Текст книги "Еврейские литературные сказки"

Автор книги: Ицик Мангер

И ответили волхвы, и сказали:

– Знай, кесарь, что над народом Израиля не прекратилось владычество дома царя Давидова. Посему, вот тебе слово наше: собери из потомков Давидовых десять мужей и поведи их в башню к короне железной. И, когда они протянут руки к ней, она в тот же миг потеряет вес свой, ибо исполнится число семидесяти народов и племен мира.

И повелел Нирон-кесарь разыскать десять мужей Израильских из дома Давидова. И нашли, и привели их перед лицом Нирона-кесаря. И говорил им Нирон-кесарь те же льстивые и сладкие слова, что и властителям других народов и племен. И уговаривал купно с ним поднять корону владычества всемирного.

Но потомки Давидовы, все десять, в один голос ответили ему, говоря:

– По великим прегрешениям нашим были мы изгнаны из страны нашей и удалены от земли нашей. И теперь все устремление душ и помыслов наших направлено к Царю нашему Всевышнему, дабы Он снизослал Мессию-Избавителя, который восстановил бы величие дома Якова. Но не о короне железной и не о владычестве мировом, на мече утвержденном, помышления наши, а о царстве мира и благоволения меж людьми и народами. Посему, кесарь, не пойдем мы с тобою в башню четырехвратную для поднятия короны железной.

И, услыхав сие, Нирон-кесарь начал уговаривать их льстивыми речами послушаться слова его. Но тверды были потомки Давидовы в нежелании своем. И, видя упорство их, Нирон-кесарь распалился великим гневом и насильно отвел их в башню, и запер там, привязав узами медными подле озера кровавого. И надеялся он, что, видя перед собою корону железную, возгорятся они жаждой овладеть ею и протянут руки свои.

Но вместо сего потомки Давидовы, перетерев узы свои, удалились в восточный угол башни и начали возносить моления о сошествии Мессии-Избавителя. И моления их, великим порывом проникновенные, были столь горячи, что от пламенности их образовались вокруг молящихся сперва стены, а затем и купол храма, подобного храму Сионскому. И украсился храм благолепием, и зажглось в нем множество свечей. И, когда молитва потомков Давидовых дошла до середины, расступился купол храма, и ему навстречу раскрылись небеса. И зареяли над храмом ангелы, вторя славословию сынов Давидовых. И устремились ангелы к уединению Мессии и окружив, понесли на крыльях своих к храму с отверстым куполом. Но так как час Мессии не пробил еще, то грядение его было на шаге последнем остановлено. И раньше чем с уст потомков Давидовых сошел последний «Аминь», пали они наземь сраженными. И сомкнулся купол храма, и погасли свечи, и настала тьма. А Мессия вернулся в уединение свое. Но, когда наступило время вечерней молитвы, повторилось все, как при первой молитве. И так продолжается с той поры до днесь.

А Нирон-кесарь, прождав малое время, пошел в башню, чтобы увидать, сломлена ли жестоковыйность сынов Давидовых. И увидал он, что вместо устремления к короне железной, оградились они неприступными стенами храма и предались устремлению молитвенному. И разгорелся гнев его.

V

И снова призвал Нирон-кесарь волхвов египетских и, рассказав все происшедшее, просил указания, как сломить волю упорствующих.

И волхвы ответили ему так:

– Нет способа сломить упорство народа сего, ибо беспредельна жестоковыйность сынов его. Посему внемли слову нашему. Вместо того чтобы принуждать потомков Давидовых протянуть руки к короне железной, дабы пополнилось число семидесяти народов и племен земли, истреби ты народ сей до последнего, чтобы исчезло имя его с лица земли. И останется шестьдесят девять племен, послушных воле твоей. И корона владычества мирового поднимется усилием руки твоей.

И совет волхвов нашел благоволение в глазах Нирона-кесаря, и он спросил:

– Какою силою можно истребить народ сей – до последнего?

И ответили волхвы:

– Тайну истребления народа Израилева может поведать тебе только отпрыск сего же племени. Знай, кесарь, что на востоке солнца от царства твоего лежит страна, жители коей поклоняются отрубленной главе одного из сынов Израиля. Отыскав потомка Аарона-первосвященника, первенца и сына первенцев до седьмого колена, они льстивыми речами и великими посулами завлекают его в страну свою. И, отрубив ему главу, кладут под язык начертание заклинания волшебного. И глава отрубленная остается живой семьдесят лет, и изрекает прорицания всякие. И жители страны той поклоняются главе, и приносят ей жертвы. А по прошествии семидесяти лет теряет глава силу свою. И жители страны той, найдя для обезглавливания другого потомка Ааронова, первенца, кидают мертвую главу псам своим на съедение. И вот тебе, кесарь, слово наше: отправься в страну сию восточную и, принося жертвы главе отрубленной, вопрошай прорицания ее. И она укажет, как истребить сынов Израиля, – до последнего.

