как в сторожке вдруг погас свет, потолка сверху и стен по бокам не стало, и снова тот человек оказался вне дома, в лесу, и вот он вдруг перед осклизлым, мхом поросшим колодезным срубом стоит, перед одной из его стенок, перед ее мокредью и осклизлостью, и их, руками за стенку ухватившись, чувствует:

– Тьфу! – плюнул человек в колодец и тут же отпрянул.

– Не плюй!.. – раздалось из колодца, и наружу показалась голова.

– Что это значит? – спросил человек у головы.

– Это значит, что ты теперь в наше распоряжение попал и в нашей власти находишься.

– И что будет?

– Будешь делать, что прикажем.

– А что прикажете?

– Первое: полезай в колодец.

– Не хочу.

– Взять его! – крикнул бес мне, стоявшему за спиной человека. – Взять его!

Ну вот, и прежде чем человек успел увернуться и вырваться, я ему под ноги, подхватил снизу и – бух. И он тут же полетел в колодец…

Отряхнулся, отдышался тот человек после неожиданного падения, и когда он пришел в себя, когда первый испуг и досаду преодолел, поглядел зло и упрямо на беса и гордо, презрительно снова спросил у него:

– И что потом?

– Суп с котом… Если нам не даются, сами берем, теперь ты в нашей власти.

– Это я уже слышал.

– Вот и хорошо.

Тут бес повернулся к человеку спиной, подошел к одной из стенок колодца и постучал в нее. Открылась сразу дверь в коридор, грязный, длинный и темный. Там под потолком горело что-то вроде лампадки, пыльной и тусклой, она слабо и тускло освещала коридор и стены, а в стенах были двери, закрытые, запертые и, как всё там, молчащие… Подошел бес к одной из них, постучал, она отворилась, бес пропустил вперед человека, потом мне дорогу уступил и велел идти за тем человеком, и наконец сам вошел в то помещение. И оказались мы в кабаке, в его задней комнате.

В комнате не было ничего: ни людей, ни утвари, только посередине и по стенам стояли несколько столиков со скамьями, прибранные и приготовленные, и пустые, и по-кабацки освещенные, и ждали чьего-то прихода и прибытия. Сели мы за столик, и чуть только бес постучал по нему, явился слуга – тихий, радушный, явился и готов был прислуживать, подошел он к бесу и встал рядом со скамьей. С почтением и как у прислуги принято, склонился, стал перед бесом, глядя ему в рот, ожидая слова его и приказа.

– Вина! – сказал ему бес.

И слуги не стало.

Несколько минут, и слуга вернулся с бутылками и стаканами, поставил их на наш столик, все тщательно и аккуратно накрыл, а сам, как оно и должно быть, отошел в сторону и уважительно, с почтением стал ждать от нас новых пожеланий и приказов.

Взял бес одну из бутылок, стоявших на столике, сперва человеку налил в его стакан, потом мне, в мой стакан, и, наконец, свой собственный стакан наполнив, поднял его сперва передо мной, потом перед тем человеком, потом к своим глазам поднес и без лишних слов повелел:

– Пьем!

И человек не отказался.

Во второй раз наполнил бес стаканы – и человек подчинился.

А когда тот человек в третий раз опорожнил свой стакан, стало видно, что он какой-то другой стал, переменился, что-то новое проступило у него в лице, чего не было прежде, стал он будто смиреннее, мягче, будто наградили и одарили его, обо всем, что случилось, позабыл, все простил, встал он со своей скамьи, подошел к бесу, и руку ему на плечо положил, и, задорно его по плечу хлопнув, сказал так:

– Ай, бесы, не так уж оно и худо, бесы!

– Что не худо? – переспросил бес, улыбаясь.

– Да бесом быть, – ответил ему человек.

– Может, поменяемся?

– Ох! – обрадовался тот человек и согласился, – за честь почту, я готов, сразу, хоть сейчас.

Бесу только этого и надо было, и вот, чуть он это услышал, сразу же вскочил со своей скамьи, подошел к человеку, ни слова не говоря, быстро снял с себя шкуру и рога и надел их на человека, потом еще быстрее снял свои копыта, стащил с человека сапоги и с ним поменялся: себе сапоги, а ему копыта обул, и стал уже сам себя подгонять, и так, торопясь, пока одевал человека – все, что от беса, и всю силу бесовскую ему передал, и все это с заговорами и заклятьями, с приговорами и с нашептываниями: дескать, чтобы делал он, что хочет, чтобы делал он, что может, и чтобы все у него спорилось…

Закончив переодевание, бес оттолкнул от себя человека, потому что хотел оглядеть его со стороны, сам от него отступил, встал перед ним, смерил его взглядом с головы до ног, проворно и с усмешкой оглядел, и, так его оглядывая, будто радовался и веселился, веселился и наслаждался: так-так, хорошо и славно, славно и хорошо, вылитый я, вылитый ты, вылитые мы оба…

– А теперь, человече, веселись!

