Текст книги "Река, что нас несет"

Автор книги: Хосе Сампедро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

– А, это Негр! – сказал Американец. – Я сам хотел бы знать, куда он подевался. Со вчерашнего дня его не видел. Он не ночевал здесь.

Капрал очень удивился и принялся подробно о нем расспрашивать. Однако никто ничего не ведал, и Американец пообещал узнать о нем у капитана. Тогда жандармы удалились вверх по реке, отказавшись выпить вина, ибо находились при исполнении служебных обязанностей.

– Хе! – воскликнул Дамасо, заметив, что встревоженные сплавщики молчат. – Однако вы здорово струхнули, ангелочки. Видно, хорошие у вас послужные списки!

– У меня, что ли? – спросил Белобрысый.

– У тебя-то нет, ты еще не дорос. Лукас и Обжорка тоже. А вот у остальных… Нечего сказать, артель у пас подобралась! Ты, Американец, сколько душ отправил на тот свет?

– Достаточно, – глухо ответил Американец, – каждый день замаливаю грехи. Но жандармы ищут не меня. Это было далеко от Испании.

– Стало быть, выгодно работать за границей. Хе! А ты, Сухопарый? Сколько мужей угробил?

– Гробить никого не гробил, – весело откликнулся Сухопарый, – до этого дело не дошло. Я своих быков дразнил, колол, а вот прикончить не доводилось.

Сплавщики засмеялись.

– Разве ты не знаешь, что сейчас судят тех, кто путается с чужими женами? Да, их сажают в тюрьму по доносу. Сколько же лет тебе сидеть за решеткой?

– Неужели придется? – удивился Сухопарый. – Никакой жизни нет!.. Выходит, мужики уже не могут сами отбиться от рогов, зовут на помощь жандармов?

– А ты, Англичанин, скольких убил?

– Нескольких, но на войне.

– На войне! Что ж, по-твоему, они не очень мертвые, если тебе медаль дали… А ты, Четырехпалый, много ризниц обокрал?

– Не болтай ерунды. В твоей башке одни гадости… А вообще ты прав, друг. Я тоже грешник.

– Хе! Все вы одним миром мазаны!.. Если раскроить вам нутро, ох и завоняет же тухлятиной!.. А Паула с Антонио, белые голубки?.. А Обжора, который ворует жратву?

– А ты, черт возьми? – прервал его Сухопарый. – Ты ничего не сделал?

– Я? Спроси, чего я не делал в своей злополучной жизни!

В его словах прозвучала такая гордость, что на миг воцарилась тишина, только ложки скребли по дну сковороды.

– Стало быть, – пошутил Балагур, – они за каждым из нас могли прийти.

Его слова остались без ответа. «Да, – подумал Шеннон, – каждому приходится что-то скрывать: либо вину, либо мысли. У каждого есть своя тайна». Не удивительно, что в ту ночь не все сплавщики уснули сразу. Обжора тоже не спал, но совсем но другой причине. Что ему до недавних событий? Просто он вечером обнаружил след нутрии и обмозговывал, как бы получше соорудить ловушку. Судя по останкам довольно крупной щуки, которые валялись на берегу, нутрия была прожорливая, а стало быть, и жирненькая. Правда, мясо ее отдает рыбой, а все же ото мясо. И шкурку можно выгодно продать. Обжора предвкушал ожидавшее его наслаждение, пока не пришел сои.

9
Трильо

Местность становилась все ровнее. Сплавщики продвигались вперед меж вспаханных земель, порою белесых и бархатистых. У Трильо река круто сворачивала к югу, устремляясь к цветущим садам Аранхуэса – концу сплавного пути, – а затем через Португалию к бескрайним просторам Атлантики. Дни делались все длиннее, и каждый вечер оживало царство лягушек – обитательниц ночи, зеленых водяных кудесниц, монашек кудрявой водоросли, славящих лупу и своих богов.

Было еще совсем рано, когда Белобрысый и Сухопарый, идущие впереди своего деревянного стада, спокойно пасли его в послушных водах. Заросший шпажником берег благоухал сандалом. И вдруг на пути им встретилось нечто совсем повое: проезжая дорога.

Диво дивное! Для прибрежных жителей этот большак был всего-навсего паршивой ухабистой дорогой, по которой громыхали вереницы повозок, вздымая облака пыли. Для сплавщиков же это была сама цивилизация.