И послушался Нирон-кесарь совета волхвов. И, отправившись в страну восточную, разыскал капище, где на возвышении стояла глава отрубленная. И, принеся ей жертву, стал вопрошать прорицания.

И раскрылись уста главы отрубленной, и изрекли прорицание:

 
Вот пришел муж из страны Эдома,
Мощный царь из града Рима,
Пришел искать прорицание мое,
Проведать тайну сокрушения дома Якова,
Истребления племени Израиля!
Как могут молчать уста мои,
Если не молчит воплощенное в гортани моей?
Как могу скрыть прорицания свои,
Если слово вещее вырывается без воли моей?
Слушай речи мои, сын Эдома,
Внемли прорицанию моему, муж горы Сеира!
Вот народ Израиля рассеянный,
Средь народов и племен живущий.
Подобен он траве прозябающей,
Покрывающей лицо земли всей.
Нет предела распространению его,
И нет истребления роду его.
Растет и увядает,
А взойдет солнце – и вновь прорастет…
Но знай, сын Эдома, муж сокрушающий,
Приклони ухо к словам моим, кесарь Рима!
 

И глава отрубленная продолжала речь свою, и сказала:

– Каждый из сынов Израиля имеет травку свою. И пока травка растет и сохраняет зелень свою и пахучесть, до той поры жив человек, с нею связанный. Но вот засохнут корни травки, и стебель ее согнется, и пожелтеет вид его, и потеряется пахучесть. И в тот же миг иссякнет жизнь из тела израильтянина того, и будет он праху подобен. И еще знай, кесарь страны Эдома. Каждая травка сынов Израиля имеет свой вид, отличающий ее от всех трав земли. И вот, дабы истребить род Израиля до последнего, разыщи травки жизни сынов Израиля. Ищи их в местах высоких и местах низких, в полях тучных и на равнинах бесплодных, на склонах гор и в расщелинах скал. И, найдя, вырывай с корнем и собирай. И веди им счет точный. И, когда соберешь шестьдесят раз по десять тысяч, знай, что число исполнено. Ибо таково число сынов Израиля. И вот, когда травки пожелтеют и иссякнут соки корней их, придут конечная гибель дома Якова и исчезновение колен Израиля.

И Нирон-кесарь, выслушав прорицание, вернулся в страну свою и разослал во все четыре стороны земли слуг своих, в злаках полевых сведущих, дабы они собирали травы жизни сынов Израиля. И каждый принес с собою всяких других трав земли. И по прошествии малого времени вернулись слуги его. И каждый принес с собою горсти трав, вырванных с корнями. И считал Нирон-кесарь травы, но не мог сосчитать.

И вот травы сами стали приближаться одна к одной и образовали пачки по десять, по десять. И испустили из себя нити, и перевязывались пачками. И когда собралось шестьдесят тысяч пачек, понял Нирон-кесарь, что вырвал корни жизни сынов Израиля до единого. И достал из сокровищницы царской ларец золотой, красоты неописуемой. И вложил в него травы, и отнес в башню. И вернулся к себе, веселый и радостный сердцем, ибо был уверен в близком достижении мирового владычества.

И прождал Нирон-кесарь год целый. И вот, по истечении года, пошел он в башню, дабы увидать засохшие травы, без труда поднять корону железную. Но, открыв ларец, он к превеликому изумлению своему увидал, что травы все зелены и пахучи, и корни их свежи и сочны, точно не были вырваны из земли.

И, увидав сие, воспылал Нирон-кесарь великой яростью, и воскликнул:

– Вижу я, что лживы и обманчивы были прорицания главы отрубленной! И вот, клянусь жизнью главы моей, что истреблю мечом весь народ Израильский.

И послал он воинов своих по стране Эдома и по всем другим странам земли. И приказал истреблять мечом сынов Израиля от старца до младенца, мужчин, женщин и детей, а добычу предать разграблению. И началось повсеместно истребление сынов Израиля. И падало их великое множество.

И вот, когда близко было истребление дома Якова, перед троном Нирона-кесаря появилось множество духов в образе воинов, и начальников, и старейшин. И с весельем и вострублением трубным возвестили они, что покорили для Нирона-кесаря все страны и царства земли. И повели его в башню четырехвратную.

