Текст книги "Русская фантастика 2010"

Автор книги: Иар Эльтеррус

Соавторы: Святослав Логинов,Олег Дивов,Александр Громов,Наталья Резанова,Юрий Нестеренко,Алексей Корепанов,Александр Шакилов,Сергей Чекмаев,Майк Гелприн,Ярослав Веров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

Когда в самый разгар неформальной встречи с представителями Балтийского подводного купола в комнату вошла Мартина и с подозрительно блестящими глазами принялась рассказывать ему о каком-то смешном мертвом старичке, страшной старой женщине, напавших на нее бандитах, тете Ангелине, упавшей в садике, и других выдуманных вещах, Джиннаро нахмурился и принял единственное, на его взгляд, правильное решение. Он попытался связаться с доктором By – психологом малышки. Доктор почему-то не отвечал. Впервые за неполных четыре года.

Белеет парус одинокий

Джеку Вэнсу, писателю и волшебнику

Порван парус, сорван якорь и несет,

И гавань не видно – туман!

Такая сила! Такая ярость!

Не спасет Корабль…

Eskimo. Гавань

Альдо чувствовал себя так, будто проснулся после жуткой попойки в самый разгар землетрясения. Головокружение, тошнота, красные круги перед глазами, мельтешение чего-то несуществующего на периферии зрения – все как обычно после выхода из подпространства.

Он вяло следил, как иглы выскальзывают из вен, втягиваются в пазы на подлокотниках – еще один ритуал. Будучи кадетом, он всегда старался пропустить это действо – зажмуривался или изучал зашифрованные в трещинах потолка иероглифы, выведенные самим временем. Глупо. Сейчас при выходе капитан парусника «Герман Мелвилл» – и единственный член его экипажа – старался впитать каждое ощущение, каждый отголосок эмоций, собирал их как трофеи, драгоценные в своей бесполезности.

Выбравшись из кресла пилота, Альдо в тысячный раз проклял длинноухих – всю расу без исключения, чего мелочиться. Почему? Да потому что изобрели чертов подпространственный двигатель. Почему? Потому что долбаная хреновина питается исключительно кровью разумных. Почему? Да хрен его знает! Любые попытки других разумных рас разобрать двигатель оборачивались детонацией корабля. Почему? Потому что он теперь навсегда одинок.

Справив нужду и приняв душ, Альдо двинул прямиком на камбуз, сварил кофе, чтобы поднять давление после потери изрядной порции крови, заел ароматный напиток плиткой шоколада, немного побездельничал. Только после этого сверился с картой и определил свое местонахождение: где-то неподалеку от Земли – прародины человечества.

Самое время ставить парус.

Любой солнечный парус представлял собой натянутую на складной каркас литиевую фольгу, которая поглощала исходящие от звезд ионные потоки. Парус не был прозрачным, но собранные в струю ионы, образуя плазменный поток, заставляли литий флюоресцировать, отчего парус казался грязно-белым.

Повинуясь нажатию клавиши, сложенный каркас выдвинулся из корпуса корабля и принялся медленно разворачиваться. Альдо завороженно вглядывался в экраны наружного наблюдения – зачастую в такие моменты он представлял себя капитаном какого-нибудь парусника до космической эры, лихо крутящим штурвал, выкрикивающим отрывистые команды, щедро сдобренные ругательствами, попыхивающим трубкой…

Штурвал… Альдо с грустью оглядел рубку. Сплошь экраны, пластиковые стены, кнопочки, панели – от докосмической эры осталось лишь название.

Команда… О чем речь? Какая команда у одинокого «специалиста по особым поручениям», как он сам себя называл? Если не кривить душой, то простого наемника, ловца удачи и опасных чудовищ.

Порывшись в столе, он нашел красную бархатную коробочку, внутри которой пряталась его драгоценность. Курительная трубка. Ни разу ее не пробовал – боялся, что раскуривание трубки не оправдает его надежд и разрушит последнюю детскую мечту, такую трепетную, такую зыбкую и такую драгоценную.

Мечта… Нечто, совершенно неподходящее битому жизнью и смертью старику. Да, в тридцать лет Альдо вправе называть себя стариком, потому что жизнь любого разумного измеряется не секундной стрелкой, а событиями, эту самую жизнь наполняющими.

