Текст книги "Пороги"

Автор книги: И. Грекова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

37. Комиссия

– Никифоров, – коротко буркнул вошедший. У него было лицо носорога. Белого носорога, если такие бывают. Бабьи жидкие волосы висели по обе стороны лица.

– Очень рад, – сказал Фабрицкий, вставая и улыбаясь своей неотразимой улыбкой. На этот раз улыбка была отражена. Вошедший произнес:

– Я председатель комиссии, которой поручено вас проверить. В общем – и целом – обследовать. Не будем терять времени. Наше время принадлежит не нам.

«Ой-ой-ой, трудно же нам придется», – подумал Фабрицкий. Наружу он продолжал сиять той же непробиваемой улыбкой.

– Чем я могу помочь? – спросил он.

– Нас в первую очередь интересует состояние документации. Дайте распоряжение секретарше, чтобы она ее нам представила.

– Я уже дал. Чем еще могу быть полезен?

– Ответить на ряд вопросов.

– Охотно, садитесь, пожалуйста.

Сидя Никифоров еще больше походил на носорога. Когда он стоял, сходство скрадывалось вертикальной позицией тела. Он вынул из портфеля лист бумаги, где были по пунктам расписаны вопросы.

– Вопрос номер первый, – начал он. Комиссию интересовало количество лабораторий, их точные наименования, штаты, тематика.

Рассказывая о тематике, Фабрицкий вдался было в красноречие, но был остановлен:

– Частности не интересуют. Постарайтесь быть кратче.

Ну и ну… Беда в том, что лаборатории не имели постоянных, официальных названий: тематика их менялась. Фабрицкий начал импровизировать названия, развернулся. Названия получились пышные, с мудреными словами, на экспорт. Чтобы самому не забыть к следующему разу, он записал названия. Носорог тоже записывал, но непроворно, многократно переспрашивая.

– Вопрос номер второй: кто возглавляет лаборатории?

Фабрицкий ответил.

– В составе вашего отдела, – Никифоров заглянул в свои заметки, – есть доктор наук Полынин. Почему он не возглавляет никакой лаборатории? Ошибка в кадровой политике!

– Никакой ошибки нет. Игорь Константинович Полынин, видный ученый, не имеет склонности к административной работе.

– Надо воспитывать людей. Во главе первой лаборатории у вас стоит кандидат наук Ган. Надо его снять и заменить Полыниным.

– Я как заведующий отделом имею право расставлять людей так, как считаю нужным для дела. Это зафиксировано в соответствующих документах.

– Не читал. Имею сведения, что Полынин фактически редко бывает в институте и почти не работает.

– Я не знаю, откуда у вас такие сведения. Игорь Константинович много времени проводит в институте.

– В основном за разговорами.

– В коллективной научной работе разговоры неизбежны и необходимы.

– Ну, тут мы с вами друг друга не поймем. Лично я в своем секторе разговорчики изжил, – сказал Никифоров. – Вопрос номер третий: какую роль играет в отделе Дятлова?

– Возглавляет вторую лабораторию. Участвует в работе совета. Руководит аспирантами.

– Всегда ли она используется по назначению?

– Всегда.

– Говорят, она человек прошлого.

– Кто говорит? – Фабрицкий открыл «дипломат». – Вот здесь у меня справка о внедрении устройства, предложенного Дятловой. Читайте: «…будет иметь большое народно-хозяйственное значение». Понятно? А вот список ее научных трудов за последние пять лет. Из них четыре переведены на иностранные языки. В том числе на языки капиталистических стран. Если бы она была человеком прошлого, вряд ли бы ее там переводили…

«Капиталистические страны» на Никифорова подействовали даже больше, чем справка о внедрении. Он взял список переводов и скопировал его. Латинские буквы, особенно заглавные, вызывали у него трудности: перед тем, как их написать, он долго примеривался, мелко размахивая шариковой ручкой.

– Вопрос номер четвертый: сколько в отделе докторов?

– Считая меня, четыре. А штатных мест, требующих докторской степени, пять.

– А как выглядит такое обилие докторов на общем фоне института? По скольку докторов в других отделах?