Но когда Нирон-кесарь повелел принести корону железную и возложить на главу его, окружавшее его воинство набросилось на него, стащило с трона и в единый миг растерзало на мелкие части.

И с того дня каждый вечер повторяется сие.

И вот, когда вельможи, и волхвы, и мужи знатные Рима увидали, что Нирон-кесарь, войдя в башню, не возвращается более, поняли они, что злая участь постигла кесаря. И постановили, дабы эта участь не постигла на предбудущее время и других кесарей, запереть все четверо ворот башни. И еще постановили, чтобы каждый новый царь при избрании своем на царство навешивал по одному замку на каждые из ворот. И сделали так. И волхвы, собравшись и прочитав свиток Немврода, порешили, чтобы тайна башни и всего случившегося с Нироном-кесарем была на предбудущее время ведома только одному волхву, который передавал бы ее перед смертью достойнейшему из товарищей своих.

И сделали так.

VI

И вот, когда старец, поведывавший царю римскому тайну башни четырехвратной, закончил речь свою, он весь ослабел и стал умирать. Но царь римский бросился к нему и, сильно тряся его, с великой мольбой просил сказать ему тайну трав жизни сынов Израиля.

И старец, еле разжав помертвевшие уста свои, чуть слышно прошептал:

– Травы жизни сынов Израиля сохранили зелень свою и сочность корней потому, что оставались связанными пачками, пачками. Если бы Нирон-кесарь рассеял травы по всем четырем концам земли по одной, по одной…

И, не докончив слов своих, испустил дух.

И царь римский с великой поспешностью сошел с трона своего и пошел в башню через третьи ворота, и приблизился к ларцу, и раскрыл его.

И вот, когда он протянул руку и начал срывать связи с трав жизни сынов Израиля, – из ларца вдруг выскочил телец двуглавый вида устрашающего и, уставив на царя римского взор огненный, издал крик, подобный рыканью львиному. И от рыканья сего пал царь римский, сраженный насмерть. И наполнилась башня дымом. И всколыхнулось бурным волнением озеро кровавое. И корона железная опрокинулась, и пошла ко дну. И из храма потомков Давидовых раздался последний «Аминь».

КОНЕЦ ИСТОРИИ

ЧЕТЫРЕХВРАТНОЙ БАШНИ

В ГОРОДЕ РИМЕ

МАНИ ЛЕЙБ
Ингл-Цингл-Хват

Перевод М. Яснова

 
Тише, тише!.. Я для вас
Кое-что, друзья, припас:
Вот вам книжка, вот вам я,
Вот вам сказочка моя!

Далеко вдали, куда
Не доходят поезда,
Где лошадке нету броду,
А причала – пароходу,

Там долина пролегала,
Там речушка пробегала
И петляла за горой,
Как ниточка за иглой.

И спускались к той речушке
Развалюхи да лачужки,
Шумный рынок у горы
И богатые дворы.

Всех связала эта речка:
И евреев из местечка,
И окрестных мужиков —
Всем был хлеб и всем был кров!

Ай, проходит лето снова!
Ну и что же тут такого?
Всё проходит – день и ночь,
Вот и лето скрылось прочь.

Не успеешь оглянуться —
К нам уже снега вернутся
И оденут каждый дом
Кружевом и серебром.

Белоснежною дорогой,
и широкой, и далёкой,
Санный путь встает опять,
Чтоб до Пасхи достоять.

Тут на дровнях мужики
Привезут мешки муки,
Кур, гусей, солому, сено
И дровишек непременно.

Ой, сбегаются евреи —
Тот быстрей, а тот шустрее,
Лиц веселых не сочтешь —
Торг и шумен, и хорош!

Ай да рынок! Всех утешит.
Ребятня коньками режет
Лёд на речке – голубой,
Как небо над головой.

А с горы скользят на санках
Шалуны в больших ушанках,
С гиком, с криком, с ветерком,
И под гору – кувырком!

У мальчишек из комочка
Вырос ком, большой, как бочка:
Забирайся ком на ком —
Становись снеговиком!

А прилежный ученик
Важно скажет: «Снеговик,
Стой до Пасхи, не скучай,
Нас из хедера встречай!»

Ай, зима!.. Но в этот год
Было всё наоборот,
В эту зиму вот как было:
Дни, сырые, как могила,

Тьма да тьма, да капал с неба
Мелкий дождик вместо снега,
Кто и где увидит снег,
Если снег пропал навек?