Мечте ни в коем случае нельзя позволить исполниться – иначе раскрашенное всеми цветами волнения ожидание чего-то необыкновенного и сказочного в один миг превратится в разлагающийся комок обиды и болезненную пустоту.

Хорошо, если удастся найти что-нибудь новенькое, равноценное уже утерянному. А если нет? Апатия и одиночество.

Еще будучи мальчишкой, Альдо безумно любил море. Зачитывался древними романами, заслушивался рассказами космических дальнобойщиков, побывавших на самых разных и удивительных планетах, в виртуальной реальности бродил по песчаным пляжам и вглядывался в подернутые легким туманом силуэты кораблей – не космических парусников, а рассекающих волны хищно вытянутых исполинов.

Повзрослев, он обязательно стал бы моряком. Если бы там, где он жил, вода не была хранящейся в контейнерах роскошью, которую доставляли с ближайших планет. Что поделать, если на искусственных спутниках нет водоемов. Зато до космического кадетского корпуса было рукой подать.

Задав угол наклона паруса и введя в бортовой компьютер намеченный курс, Альдо решил спуститься в трюм, чтобы немного поглазеть на добычу. Обычно охотник на чудовищ этого не делал, поскольку излишним любопытством не страдал, но тут по какой-то неведомой причине решил сделать исключение.

– Из-за тебя пришлось проторчать в радиоактивной зоне почти полгода, – проворчал капитан «Германа Мелвилла», плюхнувшись на пол рядом с клеткой. За старомодной, чуть подернутой ржавчиной решеткой, спеленутый силовым полем, лежал метаморф. Существо, сейчас болезненно сжавшееся в коконе и производящее самое безобидное впечатление, было способно принять любую форму. Единственное ограничение – масса тела. Безумно опасная тварь. Мало того что полуразумная, так еще и способная читать чужие мысли.

Пластиковый стаканчик с кофе Альдо поставил на пол. Его наверняка придумали дрянным – хороший кофе подается в крохотных фарфоровых чашечках, а химическая бурда – исключительно в пластиковых стаканчиках на космических парусниках.

Оторвавшись от созерцания крохотного водоворота, в который время от времени срывались налипшие на стенки песчинки сахара, наемник вдруг наткнулся на широко распахнутые глаза растрепанной девочки по ту сторону решетки.

На вид малышке можно было дать лет семь-восемь, немытые и нечесаные сосульки темных прядей торчали во все стороны, на чумазом личике – чуточку страха и огромная ответственность за одноногую лысую куклу, которую девочка сжимала в исцарапанных ручонках.

Альдо уже видел ее однажды. Тогда их, еще совсем зеленых юнцов без боевого опыта, бросили усмирять мятеж на одной из колоний. Бравые выпускники кадетского корпуса весело убивали тринадцатилетних мальчишек с допотопным оружием, с огоньком насиловали местных женщин, без какого-либо намека на угрызения совести изощренно издевались над такими вот маленькими девочками. Мятеж был подавлен, бравые выпускники кадетского корпуса улетели к себе на искусственный спутник, а маленькая девочка, оставшись без родителей, так и стояла на развалинах своего дома, тиская в руках изуродованную пластмассовую куклу, обнимая окружающий мир широко распахнутыми зрачками…

Альдо стало интересно, по какому принципу тварь выцедила из его воспоминаний именно этот образ. С болезненным любопытством мазохиста наемник ждал, кто будет следующим. В том, что следующий образ непременно будет, капитан «Германа Мелвилла» не сомневался, ведь фокус с маленькой девочкой не подействовал. Слишком уж черствым чудовищем стал Альдо к этому времени.

Даниэла. Миниатюрная блондинка с чуть раскосыми глазами. Стеганый летный комбинезон, высокие сапоги, черные полированные ногти, неизменная широкая улыбка – такая приятная, такая неестественная. Повседневно-профессиональная. Второй пилот его первого экипажа. Он тогда едва-едва оправился от потери отца.