– По одному, по два. Есть и такие, где ни одного.

– Разве это правильная кадровая политика: держать в отделе четырех докторов, когда в других отделах их мало? Надо исправлять положение. Поделиться своими докторами с другими отделами, где их не хватает.

– Вы забываете о таком пустяке, как специальность ученого, – сдержанно кипя, сказал Фабрицкий. – В других отделах другая тематика.

– Доктор должен уметь овладеть любой тематикой. Сейчас и газеты пишут о совмещении профессий.

– Как ваше имя-отчество? – неожиданно спросил Фабрицкий.

– Михаил Семенович. А что?

– Так вот, Михаил Семенович, я убедился, что из нашего разговора ничего не выйдет. Вы к нему подошли, очевидно, с предвзятых позиций. Я буду писать докладную записку в министерство с просьбой изменить состав комиссии как неквалифицированный и предвзятый.

Никифоров испугался:

– Ну, зачем так? – он заглянул в свою бумажку. – Зачем так, Александр Маркович? Я с вами говорю как доброжелатель. Не в своих интересах, а в интересах нашего общего дела… Солидарность и взаимное понимание – вот киты, на которых мы стоим.

«А ты, батюшка, оказывается, трус!» – подумал Фабрицкий и весь ощетинился, как собака, увидевшая кошку. Сам человек не трусливый, он органически не выносил трусов. По выражению лица Никифорова он понял, что взял верный тон и надо его придерживаться. Не терять перевеса.

– Еще вопросы? – нелюбезно спросил он.

– Мы их выясним потом, в рабочем порядке. Только дайте четкое распоряжение своей секретарше по поводу отчетности.

Прошли в «общую». Там было тесно: уже сидела вся комиссия. Фабрицкий всех обошел, знакомясь. У некоторых были вполне интеллигентные лица. На всех лицах (как интеллигентных, так и нет) читались смертная скука и отвращение к предстоящей работе. Заплаканная, встревоженная Таня рылась в шкафах.

– Таня, – сказал Фабрицкий, – не расстраивайтесь и дайте товарищам всю документацию, которая им понадобится.

При слове «документация» Таня взрыднула:

– Тут ничего не найдешь. Так еще до меня было, честное слово!

– Я же говорил вам: приведите бумаги в порядок.

– Я и привела: сложила стопочками, вытерла пыль.

– Сегодня, Таня, – сухо сказал Фабрицкий, – вы останетесь после работы и приведете все документы в порядок не только по виду, но и по содержанию. Феликс Антонович вам поможет, не правда ли?

Толбин согласно наклонил голову.

– Михаил Семенович, – заметил Фабрицкий, – прошу учесть, что наш делопроизводитель, Татьяна Алексеевна, работник новый. Дела были запущены еще до нее, ее предшественницей, с которой мы расстались именно по этой причине.

Никифоров строчил стоя. Какой-то легкий перевес в его пользу наметился. Чтобы не дать этому перевесу развиться, Фабрицкий солидно сказал:

– Итак, до завтра, товарищи. Меня ждут в министерстве.

И отбыл на Голубом Пегасе.

Комиссия работала две недели. Упорно, трудолюбиво. Ее члены разбрелись по лабораториям, опрашивали людей, слушали, записывали. Один из них, беседовавший с Полыниным, был совершенно им очарован и о разговоре с ним отзывался кратко: «Пир мысли». Большое впечатление произвели недавно отремонтированный Дуракон и его руководитель Шевчук, который в беседе с представителем комиссии развел такую «парадигму», что небу было жарко. Читающий автомат не произвел хорошего впечатления: за то время, пока он оставался без присмотра (все силы были брошены на дисплей), он окончательно разболтался и каркал вороньим голосом. Преобразующая программа, напротив, понравилась: с ее помощью член комиссии с детским удовольствием перемножил два многочлена и получил верный результат. Больше всего понравился нешатовский цветной дисплей – Даная на его фоне смотрелась хорошо, и процент распознаваний был приличный. В лаборатории Кротова смотреть было нечего, комиссия удовольствовалась краткой беседой.