Чтоб зима – и ни снежинки!
А на рынке-то, на рынке
Слякоть, хлябь, и топь, и грязь,
И в телегу – хоть не влазь!

Если грязи по колено,
Нет ни торга, ни обмена.
Как мужик ни бей кнутом —
Не поладит с битюгом.

На дороге пусто, голо,
Причитает балагола:
«Но!.. Лошадушка!.. Скорей!..» —
Та ни с места, хоть убей!

И в потёмках страшно, братцы,
Через рынок пробираться,
Где во тьме идёт зимой
Путь из хедера домой.

Дети в страхе и в печали,
Даже взрослые устали:
Кто и где увидит снег,
Если снег пропал навек?

Вот евреи по дороге
Потянулись к синагоге,
Бьют в церквушке у реки
В колокол мужики.

И мальчишкам не сидится —
Все дают зарок учиться,
Стать послушней и добрей,
Лишь бы снег пошел скорей!..

Им теперь не до баранок —
Раскупают спозаранок
Расписные фонари,
Чтоб светили до зари.

Жил в местечке, говорят,
Крошка Ингл-Цингл-Хват.
Ингл-Цингл, Мальчик-с-Пальчик,
Храбрый был и бравый мальчик.

Он бахвалился, смеясь:
«Что фонарик? Что мне грязь?
Я смогу и без пути
Ночью рынок перейти!»

Страшно детям желторотым,
Но, конечно, не солжет им
Храбрый Мальчик-с-Пальчик: он —
Знают все – не пустозвон!

Тьма за дверью. Тьма на небе.
Но считает время ребе:
«Ну-ка, дети, по домам!» —
Тут поднялся шум и гам:

«Мой!» – «Нет, мой!» – «Отдай, очкарик!» —
«Эй, не трогай мой фонарик!» —
«Разожги мне фитилек!» —
«Не задуй мне огонек!»…

Путь мальчишки освещают,
Шаг мальчишки учащают,
И бранятся невпопад,
И от ужаса дрожат.

Глядь – а Ингла-Цингла нету!
«Где фонарик?..» – «Дайте свету!..»
Посветили наугад:
«Где ты, Ингл-Цингл-Хват?»

Слышал тот, кто был поближе:
Вдруг как хлюпнет в черной жиже!
Ингл-Цингл – просто жуть! —
Провалился в грязь по грудь.

А кругом все глуше ночь,
Кто-то силится помочь, —
Но идти вперед, во тьму,
Так боязно одному!

Разбегаются ребята —
Не спасти из грязи Хвата!
Ну а тот не оробел —
Громко песенку запел.

Слышат дети, как поет он,
Но спешат к своим воротам:
Коль закончился урок,
Возвращаться нужно в срок.

Ингл-Цингл, хоть и кроха,
Не издал во тьме ни вздоха:
«Не беда! Останусь тут —
Поутру меня найдут!

А поспать могу и стоя…»
Тут случилось вот какое
В мире чудо – как во сне:
Через рынок на коне

Ехал заполночь куда-то
Некий барин мимо Хвата.
Малыша увидел он:
Раз-два-три! – и тот спасен.

Вытащил из грязи крошку,
Обсушил его немножко,
Цинглу греться недосуг —
Вырывается из рук.

Удивился барин: «Как
Очутился ты, смельчак,
Без фонарика на рынке?»
Ингл-Цингл без запинки

Отвечал ему, смеясь:
«Что фонарик? Что мне грязь?
Я смогу и без пути
Ночью рынок перейти!»

Улыбнулся добрый барин:
До чего же бравый парень!
«Как зовут тебя, малец?» —
«Мальчик-с-Пальчик-Удалец!»

Барин языком зацыкал:
«Мальчик-с-Пальчик?.. Ингл-Цингл?..
Знаешь, Ингл-Цингл-Хват,
Как я нашей встрече рад!

Я уже и стар, и сед,
Я объездил белый свет,
Но подобного героя
Вижу в первый раз, не скрою!

Раз уж ты отважный малый,
Подарю тебе, пожалуй,
То, что лучше всех наград, —
Слушай, Ингл-Цингл-Хват.

У меня есть два подарка:
Первый – конь, он дышит жарко,
Наземь не ступив ногой,
На семь верст летит стрелой.

А второй – колечко это,
И оно не без секрета:
Повернешь семь раз подряд —
И начнется снегопад.

Что, скажи, тебе по нраву —
Конь ли, скачущий на славу,
Иль колечко с волшебством?
Выбирай, малыш, с умом!..»