Воспоминания унесли Альдо в прошлое. Даниэла стоит к нему спиной, беседуя со штурманом, но Альдо прекрасно знает, что именно она говорит – зеркальные стены отражают каждое движение, каждую гримаску милого личика. Они говорят о нем. Причем штурман отвечает осторожно, чтобы Альдо ни в коем случае не догадался, о чем идет речь.

– Скорее всего, нового бедолагу взяли из жалости, – все так же улыбаясь, говорит Даниэла.

– Зачем ты так? – возражает штурман. – Мальчик прекрасно справляется со своими обязанностями.

– Но если бы не смерть папочки и не жалость кэпа, глухонемому ни за что не улыбнулось бы получить сюда назначение. Папочка похлопотал за мальчишку, даже отдав концы.

Откуда ей было знать, что Альдо прекрасно умеет читать по губам?

Как только то задание было выполнено, он подал документы на увольнение и, как говорят пилоты, ушел в свободное плавание. На одноместном паруснике, способном обходиться единственным членом экипажа.

Первым и почти непреодолимым желанием было отпереть клетку, снять силовое поле и залепить этому милому личику полновесную пощечину. Дрянь! Она и ногтя отцовского не стоила!..

Чуть успокоившись, Альдо смял стаканчик с недопитым кофе и с размаху хлопнул им по полу. Даниэла от удивления слегка приоткрыла ротик. Даниэла? Да какая это, к черту, Даниэла?! Всего лишь полуразумное животное, ковыряющееся в клочьях его памяти и словно сачком выуживающее образы, с которыми связаны самые яркие эмоциональные всплески. И все-таки долбаной твари удалось его зацепить. Альдо усмехнулся.

Он остро понял, что пора уходить, иначе сейчас метаморф доберется до самого болезненного, самого яркого. Кто это будет, капитан «Германа Мелвилла» знал наверняка. Он поднялся, поправил шорты и двинулся уже было к выходу из трюма, но искушение все-таки взяло верх. Не осознавая, что делает, охотник за удачей прильнул к ржавым прутьям клетки, вцепившись в них с такой силой, что побелели пальцы.

Таким Альдо и запомнил отца – шрам на левой щеке, ухоженная бородка с кое-где пробивающейся сединой, руки большие, загрубевшие, на комбинезоне пара пятен от машинного масла. И глаза. В них всегда плескался океан эмоций, в который ныряешь, а потом, понимая, что забрался слишком глубоко, пытаешься выбраться наверх. У кого-то получалось, и он цеплялся за разбитое в щепки самообладание, жадно хватая ртом воздух, а кого-то отец давил своей волей, навсегда превращая в нерадивого и оттого впавшего в немилость юнгу. За исключением глаз лицо капитана всегда оставалось каменно спокойным, словно замерзшие моря ледяных миров.

Проклятую хреновину заклинило – Альдо тупо смотрел, как иглы подпространственного двигателя высасывают из отца последние капли жизни. Уже сотую вечность они прыгали по всем уголкам космоса, не в силах остановиться – сбой в программе, которую молодой техник пытался отладить все время, пока отец лежал в пилотском кресле. Ничего не получалось. Влезть внутрь двигателя нельзя – детонация неизбежна, и тогда погибнут оба.

Не было ни напрасных слов прощания и утешения, ни напутствий, ни бравады, ни-че-го. Была ноющая боль, онемение и тоска, ледяной коркой покрывающая неравномерно бьющийся комок где-то в левой части груди.

Иглы с неохотой оторвались от вен капитана, и корабль материализовался где-то у черта на рогах – у подпространственного двигателя кончилось топливо. Все кончилось. Для всех Альдо онемел и оглох от стресса.

Шатаясь, словно его парусник попал в метеоритную бурю, Альдо прошел к пульту и рывком содрал колпак с рычага управления люками и шлюзами трюма. Прозрачный пластиковый кожух треснул. Капитану было плевать. Он дернул рычаг, и в недрах грузового отсека – он знал – заворочалась и поползла в открытый космос клетка с ненавистной тварью. Спустя миг рычаг лег на место, Альдо пришел в себя, а метаморф все так же жался в угол клетки, будучи пленником силового поля.