– Черт возьми! – воскликнул Сухопарый. – Конец нашей каторжной жизни!

Он наслаждался, ступая по утрамбованной поверхности и удивляясь огромному зданию, возвышавшемуся на пригорке. На берегу, скрытом за холмом, внезапно взвилась ввысь утренняя песня, трепетный девичий голос. Оба сплавщика, не сговариваясь, ринулись в ту сторону, словно на сигнал горниста, зовущий в бой.

Две девушки стирали белье в заводи под сенью старого тополя. Услышав торопливые шаги, они обернулись.

– Пой, душа моя, пой, – сказал Сухопарый. – Не бойтесь, мы не разбойники.

Та, что пела, подняла голову и взглянула на них. При этом вырез ее платья великодушно приоткрылся.

– Еще чего! – ответила она. – А кого нам бояться?

– Черт подери, да хотя бы сплавщиков! Когда они здесь проходят, вы становитесь очень пугливыми…

– Ой, мамочка, да ведь это и впрямь сплавщики! – воскликнула вторая.

– Что, слыхали о пас? – не без гордости спросил Белобрысый.

– Слыхали, слыхали, – ответила первая и так выразительно махнула рукой, что мыльная пена брызнула на траву.

– А разве мы плохие? – улыбнулся Сухопарый.

– Но вы сами говорите…

– Как видите, пас здесь двое, – вставил свое слово Белобрысый, – и пока мы еще никого не съели.

– Никого… – подтвердил Сухопарый. – Разве что кусочек откусим.

– Всего-то? – спросила певунья.

– У них еще аппетит не разыгрался, Эмилия, – сказала другая, и обе засмеялись, польщенные ухаживанием.

– Не разыгрался! Слабо сказано! – хвастливо воскликнул Сухопарый, – Да мы, сплавщики, умираем от голода. У нас волчий аппетит… особенно на телятинку!

Не прерывая беседы, девушки принялись аккуратно укладывать белье в корзины.

– А этот желторотый тоже из ваших? – спросила Эмилия, она была помоложе.

– Тебе не по вкусу молоденькие? Попробуй – понравится.

– Еще чего! – сказала старшая. – Кто что любит.

– Если тебе нужен старый петух со шпорами, – подступил к ней Сухопарый, – он к твоим услугам.

– Не так-то он стар, когда распетушится, – возразила она.

– Вот девка, так девка, за словом в карман не полезет! – приосанился Сухопарый. – Прямо хоть белье ей подними…

– Ну, ну, полегче, – осадила она его.

– Я говорю, надо корзинку поднять, донести ее до дому. А у тебя дурное на уме?

Она деланно рассмеялась.

– И вы бросите свои бедные бревна? – шутливо спросила Эмилия.

– Авось до моря не доплывут! А я пойду с тобой, есть о чем потолковать, – ответил ей Белобрысый, которого присутствие Сухопарого и стесняло и раззадоривало.

Девушки хитро переглянулись.

– Ну что ж, пусть проводят?

– А вдруг они потом на нас рассердятся, Агустина?

– Рассердиться не рассердятся, – Агустина дерзко посмотрела на Сухопарого и добавила: – А вот сбежать могут.

– Это верно, скорее всего они струсят.

Сухопарый подошел к Агустине.

– Кто это струсит?.. Еще не родился такой мужчина, который меня испугает.

Девушки все больше потешались над ними.

– Да это вовсе не мужчины, – сказала Агустина, – а женщины. Ну что ж, идемте, храбрецы!

Взявшись за руки, девушки пошли вверх по косогору, оставив корзины сплавщикам. Наверху легкий ветерок трепал им волосы, не покрытые платками, обтягивал юбками стройные ноги. Сухопарый и Белобрысый, подняв корзины, отправились за ними. Нести корзины в руках было неудобно, но поставить их на бедро или на голову, как женщины, они постеснялись.

– А эта пышечка, Эмилия, ничего, – сказал Белобрысый.

– Мне больше нравится другая, поджарая. Па мой вкус…

Вскоре они нагнали девушек. Те с вызывающим видом оглядывались на них, подталкивая друг друга локтями, смеялись, отпускали язвительные замечания.

– Что, тяжело нести белье? – крикнула Эмилия.

– А вам не тяжело? – спросил Сухопарый. – Может, скинете?