Работы в отделе временно остановились: все было принесено в жертву отчетности. Для главы комиссии Фабрицкий освободил свой кабинет. Тот сидел там упорно, к нему стекались донесения, он их обобщал. Время от времени он вызывал к себе Фабрицкого и вел с ним беседы один на один. Александр Маркович, поняв до конца характер главы комиссии, играл с ним, как кошка с мышью, то чаруя любезностью, то намеренно срываясь в маленький гнев. В разгар работы комиссии вернулся из санатория Ган и многие разговоры взял на себя. Он великолепно знал все дела и даже в запутанной документации всегда находил что нужно. Фабрицкий все больше убеждался, что Панфилов был прав: малокомпетентная комиссия была для отдела выгоднее компетентной.

Комиссия закончила работу в срок. Никифоров пригласил Фабрицкого, чтобы ознакомить его с выводами. Они были обширные, страниц на пятьдесят. Фабрицкий просматривал их бегло и быстро, привычным взглядом отметая нейтральное заполнение и общие места. Его светло-коричневые глаза, словно танцуя, прыгали со строчки на строчку, лицо оставалось непроницаемым.

– Может быть, вы хотите что-нибудь возразить? – спросил совершенно ручной носорог.

– Да нет, отчего же. Возражать тут особенно не на что. Все справедливо.

– Мы старались в своей работе быть объективными, – ласково сказал Никифоров. – Дружба и взаимная выручка. Вы меня поняли?

– Я вас понял, – сохраняя непроницаемость, ответил Фабрицкий.

…Назавтра всему личному составу отдела было предложено собраться в так называемом семинарском зале, где проводились средние по масштабу мероприятия. Зал был невелик: несколько рядов столов и скамеек, на возвышении кафедра. Нешатов пришел раньше других и сел на самую последнюю скамью. Он уже привык к атмосфере отчуждения, окружавшей его незримой стеклянной стеной. От нечего делать он разглядывал свой стол, весь изрисованный и исцарапанный. Еще со времен Пушкина любимой темой рисунков, набрасываемых так себе, от нечего делать, были женские ножки. Тогда – в легких, бескаблучных туфельках, изящно скрещенные, высунутые из-под оборки платья. Теперь – чаще всего одна нога, смело открытая выше колена, с мускулистой икрой, на высоком каблуке. Таких одиночных ног на столе Нешатова было несколько. Разглядывая их, он представлял себе тягучую скуку собрания, скрип голоса докладчика, автора рисунка, давно ничего не слушающего и тупо обводящего контур ноги…

Сотрудники отдела прибывали, балагурили, смеялись, жужжали, как пчелиный рой, но их поток обходил Нешатова. Люди садились на других скамьях, а три места рядом с ним оставались пустыми. Что же, он по доброй воле пошел в подозреваемые. А все-таки неуютно…

Вдруг на одно из пустых мест кто-то сел. Это была Магда. Случайно или нет она села рядом с ним? Скосив глаза, он увидел ее впалую, смуглую щеку, зеленоватый глаз, прямо и твердо глядящий перед собой, и убедился – не случайно. Сердце его забилось счастливо и недоуменно.

Рука Магды лежала на скамейке, на пустом месте, разделявшем их. Он накрыл ее ладонью. Рука вздрогнула, но не ушла. Он сидел, счастливый, а под его ладонью лежала живая птица. Сколько времени продолжалось это счастье? Минуты две. Магда повела в его сторону глазом и чуть-чуть покачала головой. Он освободил птицу. Все равно он был счастлив.

Вошли Фабрицкий с Никифоровым в сопровождении членов комиссии. Начался доклад Никифорова. Он надел очки, заправил за уши жидкие пряди светлых волос, отчего стал похож на бабушку. Добрая, в сущности, бабушка, думал Нешатов. И все кругом добрые. И выводы комиссии – тоже.

На самом деле выводы были длинные и нудные. Сначала общие слова. Потом краткое перечисление достижений отдела. Наконец, недостатки. Их было много. Одних упущений в документации комиссия обнаружила штук двенадцать. Например: «Отчеты печатаются не на бланках установленного образца, с рамкой вокруг текста, а на обычной бумаге» (Ган поднял руку и попросил внести в акт, что бланков установленного образца институту не отпустили; было внесено). Критиковались нестандартные размеры полей и отступов, не соответствующие ГОСТу, и другие нарушения, вроде нестандартного написания латинских и греческих букв.