И подал знак, и подмигнул слуге, и слуга распахнул двери в зал, а зал был огромный, страшный, пахло в нем кабацким запустением и пустотой, из него и еще откуда-то бил свет, зал был светлый, освещенный, светлый, большой зал, пустой, одни голые стены в нем.

И вошли туда бес и человек, уже переодетые, вышли они на середину, бес подмигнул мне, и тем мне приказ дал, и я быстро, как только можно, как я могу, как стрела из лука, по залу покатился, по стенам, по полу, пронесся и везде, где надо было, в стены постучал. Тут же отворились двери, маленькие двери, большие двери, сверху, снизу, в потолке, в полу. И – существа показались: сперва карлики и человечки, белочки и зверюшки врываются, на стенки лезут, множествами и массами, битком, так и сыплются, оравами лезут, не сомневающиеся, уверенные в себе и в своих, в тех, кто идет и кто придет; за ними явились постарше, побольше, посерьезнее: эти были уже спокойнее, солиднее, в двери, в дверные проемы, не спеша входили, нога за ногу, и компаниями, и кучками, и большими толпами, и все с рогами и хвостами, и все важные, как это у них заведено, и все – не торопясь, как таким и пристало; а потом заявилось еще множество, еще целая куча, целое стадо, большое и пыльное, толпа битком набитая, тесная, косматая, входили и давали место тем, кто шел за ними; и… вступили девки, жирные, распущенные, невиданные, неслыханные, непутевые, патлатые, на ногах едва держались, кривлялись, заголялись, всем сбродом ухмылялись; и бес с музыкантами, и черти с подносами, и бесенята с бантами…

И тогда бес опять повелел: стол! Пусть в зал, в самую середину принесут и поставят стол, тот человек на стол влезет, человек что-то покажет…

Услышав от беса эти слова, человек растерялся, попятился, хотел с толпой смешаться, но бес ему дорогу загородил, выставил его перед всеми и не пускает, подбадривает, подзадоривает: не дрейфь, человек, не тушуйся, пустяки это, все будет хорошо, все у тебя получится.

Тут в зал внесли стол, толпа, ждавшая с радостью и нетерпением, тем временем разделялась, тварь с тварью, род с родом строился, все на разных языках говорили – большие с большими, малые с меньшими – гудели, и когда все было готово, когда стол уже стоял где надо, первым на него вскочил бес, разухабистый как бадхен, великодушно протянул оттуда руку человеку, подозвал его, подтянул и помог ему влезть. И человеку ничего не оставалось, как влезть на стол и, немного помявшись, постеснявшись и переждав рев толпы, повернуться к толпе и сказать:

– Знай же, народ: сам я человек простой, перед миром да перед обществом никогда не стаивал, но, попав под вашу власть, я обменялся с бесом шкурою и обновился, должен я теперь делать всё, что вы пожелаете, готов служить… Требуйте, и что только смогу, все вам покажу.

– Срам! Пусть он срам покажет! – закричала толпа в один голос.

– О чем это вы? – спросил человек.

– Пусть он сам себе в лицо плюнет, пусть сам в свою рожу харкнет.

– Так дело не пойдет, бесы.

– Почему?

– Человек этого не может: рот у него на лице.

– Так мы плюнем! Давай плюнем! – рванулись бесы к столу и на стол.

– Стоять! – заорал бес, стоявший на столе вместе с человеком, встал перед бесами и свои руки, защищая человека, над ним простер. – Стоять! Говорите по делу, требуйте то, что возможно сделать.

– Пусть он из кожи вылезет… Пусть вывернется наизнанку, давайте поглядим на его требуху, на его потроха…

– Он не может: из своей кожи не вылезти! – снова заорал бес.

Толпа в третий и последний раз потребовала:

– Пусть же он что-нибудь свое и от своих покажет, что-нибудь человеческое, что человек может, на что горазд.

– Хорошо, – согласился человек.

