Текст книги "Пороги"

Автор книги: И. Грекова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Ну, что принес? Покажи. Переделал доказательство, как я говорила?

– Нет еще.

– Почему?

– Некогда было.

– Чем же ты был занят, милый друг?

– Ну так, разными делами. Читал Кауфмана…

– Ты уже месяц его читаешь, пора бы и кончить. А статью Миропольского достал?

– Нет еще.

– Бить тебя некому. А почему такой тощий? Ешь ли досыта?

– Отлично ем. Превосходно.

– Где?

– Где придется. В столовой, дома…

– В каком доме?

– В родительском. Или в другом.

Анна Кирилловна вздохнула:

– Эх, Гоша! Глазами ты в мать, смуглотой в отца. А беспутством ты в кого?

Гоша молчал, крутя завиток волос.

– Ну, что мне с тобой делать? Срок аспирантуры кончается, а у тебя еще конь не валялся. Думаешь, диссертацию за тебя напишет кто-то другой?

Гоша все так же молча крутил прядь волос.

– Отвечай: почему ничего не сделал?

– Некогда было, – тупо повторил Гоша.

– Что значит «некогда»? Ты аспирант. У тебя только и дела, что заниматься.

– Я буду, Анна Кирилловна, честное слово. Со следующей недели начну.

– Надо не со следующей недели, а с сегодняшнего дня. Жду тебя в понедельник. Доказательство теоремы исправь. Там у тебя ошибка на ошибке, я на полях отметила. Множить надо не справа, а слева. Матрицу «А» транспонировать. Индексов не путать: первый – номер строки, второй – столбца. Ясно?

– Ясно, Анна Кирилловна.

Гоша ушел. Дятлова жестом указала на место рядом с собой. Нешатов сел на неприятно нагретый стул.

– Вы теперь своих аспирантов на «ты» называете? – почти враждебно спросил он.

– Нет, не всех. Это Гоша Фабрицкий, сын Александра Марковича. Я его с пеленок знаю. И в институте у меня учился. Блестящий был студент, на голову выше всех на курсе. Когда окончил, его направили в аспирантуру. Руководить попросили меня. Я согласилась с радостью. А теперь я его просто не узнаю! Совершенно одичал на любовной почве. Двадцать пять лет балде, а уже дважды женат, один развод в прошлом, другой намечается. Променял кукушку на ястреба. Впрочем, она на ястреба не похожа, скорей на уховертку. Черная такая, острозубая, типичная собственница. Заниматься перестал совсем, свои собственные публикации и то забывает. Теряет двойки и минусы, путает строки со столбцами, в обозначениях хаос. Прошлый раз принес доказательство – какая-то непристойность, научный стриптиз. Главное, способности незаурядные, но ужасен этот перекос в сторону личной жизни… Папа-то, Саша Фабрицкий, мы с ним давно знакомы, тоже был бабником, но ничего похожего. И до сих пор бабник, но легкий, летучий, неприлипающий. Бабы так и глядят ему в рот. Он входит – охорашиваются, окрыляются, тоже летят куда-то ему вслед. Со всеми любезничает, но семья всегда на первом месте. На таком уровне бабничество даже прогрессивно. А у сына каждый раз трагедия. Влюбляется, отдает всего себя, поступает в рабство, готовит ей завтрак, носит кофе в постель, она требует все больше, он постепенно прозревает, разочаровывается, смотришь, и разлюбил. А на горизонте уже другая. Самое ужасное, что страдают дети. Все слова от него отскакивают, абсолютно упругий удар. Когда влюблен, глохнет. Я думаю, если бы Ромео был в аспирантуре, у него тоже не ладилось бы с диссертацией…

Нешатов слушал угрюмо. Юный Ромео в аспирантуре ему не понравился.

– Юрочка, знаете, почему я вас попросила остаться? У меня к вам конструктивное предложение. Хотите возглавить мою лабораторию? Я вам охотно уступлю должность старшего научного. В роли руководителя вы будете куда больше на месте, чем я…

– Что вы, Анна Кирилловна! Ведь вы же доктор наук… – усмехаясь, сказал Нешатов.