И что на него нашло? Боль? До сих пор Альдо казалось, что после смерти отца он стал человеком без эмоций и чувств. Без слабостей. Словно из души у него с мясом выдрали какой-то стержень, средоточие боли и радости, нежности и ненависти. Тем удивительнее казалось то, что Государственный Московский Зоопарк планеты Земля едва не лишился такого редкого экземпляра.

Красная бархатная коробочка сама собой оказалась у капитана в руках. Набив ее табаком – еще в детстве Альдо читал и смотрел в виртуальной реальности, как это делается, – наемник раскурил трубку. Он закашлялся – табак крепко схватил капитана за горло.

Курс рассчитан, угол наклона паруса определен.

– Полный вперед! – гаркнул Альдо сам себе.

Космический парусник, сверкая грязно-белым парусом, на всем ходу понесся к Земле.

Ярослав Веров
Механизм раскрутки

Нежарким июньским вечером на съемной квартире начинающего писателя Владимира Буйских происходила грандиозная пьянка, приуроченная к футбольному матчу между столичным клубом «Москва» и его питерским визави «Зенитом».

Грандиозной, впрочем, она была лишь в воображении хозяина дома. Главный гость, ради которого и были закуплены три бутылки невыносимо дорогой «Patron Reposado», да что там закуплены – с боем добыты в Шереметьевском дьюти-фри, знаменитый писатель-фантаст Сергей Непокупный монументально возвышался за столом и говорил о чем угодно, только не о деле. О футболе и женщинах, о новой квартире с пентхаусом и превратностях ремонта оной. О преимуществах японских автомобилей вообще и полноприводного седана «Субару» в частности над немецкими… При этом он не забывал обгладывать маринованные свиные ребрышки-гриль, разливать из фирменной бутылки-графинчика текилу, вкусно, красиво выпивать («ну, за творчество!») и закусывать лаймом, щедро макая оный в рассыпанную прямо на столе соль. То и дело разражался возмущенными воплями, поскольку футбольная дружина культурной столицы вела в счете и сливать матч ну никак не собиралась. Третий участник попойки, литагент и критик Андрей Журавлев, Жура, старый знакомец, усиленно налегал на бухло, отчего его здоровенная небритая ряха, казалось, делалась все здоровенней и все небритей, да поддакивал мэтру.

Короче говоря, разговор о литературе не складывался. На робкую попытку Володи перевести беседу в нужное русло великий фантаст лишь отмахнулся, а затем прихлопнул анекдотом про проститутку на пляже: «Приходишь, дружище, на пляж – а там станки, станки, станки… Давай лучше отдохнем!» На кругу тогда стоял еще только первый пузырь «Reposado». А сейчас уже подходит к концу третий, в голове жуткая вата, в глазах двоится, и это ненавистное бормотание комментатора матча, и нарастает желание засадить в экран пустой бутылкой…

Итак, Володя Буйских был писателем. В будущем – знаменитым, а пока приходилось париться дизайнером-верстальщиком в спортивном еженедельнике. Кстати, посвященном все больше футболу, так что аналогия про пляж и станки как раз применима была именно к Володе, а вовсе не к знаменитому гостю. Но ведь урод Жура обещал! Что все будет. И даже свои двадцать процентов литагентских в счет будущих гонораров учел. «Только чтоб текила была – самая лучшая! Запиши, чтоб не забыть: выдержанная шесть месяцев в старых дубовых бочках текила. Содержит сто процентов спирта голубой агавы, понял? Сто процентов, а в дешевых сортах его только половина, понял? Светло-золотистый цвет, тонкий, пряный аромат и свежий вкус. Да непременно чтобы фирменная бутылка-«графин» с корковой пробкой, ручное, сам понимаешь, бутилирование… в России хрен найдешь. Найдешь – все тебе будет».

Ага, как же! Станет великий проталкивать в печать будущих конкурентов! А что он – конкурент, Буйских не сомневался. Все дело в том, что его тексты слишком новаторские, слишком сложные и даже неоднозначные. Вон вчера из очередного издательства отлуп пришел. Но какой отлуп! «Дорогой автор! Прочитала начало романа «Магия бессильна!». Идея очень интересная, и сам текст мне понравился. Но обнадежить мне Вас в настоящее время, боюсь, нечем. Книга такого рода, как Ваша, это большой серьезный проект. Требует значительных усилий и заметных вложений. Текущий год не слишком удачное время для подобных вещей. Возможно, когда-нибудь в будущем… Всего самого доброго, успехов, с любовью…» Ля-ля, тополя… Тьфу! Боятся, вот в чем дело. Ретрограды и консерваторы. Сплошь графоманов издают, их же читать невозможно. Да вот хотя бы тот же Непокупный – выскочка и графоман. Пои его тут, корми… Тьфу!

