Текст книги "Река, что нас несет"
Автор книги: Хосе Сампедро
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
Огонь куполом врезался в густой туман. От группы спящих людей отделился человек и пошел им навстречу. Он был высок, поджар, с жилистыми руками. В отблесках огня его лицо казалось скуластым, зато тонкие губы совсем пропадали под лоснящейся щетиной, небритой несколько дней.
– Что-нибудь случилось, Паула? – спросил он. – А где Ткач?
– Его взялся подвезти в Вильянуэву возчик.
– А ты? Разве ты не собиралась к своим, в Саорехас?
– Нет. – И еще раз, уже совсем решительно повторила: – Нет.
Американец перевел взгляд на Шеннона.
– Кто этот человек?
– Он сделал перевязку Ткачу. И помог нам.
– Меня зовут Шеннон. Рой Шеннон. Я подумал, что не следует ее бросать одну в горах. Но теперь, когда она уже здесь…
– Подсаживайтесь к огню, приятель. Ночь но для прогулок.
Паула, распрягавшая осла, обернулась к пим.
– Очень сильный туман, – сказала она.
И впервые улыбнулась. Ее лицо, порозовевшее от огня, стало более женственным, чем при свете лупы. «Какие у нее черные волосы!» – промелькнуло в голове Шеннона, пока он благодарил мужчину за гостеприимство.
– Шеннон… Вы англичанин или американец?
– Ирландец.
Паула привязала осла к сосне; туман уже начал обволакивать ее, словно желая скрыть. Она стала разворачивать плед.
– У меня есть отличный спальный мешок. Хотите им воспользоваться? – предложил Шеннон.
– Кто? Я? – засмеялась Паула, собираясь отказаться.
Но при виде спального мешка не устояла, словно маленькая девочка перед новой игрушкой.
– Не так-то ото просто! – восклицала она, пока Шеннон показывал ей, как им пользоваться. – Настоящая постель, – сказала она Шеннону, наконец устроившись. Затем, помолчав минуту, проговорила то, что, вероятно, нелегко ей далось: – Если бы не вы там, наверху… Ладно… Спокойной ночи.
Возвращаясь к костру, Шеннон увидел, как один из спящих приподнялся. Он был так безобразен, так чудовищен, что Шеннон подумал: «Может, я все еще в стране мифов, а те двое, наверное, карлики?» Он снова перевел взгляд на странное существо, но оно уже превратилось в бугор, укрытый бурым пледом.
Американец поджидал его у костра.
– Хотите перекусить?
– Спасибо. У меня еще есть хлеб, который я купил в Вильянуэве, и банка мясных консервов.
– Это намного лучше того, что могу предложить вам я, – улыбнулся мужчина, показав золотой зуб, блеснувший в свете костра. – У нас, сплавщиков, вы не найдете ничего, кроме оливок, лука да трески… Для такого господина, как вы, это не еда.
«Горд и полон достоинства, – подумал Шеннон, – как владетельный сеньор. В здешних краях это не редкость, особенно среди бедняков». Ему тоже следовало быть на высоте.
– На войне для меня такая еда нередко была настоящим пиршеством.
– А, на войне! – только и сказал Американец.
«Интересно, что он имел в виду? – подумал Шеннон.
Для многих война – это выстрелы, опасность, смерть. Если бы только это, куда ни шло. Но в ней есть и еще что-то, иное: что-то бесчеловечное, что-то… Нет, нет, нельзя думать об этом, – осадил он себя. – Надо все забыть. Как только что в горах. И так жить дальше».
– Пейте, – предложил Американец. – Оно немного терпкое, зато доброе.
И протянул Шеннону испанскую «флягу» – маленький мех для вина с горлышком из рога.
– Я еще не умею пить из таких, – сказал Шеннон, прежде чем поднести флягу к губам.
– Научитесь, если поживете в Испании.
– Вы не спите из-за меня.
– Не велика беда! Я вообще мало сплю.
Должно быть, он действительно мало спал, этот худощавый, аскетического вида человек, не докучавший Шеннону своими расспросами, пока тот ел. В тишине до них иногда доносилось журчание реки, обложенной туманом, словно ватой. Американец протянул к огню ноги, обутые в альпаргаты из дрока, завязанные на голой щиколотке у самых брюк. Совсем как у раненого, там, наверху…
«Наверху, – подумал Шеннон. Неужели прошло всего несколько часов?» Но как далек стал от него тот, другой мир, в котором он жил до сих пор! Что ждет его в этом новом мире; мире этой девушки, тумана, этих бесформенных существ и карликов? Шеннон вновь почувствовал интерес к жизни.