И распрямившись, согласившись и кивнув головой в знак согласия, подождал человек немного, стоя на столе, пока не смолкнут голоса, пока толпа под ним не успокоится, и вот, когда все они затихли и задрали к нему головы и стали ждать от него дальнейшего, человек сказал им:

– Хотите, бесы, человека увидеть и нечто человеческое, что-нибудь эдакое, что человек может выкинуть, должны вы дать ему полную свободу, сами себя должны передать ему во власть и делать, что он велит. И должны вы в том ему поклясться собой и каждым, и общиной своей и всем святым для нее, и своими рогами – а иначе не бывать ничему.

– Что это значит? – удивились черти, ничего не понимая, Разозлились, засуетились, стали переглядываться и переспрашивать друг у друга:

– Что это значит? Он у нас во власти, и мы же ему клясться?! А кто нас неволит, и какие ручательства?..

– Я тоже поклянусь, – успокоил их человек.

– Чем? – спросили черти.

– Собой и всем человеческим.

– Фальшивая, паршивая клятва!

– Чем же тогда?

– Твоими рогами. Ты теперь тоже их носишь, теперь пользуешься ими и владеешь теперь их силой, ими и клянись. И если ты их опозоришь, если ты клятву нарушишь, то знай: живым отсюда не выйдешь.

– Хорошо, – снова согласился человек.

Тут стали черти подходить и собираться кругами, сперва низенькие, чуть выше пола, за ними кругом и вокруг них встали те, что побольше. Маленькие с маленькими, а большие с еще большими – стали страшные черти по залу широким клятвенным кругом и молчали. Над кругом, стоя на столе, царил бес, и так, руки подняв, заговор творя, дал всему кругу и каждому черту, каждому черту и всему их кругу клятву суровую, клятву огненную.

– А теперь – вы.

И поклялись бесы в кругу и за кругом, и повернулись к человеку и к бесу, и прислушались.

И не приблизились черти, остались стоять на своих местах в кругу, и стоя в прежнем порядке, вели себя как прежде, как во время своей клятвы, и увидели черти, как необычайно тихо там, на столе, человек и бес подошли друг к другу и, будто заранее условясь, склонили один к другому головы, голова к голове и макушка к макушке, а туловища отвели как можно дальше, и так согнувшись, и лишь головами касаясь, начали они то, что должно было, – для себя наверху, для чертей внизу и для всех, кто ждал…

И когда, наконец, человек и бес подняли головы и встали рядом, человек, приободрясь и повеселев, обратился ко всему собранию и сказал:

– А теперь, бесы, хватит клясться, займемся делом. Я предлагаю: пусть сюда принесут зеркало и поставят его к стене против меня, вы все должны будете повернуться к зеркалу, а я буду перед вами и перед зеркалом стоять, и вами выбранное, вам желанное, как было сказано и оговорено, перед вашими глазами представлять. Но условие поставлю вам: ни слова, ни движения, только молчите и смотрите.

– Хорошо!

И махнул человек рукой, и сразу были посланы два посланца от общества, и вошли они в дверь, которая вела в заднюю комнату, и провозились там несколько минут, и вдруг широко и просторно распахнулась перед ними дверь, и вынесли они оттуда зеркало, внесли его в зал и на место, как им велел человек, поставили. И вот взглянуло все общество в зеркало, и повернулось к нему, и увидело в нем себя отраженным.

И стало в зале смеркаться, все темнее, темнее становилось, свет стал гаснуть, таять, тускнеть.

И вот уже почти все общество в темноте: они стояли позади человека, а человек над ними на столе. Черти вглядывались вместе с человеком в зеркало и ждали, что он сделает, но человек только мешкал, стоял и тянул время. И задумчиво, сосредоточенно смотрел в зеркало. И вдруг… Очнулся человек от глядения и долгого ожидания, взмахнул как-то так рукой, и сразу же что-то такое неясное появилось в зеркале, и черти увидели:

Вдруг цвет зеркала изменился, помутнел, стал темно-серым, как вода, и нельзя было в нем ничего разглядеть. Муть зашевелилась, стала рассеиваться, редеть, потом будто задвигалась, заплескалась, все время что-то происходило и менялось, что-то происходило в зеркале, и вдруг там наступила ночь, мрак и мрак кромешный, тьма и тьма непроглядная, и в вышине наверху показался фонарь, красный, неспокойный, пугающий, будто предупреждая об опасности, освещал он дорогу, дальнюю, ночную, длинную, ведущую куда-то вверх. На этой дороге появился человек, путник, и давно в пути, запыленный, оборванный, и по этой дороге шел он вверх, и должен был уже скоро скрыться из глаз за горизонтом. И когда путник был уже далеко, и мал, и выглядел точкой, вдруг земля на дороге позади него разверзлась, и оказалась там пещера, а из пещеры, из ее глубины появилась голова и стала медленно-медленно подниматься и высовываться наружу.