– Доктор… Когда это было? Диссертация моя давно устарела, тематика отцвела… В те идиллические времена сравнительно просто было защитить докторскую. По нынешним стандартам я бы не прошла. Тогда женщины-ученые были наперечет, особенно в технических науках, каждая защита – событие. Мне даже предлагали защищать диссертацию Восьмого марта, я не согласилась, прошла в феврале – единогласно. А если правду сказать – что я смыслю в технике? Пустякового повреждения не могу устранить. Вы – другое дело. Давайте-ка на мое место, а?

– Благодарю, но отказываюсь. Руководить кем бы то ни было я не согласен.

…Он вдруг увидел, ясно, до боли, трещины на потолке, кровавую руку…

– Ну не хотите руководить, идите рядовым сотрудником.

– Нет, и рядовым не согласен.

– Какая-то универсальная гордость. Юра, мне очень грустно. Жизнь нас растащила в разные стороны. Не понимаю, не чувствую вас.

– Я сам себя не понимаю, не чувствую…

Когда он вышел, на лестнице стояла Даная.

– Наконец-то. А я вас жду. Наша бабка любит поговорить. Можно вам задать вопрос?

– Пожалуйста.

– Ведь вы пришли сюда, чтобы еще раз на меня поглядеть?

– Допустим, – сказал Нешатов, которому ничего такого и в голову не приходило.

– Значит, я вам нравлюсь?

– Допустим и это.

– Может быть, вы в меня влюблены?

– Ни в коем случае.

– Это неважно. Вы семейный?

– Нет.

– Это хорошо, не люблю разрушать семьи. Давайте поедем за город. У вас машина?

– Нет у меня машины. Не было и не будет.

– Тем лучше. Поедем общественным транспортом.

– А куда?

– Там видно будет…

Там не было видно. Там было вообще почти темно. Когда они вышли из автобуса на какой-то неизвестной ему остановке, день уже кончился. Широкое озеро отражало дымный закат, над которым в сиреневом небе уже прорезался серпик луны, а недалеко от него сияла ровным светом крупная вечерняя звезда.

«Зачем она меня сюда притащила? – думал Нешатов. – И чем все это кончится? Ох, не связываться бы мне с ними, с женщинами. Каждая по-своему Марианна. Или того хуже, Алла…»

Вошли в лес. Под ногами шуршали опавшие листья, целые вороха листьев. Они сели на лежачий ствол дерева. Пахло грибами.

– Тебе не холодно? – спросила Даная.

– Нет, ничего.

– А меня уже пробирает.

Она спрятала руки в рукава куртки, подняла воротник. Голова у нее была не покрыта, лицо слабо белело в темноте, казалось маленьким и детским, волосы темными. Она тихо вздохнула и поцеловала его холодными губами. Он ее обнял, прижал к себе. Куртка была холодна и шуршала. В сущности, все это было ненужно: Даная, куртка, холодные губы. Но какие-то волны в нем все-таки ходили. По поверхности, не затрагивая глубины.

– Не любишь меня? – спросила Даная. – Я так и знала.

– Пожалуйста, не говори, – взмолился Нешатов и закрыл глаза.

В молчании и тьме волны ходили сильнее. С ним была не полузнакомая Даная. С ним были обе сразу – Марианна и Алла, он их ненавидел, но в каком-то смысле все же любил. Попросту говоря, они были женщины. Давно он не держал в руках женщину.

13. Трехмерная развертка

Ган сидел в тесноте за телефоном и казался на удивление старым. Нос висел ниже обычного, губы шевелились нехотя.

– Нет, нет, нет, – говорил он. – Этот вопрос я не могу решить без Фабрицкого. Да, да, да. Позвоните через неделю. Да, да, да. Через неделю. Всего хорошего.

Он положил трубку и отсутствующим взглядом уперся в Нешатова.

– Я к вам, Борис Михайлович.