Со смехом и шуточками они подходили к большому зданию за высоким побеленным забором, которое еще раньше привлекло внимание Сухопарого. В стороне виднелись какие-то будки среди молодой поросли деревьев.

– Мы туда идем, девушки?

– Туда, туда, – снова засмеялись они. – Что, уже струсили?

Сухопарый не ответил, но явно насторожился. Над зарешеченными воротами отчетливо виднелась большая вывеска.

– Что там написано, Белобрысый?

– Национальный ле-про-зо-рий Трильо, – с трудом прочел парень. – А что ото?

Сухопарый нахмурился. Что-то настораживало его, но что именно, он не знал. А пуще всего он не любил неизвестности. Опасности, встречавшиеся ему на пути, были всегда для него ясны: обиженные женщины, взбешенные мужья, дубинки, навахи, охотничье ружье… Девушки, стоявшие у ворот, уже не смеялись. Пока мужчины подходили, Эмилия дергала за цепь колокольчик.

– Ну что? Хотите зайти?

Сухопарый подозрительно озирался по сторонам. Уж слишком все здесь было повое, слишком основательное… Будто хороню сделанная ловушка. Белобрысый смотрел на него, ожидая решения.

– Что это? – спросил Сухопарый.

– Прокаженные. Дом для прокаженных, – ответила Агустина мрачно.

– Только здесь это называют «болезнью» или «простудой».

– Проказа, – повторила Агустина, видя, что ее не совсем понимают, – это болезнь, которая поедает мясо… Помните больных, которых исцелил Иисус Христос?

Сухопарый хотел было признаться, что редко ходит в церковь, хотя уже смутно догадался о чем-то, как вдруг Белобрысый воскликнул:

– Покрытых язвами, как святой Рох!

– Намного хуже, – сказала Агустина. – У одной женщины она постепенно съела все пальцы. Это заразно.

Па ее губах застыла горькая, жестокая усмешка. Сухопарый мгновенно бросил к ее ногам корзину с бельем. Белобрысый последовал его примеру.

– Пет, – проговорила Агустина с вызовом, – не смотрите на нас так, мы не прокаженные. Мы служанки у здешних докторов. Они говорят, что это не заразно, и живут прямо там, внутри. А мы отдельно, и едим отдельно… Все отдельно.

– Да, нечего сказать, – произнес Сухопарый, которого охватывал древний ужас перед этими язвами египетскими, этим библейским возмездием, – хорошенькую работенку вы себе нашли.

– Не хуже, чем у вас! – отпарировала Агустина.

– По правде говоря, я бы ни за что не променял свои мучения на это, – ответил ей Белобрысый.

– Почему вы здесь работаете? – спросил Сухопарый.

Агустина повернула к нему хмурое лицо и произнесла, отчеканивая каждое слово:

– С голоду. У меня голодают четверо братьев и парализованная мать. А здесь, – она кивнула в сторону здания, – платят вдвое.

– Такие хорошие девушки могли бы устроиться и получше.

– Будь все проклято! – в сердцах воскликнула Эмилия. – Ах, был бы мой голод не таким честным!..

Другая ничего не сказала, только еще раз пригласила:

– Ну что, рискнете?

Сухопарый ни за что бы не согласился войти, но в девичьем голосе зазвучало явное презрение, и он не мог этого вынести. Он молча последовал за девушками, когда привратник, наконец, открыл зеленые зарешеченные ворота. Лицо у привратника было самое обычное, старое.

Они шли под редкой сенью ухоженных акаций. Невдалеке, на площадке, гуляли женщины в цветастых платьях. Вдруг одна из них, заметив идущих, что-то сказала остальным, и все бросились им навстречу. Только мужское достоинство Сухопарого помогло ему побороть отвращение. Но тут он заметил проволочную сетку, которая отделяла их от женщин. Приблизившись к ней, женщины с веселым любопытством принялись расспрашивать:

– Здравствуйте… Вы сюда?.. У вас здесь родственники?

Напуганные сплавщики смотрели на женщин. Почти все они были молоды и ничем не отличались от других, если бы не лица. Что было в них странного? Ах да, они напоминали китаянок! Не цветом кожи, нет, а разрезом глаз. К ним неторопливо подошла еще одна женщина и, растолкав других, протиснулась в первый ряд, к самой сетке. Вцепившись руками в барьер, она впилась пристальным взглядом в мужчин, как удав в пташек, а те, словно загипнотизированные, не в силах были отвести глаз от ее красного, почти фиолетового лица, до того распухшего, что оно потеряло всякую форму, и маленький нос едва виднелся между воспаленными щеками. Ее взгляд был таким же злобным, как и голос:

– Что, боитесь?