Жура с великим разразились восторженными воплями – москвичи таки сравняли на последних минутах счет, – и по такому случаю остатки текилы устремились в рюмки, а оттуда – по назначению. Непокупный вынул из кармана цилиндрик с «Коибой», гильотинку, не спеша, со вкусом раскурил сигару и, ткнув ею в направлении Буйских, изрек, обращаясь к Журавлеву:

– А вот пусть он меня заставит свои романы прочесть.

Андрюха скроил страшную рожу и подмигнул Володе, мол, давай, пришел твой звездный час.

– Дело в том, Сергей, что, – с замиранием сердца начал Буйских, – я работаю в совершенно новом направлении. Вот дебютный мой роман: орки похищают в детстве эльфийскую принцессу по имени Арита. И воспитывают ее по-гоблински…

– Фэнтезятина? – с оттенком презрения бросил великий.

– Не-е… Самое главное, что она – эльфийка, а воспитание-то гоблинское. А из-за этого у нее конгнг… конгити…вный диссонанс! Вот в чем дело. А ее брата успевают спасти космодесантники…

Непокупный залыбился, Жура показал из-под стола большой палец – мол, давай, жми, все правильно.

– Короче, воспитали ее, а там, в гоблинской семье, еще у нее сводный брат, гоблин Хвегн. Она его очень любит, в этом все дело. Она, ясен пень, Избранная, а самое главное, когда начинается квест…

– Давай без спойлеров, – изрек Непокупный.

– Понял. Короче, главный злодей там – темный маг Гендер, он всю байду замутил, ему служат злобные сущности – Скверны… ну, это как Мойры, только страшнее, вот в чем дело. А Говорящая Белка – это тоже мое ноу-хау, она, фишка в том, что очень полезная, но совершенно неразумная, Белка, в смысле, рассказывает принцессе всю правду. А тут появляются космодесантники, а ее брат, Перванор – самый крутой у них, хоть и эльф, только они не знают, что брат и сестра, это только Гендер и Белка знают, то есть знала, потому что Гендер Белку замочил. Он, принц, в смысле, космодесантник, влюбляется в принцессу, вот в чем дело, а она сводного брата, орка, любит. И все дело в том, что Гендер подставляет Хвегна, и по трагической случайности Перванор его мочит. А? Трагедия настоящая…

– Угу-угу, – пробормотал Непокупный, попыхивая сигарой.

– Самое главное забыл – в финале сражаются Перванор и Гендер, ну, файерболы мечет, магия, Заклинание Невидимости, все очень красиво. Да только против высоких технологий ничего у него не выходит. Против высоких технологий магия бессильна, вот в чем дело! Это главная идея романа.

– Крепкая трава, – сказал Непокупный и почесал бритый затылок. – И что, у тебя все?

– В смысле?

– В смысле – один роман? Маловато для раскрутки.

– Не-е… есть еще круче. Короче, на Землю вторгаются инопланетяне.

– Свежо.

– Так дело в том, что это не простые инопланетяне. Это одноклеточные разумные гигантские амебы. А все дело в том, что, с их точки зрения, все многоклеточные организмы это аморально. – Володя уже поймал кураж и выдавал текст, что называется, на автопилоте. – Многоклеточность – это грех, это рабство клеток. Одним клеткам в организме приходится вырабатывать желудочный сок, другим – работать мышцами, третьим еще работать кем-то. А это – рабство. Амебы хотят разрушить все многоклеточные организмы на Земле, даже растения, чтобы дать свободу клеткам, в этом все дело! А? Трагедия! Люди бессильны, но на Земле еще существует тайная цивилизация разумных грибов. Это мегаорганизмы! Из своих плодовых тел способны создавать что угодно. Они заинтересованы в спасении людей и других многоклеточных. И вступают в борьбу с инопланетными агрессорами. Грибной царь – гриб Просидень обитает на территории в тысячу гектаров леса. Но главный герой, ясен пень, человек, потому что мы же о людях пишем! Он, ясен пень, Избранный. И самое главное: в него влюбляется грибная принцесса, дочь Просидня…

Непокупный фыркнул, да так, что чуть сигарой не поперхнулся.