– Садитесь, я вас слушаю. Только насчет бессмертия души сегодня способствовать не могу, она и у меня самого сегодня не очень бессмертна. Прихворнул. Да и устал. Пора бы уж вернуться Фабрицкому.

– Я вас долго мучить не буду. Постараюсь быть кратким. Я прочитал все ваши отчеты и окончательно убедился, что для такой работы я не гожусь. Мартышка и очки. На днях я был в лаборатории Анны Кирилловны и устранил там пустяковое повреждение. Это было как глоток свежего воздуха после парной бани. Я бы охотно пошел на должность техника или лаборанта… Не буду же я хуже Картузова?

– В тысячу раз лучше. Но об этом и речи быть не может. Отдел кадров не пропустит.

– Ну, ладно, не настаиваю. Меня вполне устраивала бы должность младшего научного, если бы не прилагательное «научный». Вашей науки я не понимаю и не приемлю. Этот заумный язык с загогулинами…

– Загогулин от вас никто не требует. Нам от вас нужны инженерные идеи.

– Кстати, о них. Некая идея, не бог весть какая, у меня появилась. Речь идет о том эксперименте со световым табло. Помните, вы меня туда водили? Тогда в разговоре возник вопрос о трехмерной развертке, о трудности ее создания. Так вот, несколько дней назад мне пришло в голову возможное решение. Третья координата – цвет. И не табло, а дисплей.

– Поясните.

– Очень просто. Третья координата – амплитуда сигнала – кодируется цветом изображения. Известно, что человеческое восприятие хорошо реагирует на цвет. Цветные сигналы издавна применяются на практике. Я сразу же набросал схему дисплея. Потом доработал. Вот она.

Нешатов вынул из кармана в несколько раз сложенный лист миллиметровки и развернул на столе. Ган в него вгляделся. Сперва бегло, потом все пристальнее. Задал несколько вопросов. Понял.

– Юрий Иванович, вы, так сказать, гальванизируете мой труп. Ведь я тоже когда-то был инженером. Интересно, интересно… Только осуществимо ли?

– Почему нет? Принципиальных трудностей не вижу.

– В жизни властвуют как раз не принципиальные трудности. Материальное обеспечение, оборудование, финансирование, включение в план и тому подобное. Но идея ваша мне понравилась. Знаете что? Посоветуемся с Магдалиной Васильевной.

Зазвонил телефон. Ган взял трубку, с несвойственной ему краткостью ответил: «Я занят. Позвоните через час».

Пошли в лабораторию. Нешатов был оживлен, почти весел. Коленчатые трубы над головой, шедшие зачем-то по всем коридорам, уже виделись привычными, как и ящики, загромождавшие проход. Идея трехмерной развертки была, в сущности, нехитрой. Но Ган ее одобрил, значит, не так уж она плоха. Тень прежней увлеченности пролетела, опахнув его крыльями.

Он мысленно увидел Магду с ее угловатыми плечами на фоне цветного дисплея, и у него как-то болезненно потеплело в груди. Что за чушь? Не влюбился же я в нее! Ну нет. С этим покончено. Да там, в сущности, и не во что влюбляться.

В лаборатории все было как всегда; у пульта стояли Магда с Толбиным и, похоже, ссорились.

– Не помешаем? – спросил Ган.

– Пожалуйста, – сухо ответила Магда. Сегодня она была бледна, нехороша, даже волосы тусклы. «И что это пришло мне в голову? – спросил себя Нешатов, припоминая болезненное стеснение, с которым только что думал о ней. – У нее, видно, роман с Толбиным, ну и бог с ними».

– Вот у Юрия Ивановича тут появилась интересная идея, – сказал Ган.

Схему разложили, стали изучать с пристрастием. Нешатов смятым голосом давал пояснения. Ему задавали вопросы. Он отвечал, чувствуя себя человеком. Давно забытое ощущение…

Наконец Магда сказала:

– Тут что-то есть.

В этой скупой похвале можно было прочесть многое: и признание, и удивление, и даже чуточку зависти… И даже намек на симпатию, как ни странно.