– Мне еще никогда не приходилось видеть сплавного леса.
– Любопытное зрелище.
«Зрелище, – заметил про себя Шеннон, – странно слышать это слово здесь, в стане едва ли не босых людей». Но думать ни о чем не хотелось. Безмерная усталость обрушилась на него. Он пожелал спокойной ночи Американцу.
Тот сдержанно ответил, подкинул в костер дров, чтобы огонь горел до утра, и лег спать. Шеннон завернулся в плед и тоже улегся спиной к огню. «Плед девушки, – промелькнуло у него в голове, – тот самый, в который она была закутана, когда увлекала меня в свой мир. А может быть, он волшебный?» Но никакого волшебства не произошло. От пледа исходил запах душистого можжевельника, хвои, слегка отдающий шерстью осла. Какую жизнь ведет эта женщина среди сплавщиков?
Оп ужо почти погрузился в сон, когда до него донесся голос Американца:
– Послушай… Паула… Ты ведь не спишь, верно?
– Нет, – не сразу отозвалась она, всхлипывая.
– Что с тобой, Паула?.. Почему ты не пошла домой… к своим?
– У меня… у меня там никого нет.
– Как? Ты же сама говорила мне…
Его прервал плач девушки. Шеннон услышал, как Американец подошел к ней. Захлебываясь слезами, она не переставала твердить:
– Нет у меня никого. Нет у меня никого на всем белом свете… Ах, сеньор Франсиско, уж лучше бы я умерла!
– Такая молодая! Не стыдно тебе так говорить? Послушай…
Дальше Шеннон ничего не смог разобрать. Паула, горестно всхлипывая, что-то говорила Американцу. Тот утешал ее. Еще одна тайна, с которой уже не могла справиться его растущая усталость, коварный сон, наконец овладевший Шенноном.
Сначала он спал крепко. Затем ему почудилось, то ли во сне, то ли наяву, будто спавшие у костра задвигались и исчезли. Сам же он шел и шел по незнакомой туманной планете за чем-то, что было иногда тенью, иногда светом, пока вдруг, чудом, какое бывает только во сне, не очутился перед прекрасным видением: золотисто-лазурной бухтой на одном из островов средиземноморского архипелага. Она покоилась под ясным солнцем, сосны карабкались вверх по скалистому мысу, на вершине которого возвышались разрушенные колонны храма, воздвигнутого в честь древних богов, сотворенных по образу и подобию человека. Глядя на этот мир, такой ясный, такой незыблемый, Шеннон понял, что наконец достиг своей цели. И заснул под благодатной сенью сосны на золотом песке.
ГЭНЬ
это гора, семя,
раскрывающаяся дверь,
птица с черным клювом,
крепкое, сучкастое дерево.
Это северо-запад,
это зима.
(Комментарии к «Ицзин», «Книге перемен»)
1
Ла-Эскалеруэла
Шеннон проснулся от холода, приоткрыл веки – и не поверил своим глазам: по реке шел человек. Он спокойно ступал по воде, продвигаясь вперед сквозь рассеивающуюся пелену тумана. Пораженный, Шеннон приподнялся, думая, что все еще спит. Но тут же понял: человек идет по бревнам. Шеннон сбросил с себя плед, посребренный инеем, и вскочил на ноги.
Вся река была устлана, словно паркетом, оголенными стволами длинных прямых сосен. Человек легко переходил от берега к берегу, временами опираясь на багор с острым наконечником. Русло реки в этом месте было слишком узким, а течение чересчур быстрым, и бревна наползали друг на друга. Огромный ствол, ставший поперек реки, преградил путь остальным бревнам, освободив зеленое пространство мутной воды. Человек легко подцепил крюком конец этого ствола, устраняя помеху, и скопище бревен вновь устремилось вперед.
– Выспались?
Шеннон обернулся и увидел Паулу. Сероватый свет утра делал ее лицо совсем юным, а взгляд – почти робким. Однако плотно сжатые губы, упругая грудь и ссадины на руках свидетельствовали о том, что она истинная горянка.