У того горит сердечко:
Конь – колечко?.. Конь – колечко?..
«Подавайте, не дразня,
И колечко, и коня!»

Улыбнулся добрый барин:
«До чего же бравый парень!
Вот колечко – надевай,
Вот уздечка – не зевай!..»

Кинул мальчику уздечку,
дал волшебное колечко,
И, не тратя больше слов,
Спрыгнул в грязь – и был таков!

Цингл зажмурился: «А ну-ка!..»
Взвился конь стрелой из лука
Через рынок над рекой
Да на берег на другой!

«Тпру!..» Вдали осталась речка…
Ингл-Цингл взял колечко,
Повернул семь раз подряд,
И – посыпал снегопад!

Снегопад! Над всей землею!
«Что случилось? Что такое?» —
Утром люди говорят.
Что случилось? Снегопад!

Дети окна протирают
И спросонок продирают
Удивленные глаза:
Снег!.. Снежинки!.. Чудеса!..

Сколько радости от снега!
Но в домах не слышно смеха:
Все в слезах, и стар, и мал —
Ингл-Цингл-Хват пропал!

Плачет мама у окошка:
«Где мой мальчик? Где мой крошка?»
Говорят, в грязи увяз
Он на рынке в поздний час.

«Ой, – соседи шепчут маме, —
Ой, нельзя ходить ночами!
Ой, какой послушный сын
Без огня пойдет один?..»

Что вы, люди? Что за горе?
Ингл-Цингл на просторе
На коне своем летит
Да кольцом своим блестит!

Словно ветер – догони-ка! —
Он летит легко и дико,
Через гору, через лес —
И уже в ночи исчез…

На коне своем стрелою
Пролетает над землею.
Где ты, речка? Где ты, дом?
Не угнаться за конем!..

Но когда польется с неба
Мелкий дождик вместо снега, —
Кто и где увидит снег,
Если снег пропал навек?

Вдруг, невидимый, неслышный,
Гривой встряхивая пышной,
Конь возникнет в тишине:
Что за всадник на коне?

Ингл-Цингл – догони-ка! —
Прилетит легко и дико,
Словно ветер над рекой,
Да на берег на другой!

«Тпру!..» – натянет он уздечку,
А потом возьмет колечко,
Повернет семь раз подряд —
И начнется снегопад!
 