Это был старый, седой, дряхлый бес.

Высунулся, а потом, останавливаясь и озираясь, вылез этот бес, этот старик, на край пещеры и стал смотреть вокруг, смотрел-смотрел, медленно вглядываясь во все стороны, в поля, во все их концы, и дальше, и когда, наконец, уже вдали, на горизонте, разглядел того человека, приставил руку воронкой ко рту и стал громко и протяжно звать его:

– Эй, человек, эй, человек, вернись!

Услыхал человек дальний зов, обернулся и стал смотреть назад, пока не разглядел беса, постоял так еще несколько минут, будто ожидая чего и раздумывая, и потом, точно приняв какое-то решение, пошел назад. И сказал ему бес так:

– Человек, я давно за тобой слежу, долгими ночами видел тебя, знаю, кто ты, и хочу тебе кое-что предложить. Есть у меня здесь дочь, раскрасавица, и я, как водится, – а я уже стар – хочу до ее деток дожить, понянчиться с ними. У тебя детей нет, и захочешь, да не будет, а от нее будут – пошли со мной.

– А я кто?

– Пахарь?

– Ну?

– Бери мою дочь.

– А что за ней дашь?

– Все, что бесы умеют и могут – на веки вечные, твоя сила и власть над нами, и опять же, дочь – загляденье.

– А дети? – спросил человек.

– Твои будут, – ответил бес, – я отказываюсь от них и от прав на них, пусть они будут к людям причислены и станут всему людскому принадлежать.

– Тогда что тебе в них?

– Одна только честь.

– Какая?

– Видеть их и любить.

– Будь по-твоему, пойду с тобой.

И вот перед ними та пещера, откуда вылез бес, открылась, и вошел туда человек, а за ним бес. Представилась тут чертям, что были в зале, глубина пещеры, снова что-то новое показалось в зеркале, и черти увидели:

Богатый и величественный, с верхними палатами и с нижними палатами, стоял на ночной площади дворец, тихий, ночной, и во всех его окнах горел свет, и всюду были двери и входы. Подошли бес и человек к одной из тех дверей, открыли ее, вошли в коридор, длинный и прямой, тихий, гулкий, там тоже были двери, подошли они снова к одной из дверей, постучали в нее и стали ждать. Вскоре дверь в комнату, что была с той стороны двери, отворилась, и стало видно:

В ночной рубахе и перед тем, как лечь спать, юная дочь беса в комнате, посередине ее, стояла на коленях, повернувшись лицом к кровати, к ее изголовью, а над изголовьем горела ночная лампада чужому богу, так стояла она на коленях, глядя на огонек, подняв руки над головой, и так, глядя, простиралась в бесовской молитве… Тихо вошел и остановился бес, отец ее, подле нее, и тут же за ней на колени за ее спиной опустился, и недолго так перед огоньком, перед лампадкой, постоял, потом поднялся и тихо, с почтеньем пробудил дочь от стоянья ее и от молитвы:

– Дочка, а дочка…

– Что, папа?

– Я привел к тебе твоего суженого.

И поднялась, к двери подошла и встала в стороне от беса Дочь его, в коридор, где тот человек находился, выглянула, Увидела его, как стоит он там и как ждет, обернулась к отцу и так ему сказала:

– Пусть он войдет, папа.

И вошел, и остался стоять в комнате тот человек вместе с бесом и с дочерью его, и некоторое время они друг друга молча разглядывали и тихо молчали, и как бес решил, что дело уже слажено, то повернулся к двери и, больше того, будто он лишний, тихо, как тому и быть следует, пошел прочь своей дорогой. Пошел своей дорогой, а дверь тогда стала сама собой двигаться и медленно-медленно, тихо-тихо за парой, что осталась внутри, закрылась и заперлась.

– Что это? Что это значит? – принялись кричать бесы, которые были в зале, про все произошедшее и в зеркале ими увиденное.

– Что это значит? Что он нам показал? Кто ему позволил? – галдели бесы, один к другому обращаясь и один другого спрашивая.

– Он смеется над нами! – заголосило все общество.

– Горе ему: он смеется над нами! – закричали все вдруг и крик тот усилили, повернулись к человеку, и протянули к нему руки, и прянули на него, и с видом гневным двинулись на него. – Горе ему!

– Успокойтесь, бесы, вспомните наш уговор.

– Что за уговор?

– Слушать и молчать.