– А где остальные?
– Они пошли в обход скалы. Сегодня им предстоит тяжелая работа. Ущелье Ла-Эскалеруэла очень опасное место. – Она заправила под платок выбившиеся пряди волос и предложила: – Хотите позавтракать молоком? Американец оставил немного для вас из того, что нам дал вчера вечером пастух.
И показала на чугунок, придвинутый к горячим углям. Затем достала из дорожной котомки начатую буханку хлеба.
Пока Шеннон сворачивал плод и укладывал свои вещи в мешок, Паула бросила в кипящее молоко тонкие ломти хлеба.
– Не надо. Не беспокойтесь.
– Почему не надо?.. Американец велел накормить вас.
– Ну что вы! Не стоит обо мне беспокоиться.
В наступившем молчании слышались лишь стук сталкивающихся бревен да плеск воды. Наконец Паула проговорила тихим грудным голосом:
– Вы ведь вчера побеспокоились обо мне.
– Ба! Сравнили… – вырвалось у Шеннона. – Вы другое дело.
Она протянула ему миску и, резко закрыв пастушью наваху, безо всякого стеснения сунула ее за пазуху.
– А вы не хотите со мной позавтракать? – спросил Шеннон. И попытался представить себе острую сталь ножа, прильнувшую к груди девушки.
– Я уже позавтракала с мужчинами, – ответила она, направляясь к реке с пустым чугунком.
Шеннон увидел ее на сером фоне острых скал. Отсюда, снизу, сосны наверху казались маленькими. Воздух был насыщен запахом влажного кустарника.
Паула опустилась на колени, с силой оттолкнула от себя бревно и погрузила чугунок в воду. Выцветшее черное платье облегало девичью фигуру. А нож, притаившийся у нее на груди!
– Мне как-то совестно есть одному, – сказал Шеннон, когда она вернулась. – Будто я какой-нибудь бездельник, лоботряс.
– Ерунда! – равнодушно ответила она. Но тут же, сложив на юбке руки и прислонившись спиной к сосне, изящно изогнулась, устремив взгляд на Шеннона и сразу вдруг став привлекательной, почти доступной и вместе с тем, хотела она того или нет, необыкновенно женственной. На паутине, раскинувшейся поверх соседнего куста, туман рассыпал чудесный жемчуг. Может быть, поэтому у Шеннона вырвались слова, прозвучавшие неуместно в этом ущелье. А может быть, потому, что он отвык разговаривать с женщинами.
– Выходит, вы остались здесь ради меня?
– Я осталась, чтобы вернуть вам спальный мешок, – ответила она ему не слишком любезно.
– Напрасно… Могли бы взять его себе.
Да, он произнес эти слова, изменил своему верному боевому другу, познавшему его пот и даже его кровь. И отдал должное суровому, спокойному ответу Паулы.
– Это невозможно.
Может быть, слишком суровому, слишком холодному, развеявшему все его мечты.
Не зная что сказать, Шеннон спустился к реке сполоснуть миску. Резкий порыв ветра обдал его у воды, и, взглянув на небо, он увидел быстро бегущие мрачные тучи. Наверху сильно качались сосны. Вернувшись к костру, Шеннон решил переменить тему разговора.
– Среди ваших сплавщиков есть карлики? Ночью мне показалось…
– Карлики? Разве что бедный Сантьяго, он горбатый…
Теперь стало ясно, почему его туловище казалось таким бесформенным. В эту минуту раздвинулись ветви, и Паула добавила:
– А вот и еще одни!
Из кустов ивняка вынырнул мальчик лет восьми с ежиком густых коротко стриженных волос и смышленым лицом. Тощая шея торчала из непомерно большой вытертой куртки. Костлявые щиколотки выглядывали из-под узких вельветовых брюк.
– Что случилось, Обжорка?
– Горбун велел мне забрать то, что тут осталось, – ответил мальчик довольно грубым для своего возраста голосом.
– Здесь одни котомки. Я сама захвачу их.
Мальчик исчез в кустах. Внезапно луч солнца зажег зимним золотом макушки скал. «Как повеселели сосны», – подумал Шеннон. И вдруг, спохватившись, вспомнил, что ему надо уходить.