История о том, как Илия-пророк спас Вильну от снега

Перевод В. Дымшица

 
На печке темно и тоскливо, и милую бабушку мучат недуги,
Не может сойти она с печки. Болят, уходилися старые ноги,
И глазоньки старые видят едва. А за тусклым, замерзшим окошком
Снега, да с печальными криками вьются сердито сороки-вороны.
Ой, бабушка милая, сказку скажи мне о том мужике-дровосеке,
Что как-то пришел с топором в чащу леса, чтоб дуб там срубить и для пана
Построить из дуба кровать с балдахином – резное, точеное ложе;
Но только топор его врезался в дуб и поранил кору возле корня,
Как в голос заплакало дерево и к дровосеку взмолилось
Его не рубить, ведь расти в том лесу суждено ему много столетий
И долгий свой век завершить, став еврейским надгробьем на кладбище в Вильне…
Да, мальчик, ты знаешь и сказку саму, и конец этой сказки.
Конец же хороший: знать, Бога имел тот простой дровосек в своем сердце,
И дуб не срубил, и оставил расти этот дуб в чаще леса зеленой;
Прошли сотни лет, и как было ему суждено, этот дуб стал надгробьем,
И встало оно над могилой святою святого – стоит и поныне,
Его украшают два льва, и корону Творца подпирают их лапы.
Нет, лучше уж я расскажу тебе быль, что случилася с городом Вильной,
С тем градом святым, ведь недаром от Господа он удостоился чести
Стать местом ученья, и Торы, и мудрости всякой, и добрых деяний.
Еще про Илию-пророка, про то, как явился он в Вильну, как смёл он
Своею полою с крыш города снег, что однажды засыпал всю Вильну.
От снега бы рухнул весь город, когда б не явленье святого пророка…
Случилось как раз после Кущей, мой папа, реб Лейбе, портной деревенский, —
Назвали тебя в честь него, да послужит тебе он защитой, —
Остался вдовцом в одночасье со мной на руках, со своею сироткой.
И чтобы избыть нищету, он решил после шиве уехать из Вильны
С другими, такими ж как он, бедняками в богатые дальние земли,
В богатой Украйне искать себе кров, и работу, и досыта хлеба;
Ведь Вильна, богатая знанием Торы, бедна была хлебом,
Напротив, богатая хлебом Украйна бедна была Торой;
И множество жителей Вильны, вконец обнищав, расставались с Литвою,
Как можно быстрее стремясь до богатой добраться Украины.
И вот бедняки, распродавши пожитки, себе лишь оставив
Рубаху на теле, да талес, да тфилн, да несколько книг богомольных,
Ждут зимника, так как для странствий далеких путь снежный приятней, и сани
Куда как способней телеги… Ждут снега евреи, и ждут – не дождутся,
Чтоб Герш-балагола (он сам тароват, и лошадки его тароваты)
Отвез их, как прежде возил бедняков он из Вильны, до дальней Украйны.
Однако в тот год приключилась такая зима, что и виленским старцам
Не вспомнить. До Хануки не было снега. Нет снега – и все тут…
Не только над Вильной, не только над Виленским краем, над всею Литвою,
Над Русью и дальней Украйной зима как назло припозднилась со снегом.
Сперва, как всегда после праздников, дождь затопил все поля и дороги,
Затем по холодным рассветам, как яблонный цвет, белый иней
Зацвел на последних оставшихся листьях, на ветках деревьев, на крышах,
Увядшем бурьяне, капусте, соломе, что с поля сгребли после жатвы.
Скупое и низкое солнце поднимется поздно и иней растопит,
Но только что иней исчезнет, как следом за инеем солнце уходит.
А там уже Кислев; а значит, уже и зима подступает с востока,
Уж солнца не видно совсем, и над городом тянется низкая туча,
Огромная туча, и пахнет предчувствием снега, а снега-то – нету.
Уже после минхи мороз пробирает, и все холоднее ночами.
И ночью пришедший мороз не уходит, но днем остается на окнах
Узорами, комьями смерзшейся глины на трактах, и льдинками в бочках,
И льдом точно панцирь из стали на водах Вилии и быстрой Вилейки.
Неделями ждут бедняки, что отправятся в путь – и ни с места.
(Иди и кричи «хай-векайом» – нет снега… Нарушился в мире порядок…)
И бродят, и тратить боятся гроши, что отложены были в дорогу,
И смотрят, откуда задуло, и нет ли пятна на Луне – это к снегу:
Быть может, помилует Бог и просыплет хоть горсть долгожданного снега.
Уже кое-кто начал так намекать балаголе: что, если не медлить,
Телегу запрячь да поехать? Доедем, Бог даст, на колесах…
Но Герш-балагола упрям, знает сам, как доехать до дальней Украйны.
Он знает дорогу не хуже, чем «ашрей», ничьих он не просит советов.
Он знает: раз нынче у Бога зима, не в телеге, в санях нужно ехать;
Есть сани, каких поискать: сплошь из дуба, железом обиты полозья,
Широкие сани, в них влезет тринадцать персон, не считая пожитков;
И он не потащится в путь по колдобинам мерзлым, калеча лошадок,
Ломая колеса, чтоб после врагам на потеху завязнуть в сугробах;
Мы лучше поедем как люди, у нас не горит, и Господь не оставит;
А вот, что до самой до Хануки снег не идет – таки плохо…
Вот так рассуждал этот Герш-балагола, и этим пресек разговоры.
Осталось одно беднякам: ждать в тоске, проедая припасы, когда же
Удастся пуститься в дорогу… Твой прадед, реб Лейбе, портной деревенский,
Пока суд да дело, решил, как обычно, с иголкой пройтись по крестьянам.
В беде, между тем, оказался не только десяток несчастных евреев,
Но весь город Вильна! Ведь это не шутка, вся Вильна зимою
Стоит нагишом, не одетая снегом! Замерзшие грудами комья
Покрыли дороги от Вильны до всякой окрестной деревни.
Мороз же все крепче: и те колеи, что еще перед праздником Кущей
Колеса в грязи прочертили, теперь от мороза застыли как камень,
Да так, что по ним колесо не проедет, не ступят копыта лошадок.
И в Вильну крестьянин на рынок и носа не кажет, ни в будни, ни в праздник,
Ну разве пешком самый бедный притащит фасоли мешок на продажу.
Не стало в домах ни картошки, ни дров, чтобы вытопить печку,
Когда бы мороз не держался, то смог бы крестьянин, в грязи увязая,
Доехать до Вильны, ведь грязь, что всегда после Кушей лежит на дорогах,
Везти урожай на базар не мешает; чего только нет на базаре:
Картошка и свекла, и кура – к субботе, и есть даже яблоки – детям.
Теперь же крестьянин на печке разлегся, и нос за ворота не кажет,
И санного ждет он пути, чтоб припасы на санках доставить до Вильны.