– Идея вполне естественная, – вмешался Толбин. – Когда я предлагал нечто подобное, меня не поддержали. Помните, я предлагал кодировать амплитуду яркостью?

– Идею яркости я отбросил, – сказал Нешатов. – Цвет лучше запоминается, он выразительнее. Один из принципов инженерной психологии.

– Кроме того, тут идея доведена до конструкции, почти до рабочих чертежей, – поддержала его Магда. – А там была голая идея.

Вбежал Малых и произнес уже знакомое:

– Что вы тут, заснули?

– Вы посмотрите, какую схему трехмерной развертки предложил Юрий Иванович, – сказал Ган.

Малых по уши погрузился в схему. Нешатов объяснял.

Малых пришел в восторг. «Вот, я же вам говорил!» – выражало его лицо.

– Ну, как? – спросила Магда.

– На большой палец!

– Так что же будем делать?

– Погодите, товарищи, – отрезвляюще сказал Ган. – Не так все просто. Принципиальная осуществимость и даже изящество решения – это половина дела. Другая половина – житейская проза: снабжение, ассигнования, включение в план и так далее. Все зависит от позиции Фабрицкого. Захочет – будем делать дисплей, не захочет – не будем.

В кабинетике Гана Нешатов закурил уже без разрешения.

– Поздравляю, – сказал Ган, не обращая внимания на дым. – Посмотрим, как отнесется Фабрицкий.

– Только и слышу: Фабрицкий, Фабрицкий. Легендарная личность. Что он за человек?

– Коротко трудно ответить. Человек интересный, сложный. Активный, честолюбивый, властолюбивый. Прирожденный администратор. Умеет привлечь людей. В основном добрый, но может быть и безжалостным. Не всегда до конца искренен. Пристрастен. Если любит кого-нибудь, так любит, а невзлюбит – берегись.

– Талантливый ученый?

– Безусловно. Автор ряда серьезных работ, заложивших основы нескольких новых направлений. И, что самое важное для руководителя, воспринимает не только свои идеи, но и чужие. В наше время многие слепы на чужие идеи, он – нет. Поразительно понятлив, схватывает все на лету. Ты только начал говорить, а он уже понял. Руководит всеми работами отдела, и не формально, а по существу. Придет, пошутит и вдруг подскажет что-то, до чего человек сам бы не додумался…

– Не хотите ли вы сказать, что он понимает все эти отчеты, в том числе шевчуковскую жеребятину?

– Он выработал в себе ценнейшую способность понимать в общих чертах, не вникая в частности. Между прочим, это – основное отличие человека от машины. Ей, дуре, надо все растолковать до малейшей подробности. А человеку можно сказать: «Разберись в ситуации и поступай соответственно».

– Видимо, в этом смысле я не лучше машины. Мне надо все подробно растолковать. А вы, я вижу, поклонник Фабрицкого.

– Отнюдь нет. Просто он для меня человек со знаком плюс.

14. Приехал Фабрицкий

Дверь отворилась, и он вошел – пружинистый, легкий, летящий, с облачком темных, чуть поредевших, взвихренных волос. Сразу же цветком шиповника зарделась Лора (вся нестеровская меланхолия с нее соскочила). Молча оживилась Магда. Малых просиял откровенно, Толбин улыбнулся скромно, сдержанно. Даже на суховатом лице Полынина изобразился намек на радость. Анна Кирилловна – та просто расцвела. «Видно, тут его любят», – не без досады подумал Нешатов. Он вообще был против излишней популярности.

– Приветствую вас, друзья, – сказал Фабрицкий, открывая в яркой улыбке сплошные, спереди белые, с боков золотые зубы. – Ну как вы тут поживаете?

– Хорошо, – сразу ответило несколько голосов.

– Вот видите, как хорошо без начальства.

Хор возражений. «Подхалимы», – подумал Нешатов. Фабрицкий обходил комнату, с каждым здороваясь за руку, каждому говоря любезность или отпуская шутку. «И дым отечества нам сладок и приятен», – сказал он, подойдя к Малыху (тот курил). Ган посмотрел с теплой улыбкой:

– Совсем без вас разнуздались.