– Ну что ж! Пора прощаться, верно?
– Уже уходите? Сейчас?
В ее голосе звучало такое искреннее удивление, что Шеннон заколебался. Не почудилось ли ему?
– Не знаю… Сам не знаю, что мне делать…
– Не знаете?
– Уже целый месяц не знаю. Правда.
Паула внимательно посмотрела на пего. Недоверчиво, почти насмешливо. Ему хотелось заставить ее подчиниться себе, но он не решался. Паула задала вполне уместный вопрос:
– Вы больны?
– Возможно, – ответил Шеннон.
И ему показалось, что девушка как-то сразу потеплела: с ее лица исчезла настороженность, движения стали мягче. И хотя она не догадывалась, какой смысл вкладывает он в свои слова, однако произнесла именно то, что он хотел от нее услышать.
– Зачем вам торопиться? Посмотрите, как работают сплавщики.
Они вошли в заросли ивняка. Шеннон со своей поклажей. Паула – с пледом и котомками. Они шли друг за другом по тропинке, вниз по течению реки, как прошлую ночь, ставшую уже такой далекой. На берегу, покрытом галькой, их поджидал мальчик.
– Давай я понесу, а то Горбун будет ругаться, если увидит, что ты так нагружена.
– Я тебя в обиду не дам.
Впрочем, мальчик поджидал ее здесь, чтобы сказать совсем о другом. Он произнес это с трудом, глядя на Паулу с тем искренним обожанием, на какое способны лишь дети.
– Я рад, что ты не ушла.
Паула молча погладила его по густому ежику волос. Снизу на нее смотрели голубые глаза, светившиеся любовью.
– Говорят, ты идешь с нами.
– Кто говорит?
– Да все. Только об этом и твердят.
И действительно, когда они проходили мимо двух сплавщиков, нетрудно было догадаться, что речь велась именно о ней. Шеннон снова удивился пребыванию этой девушки среди мужчин; вспомнил ее плач и ночной разговор с Американцем.
– Вы ведь не с самого начала идете со сплавщиками?
– Нет.
– Паула пришла к нам уже в Фуэнте-дель-Берро за Поведой, – пояснил мальчик, – А мы погнали сплав от усадьбы Бельвалье, что у Паралехоса. А правда, что вы англичанин?
– Нет, я из Ирландии.
– Американец говорит, что это все равно что Англия.
Стало быть, разговор велся не только о Пауле, но и о нем, промелькнуло в голове у Шеннона. Неторопливый разговор с длинными паузами, повторами, междометиями, характерными для народной речи. Было похоже, что возвращение Паулы явилось для всех событием.
Когда мальчик остановился, солнце уже достигло середины скалы. Они стояли у входа в узкую теснину, где река снова скрывалась за уступом. Несколько сплавщиков во главе с Американцем трудились тут в поте лица.
– Эй! – приветствовал их Американец, помахав рукой. – Пришли взглянуть на нашу работу?
Он говорил дружелюбно, зато во взглядах других мужчин под видимым равнодушием таилось недовольство. Бородатые, в шляпах, под которыми были повязаны платки, вооруженные баграми, словно копьями, в брюках, завязанных у щиколоток, они напоминали всадников, готовых вот-вот оседлать коней, чтобы пуститься в рискованное приключение. Достойным фоном для этих фигур были дикая местность и стук бревен, служивших им зыбкой палубой.
– Добрый день! – поздоровался Шеннон, меж тем как мальчик и Паула направились к новой стоянке, разбитой на берегу. – Я вам не помешаю?
– Что вы! – ответил Американец. – Идите сюда, посмотрите, какие мы соорудили запруды. Надо будет сделать еще две таких же в этом ущелье.
Они прошли берегом еще ниже по течению. Здесь, в скалистом русле, чтобы поднять уровень воды, была построена запруда из наклонных бревен. Поражало то, что это сооружение, напоминавшее постройку из гигантских зубочисток, держалось без гвоздей и веревок. Шеннон выразил свое удивление Американцу.
– Так и есть. Запруду делают из бревен, но необходима большая сноровка. Сила течения поддерживает их, как сила тяжести – каменную кладку арки.
Шеннон еще раз подивился тому, как изъясняется этот сплавщик, и вспомнил о его вчерашней учтивости. Судя по прозвищу, он, должно быть, много ездил по свету.