А время идет, вот и Ханука, только не кончились бедствия Вильны.
Лампады в домах зажигают: вот первая минула, вот и восьмая.
В богатых домах зажигают святые лампады в богатых менорах.
Фитиль в черепке, куда налито масло, затеплили в бедных домишках;
Но в этом году из еврейских домов не доносится что-то веселья,
Не слышится смеха еврейских детей, что играют, как водится, в дрейдл,
Не пахнет в домах богачей ни гусиною шкваркой, ни латкес…
Вот так восемь дней без веселья проходит веселый наш праздник еврейский.
По-прежнему лютый мороз на дворе, и как прежде – ни капельки снега.

И только назавтра, как кончилась Ханука, помню, во вторник, с полудня —
Снег! Вздумал, кажись, наконец-то Всевышний помиловать бедных людишек,
Заждавшихся снега… Но снег этот выпал как будто для пробы:
Снежинка, еще, здесь чуть-чуть, там немного, и тихо, и ветер не дует.
Меж тем потеплело, мороз вдруг упал, вот уж вечер, но нет снегопада.
И людям, которых вначале обрадовал снег, точно милость Господня,
Теперь показалось, что это не снег, это соль на душевные раны.
Так было до майрева. Но ближе к ночи взаправду с небес повалило.
И снег был густой, и все гуще и больше, как будто не хлопья, а перья.
А там вдруг подул ветерок, да все резче, а там вдруг за тем ветерочком —
И ветер пришел, а за ветром – буран, за бураном же – дикая буря.
И так-то всю ноченьку, всю, сыпал снег и крутило, вертело, свистело и выло.
И вой этот радовал Вильну… И грешные люди в ту ночь с легким сердцем
Уснули, и спали спокойно всю ночь, и проснулись с улыбкой.
И вот уже утро, уже просыпается город, встает как обычно,
Растоплены печи, и с радостью и с благодарностью к Богу евреи,
На шахрис спеша, уж торопятся двери открыть и тяжелые ставни, —
Куда там! – засыпаны двери, засыпаны снегом дома выше крыши,
Не выйти, сиди в запечатанном доме и жди избавленья как чуда.
Меж тем не заметно конца снегопаду, и сыплет чем дальше, тем больше.
И так двое горестных суток валило, крутило, и сыпало, и засыпало
Дома и бесмедреши выше коньков, и не рядом помянуты будут,
Часовни и церкви, и Замковый холм до краев его каменной шапки.
Вся Вильна под снегом лежит, и в снегу не шевелится, и голодает.
И вот уже вечер настал четверга, и канун подступает субботы,
Готовиться надо к субботе, но Вильна недвижна, спелёната снегом.
Пред Господом Богом, знать, чем-то несчастная Вильна грешна, не иначе.