На сей раз Сухопарый не мог даже пошевельнуться. Агустина взяла его за руку и повернула спиной к женщинам.

– Пойдем отсюда. Я и так вижу, что ты смелый человек.

– Сейчас я не смог бы даже поцеловать тебя, – признался Сухопарый, посмотрев на нее.

Он видел приоткрытые ворота, а за ними широкое поле… Истинный рай!

Она ласково улыбнулась ему, провожая до выхода.

– Такому человеку, как ты, нелегко сознаться в этом… Но ты все равно меня не обманул… Иди спокойно. Во всем Трильо не нашлось мужчины, который осмелился бы войти сюда со мной.

Девушка снова взяла его за руку, и ему показалось, что она сжала ее. Однако он был так потрясен, что едва обратил на это внимание. Он не заметил, как очутился за воротами, и увидел Белобрысого, стоявшего в стороне. Эмилия не стала выходить за ограду.

– …Ночуем мы в селении, – говорила Агустина Сухопарому. – Уходим отсюда в шесть. Если надумаете нас проводить…

Сухопарый стоял, опустив голову, и видел только, как словно два крыла, вздымаются и опускаются девичьи груди. Голос настойчиво проникал ему в уши, пальцы чуть сильнее сжимали руку.

– Мне надоело, понимаешь, надоело. Мне нужен мужчина, настоящий мужчина, который пошел бы на мной через эти ворота, просто так, не побоялся бы… Мне надоело, – повторяла она затравленно.

– Что надоело? – пробормотал Сухопарый.

– Надоело быть голодной и честной, – резко ответила она и скрылась за воротами.

Оба сплавщика пошли прочь, не оглядываясь, едва удерживаясь, чтобы не побежать. Как только они спустились на большак, Сухопарый вытер пот, градом катившийся по лицу, и сказал:

– Ах ты, черт! Я всегда говорил, что там, где не требуется сила, у баб больше выдержки, чем у мужчин.

Белобрысый не ответил. Они вышли к реке, уже полной стволов, спокойно плывших по течению. Кто-то из сплавщиков прокричал им с другого берега:

– Эй! Куда вы запропастились?.. Какую-нибудь девку нашел, Сухопарый?

Но Сухопарый глядел лишь на Белобрысого, устремившегося вниз по берегу. Удивленный Дамиан побежал вслед за ним и увидел, что он на ходу торопливо сбрасывает одежду. Когда Сухопарый подбежал к нему, тот уже шумно плескался в спокойных, много повидавших водах, куда еще не дошли стволы.

Белобрысый с остервенением терся. Наконец он вышел на берег, красный, как вареный рак; на теле его, до самых ступней, черных от прибрежного ила, сверкали капли. «Как архангел Михаил, – подумал Сухопарый, – Такому только баб охмурять! А белый-то какой, будто никогда и не загорал!» Он представил его в язвах, как у святого Роха, с лицом, как у той прокаженной женщины. И весь передернулся. Но тут же разозлился на себя и сорвал раздражение на Белобрысом.

– Какого черта ты полез в воду?

– Я люблю купаться, ты же знаешь.

– Попятно… Тоже мне сплавщик! Одевайся немедленно, ты весь дрожишь.

У «архангела» зуб не попадал на зуб. Он посмотрел на товарища.

– Честно говоря, Сухопарый, – признался он, – я боюсь надевать на себя эту одежду.

– Не мели чепухи, друг!.. Мне ведь тоже не по себе… Давай, давай, – ласково проговорил он, – а как же они ходят туда каждый день?

– А что, если… я подумал вдруг… а что, если это неправда? Если и они?.. Эмилия брала меня за руку, да и я обнимал ее!

Сухопарый пристально посмотрел на Белобрысого.

– Агустина сказала мне правду, когда мы вышли за ворота. Это я тебе говорю, Дамиан Серрано.

Белобрысый опустил голову. Он выглядел сейчас совсем юнцом, почти подростком. И вдруг, ощутив себя нагим, словно только что покинувшим рай, он потянулся за вещами, а затем, подняв голову, уже не без лукавства заключил:

– Я верю тебе, Сухопарый. Уж кто-кто, а ты в таких вещах разбираешься!