– Эй, Сухопарый, пора двигать! – крикнул он кому-то тем временем, – Идите делать запруду на нижнем уступе. Оставь мне Четырехпалого, Дамасо и Двужильного на случай, если тут образуется затор.
– А один боишься, Американец? – пошутил сплавщик. – Двужильный выше по течению, за скалой.
– Лукас, скажи ему, пусть идет сюда, а сам последи, чтобы там все было в порядке.
– Иду, – откликнулся совсем еще безбородый юнец, направляясь вверх по течению.
– Готово? – спросил Американец. – Пускай, Кривой! Сплавщик, стоявший на двух бревнах, положенных на манер мостков, посмотрел перед собой и протяжно прокричал:
– Бревно иде-е-ет!
Его крик еще отдавался эхом, заставляя взлетать огромных черных птиц, шумно хлопавших крыльями, а он уже поддел багром ствол и подтолкнул его к узкому проходу. Ствол легко заскользил вниз, словно судно, спущенное на воду. За ним последовали другие. Постепенно весь сплавной лес пришел в движение.
Сухопарый подошел к Американцу, утирая пот.
– Черт бы побрал эту Эскалеруэлу! С каждым годом здесь становится все труднее! Нас и так раз-два и обчелся, да еще этого Ткача угораздило придавить себе ногу! Когда человек рядом, его не замечаешь, а стоит его лишиться, сразу начинаешь ценить.
Это был худощавый мужчина, переваливший за сорок. И хотя он выглядел гораздо старше своих лет, тело его было крепким, мускулистым. Американец улыбнулся, обнажив золотой зуб.
– Иди, Сухопарый, ты ведь не робкого десятка.
– Я не трус, черт подери! Но нас слишком мало, чтобы справиться с такой рекой.
– А как работает Белобрысый?
Сухопарый оживился.
– Этот настоящий сплавщик, скоро меня за пояс заткнет. Но все равно нас слишком мало.
– Может, на худой конец, я помогу?.. – неожиданно для себя предложил Шеннон.
Сухопарый вскинул свою всклокоченную бороду и оглядел его с головы до ног. Без прежней неприязни, но и без особого восторга.
– Благодарствуйте. А вы знаете, за что беретесь? Работа ведущего – самая опасная для сплавщика. Упадешь в воду – пиши пропало.
– Знаю, что не из легких. Но мне уже приходилось иметь дело с реками. Даже зимой, когда на берегу был снег, в Италии.
– Что ж! Попробуйте теперь на Тахо.
Сказав это, Сухопарый отправился за своими товарищами вниз по течению. Американец обернулся к Шеннону.
– Спасибо вам, нас действительно очень мало. Но Сухопарый прав, работа у нас опасная.
Не успел Шеннон ответить, как раздался чей-то резкий, неприятный голос:
– Ты еще раздумываешь, вожак? Дай ему багор, и пусть зарабатывает себе на хлеб. Зевак и без него здесь хватает!
Кричал мужчина, стоявший в самом начале сплава. Шеннон удивился:
– Неужели пас слышно на таком расстоянии?
– Не думаю. Это Дамасо. Ох уж этот Дамасо!.. – раздумчиво произнес Американец. – Иногда мне кажется, что он вездесущ.
– Ну что ж, давайте попробую орудовать багром.
– Не надо. Здесь я сам, – решительно возразил Американец. – Надо им помочь.
Чуть ближе к скату еще один мосток пересекал реку. Па нем стоял сплавщик и багром выпрямлял стволы, чтобы Дамасо легче было подталкивать их вперед. Это был мужчина лет тридцати с голубоватыми водянистыми глазками, едва видимыми на заросшем бородой лице.
– Добрый день, приятель, – поздоровался он с Шенноном елейным голосом.
– Я займу твое место, Четырехпалый, – сказал ему Американец, – и буду расчищать дорогу Дамасо. Ты подгоняй мне бревна слева, а этот человек будет направлять их с того берега.
– Эй! Как тебя зовут? – снова послышался резкий голос Дамасо. Вблизи особенно бросалось в глаза злобное выражение лица этого полуфавна с топкими поджатыми губами, слегка растянутыми в усмешке, и черными, как уголь, глазами. Казалось, будто этот человек обладал шестым чувством: непонятно было, как ому удается одновременно орудовать багром и не сводить пристального взгляда с Шеннона.