– Ну, Андрюха, – сказал он Журалеву, – молодец. В точку. Так че за грибы?

– И вот картина: идет он, герой, значит, по лесу и видит – прекрасная голая девушка. Стоит. По щиколотку в земле, вот в чем дело. Девушка поднимает ногу – а от щиколотки тянутся корневища, грибница, в смысле, на ней комья мха, омерзительно… и плодовое тело гриба-принцессы делает шаг к герою!

Непокупный отложил сигару, внимательно глянул на Володю.

– Силен. Убедил. Почитаю. Ну-ка, дружище, близко у тебя этот текст про эту, про эльфиянку?

– Сейчас.

Володя вскочил и кинулся в угол комнаты, к компьютерному столу. Перед глазами все расплывалось, да и ноги слушались неохотно, но душа ликовала: клюнул! Клюнул, засранец!

Движением мышки он разбудил монитор и сделал приглашающий жест.

Великий фантаст неторопливо переместил свою тушу в кресло, вперил осоловелый взгляд в экран и в почтительной тишине проскролил с десяток-другой страниц. Откинулся в кресле.

– Что ж, дружище, – пробормотал он, – хочешь, значит, чтобы тебя взяли в раскрутку?

Буйских лишь кивнул, а Журавлев демонстративно потер руки, подмигнул и вновь показал большой палец. Великий фантаст взялся за ай-фон.

– Алло, Вася? Не спишь, нет? Ага. Ну так да. Короче, есть кандидат. Да, по всем параметрам. Конечно, не сомневайся. Полное дерьмо, читать невозможно. С этим? С этим тоже все о'кей. Я тебе говорю. Мне ты веришь? То-то. Во сколько? Ага. О'кей… о'кей. Давай, Василий… Короче, так. – Непокупный взял со стола ручку, что-то накорябал на бумажном листке. – Завтра в пять чтобы был как штык в редакции. Держи. Да, паспорт не забудь. У них пропускной режим. Делаешь распечатку, и на флешку текст возьми тоже. Дерзай… писатель.

Буйских с трудом разобрал на листке каракули великого: «Издат. «Глобал-Пресс», 4 эт., ком. 423, вед. ред. Вас. Плотник». По спине, невзирая на текиловый наркоз, пробежали мурашки. «Глобал-Пресс»! Василий Плотник! Да это же… это же…

– Что он сказал? – сипло вопросил Буйских.

– Что, припух, салабон?! – дружески хлопнул его по плечу Непокупный. – Не боись. Вася если захочет, так и обезьяну раскрутит. Давай, такси мне заказывай. Засиделись…

Василий Плотник оказался худощавым в целом мужчиной – исключение составлял небольшой аккуратный животик, – облаченным в черные вельветовые джинсы, черную рубашку и черные же длинноносые туфли. Взгляд у него был цепкий и какой-то неприятный. Володе даже сделалось несколько не по себе. Тем более что две таблетки пенталгина, принятые с утра, помогли слабо, голова отчаянно кружилась, а мысли в ней отсутствовали как таковые.

Черный человек неторопливо листал распечатку романа – точными, экономными даже какими-то движениями перекладывал листы, и это тоже было неприятно. Пару раз Плотник взялся за карандаш, что-то подчеркнул в тексте… Наконец, собрал листы в стопку и аккуратно постучал торцами о стол, возвращая рукописи идеально правильную форму кирпича.

– Что ж, голубчик, – ровно произнес он, – неплохо. Весьма. Над псевдонимом думали?

– Дело в том, что псевдоним у меня – Максим Ростиславский.

– Спасибо, что не Каммерер, – негромко заметил Плотник. – Нет, голубчик, Ростиславский – не пойдет. Максим – хорошо, Ростиславский – нет. Будете Максимом Чеховым. Это понятно?