– Черта с два… Стал бы я тогда обливаться холодным потом! Не трусь! Знаешь, как лечат такие страхи? Вечером сходим в селение и зальем вином.

Белобрысый рассмеялся под рубахой, он как раз надевал ее. В полдень они рассказали о своем похождении сплавщикам, и Шеннон заверил их, что заражение происходит гораздо медленнее, чем считали в древности. Сплавщики еще немного поспорили, и все решили единодушно, что по случаю прихода в селение у большой проезжей дороги и всей «этой передряги» следует хорошенько напиться.

Американец не стал возражать, но велел им «не выходить за рамки». Сплавщики торжественно поклялись, и к вечеру, покончив с работой, большая часть артели под предводительством Сухопарого отправилась по дороге в Трильо, которое было уже совсем близко. В лагере остались Американец, Горбун, Обжорка и Четырехпалый, всегда готовый замаливать грехи, и свои собственные, и те, которые намеревался совершить ближний. Лукас тоже не пошел, чтобы позаниматься с Шенноном, который уже почти научил его читать. Время от времени Шеннон поверх его головы, склоненной над книгой, смотрел на Паулу. Губы у нее были надуты, как у девочки, глаза глядели задумчиво. Иногда она отвечала улыбкой на взгляд Шеннона, но чаще смотрела на молча лежавшего Антонио. Остальные отправились в «столицу пенных вод», как окрестил селение Балагур, ибо посреди Трильо река Сифуэнтес низвергалась водопадом в Тахо.

У самого моста сплавщики обогнали двух девушек из больницы, возвращавшихся с работы. Сухопарый отстал от товарищей и присоединился к ним.

– Так уж вышло, девушки, – сказал он, как ни в чем не бывало, хотя и испытывал некоторую неловкость. – Ничего не поделаешь. Решили всей компанией пойти выпить.

Агустина холодно посмотрела на него.

– Я так и знала. Мы совсем не ждали вас.

Однако Сухопарый прекрасно понимал, что это неправда. Ведь было уже почти семь. Эмилия, надеявшаяся, что Белобрысый тоже отстанет от своих и подойдет к пей, сказала с досадой:

– Я тороплюсь, Агустина. Прощай.

Агустина, снова обернувшись к Сухопарому, резко проговорила:

– Что, брезгуешь? Скажи честно и уходи. Ты мне ничем но обязан.

Сухопарый посмотрел на ту, что ждала его, и пожалел девушку. Может быть, именно потому, что по собирался идти на свидание. Других женщин, к которым он ходил, он не жалел – не за что было.

Бросив на него вызывающий взгляд, она сказала с презрением:

– Как я могла подумать, что ты не такой, как другие! Почему мне утром приглянулись твои глаза, твои руки?.. Просто померещилось, – слезы душили ее. – Какая чушь! Ты старый, это верно, но не петух!

Она была великолепна: голос ее звучал резко, глаза блестели в темноте навеса, грудь вздымалась. Сухопарый забыл обо всем, заключил девушку в свои объятия и впился в ее губы с такой силой, что почувствовал привкус крови. Он всосал ее с дрожью, словно яд, и, оттолкнув девушку, сказал:

– Видишь, как я брезгую. Теперь я такой же, как и ты.

Она даже и не подумала вытереть алую ниточку крови с прикушенной губы. Глаза ее по-прежнему сверкали, грудь вздымалась.

– Да, ты такой же, как я, ты мой петух! – согласилась она. – Вот почему я ждала тебя, когда эта дура Эмилия хотела уйти. И дождалась бы обязательно… А теперь я ждать не хочу, не могу, не томи меня!

И обдав его горячим дыханием, она приблизила к Сухопарому белое лицо с окровавленными губами. Сухопарый вдруг оробел, он не узнавал себя. Его пугала не проказа, не язвы. Нет! Эта женщина все больше и больше завладевала им. А он привык быть себе хозяином.

– Я приду к тебе потом, ласточка. Сейчас меня товарищи ждут.

Под навесом сразу стало свежо, таким холодом повеяло от женщины.