Но Бог – наш Отец, он и милостив и милосерден, и он не допустит,
Того, чтоб не справила Вильна субботы, чтоб дети ее голодали.
И в пятницу утром, когда еще Вильна, охвачена горем и дремой,
Лежала, Илия-пророк подходил к нашей Вильне помочь как обычно,
Какому-нибудь бедняку, у которого не на что справить субботу,
Здесь, может, утешить больного, там дров наколоть, чтоб детишки не мерзли…
Идет себе так вот Илия-пророк, погруженный в раздумья,
Идет, погруженный в глубокие думы – в заботы о мире и людях;
Шагает по пояс в снегу, весь в снегу, потирая от радости руки
И в голос поет он хвалу Вседержителю Господу тверди и твари,
За то, что своих Он порадовал деток и вволю отсыпал им снега.
Вот так он идет и поет, разметая с дороги снега сапогами.
Но вот он святой свой напев оборвал, поднял ясные очи и видит, —
И тотчас же видит он: что-то не так, и дивится: пропал город Вильна!
Дела! – он идет, и идет, и никак не дойдет он до города Вильны;
Дела! – тут вот город стоял, и исчез этот город, как не был;
Неужто он сбился с дороги в снегу и неужто в пути заблудился?
Подъемлет Илия-пророк свои ясные очи, и водит очами,
И смотрит на север, на юг, на восток и на запад, и видит
Вблизи и вдали, на все стороны света заснеженный мир распростерся;
И лишь вдалеке, между снегом и небом видна ему черная точка,
Как будто бы черная птица летит между снегом и небом.
Но это не птица летела, средь белого моря чернела вершина,
Холм Замковый встал во весь рост, занесенный снегами до каменной шапки.
Тогда только понял Илия-пророк, что вся Вильна засыпана снегом,
Что выпало городу Божьему вместе со снегом большое несчастье…
Не стал тут Илия-пророк размышлять понапрасну, тряхнул бородою,
И полы, широкие полы кафтана простер как широкие крылья,
И вот уж на Замковый холм он взлетает, и встал на вершине.
Стоит, уперев свои ноги святые в вершину, и мерит очами
Снега, что засыпали мир, так что ясного неба не видно,
И Вильна лежит погребенной под снегом и спит в своей горестной доле.
Пророк же, не думая долго, трясет свои полы и ветры вздувает,
И ветры от пол его дуют, и кружат, и с вихрями мчат, и с пургою,
И снег возле Замка взрывают и крутят, подъемлют, несут и вздымают,
От Вильны вздымают до самого неба, откуда на землю он выпал,
И ветры уносят снега прочь от Вильны, несут их в поля и просторы;
И снежные вихри заполнили мир – настоящее тоху-ва-воху!
И мира не стало, и неба не стало, и даже Илии-пророка
Не стало средь снежного вихря – средь снежного тоху-ва-воху.
Пресветлый пророк не исчез, весь в снегу он стоит себе там, на вершине
И полами машет, трясет, и взвиваются ветры, снега поднимают, —
И вот показалася Вильна; сперва золотые кресты на соборах,
А там уж, не рядом помянута будет, и крыша святой синагоги,
А там уж все трубы, и крыши, и окна, ворота и двери,
И Вильна стоит, спасена, только спит, и не знает во сне о спасенье.
И сразу, как Вильна была спасена, – опускает пророк свои полы,
И сразу метель унялася, и ветры утихли. С довольной улыбкой
Свой лоб утирает Илия, и снег с бороды отрясает и с пейсов.
И снег неглубокий ложится спокойно на виленских улицах сонных,
И ровно лежит на дорогах, что в Вильну ведут из окрестных селений.
И только утих снегопад, как восточный край неба светлеет,
Светать начинает, и сразу же шамес – в руках его палка – выходит
Евреев на шахрис будить и обрадовать вестью о чуде Господнем.
За это Илию узреть со спины в этот день удостоился шамес.
Пророк же, оснежен и светел, неспешно спустился с вершины
И тотчас пропал, точно не был, уйдя не людскою дорогой, но Божьей…
Ну, можешь не спрашивать, как велика была радость, как рад был весь город,
Что Бог Вседержитель в своем милосердье руками святого пророка
От страшной опасности спас город Вильну, а Вильна-то чуть не погибла!
И как рассказать о веселье, что враз горожан охватило и город,
А главное, нескольких бедных евреев, что ждали, когда встанет зимник,
Чтоб сразу – в дорогу, чтоб Герш-балагола довез их до дальней Украйны
Как должно, как людям прилично зимой, на санях на дубовых…
Немалою радость была в это утро, но большим еще – изумленье,
Проснувшись, увидели люди, что Вильна стоит как ни в чем не бывало,
На легком морозе, в снегу неглубоком стоит как на скатерти белой.
И сразу наполнились улицы шумом, кипеньем кануна субботы,
И радостным «Доброго утра!», и шутками, и пожеланьями блага,
И смехом хозяек, которые, взявши кошелки, закутавшись в шали,
На рынок бегут всё, что нужно купить для субботы, чтоб справить субботу.
И сразу дороги от сел от окрестных до Вильны наполнились звоном
Веселых бубенчиков, ржаньем, щелчками кнутов и кудахтаньем птицы,
И криком крестьянским и свистом, и топотом дробным крестьянских лошадок,
И радостным скрипом саней, что до самого верха нагружены снедью;
И сразу же стали тесны от саней и от тех, кто пришел за покупкой,
Просторные рынки, и в рынки тогда обратилися улицы Вильны;
И больше был торг, громче шум в этот день, чем в тот день, когда ярмарка в Вильне.
Котлом закипела торговля, и шумное это кипенье кипело
От самой зари и до после полудня, кипело, покуда евреи
Все нужное не запасли для субботы; покуда последний крестьянин
Не продал всего, и, покуда, деньгами звеня, он в шинок не заехал,
Не выпил, и пьяный с гостинцем для бабы своей и для детушек малых
Домой воротился еще до того, как евреи затеплили свечи.