По содержанию отчетов замечаний не было, кроме одного: «Необходимо больше внимания уделять существу вопроса». Полынин с места произнес довольно громко: «Доклад комиссии евнухов, выбирающих наложницу султану». Засмеялись все, кроме Никифорова. Один из членов комиссии, юмористический бородач, предложил «исключить из выводов эту неопределенную рекомендацию», что и было сделано ко всеобщему удовольствию.

Далее комиссия обрушилась на названия работ. Ей удалось обнаружить, что названия тридцати процентов тем менялись по ходу их выполнения, что отмечалось как серьезное нарушение планового принципа работы. Названия лабораторий не вполне соответствовали их тематике. Одна из тем, «Преобразователь алгебраических выражений», была внесена в план волевым актом заведующего.

Указывалось, что сотрудники отдела «стихийно посещают библиотеки, не оформляя это должным образом» (на каждый пункт обвинения Фабрицкий согласно кивал). В числе недостатков указывалось и то, что в отделе нет четкого разграничения разного рода собраний: научного семинара, философского семинара, профсоюзного и общего собраний. Например, председатель комиссии, посетив заседание философского семинара и выслушав содержательный доклад товарища Шевчука, считает все же, что его было бы уместнее вынести на научный семинар, так как в нем было много формул и докладчик не привел ни одной цитаты из первоисточников (Шевчук самодовольно обвел аудиторию черным масленым взором, словно его невесть как похвалили). Должности лаборантов, механиков, техников хронически недоукомплектованы. План защит кандидатских диссертаций недовыполнен… и так далее.

Все слушали внимательно, ожидая, когда же наконец грянет гром – зайдет речь об анонимках. Но нет, ничего такого не последовало. Комиссия ограничилась неопределенным указанием: «В отделе еще не все сделано по линии воспитательной работы». Выводы закончились на каком-то беззубом отрицательном пунктике, чуть ли не о внешнем оформлении стендов наглядной агитации. И это все?

Оказалось, все. Никифоров сложил листки и сел. На кафедру вышел Фабрицкий.

– Товарищи, мы только что прослушали глубокий и содержательный доклад профессора Никифорова. Мы благодарны комиссии и лично Михаилу Семеновичу за объективную и доброжелательную критику. Отдельные недостатки, справедливо указанные в выводах комиссии, мы постараемся изжить. У нас еще много недостатков. Далеко не все они были указаны в докладе. Мы знаем о них и надеемся с ними справиться. Позвольте, товарищи, от вашего лица поблагодарить комиссию и ее председателя за плодотворную работу.

Фабрицкий хлопнул в ладоши. Аплодисменты, хоть и недружно, были подхвачены.

Стали расходиться. Фабрицкий вышел вместе с Ганом.

– Гора родила мышь, – резюмировал Ган.

– Но я был у горы акушером. Знали бы вы, Борис Михайлович, чего мне это стоило! Все эти дни, пока комиссия проверяла отдел, я непрерывно работал с ее председателем лично и через других. Мне удалось нащупать его самое слабое место: он болезненно не любит формул. Он что-нибудь скажет, а я сразу – на язык математики. Пишу что попало: дифференциальные уравнения, операторы, кванторы… Нечто, не имеющее отношения ни к чему. Грамотный человек сразу бы раскусил, а он смотрит с уважением и опаской: ничего не понимает, а признаться не хочет. С помощью таких нехитрых приемов я его приручил, взнуздал, вдел ему кольцо в нос и повел за собой. И еще: через нашего общего друга, анонимщика, который, несомненно, уже ползал к Никифорову, я передал ему информацию, будто я назначен председателем той комиссии, которая вскоре будет проверять его самого.

– Это верно?

– Разумеется, нет.

– Александр Маркович, это же не совсем корректные методы…

– Корректными методами с такими людьми не справишься.

38. Кипят страсти

– Опять общее собрание! – брюзгливо сказал Коринец. – Начальство резвится. На прошлой неделе профсоюзное, на этой два семинара. Сегодня снова здорово! И как не надоест!