– Ты хочешь свести меня с ума! – крикнула она и, видя, что мужчина, уже готовый было покориться ей, собирается уйти, схватила его за руку. – Ты не знаешь, на что я способна! Не знаешь, что такое отчаяние и голод! Сто раз я хотела стать шлюхой, слышишь? И не могла, мужчины противны мне… А вот теперь пришел ты! Неужели ты такой же, как другие?

– Нет, – обернулся к ней Сухопарый, задетый за живое. – Иди вперед, я пойду за тобой и погляжу, где ты будешь меня ждать. Как только мне удастся уйти от товарищей, я приду к тебе.

Она посмотрела на пего, вновь желанная, и поняла, что помимо воли коснулась самой сокровенной его струны: он был мужчиной и знал, что настоящих мужчин не так уж много. Она поправила блузку, привела в порядок волосы и пошла.

Сухопарый следовал за ней по улочкам, ведущим вверх по косогору. У самого поля, где были гумна и свалки, она остановилась у маленького сарая, обернулась и подождала, пока он подойдет, прильнув спиной к двери, словно ее распяли.

– Я буду здесь. Сейчас я ухожу, – сказала она, когда подошел Сухопарый. – Но если ты не придешь… тогда читай газеты. – Сухопарый снисходительно улыбнулся, а она продолжала: – Я понимаю, ты мне не веришь… Ты ведь не знаешь, каково говеть в двадцать девять лет, в таком вот селении. Ты не знаешь, какая это мука, когда не можешь полюбить мужчин, которые не прочь воспользоваться твоей бедностью. Не знаешь, как тяжко завидовать женщинам, которые кичатся своей порядочностью и ни в чем не испытывают недостатка… Ах, что ты можешь знать! – заключила она, уклоняясь от его поцелуев, которыми он пытался утешить ее, все больше желая остаться. Но должен же он быть хозяином положения, черт возьми! И сказав ей несколько ласковых слов, он удалился.

Не успел он пройти и двух шагов, как она окликнула его с порога:

– Послушай, как тебя зовут? Я хочу знать, кого мне проклясть, если ты окажешься не мужчиной!

Он сказал ей свое имя. Ему и в голову не пришло соврать, как прежде. Нет, кому угодно, только не ей:

– Дамиан… Но меня прозвали Сухопарым.

До него донесся смех, приглушенный, но полный огня, почти вызывающий.

– Сухопарый… Это ты… Тебя так прозвали…

«Черт подери, их надо держать в узде», – подумал он и стал спускаться вниз по улице.

Когда он вышел на маленькую площадь, дверь с зеленой лозой, говорящей о том, что здесь винный погребок, распахнулась, выплюнув двух крестьян.

– Пошли вон! – раздался крик изнутри. – Вы что, не видели сплавного леса возле моста? Сплавщики заняли этот дом!

После свежего воздуха Сухопарого обдало резким запахом вина и дыма, от которого он едва не задохся. При слабом пламени коптящего светильника он увидел Двужильного и Балагура, переливавших вино из бурдюка в кувшин. Оно пузырилось, словно кровь, вытекающая из ножевой раны в груди, и оставляло красные пятна на руках мужчин. Вдруг Обжора нагнулся и, подставив под струю толстые губы, стал громко прихлебывать. Сухопарый оттолкнул его, и тот ткнулся в пол измазанным рылом. Возле кувшина, поглаживая бурдюк, становившийся все более дряблым, стоял тщедушный человечек в кашне и тщетно пытался воспротивиться произволу.

– Берите любое вино, только не это… не это… Разбойники! – наконец не выдержал он, видя, что никто не обращает на него внимания. – Хуже разбойников… Я должен знать, сколько здесь литров, должен отмерить!.. Разбойники!

Он совсем обезумел и вцепился в руку Сухопарого, который в бешенстве обернулся. Кривой поспешил отвести человечка в сторону, предупредив с самым серьезным видом:

– Не трогайте его, Константино. Лучше смиритесь.

Константино со слезами на глазах оглядел комнату, где уже царил полный хаос. Скамью опрокинули. В углу валялись сваленные в кучу багры. На стойке все было перевернуто вверх дном, из опрокинутой бутылки капало вино. В короткое время пол затоптали так, словно здесь прошел целый табун ослиц. На полках не осталось ни одного стакана, а единственную уцелевшую бутыль водки, настоянной на руте, как раз кто-то тащил вниз. С потолка свисали колбасы; Обжора срывал их вместе с гвоздями, и ел, не очищая. Сплавщики сгрудились вокруг истекающего кровью бурдюка со стаканами и кружками в руках. Человечек не видел вокруг ни одного участливого лица, не слышал ни одного слова утешения, если не считать тех, что сказал ему сплавщик, призывавший к смирению. Окончательно сдавшись, он отступил к самой темной стене и прижался к ней спиной.