«Да хоть Федором Достоевским, только напечатайте!» – чуть было не брякнул Буйских, однако удержался и лишь кивнул.

– Вот и прекрасно. – Плотник скупо улыбнулся. – Теперь небольшие формальности.

Он щелкнул клавишей мышки – загудел принтер, принялся выбрасывать какие-то листки. Пока шла печать, Плотник общался по мобильному:

– Здравствуйте, у нас новый кандидат, очень перспективный. Да, можете не сомневаться, полное дерьмо. Читать невозможно. Да, по всем пунктам проходит. И это тоже. Сам Непокупный ручается…

Володя уже и не слышал. На выбрасываемых принтером листах печатался договор! Договор на издание его книги! И листы эти, обычные, формата А4, испещренные обычной же типографской краской, были как скрижали судьбы.

Однако редактор еще не закончил. Он размеренно постучал карандашом по столу, и Буйских весь обратился в слух.

– Вы, голубчик, – Плотник недовольно потянул носом воздух, – вроде бы как курите?

Буйских вздохнул, развел руками.

– Придется бросить, – сказал, как по башке огрел, ведущий редактор. – Да и, гляжу, выпить вы не дурак, извините, конечно. Это тоже нельзя. Раскрутка – штука серьезная. Это понятно?

– Ну, надо, значит, надо, – счел нужным вставить слово Володя. – Если для дела…

Плотник аккуратно вынул из принтера отпечатанный договор, аккуратно сложил листы, скрепил степлером.

– Читайте.

Буйских погрузился в чтение. Так, ага, права, обязанности сторон, гонорар… ого! А это что за приложение?

– Кхм… Можно вопрос?

– Задавайте, Владимир.

– Вот приложение к договору… что это за творческая командировка? И что значит – подписка о неразглашении, вот это самое главное!

Черный человек сложил лодочкой ладони и принялся объяснять, равномерным встряхиванием оных отчеркивая периоды речи:

– У нас, голубчик, применяется научная методика раскрутки. Методика секретная: вы же понимаете, что на дворе – двадцать первый век. Наука не стоит на месте, а конкуренты не дремлют. Поэтому мы командируем вас на два месяца в Королев, это понятно? Прекрасно. С работы увольняйтесь или берите отпуск – как вам угодно, работа вам больше…

– Королев – это где космонавтов готовят? – перебил Володя.

– Именно. Там мы арендуем необходимое оборудование. Итак, обратите внимание, мы выдаем вам неплохой аванс. В случае каких-то неувязок с вашей стороны вы обязаны будете вернуть в десятикратном размере.

– А с вашей стороны?

– С нашей стороны неувязок не бывает, – отрезал Плотник. – Это вам понятно?

Володя Буйских крякнул, полез было в карман за ручкой – подписывать в двух экземплярах, но редактор упредил его жест и уже протягивал свою – массивный, черный, маслянисто блеснувший «Паркер»…

* * *

Он вышел на крыльцо и глубоко вдохнул стылый, сырой воздух московской зимы… Ну и засранка эта радионяня… ведущая то бишь. «Золотой Ливень», видите ли, модная гламурненькая эфэм-голосина. Но – популярны, вот в чем дело. Не отнять. Да только это его визит – плюс к их рейтингу, а не наоборот, вот в чем дело-то. Ишь, дурища блондинистая. «В чем секрет вашей необычайной популярности»? Так тебе, дура, и скажи. Со стула сверзишься, прямо в студии своей…

Он решительно, но осторожно, чтобы не заляпать снежной грязной кашей сияющие, как надраенный пятак, роскошно дорогие «Балдинини», спустился с крыльца и устремился к ближайшему киоску. Ничего, теперь можно. Подкручивать будут не раньше, чем через год. Взял банку «Старопрамена» и пачку сигарет, закурил, хлебнул пива. Постоял, прислушиваясь, как возникает, а потом отступает приятный гул в ногах.

Популярность. Не всякий сдюжит такие нагрузки… Он вспомнил, как два года назад профессор с невероятной фамилией Марино-Хилдебрандт, но душка, не отнять, водил его с ознакомительной экскурсией по испытательным стендам в Королеве. И рассказывал про механизм раскрутки.