Максим Петрович Кротов занял председательское место и, мягко улыбаясь, сказал:

– Уже второй раз мне приходится председательствовать на таком щекотливом собрании. Как вы, наверно, догадываетесь, речь опять пойдет об анонимках. Александр Маркович, ваше слово.

Фабрицкий взошел на трибуну, щеголеватый, решительный, и начал:

– Если помните, в прошлый раз мы обсуждали только содержание анонимок, не касаясь вопросов: кто, почему и зачем? Я обещал вам, что до этого дело дойдет. Сейчас до этого дело дошло.

Зал зашумел. Кротов навел порядок несколькими щелчками карандаша по графину.

– До этого дело дошло, – повторил Фабрицкий. – Вы уже знаете, что наше письмо не встретило поддержки. Мне дали понять, что я волен заниматься этим делом единолично, как частное лицо. Я и занялся. Подошел к нему, как и должен научный работник, с позиций исследователя… Не мешайте говорить.

– Тише, товарищи! – воззвал Кротов, снова прибегнув к графину.

– Было ясно, – продолжал Фабрицкий, – что автор либо работает в нашем отделе, либо непосредственно с ним связан. Криминологическая экспертиза, которую мне удалось организовать, показала, что ряд анонимок был напечатан на машине «Наири», одной из восьми, находящихся в нашем машинном зале. Это сразу позволило отмести те кандидатуры, которые не в ладах с вычислительной техникой.

Кругом засмеялись.

– Это меня, что ли? – спросила Дятлова. – Я и без того вне подозрений. Только сумасшедший может систематически строчить доносы на самого себя.

Смех усилился.

– Такие случаи бывают, – заметил Коринец. – Заодно со всеми приплести и себя.

– Давайте серьезнее, – сказала Магда. – Вы мешаете Александру Марковичу говорить связно и кратко.

Она сидела тихо и строго, уставив прямо вперед светлые, крыжовенные глаза. Сбоку белки казались совсем голубыми. «Люблю, – думал Нешатов, глядя на ее тонкий, бескомпромиссный, отчетливый профиль. – Пусть я для нее ничего не значу, все равно – люблю».

– Спасибо, – поклонился Фабрицкий в сторону Магды, – постараюсь сообщить максимум информации в минимальное время. Сперва мои подозрения, не скрою, шли по неверному пути. Но затем, работая методом исключения, я остановился на одной наиболее вероятной кандидатуре. Это сотрудник нашего отдела, назовем его «икс». Почему именно он? Потому что за последние годы я слышал от него ряд суждений, историй и сплетен, поразительно похожих на те, что были собраны в анонимках. Я стал экспериментировать. Надо сказать, что бдительность «икса» была притуплена тем, что я не скрывал от него подозрений, направленных на другое лицо, даже после того, как убедился в его невиновности…

Шум в зале, скорее одобрительный, усилился; он походил на рокот дождя. Несколько пар глаз обратились к Нешатову; тот досадливо отвернулся.

– И не противно вам было лгать? – не вставая с места, спросила Магда.

– Ничуть. В борьбе с подлецами хороши все средства.

– Не все. Применяя подлые методы, вы оподляете себя, – настаивала Магда.

– Грязь не убирают в белых перчатках, – ответил Фабрицкий. – Думайте обо мне что хотите, мне важно было добиться своей цели, спасти коллектив. Продолжаю доклад. Итак, я экспериментировал: сообщал «иксу» какую-то информацию и через некоторое время находил ее же в анонимках. Опыт был чистым. Анна Кирилловна записывала материал, который я подбрасывал «иксу», запечатывала в конверт и прятала в свой сейф. Все эти материалы целы и могут быть показаны желающим.

– Чур, моя первая очередь, – сияя, сказал Шевчук. – Эти материалы очень ценны для моей новой работы «Деформация личности в условиях напряженного социума». Я уже написал по этому поводу…

– Стихи? – раздался хор голосов. – Не надо!

– Какие же это стихи? Это верлибр. Ни размера, ни рифм. Чистая мысль!

– Все равно не надо!