– Эй, ты, – крикнул Балагур тому, кто взял с полки бутыль, – Оставь водку, она слишком быстро валит с ног.

– Хе! Рута очень полезна для брюха.

– Вот и жри ее!

– И то верно, – согласился Дамасо и, разбив бутыль о прилавок, извлек оттуда стебелек руты и стал жевать. Стебелек еще торчал из его жадного рта, когда он подошел к сплавщикам, сгрудившимся вокруг кувшина с вином.

Комната, освещенная слабым трепетным пламенем, была не столько грязной, сколько убогой и безрадостной. В таких сельских харчевнях живет, кормится, любит и умирает деревенский бедняк. Свет сюда поступал из крохотного окошка и застекленной двери, одну створку которой прикрывала картонка от календаря. Лестница в глубине вела в жилое помещение. Вещей было немного: прилавок, покрытый клеенкой, сосновая кадка, длинный стол, две скамьи, цинковая мойка для стаканов, да полки у стены, да пара-другая табуреток. Две полоски липучек были усеяны засохшими мухами. Печь и стену у светильника покрывала жирная копоть. На двери висела подкова. Ах да, еще на степе, прибитая четырьмя гвоздями, красовалась почерневшая фотография, вырванная из какого-то журнала, – единственная потуга на роскошь среди этой извести, земли и дерева. На фотографии девушка обнажалась с самым непринужденным видом. Возможно, то был кадр из какого-то фильма. Сорочка сползла к еще обутым ногам, и тело прикрывали лишь короткие трусики. Изящная поза и шикарная спальня с роскошной кроватью в глубине казались особенно нелепыми тут, в деревенской харчевне.

У кувшина раздался ликующий вопль.

– Конец бурдюку! – кричал Балагур, поднимая его обеими руками.

– За дело, друзья! – отдал команду Сухопарый.

И в вино тут же погрузились стаканы и кружки. Потом головы сплавщиков запрокинулись к потолку, а кадыки энергично задвигались. Темно-лиловые струйки потекли по губам к подбородку. Самые утонченные вытирали губы тыльной стороной ладони. Некоторые переводили дух.

– Вот это жизнь! – воскликнул Обжора, совершая очередное нападение на колбасу.

Белобрысый запел, остальные дружно подхватывали конец каждой строки:

 
На волоске у сплавщика жизнь. Наддай!
Дня не пройдет без тревог. Наддай!
Сегодня есть она, завтра – нет. Наддай!
Сплавщик – мой муженек. Наддай!
Он тихим голосом… Наддай!
такое скажет мне… Наддай!
когда останемся… Наддай!
мы с ним наедине. Наддай!
Наедине!
 

Последние слова они уже не пропели, а неистово прокричали. Поверженный Константино сидел на плетеных корзинах, окончательно смирившись с судьбой. И вдруг раздался голос, достаточно зычный, чтобы заглушить хохот, бульканье вина, сопение и чавканье:

– Это что же такое творится на белом свете? Где же приличие? Где же у вас совесть?

На верхних ступеньках лестницы появилась женщина. Огонек светильника в ее руках освещал круглое лицо, гневный взгляд и пышный бюст. Ей еще не перевалило за сорок. Первым заметил ее появление Константино, опрометью кинувшийся к лестнице.

– Я же сказал, чтобы ты не выходила, Мануэла! Я же просил тебя!

– Что ж, по-твоему, терпеть это всю ночь? А они пускай нарушают покой добрых людей? Разве нет никакой управы на этих разбойников?

Сухопарый тут же очутился подле лестницы.

– Да здравствуют неприступные бабы!

Женщина сверху кинула на него взгляд.

– Ах, так это вы будете платить за все?

– Тут каждый может заплатить… Цвет сплавщиков! Не сомневайся, толстушка… У нас месячный заработок.

– В горах – захочешь, не потратишь! – воскликнул Балагур.

– Так я вам и поверила… Это вино стоит по меньшей мере триста реалов.

– А стаканы, водка, колбаса? – простонал Константино.