Центрифуга напоминала горизонтально укрепленный в невысокой стойке гигантский микрофон с кабиной-утолщением. Пол под ногами едва заметно подрагивал, и когда Володя обратил на это внимание, профессор пояснил:

– Там, внизу, стодвадцатитонный маховик создает стабильное торсионное поле. Это поле является опорным для потока левосторонних лептонов, несущих в информационное пространство образ мышления помещенного в центрифугу испытуемого. Детали, Володя, вам не важны. Суть же вот в чем. Когда мы вас раскручиваем, ваши знания о вашей книге уходят в информополе, если угодно – ноосферу, ментал, не в названии суть. А ведь никто более чем автор не понимает его творения, не любит его так же, не сопереживает персонажам… Знания эти входят в ноосферу, в самый мозг потребителя, и когда он видит на прилавке данную книгу, то попадает в лептонный резонанс и испытывает непреоборимое желание приобрести ваш творческий продукт! Вот, Володюшка, месячишку мы вас понаблюдаем, восстановим здоровье, печеночку промоем, легкие прочистим, кишечничек… обратно же вестибулярочку на место водрузим, а там и книжка ваша на прилавках появится. Тогда и начнем – с шести «жэ» для почину…

– Послушайте, – Буйских вдруг осенило, – это что же, и Непокупного тут раскручивали?

– И его, и Боева, и даже Мертвецову. Всех, всех раскручивали, Володюшка, всех.

– Вот оно в чем дело… Профессор, но они же все – бездари. Их же всех читать невозможно!.. Ведь надо в первую очередь – гениев…

– Что ж поделаешь? – пожал плечами Марино-Хилдебрандт. – Пробовали гениев. Не выходит. С одного боку, поди сыщи гения или на худой конец таланта, чтобы он считал себя таковым… А ведь уверенность в гениальности собственных текстов – основа лептонного резонанса! А с другого боку – нельзя уже так грубо насиловать потребителя. Вот приходит он в магазин – берет книгу, а там заумь, скукотища, этика всякая с эстетикой… и стилистикой. Не хочет он потреблять такое. А резонанс шепчет: надо, надо, оно, то самое… Эдак мы бы, Володюшка, страну до массовой шизофрении довели…

Ишь, дура блондинистая! Буйских с ожесточением смял пустую банку и зашвырнул в урну. Знала бы, как трещат кости на пятнадцати «жэ», как кровь выступает сквозь поры кожи, как черно в глазах… и как страшно идти на очередную раскрутку, потому что – вдруг откажет сердце… вдруг лопнет сосуд в мозгу… Вдруг… да мало ли их, этих вдруг! И ни хрена не интересно ему, как вся эта наука работает. Важен результат. А результат – налицо. Максим Чехов, «Магия бессильна!». Максим Чехов, «Одноклеточный». Максим Чехов – интервью. Максим Чехов – автографы.

Общий тираж на сегодняшний день – под миллион. Под миллион! В этом все дело.

А ежели, к примеру, какой-нибудь Непокупный сдохнет при очередной подкрутке – так туда и дорога. Меньше текилы надо было жрать. А чтобы не сдохнуть, ему больше, чем пять «жэ» нельзя, и недолго, вот в чем дело, а это разве тиражи… это слезы…

Затрепетал ай-фон, напоминая об очередном деле: визит в рекламное агентство «Material World». Свежеприобретенный, с гонорара за игрушку по «Одноклеточному», «Порш Кайен» еще не прошел техосмотр и томился в гараже. Буйских заозирался в поисках такси, а лучше бомбилы, ибо зачем платить больше, и обнаружил неподалеку подходящий «Шевроле-авео».

Разбрызгивая по сторонам грязь, машина медленно плыла по забитому по самое не могу Третьему кольцу. Водитель оказался разговорчивым малым. Узнав, что везет известного писателя-фантаста, поинтересовался:

– Ты как, против русского шансона, против Михаила Круга, ничего не имеешь? Или поставить чего иностранного?

– Шансон так шансон, – махнул рукой Буйских.

Мыслями он был далеко. Водила включил радио, в салон плеснул «Владимирский централ».