– Дайте договорить Александру Марковичу, – взмолился Кротов. – Еще минута, и я сложу полномочия.

– Итак, я научился управлять анонимщиком, – продолжал Фабрицкий. – Он плясал у меня, как паяц на веревке. Таких опытов было поставлено несколько. Например, в одной из анонимок в числе «авторов» диссертации моего сына был назван инженер Зайцев, к этому времени уволившийся. Я сказал «иксу»: если бы анонимщик был умен, он бы написал, что, мол, Зайцев сделал свое дело, написал свой раздел диссертации, и его тут же уволили за ненадобностью. И что же? В точности эта фраза появилась в следующей анонимке!

– Я тогда, грешным делом, подумала, что анонимщик не только подлец, но и дурак, – сказала Дятлова.

– Нюша, не прерывай, и без тебя шумно. Другой пример: я сказал «иксу», разумеется по секрету, что хочу привлечь к работе в отделе на договорных началах свою дочь, но не знаю, как это оформить. Сказал, что думаю написать в министерство и испросить разрешение на работу по договору одного лица, не называя фамилии. «Икс» ответил: «Это идея». И что же? В ближайшей анонимке, направленной именно в министерство, говорилось, что я уже привлек к работе по договору мою дочь. На самом деле в министерство я не писал, никаких договорных сумм у нас не было и нет, а моя дочь ни разу не переступала порога института. Были еще другие опыты, но я, чтобы вас не утомлять, ограничусь этими.

– Я восхищен, – сказал Кротов. – Александр Маркович, вы настоящий ученый!

Смех, аплодисменты. Фабрицкий, прижав руку к сердцу, раскланялся. Встала Магда:

– А может быть, «икс» не автор писем, а только поставщик информации?

– Вряд ли. Слишком быстро срабатывало реле. Могу добавить еще факт: «икса» видели по вечерам входящим в зал, где стоят «Наири». По его личному плану ему в этот период расчеты на «Наири» не требовались. Сомнений нет, автор выявлен: это «икс» и только «икс».

– Если это не он, – доброжелательным баском сказал Кротов, – он должен публично и убедительно оправдаться. А если он, «иксу» надо уйти, и притом немедленно, как я уже предлагал на прошлом собрании.

– Меня удивляет его невозмутимость, – воскликнула Анна Кирилловна. – Сидит и в ус не дует. Если бы подозревали меня, я бы взорвалась: подите вы все к черту! Не буду с вами работать, видеть вас не хочу!

– А ведь «икс» знает, что его выследили! – подал голос Бабушкин. – Это у него на лице написано!

И тут поднялся Толбин.

– У меня сложное положение, – сказал он. – Я знаю, что Александр Маркович меня подозревает и своими подозрениями щедро делится. Тут Анна Кирилловна чуть ли не пальцем на меня показывала. Но это – недоразумение: я не писал анонимок! Даю торжественное честное слово: я их не писал! Я действительно хорошо информирован обо всех делах в отделе и в институте. Разве это плохо?

– Как же вы объясните факты? – спросил Кротов.

– Какие факты? Их не было! Александр Маркович ссылается якобы на «чистоту» своего опыта. Будто бы он говорил только мне одному, а сразу же попадало в анонимки. Чистота опыта мнимая. Все знают, какие в институте тонкие переборки, мог кто угодно слышать. Сам Александр Маркович при его общительности мог кому угодно рассказать.

– Никому, кроме вас, не рассказывал! – крикнул Фабрицкий, на миг потеряв чувство юмора.

– А эта романтика с сейфом и запечатанным конвертом? Запечатанность не гарантия, что никому не было рассказано.

– Значит, я лгу? – вскинулась Дятлова.

– Значит, мы оба с Анной Кирилловной лжем? – подхватил Фабрицкий.

– Не лжете, а добросовестно заблуждаетесь. Рассказали и забыли. Такие пробелы в памяти бывают, особенно… в пенсионном возрасте.

Сильный шум, крики негодования…

– Товарищи, спокойнее! – возгласил Кротов. – Феликс Антонович, вы категорически отрицаете свою причастность к анонимкам?