– Шеннон. Рои Шеннон.
– Фу ты! Язык сломаешь! – с издевкой произнес он. – Будем звать тебя Англичанин.
– Я ирландец, – возразил ему Шеннон.
– Подавайте мне бревна так, чтобы они все время шли по течению, – перебил их Американец. – Тогда мне легче будет направлять их Дамасо.
– Хорошо. Только говорите мне «ты», как всем.
– Вот-вот, – снова раздался язвительный голос, – «тыкай» ему, раз он просит. Хорошие люди эти англичане! Выиграли войну, а ничуть не зазнались!
Шеннон предпочел промолчать и взялся за дело. Деревянный почти двухметровый багор имел железный наконечник с толстым шипом, чтобы отталкивать стволы; с другого бока торчал крюк, которым бревна подтягивали к себе. Однако, как Шеннон ни старался подцепить ствол, он, как назло, выскальзывал и вращался вокруг собственной оси, ускользая от крюка, И хуже всего было то, что при каждой новой попытке Шеннону грозила опасность потерять равновесие и упасть в воду.
В те минуты, когда стволы шли хорошо, он восхищался ловкостью и силой других. Резким ударом Американец вонзал багор в ствол и, выпрямляя его, направлял к Дамасо, а тот толкал его дальше по течению. Раздавались удары, всплески, со стуком сталкивались стволы, непрерывно грохотала река. Солнце, пробиваясь сквозь скалы, освещало мокрые хребты стволов.
Явился сплавщик, за которым посылал Американец. Американец уступил ему место, а сам новел Шеннона вверх по течению, где за скалистым уступом Лукас не давал скопиться бревнам.
– Молодчина! – похвалил его Американец. – Я назначу тебе плату, как взрослому.
– Спасибо, артельный.
– Как он вас назвал? – удивился Шеннон.
– Артельный. Я командую артелью «ведущих», которая идет впереди сплавного леса и строит запруды, чтобы избежать заторов. В конце сплавного леса идет артель «замыкающих». Она разбирает паши постройки и следит за тем, чтобы на реке не осталось бревен. Между нами идет основная часть сплавщиков. А над всеми нами стоит капитан сплавного леса, он отвечает за весь сплав.
– Эй! Нам сигналят! – крикнул им Лукас, не прекращая работы.
Ниже по течению, у самого ската, Четырехпалый, взобравшись на скалу, делал им какие-то знаки.
– Перерыв на обед, – сказал Лукас.
Пока они шли к лагерю, Американец объяснил, что на расстоянии они переговариваются с помощью давно установленной сигнализации. Когда они пришли, вся артель уже собралась под тополями у подножия скалы. Завидев их, седой старик с круглым красным лицом прокричал:
– За еду, братья! Сам аббат пожаловал!
– Что, проголодался, Балагур? – спросил Американец.
– Кто! Я? Да разве сплавщик бывает когда-нибудь голоден? – и, взглянув на Шеннона, заключил: – У пас ведь не жизнь, а малина, дружище! Сам увидишь! Хлебнешь немного – живо поперхнешься!
– Бывает и похуже, – возразил Шеннон.
– Но бывает и получше. Вот только смерть не дает нам покоя: так и ходит по пятам.
Он говорил посмеиваясь, под дружный хохот собравшихся. Заметив, что Шеннон собирается достать из своего вещевого мешка съестные припасы, Балагур запротестовал:
– Нет, так дело не пойдет. Оставь свои крохи при себе, ешь из общего котла. Сплавщик хоть и беден, но для товарища у него всегда найдется кусок.
Американец поддержал его, и Шеннон принял их приглашение. В наступившем молчании Шеннон особенно остро ощущал устремленные на него взгляды. Всякий раз, когда он пытался сблизиться с испанцами, у него возникало такое чувство, будто они хотели заранее узнать, чего он стоит. Появление Горбуна со сковородой, полной зажаренных ломтиков хлеба, отвлекло их внимание.
Каждый достал свою наваху и ложку. Обжорка обнес всех хлебом. Американец первым опустил ложку в котел, его примеру последовали другие.