– Обуздаем, укрепим дисциплину. А сегодня по случаю моего приезда пусть курят. Это будет курение фимиама в мою честь.

Дойдя до Нешатова, Фабрицкий окинул его быстрым взглядом светло-коричневых глаз (беспокойные, они все время двигались из стороны в сторону).

– Юрий Иванович, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, – ответил Нешатов. «Запомнил-таки имя-отчество», – досадливо думал он, вставая из-за стола и здороваясь с Фабрицким за руку. Рука была смуглая, сухая, сильная в пожатии.

– Много о вас слышал, рад познакомиться, – сказал Фабрицкий, сияя белизной и золотом зубов. – Ну, какое у вас впечатление от нового места работы? Уже вошли в коллектив?

Нешатов молчал. За него ответил Ган:

– Вошел и даже предложил интересную схему дисплея. Это взамен светового табло.

Светло-коричневые глаза подернулись дымкой, словно бы ускользая:

– А я рассчитывал, что Юрий Иванович поможет Анне Кирилловне.

– Так получилось, – сказал Нешатов. – Мне пришло в голову…

– Отлично, подробности потом, – сказал Фабрицкий и отошел, щегольским движением подтягивая брюки. Худой, поджарый, он свободно вращался в них, словно ввинчивался. Светлый замшевый пиджак, девственно свежая рубашка мелкого рисунка, вольно распахнутая у смуглой шеи, – все на нем было чисто, нарядно, модно без претензии на моду. Нешатов наблюдал его с раздражением: «Весь напоказ, на эффект». Со слов Гана он ожидал чего-то другого. С Анной Кирилловной Фабрицкий не просто поздоровался за руку, как со всеми, а расцеловался со щеки на щеку:

– Ну как, Нюша, цветем? Новый цвет волос?

– Новый. Неудачный.

– А по-моему, хорош. Как голос?

– Синтетический? Все так же. Может, чуточку лучше.

– В общем, порядок?

– Ничего. Только вот Гоша…

– Это разговор особый, – быстро отодвинул тему Фабрицкий. – Вечером у нас. Мы с Галей ждем тебя часам к восьми.

Закончив обход, Фабрицкий взял свой новенький, нарядный дипломат, щелкнул золочеными замками.

– А теперь, говоря словами Ильфа и Петрова, раздача слонов и материализация духов. Каждому привез подарочек, хоть небольшой, но от души.

Подарки и впрямь были пустяковые, но выбранные любовно, со вкусом. Каждый со своим особым смыслом, со своей персональной записочкой. Сотрудники, смеясь, разглядывали подарки, читали записки.

– Жаль, не знал, что вы уже здесь, а то и вам привез бы гостинец.

– Это неважно, – буркнул Нешатов.

Фабрицкий мгновенно забыл о нем и выпорхнул на середину комнаты.

– Теперь я хочу прослушать краткий доклад о состоянии дел. Что случилось за время моего отсутствия? Никто не заболел? Никто не ушел в декрет?

Ответил Толбин:

– Ничего не случилось, если не считать, что Картузов опять на принудительном лечении, Максим Петрович читает лекции в Воронеже, а Даниил Романович закончил наконец Дуракона и теперь делает ему жену.

– Дуракона посмотрю. Жена – это неплохо. Где жена, там и дети. Скоро будем демонстрировать целое семейство. Ко мне есть вопросы?

– У меня есть, – ответил Нешатов. – Речь идет о моем техническом предложении…

– Буду рад обсудить в любое время, только не сегодня. После дороги я не в форме. Завтра мне играть соревнования по теннису, подтверждать свой первый разряд. Как-то раз после вечера с друзьями я, не выспавшись, играл соревнования и, представьте, заснул в прыжке…