– Я их не писал. Что касается информации… тут я не могу категорически отрицать. Возможно, какая-то информация просочилась и через меня. С меня никто не брал слова держать ее в тайне.

– А насчет работы дочери по договору? – крикнул Малых. – Вам это было сообщено по секрету.

– Дело было противозаконное. Я знал, что этого делать нельзя.

– А зачем сказал: «Это идея»? – наседал Малых.

– Из вежливости. (Смех.)Возможно, об этом кому-то и рассказывал.

– Кому?

– Не помню. Кажется, Коринцу.

– Ничего подобного не было! – крикнул Коринец.

– Может быть, кому-то еще. Такое не запоминается: кому, когда и что сообщил.

– У профессиональных сплетников – нет, – заметил Кротов.

– Позиция Феликса Антоновича ясна, – сказала Магда. – Он очень информирован и по простоте душевной делился информацией с другими.

Толбин кинул на нее взгляд, полный ненависти:

– Вы все готовы меня затравить. А на каком основании? На основании голословных утверждений Фабрицкого. Он говорит: «В точности такие слова содержатся в анонимках». А откуда это известно? Кроме Фабрицкого, анонимок никто не видел.

– Я тоже их не видел, – сказал Кротов, – но уверен, что автор – вы. А вам, Феликс Антонович, во всех случаях нужны полные доказательства?

– Чтобы обвинить человека? Да.

Малых вскочил с места:

– А мы тебя обвиняем без полных доказательств! По одному выражению твоей гнусной рожи!

– Товарищи, мы сошли с ума, – сказала Магда. – Это какой-то суд Линча.

Многие повскакали с мест. Шум стоял невообразимый. «Тише!» – тщетно взывал Кротов. Графин треснул. Сквозь шум, перекрикивая его, пытался продолжать Фабрицкий:

– Какие вам еще доказательства? Дело ясно как день.

Встала Магда. Шум поутих.

– Я не считаю вину Толбина полностью доказанной, как бы неприглядно он ни выглядел на сегодняшнем обсуждении.

Ее поддержала Даная:

– Я тоже не считаю. Даже если Феликс и имел какое-то отношение к анонимкам, это еще не причина, чтобы хоронить его заживо. Ну, ошибся человек, с кем не бывает.

– С приличными людьми не бывает! – заорал Малых.

– А много ты знаешь абсолютно приличных людей? Во всем нашем коллективе разве один Игорь Константинович.

– Я не приличен, – отозвался Полынин.

– А я? – жалобно спросил Шевчук. – Меня забыли.

Смех.

– Ничего смешного, – сказала Даная. – Никто из нас не безупречен. Взять такой эталон, как Александр Маркович. Все знают, что он с Феликсом был в самых дружеских отношениях. Возможно, что сам он не без греха и пользовался информированностью Феликса…

– На кой черт мне его информированность? – закричал Фабрицкий, окончательно потеряв самообладание. – Я не хотел об этом говорить, но вот дневник, который он вел в мое отсутствие. Максим Петрович, прочтите отсюда вслух что-нибудь по вашему выбору.

С меткостью теннисиста он швырнул на стол перед Кротовым черную клеенчатую тетрадь. Максим Петрович развернул ее, прокашлялся и начал:

– «Двенадцатого и тринадцатого июля Ярцева половину рабочего дня отсутствовала. Нешатов, который фактически руководит лабораторией, не применил к ней никаких мер, очевидно в силу особых отношений между собой и Ярцевой. Эти отношения следовало бы сделать достоянием общественности…»

– Подлец! – закричал Нешатов, вскакивая с места.

– Спокойно, Юра, – остановила его Даная. – Мы с тобой люди неподотчетные.

– А вот я уже вижу свое имя, – невозмутимо продолжал Кротов. – Это любопытно. В чем я провинился? Оказывается, получил командировочные, хотя счет за гостиницу имеет одну подпись, а не две. Ай-ай-ай, как же меня так угораздило? «Провел беседу с Кротовым о недопустимости таких явлений, но он отнесся несерьезно».

– Было такое? – спросил Фабрицкий.