Балагур объяснил Шеннону, что поджаренные в оливковом масле ломтики хлеба – одно из любимых блюд сплавщиков, и едят они его каждый день. Кроме того, в зависимости от времени года они едят салат, бобы и дикую спаржу; но в марте и горах ничего этого нет. Люди ели молча, поглощенные едой, словно псы – костью. Всего мужчин, вместе с Американцем, было десять, Лукас – одиннадцатый. Паула ела в стороне вместе с Горбуном и мальчиком.
Едва ложки заскребли по дну, кто-то попросил пить, и фляга с вином стала переходить из рук в руки. Тут-то и произошел неприятный случай. Когда пришла очередь Дамасо, он наклонил флягу таким образом, чтобы струя вина угодила в лицо и на куртку Шеннона. Дружный взрыв грубого хохота сменился напряженным молчанием. Дамасо забормотал слова притворных извинений, но его прервал суровый голос Американца:
– Ты уже выпил свою долю, Дамасо. Передавай флягу дальше.
Но Шеннон вместо того, чтобы взять флягу, поднялся. Крылья его носа дрожали, как тогда в Катании, как в Сульмоне.
– Нет уж погодите, – прервал он всех. – Если это была шутка, я готов посмеяться с вами. А если нет, – пожалуй, нам не помешает потолковать с глазу на глаз: ему и мне.
Американец снова вмешался в разговор, глухо проговорив:
– Я уверен, что это была шутка.
– Ну что ж! А как считают другие?
Он обвел взглядом всех, но не обнаружил на лицах и тени насмешки. Разгневанная Паула тоже поднялась, застыв в напряженной позе.
– Вот видишь, – заключил Американец, – все согласны со мной.
– Тогда пусть скажет он сам! – запальчиво воскликнул Шеннон, указывая на Дамасо.
– Не сердись, Англичанин, – спасовал Дамасо. – Уж такой мы, сплавщики, дурной народ.
– Ты про себя говори. Остальные мне не сделали ничего плохого.
– Хе! Ну пусть я дурной, – еще раз уступил Дамасо, но тут же, задетый за живое, взбеленился: – Знаешь что, не очень-то задавайся, Англичанин.
Шеннон секунду помедлил, словно желая окончательно удостовериться в искренности его слов. Но напряжение уже разрядилось. В разговор вмешался Балагур.
– Только, пожалуйста, не убивайте друг друга, друзья! Нас и без того мало. Не хватает потерять еще двоих.
Успокоенная Паула села. Кто-то улыбнулся, и по глазам Американца Шеннон понял, что все в порядке. Он уселся на прежнее место.
– Пить не умеете, разрази вас гром, только насмешили, – сказал Кривой, поднимая свое изуродованное лицо с красноватыми веками, сомкнувшимися над пустой глазницей, от которой к уху шел толстый рубец. И добавил с дурашливой улыбкой: – Пей ты, Балагур, пусть поучатся.
Вмешательство Кривого оказалось как нельзя кстати – прежде чем пригубить вина из фляги, Кинтин всех рассмешил, с ужимками продекламировав:
Ссора была забыта, а расположение к Шеннону еще больше возросло, когда по случаю знакомства он вручил Горбуну несколько песет, чтобы при первой же возможности тот купил на всех табака. Поступок ирландца убедил сплавщиков в том, что он от них не уйдет. А чтобы у них не оставалось никаких сомнений на этот счет, сразу же после еды Шеннон пообещал Американцу помочь прогнать лес по Ла-Эскалеруэле, раз уж это такое трудное место.
А место действительно было трудное: Тахо в своем верховье не тихая река, текущая среди холмов, а бурная, сильная, пробивающая ущелье в скалистом плато. Она неустанно подтачивает каменный утес, прыгая по уступам, словно по ступенькам лестницы, за что этот участок и прозвали Ла-Эскалеруэла [3]3
Лесенка (исп.).
[Закрыть]. И сила реки не убывает, о чем свидетельствует хаотичный вид наполовину завершенного ею творения: размытые земли у подножия скалистого берега, громадные камни, скатывающиеся на середину русла, где неистово пенится вода. Бурная река устремляется вперед, предпочитая уединение среди жутких стен, отгораживающих ее от возделанных нолей плоскогорья и его обитателей, чтобы ее не обуздали плотинами и мостами, пусть даже для пользы или с выгодой. Селения сторонятся ее, напуганные крутыми водопадами и устрашенные наводнениями. Разве что пастух или странник отважатся приблизиться к ней по необходимости. Только сплавщики бросают ей вызов: кажется, будто она свирепеет, сбрасывая со своих гребней бревна, еще яростнее обрушиваясь на пастырей плавучего леса.