Несколько ближайших дней Нешатов искал случая поговорить с Фабрицким, но тот был неуловим – какой-то летучий голландец. То он был у директора, то беседовал с заказчиками. Веселый, любезный, приветливый, он словно бы танцевал по делам, радуясь их многообразию. На каждый звонок отвечал бодро, уверенно, оптимистично; если звонила женщина – уместно ввертывал комплимент. Поразительны были объем его внимания, четкость деловых контактов. Не было случая, чтобы он забыл свое обещание или, не дай бог, выказал раздражение. Как киноактер на амплуа супермена, он всегда был мобилизован, подвижен, весел, для каждого у него были наготове улыбка, шутка, каламбур. Тысячью перекрещивающихся нитей он был связан с учреждениями, их директорами и замами, их женами, их детьми. Все секретарши были для него не просто «девушки», а Верочки, Любочки, Ниночки. И только с Нешатовым деловой разговор все откладывался: было такое впечатление, что Фабрицкий нарочно его избегает.

Нешатов постепенно раскалялся и однажды, потеряв терпение, заявил:

– Если вы не хотите меня выслушать, так и скажите. Может быть, меня выслушают в другом месте…

– Что вы, Юрий Иванович! Я выслушаю вас с огромным интересом.

Назначил день и час, отметил в своем перекидном календаре, точно в назначенное время вызвал Нешатова в свой крохотный кабинетик и отключил телефон. Нешатов, волнуясь, разложил схему. Фабрицкий внимательно ее рассмотрел, задал несколько очень толковых вопросов, а в заключение сказал:

– Юрий Иванович, предложенное вами решение очень остроумно, мы непременно осуществим его в свое время. Сейчас время неподходящее. На носу конец года, мы должны отчитываться по ряду тем, в том числе и по теме Магдалины Васильевны. В министерстве очень заинтересованы в ней, мне удалось получить ряд положительных отзывов, заручиться справками о внедрении. Табло имеет все шансы получить медаль на ВДНХ. Представьте, что будет, если мы предложим новый вариант? Полетят премии, пострадает лицо отдела. Этого вы хотите? Думаю, что нет.

– Одно другому не мешает.

– Нет, мешает. Безусловно, ваш вариант имеет известные преимущества, но это журавль в небе, а синица у нас в руках. Я уже договорился о демонстрациях на высшем уровне. Отказываться от них мы сейчас не можем. Что касается вашего предложения, мы о нем поговорим в будущем году. Найдем солидного заказчика, нажмем все нужные кнопки… А сейчас из тактических соображений нам выгоднее это дело не форсировать. Вы меня поняли?

Нешатов кивнул. Он так и знал, что чем-нибудь таким кончится.

– И еще, – продолжал Фабрицкий, – я вас прошу в интересах отдела никому не говорить о вашем, скажем, рацпредложении. Обещаете?

Нешатов опять кивнул. Что ему оставалось? Что он мог сделать один без людей, без материалов, без обеспечения? Прошли времена, когда Левенгук сам выделывал свои линзы…

– Что касается должности старшего научного, – говорил тем временем Фабрицкий, – то мне обещали ее выделить в ближайшее время.

– Не надо, – буркнул Нешатов. – Лучше скажите, чем мне пока заняться.

– О, без работы вы у нас не останетесь. Я слышал, что вы превосходно владеете английским…

– Не превосходно. Просто владею.

– Так вот, мы получаем из-за границы журнал «Technical Reviews». Я-то свободно читаю по-английски, но многие наши сотрудники – нет. Журналы здесь, у меня в шкафу. Те статьи, которые нужно перевести, отмечены птичкой. Берите и переводите в удобном для вас темпе. Трудодни вам будут начисляться независимо от выработки. – Фабрицкий засмеялся.

Нешатов взял три журнала и вышел.

– Ну, как? – спросил Ган. – Будем делать дисплей? Судя по выражению вашего лица – нет.

– Не будем. Дело отложено в долгий ящик из каких-то, как сказал Фабрицкий, тактических соображений.

– Александр Маркович исключительно тонкий тактик, – спокойно заметил Ган. – Настолько тонкий, что порой перестает быть стратегом… А это что у вас?

– Английские журналы. Александр Маркович просил перевести.

– Ну, что ж. Должность толмача при дворе султана не из самых последних.