– Ей-богу, не помню. (Смех.)Читаю дальше: «Однако, по слухам, у Кротова есть рука в министерстве, которая всегда обеспечит ему поддержку…»

Максим Петрович поднял смуглую, короткопалую руку и повертел ею в воздухе:

– Ей-богу, товарищи, никакой руки, кроме этой, у меня нет.

– А левая? – спросил голос.

– Ну разве что она.

Он поднял другую руку и смешно повертел обеими над головой.

– Читаю дальше: «Шевчук самовольно пригласил для ознакомления с Дураконом конкурирующую организацию и объяснял ей конструкцию объекта в течение двух часов…»

– Какой слух! – восхитился Шевчук. – Через пять перегородок и одну капитальную!

Опять смех. Кротов читал дальше:

– «Борис Михайлович Ган…»

– Предлагаю прекратить чтение, – сказал Полынин. – Жанр, в котором написан дневник, достаточно ясен.

– Да, – согласился Кротов. – Спасибо, Александр Маркович.

Он не без ловкости, правда медвежьей, перебросил тетрадь Фабрицкому. Запротестовал Ган:

– Я все-таки имею право знать, что обо мне написано.

– Извольте, – ответил Фабрицкий. – Читаю: «Борис Михайлович Ган находится в дружеских отношениях с представителем заказчика Чудовым, которому много лет обеспечивает ремонт машины». Борис Михайлович, вы удовлетворены?

– Все правда. С Чудовым я дружен, авторемонт ему обеспечиваю.

– Вопросы есть? – спросил Фабрицкий.

– Есть, – сказала Магда. – Александр Маркович, ведь это уже не первый раз Толбин замещал вас в ваше отсутствие? И он каждый раз представлял вам такой дневник? И вы с ним оставались в дружеских отношениях? Это не делает вам чести.

– Вы правы, не делает. Но можете мне верить или нет – я дневник тогда не читал. Засовывал куда-то и забывал прочесть.

Магда помолчала и сказала:

– Я вам верю.

– И все-таки не верите, что анонимщик он?

– И все-таки не до конца верю.

– Я сказал еще не все, что знаю, – в каком-то исступлении заговорил Фабрицкий. – Пока я был в командировке, какой-то негодяй терроризировал мою жену ночными звонками по телефону. Она подойдет – молчание. И так несколько раз в ночь. Она обратилась в милицию. Телефон, по которому звонили, был засечен. Владельцем его оказался… некий Толбин. (Шум.)Не Ф. А., а А. П., отец нашего с вами героя. Его вызвали, предупредили, что в случае повторения снимут телефон. С тех пор звонки прекратились.

Толбин сидел бледный как смерть.

– Как ты это объясняешь? – спросил Коринец.

– Не знаю. Я не звонил.

– Может быть, отец звонил?

– Не знаю.

– Вы все еще не убеждены? – наседал на Магду Фабрицкий.

– В том, что Толбин непорядочный человек, убеждена. Что он автор анонимок – нет.

– Опускаю руки.

Встал Владилен Бабушкин:

– Сейчас все выясним. Вопрос Толбину можно?

– Пожалуйста.

– Феликс Антонович, как вы относитесь к Анне Кирилловне Дятловой?

– В каком смысле?

– Считаете ли вы, что она нужный для отдела человек?

– Нужный ли человек?

– Именно.

– Да, считаю, что очень нужный.

– Вот я вас и поймал, – засмеялся Бабушкин. – Теперь я вижу, что писали вы. Не отпирайтесь, как сказано у Пушкина.

– Не понимаю, – мялся Толбин.

– Владик, объясни, в чем дело! – завопил Малых.

– Объясняю. Я человек здесь новый. Когда я пришел работать в отдел, мне хотелось как можно скорей разобраться в его структуре, узнать, кто есть кто. Я обратился к Толбину – он показался мне ориентированным – и спросил его: какую роль играет в отделе Дятлова? Что вы мне ответили, Феликс Антонович?

– Не помню.

– Так я вам напомню. Вы сказали: «Анна Кирилловна – старый человек, с ней не надо считаться. Фабрицкий взял ее на работу только для того, чтобы она написала диссертацию его сыну Гоше». Феликс Антонович, вы это помните?