Шеннона поставили на самый легкий участок, туда, где работал Лукас. Это был смышленый парень, довольно низкорослый для своих шестнадцати лет.
– И чего ты, такой молодой, решил пойти на эту работу?
– Подумаешь! Обжорка еще младше меня.
– Обжорка – мальчишка, он здесь с отцом.
– А у меня отца нет. Что мне оставалось делать?
Разговор прерывался паузами – нужно было следить за стволами, которые то извивались, словно безмолвные змеи, то сталкивались, наползая друг на друга. Иногда вода заливала их на миг, но тут же снова стекала по бокам, и они блестели на солнце.
– Другой работы не нашлось?
– У меня в деревне земли нет. Вообще ничего нет. Здесь меня хоть за человека считают.
Шеннон уже знал, что прибрежные жители побаиваются сплавщиков – кочевников и мародеров, – но делают вид, что презирают их.
– Если бы я был постарше, – продолжал парень, – я мог бы стать лесорубом, как отец.
– Твой отец был лесоруб?
– Да, но не из тех, кто торгует дровами или пережигает их на уголь, он валил лес на корню. Вот его и пришибло. Свалилось подрубленное дерево и придавило.
Ненадолго река освободилась от стволов, и Лукас мог говорить не прерываясь.
– Это случилось позапрошлую зиму. Как сейчас помню, в то утро он вышел, чтобы сесть на грузовик, который отвозил их в горы, и хотел меня за что-то отругать… Мне всегда от него доставалось. Говорили даже, что я ему не родной, понимаете? Эй, разбейте те белые бревна, будет затор!
Шеннон растерялся. Он еще не научился, подобно сплавщикам, находить среди этой массы нужный ствол, как находит пастух в своем стаде нужную овцу. Сплавщики наделяли бревна удивительно меткими кличками: облезлое, пузатое, кургузое, лысое, толстокожее, сучкастое…
Лукас молча разбивал повое скопление бревен. А Шеннон представил себе, как от чудовищных ударов топором содрогается земля, как дрожит от падающих на нее деревьев и, наконец, склон, точно кладбище крестами, покрывается пнями, испускающими свой последний смолистый дух, как в конце весны.
– А когда начинают сплав леса? – спросил он у Лукаса.
– Зимой стволы сохнут на открытом воздухе, а как только снег стает, их сбрасывают в воду. Как говорится: «Март на дворе – сплав на воде». Люди нанимаются в сплавщики, пьют на дорогу для храбрости и – смело! – в путь… Я не знал, куда мне податься, и тоже нанялся… Что мне еще оставалось? У меня ведь ни кола ни двора. Мать пошла служанкой к управляющему… Ее в деревне не любят, она у меня из Валенсии, белокожая. Не такая чумазая, как жители гор. Вот вернусь после сплава – пусть только кто-нибудь посмеет сказать о ней хоть одно дурное слово… Глядите, глядите, нам сигналят!
Выше но течению, у начала Ла-Эскалеруэлы, один из сплавщиков идущей следом за ними артели стоял на вершине скалы it делал им какие-то знаки. Лукас помахал ему рукой, давая знать, что понял, и тот скрылся.
– Это наш почтарь, – пояснил парень, – его зовут Фелипе.
Взобравшись на скалу, Лукас просигналил своим товарищам, работавшим ниже по течению. А затем пояснил Шеннону, что Фелнпе держит связь с их семьями и близкими, оставшимися в селениях.
– Наш душеприказчик, – заключил Лукас, – через него передают даже ласку.
– Как это?
– Ну, всякие там ласковые слова, которые мужья говорят своим женам. Или небылицы, которые плетут парни своим невестам.
– А у тебя есть невеста?
– Не то чтобы невеста. Разве что так, для поцелуев.
– И письма он носит?
– Зачем? У нас и читать-то никто не умеет. Он сам все передает нам на словах. Ему можно доверять, он не из трепачей. Как бы я хотел научиться читать! Как вы. Мне не тю душе такая работа, – признался он.