– Колбаса? – даже поперхнулся Обжора. – Да это же ослятина!

– Заткнись! – отрезал Сухопарый, – Слово твое – закон, королева… Эй, Кинтин, пусть каждый внесет свою долю!

Порешили собрать шестьдесят реалов с каждого, и Балагур обошел всех со шляпой.

– Здесь больше, чем надо, – заметила хозяйка таверны, спускаясь с лестницы к Сухопарому, а тот ответил, приблизив к пей лицо:

– Липшее возьми себе на платок. Дарю тебе. Меня зовут Сухопарый, если тебе вдруг вздумается вышить на нем мое имя.

Женщина слегка отступила и ответила:

– Я не нуждаюсь в твоих платках. Другой подарит.

Сухопарый пристально посмотрел на женщину и сказал, намекая на ее горемыку-мужа:

– Это какие? Носовые, да?

Женщина опустила глаза, а Сухопарый усмехнулся и проговорил:

– Константино, я хочу выпить за твою женитьбу. Когда вы поженились?

– В декабре.

Взгляд сплавщика скользнул по хозяйкиной талии. Он насмехался все более откровенно.

– А когда крестины?

Константино молчал. Женщина избегала глаз Сухопарого. Сплавщик сделал шаг вперед и встал между супругами, оттеснив женщину к стене, под лестницу.

– Так когда же? – настаивал он.

– Сами не знаем, – ответила женщина, тщетно пытаясь говорить как можно солиднее.

– Быть того не может! – с издевкой воскликнул Сухопарый, а затем вкрадчиво проговорил: – Уж больно ты пухленькая.

– Вот видишь… так уж получилось…

– Не унывай… – утешил ее сплавщик, подходя поближе. – Время еще есть… пожалуй.

Женщина не выдержала и вздохнула. Это был какой-то безмерный вздох, словно зародился он еще в декабре и, все больше и больше наполняя грудь, вырвался, наконец, наружу, слышный разве что ей одной да сплавщику, который сразу уловил его истинный смысл.

– Да, – согласилась она. – Время еще есть.

Сухопарый наклонился к ней и тихонько повторил:

– Не унывай, милая… Все уладится.

– Мануэла! Мануэла! – проверещал голос за спиной у Сухопарого.

– Чего тебе? – недовольно откликнулась женщина, не делая ни малейшей попытки вырваться из плена.

– Ну, чего ты там стоишь… ведь этот человек уже дал деньги.

– Деньги? Возьми сам!

– Но, Мануэла…

Сухопарый, не оборачиваясь, перебил его:

– Не приставай, Константино… Разве не видишь, что я обхаживаю твою жену?

Муж оцепенел, а она стояла, глупо улыбаясь.

– Хе! – воскликнул Дамасо совсем рядом, – Не припугнуть ли нам его немного, Сухопарый?

– Да нет, дружище. Ведь он тоже член семьи.

– Иначе не отстанет… Эй, Белобрысый, Обжора, не устроить ли нам шествие?

Константино, не понимая угрозы, попятился к лестнице, но Дамасо вцепился в него своими пальцами, словно клещами, и выразительно ругнулся. Не успел хозяин опомниться, как несколько багров поддели его за толстый ворот вельветовой куртки, вздернули вверх, и он повис в воздухе, боясь шелохнуться, чтобы не свалиться на пол, пока Дамасо, Обжора и Белобрысый поднимали его к потолку.

Сплавщики хохотали.

– Разбойники, оставьте бедняжку в покое! – возмутилась женщина.

– Да ничего с пим не будет, – успокоил ее Сухопарый, – Они шутят. – И прошептал, обнимая за талию: – Ему тоже не следовало так поступать с тобой.

Женщина замялась.

– Нехорошо так обращаться с ним при мне.

Сухопарый наклонился к ней, изогнувшись, как кот, и промурлыкал, смягчая свой грубый голос:

– Ты права, королева мавританская. Тебе лучше этого не видеть.

И обняв еще крепче, стал увлекать ее к лестнице при полном безмолвии объятого ужасом чучела, висевшего на баграх.

Она покорно прижалась грудью к сплавщику.

– Ах, разбойник! Не думай, что я всегда была такая! Просто, когда умер мой муж, я стала жить с этим беднягой!..

Сухопарый уже вошел в свою роль, попал в родную стихию. Но тут женщина совершила роковую ошибку: