Текст книги "Дикий голод (ЛП)"
Автор книги: Хлоя Нейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
Хлоя Нейл
Дикий голод
Информация о переводе:
Переводчик: Triadochka
Вычитка: Tei2113
Обложка: inventia
Переведено для http://neill-chloe.ucoz.com/
Пролог
«В юности наши сердца горят огнем».
– Оливер Уэнделл Холмс
– Неееееет! – Разнесся по коридору крик маленькой девочки. За криком последовали шаги, еще больше воплей и обиженный визг.
– Он мой! Отдай сейчас же, дурацкий Коннор Киин!
Темноволосый мальчик показал ей язык – маленькой светловолосой девочке, которую так любит мучить – потом умчался по коридору, держа над головой пластмассовый меч, который отнял у своего врага.
– Победа! – произнес он.
Она побежала за ним, туфельки «Мэри Джейн»[1]1
Туфли Мэри Джейн (Mary Jane Shoes) – изначально: модель туфель на плоской подошве с ремешком на подъеме и, чаще всего, закругленным носком. Своим названием обувь обязана героине английского комикса «Buster Brown» – девочке Мэри Джейн, которая носила такую модель. Популярности туфлям Мэри Джейн добавили актриса Ширли Темпл, снявшаяся в них в фильме «Baby takes a Bow” в 1934 году, а также модель Твигги в 1960-х. В моду эти туфли снова вошли в 90-х, когда их стала надевать Кортни Лав для создания сценического образа. Не остались равнодушны к ним и представители различных субкультур: среди японских Лолит эта обувь пользуется особенной популярностью. В настоящее время дизайнеры выпускают как классические, так и усовершенствованные модели туфель Мэри Джейн: на каблуке различной толщины и высоты, на танкетке, платформе, шпильке, с различной формой носка.
[Закрыть] мягко застучали по покрытому коврами коридору, но он был почти на тридцать сантиметров выше ее, и она знала, что не сможет его поймать. Не догонит. Поэтому она позвала подкрепление.
– Папочка! Дурацкий Коннор Киин не отдает мне мой меч!
Дурацкий Коннор Киин остановился в коридоре, развернулся и смерил Элизу Салливан своим лучшим взглядом.
– Я – принц, – произнес он, тыча большим пальцем себе в грудь. – И я могу забрать твой меч, если захочу! – Ему семь лет, а ей всего лишь пять с половиной, так что, очевидно, что из них двоих он более зрелый.
Она подпрыгнула, чтобы забрать меч, но не дотянулась.
– Отдай, ты… ты…
– Я кто? – спросил он с хитрой улыбкой, уворачиваясь, чтобы удержать игрушку подальше от ее ручонок. – Так кто я?
– Ты… ты… ты – глупый мальчишка, вот ты кто!
– Дети.
Они застыли, оглянувшись на дверной проем в кабинет отца Элизы, и с осторожностью посмотрели на вампира, который его заполнял.
– Какие-то проблемы?
– Нет, мистер Салливан, – ответил Коннор, опуская взгляд на свою спутницу.
Зеленоглазая Элиза, такая же хитрая, как и он, показала Коннору язык, а затем бросила взгляд сквозь опущенные ресницы на своего отца.
– Он забрал мой меч, – сказала она тихим, мягким голоском, который, как она знала, гарантировал, что она получит все, чего пожелает. – И не отдает его.
– Сынок, ты забрал ее меч?
Они снова повернулись и увидели высокого мужчину, который, казалось, полностью заполнял собой один конец коридора.
– Нет, папа, – ответил Коннор, когда его отец подошел к нему. Коннор протянул меч и позволил Элизе его забрать, но бросил сердитый взгляд, когда она показала ему язык. Снова. «Она такая избалованная», – подумал он.
Габриэль Киин по-волчьи ухмыльнулся и скрестил руки на груди.
– Рад, что мы решили это мирным путем.
Этан Салливан улыбнулся, упершись рукой в дверной проем, пока наблюдал, как его дочь и ее заклятый враг делают то, что у них получается лучше всего.
– Как и я. Нужно ли нам снова обсудить правила Дома?
– Нет, папочка. – Элиза спрятала меч за спиной.
– Сынок? – спросил Габриэль.
– Нет, папа. – Коннор переминался с ноги на ногу.
– Мы это обсуждали.
В коридоре на мгновение воцарилась неловкая тишина.
– Знаю.
Прикусив губу, Элиза посмотрела на Коннора и увидела на его щеках румянец от смущения. Ей не нравится, когда ее дразнят – во всяком случае, не очень – но ей очень не понравилось это его выражение лица.
Она шагнула вперед, закрыв своим маленьким тельцем Коннора от его отца.
– Это моя вина, – сказала она.
Выгнув бровь, Габриэль присел на корточки и сцепил перед собой руки.
– Так ли это?
Она с тревогой посмотрела на Коннора, потом на его отца, и кивнула.
Габриэль наклонился и тихо прошептал:
– Это твоя вина, или ты просто не хочешь, чтобы Коннор навлек на себя неприятности?
Слегка громковатым шепотом ребенка она ответила:
– Я не хочу, чтобы Коннор навлек на себя неприятности.
– А. – Он серьезно кивнул, а потом поднялся, жестом подозвав к себе Коннора. – Тогда я думаю, мы все прояснили, – сказал он, а затем взъерошил волосы своего сына.
Коннор ухмыльнулся ему, прислонившись к своему отцу.
И показал Элизе язык.
Глава 1
Вампиры создаются, а не рождаются.
Все, за исключением одного.
Все, за исключением меня.
Я – дочь вампиров, рожденная в результате того, что магия и судьба сплелись вместе. Я провела девятнадцать лет в Чикаго. Сегодня я стояла на высоте около ста двадцати метров над Парижем, в нескольких тысячах километров от Города Ветров и Домов, в которых живут большинство его вампиров.
Вокруг меня посетители второго уровня Эйфелевой Башни потягивали шампанское и делали снимки города. Я закрыла глаза от теплого, благоухающего ветерка, который нес слабый аромат цветов.
– Элиза, ты не можешь прощаться с Парижем с закрытыми глазами.
– Я не прощаюсь, – сказала я. – Потому что я вернусь.
Я открыла глаза и улыбнулась вампирше, которая появилась рядом со мной с двумя пластиковыми стаканчиками шампанского. У Серафины золотистая кожа и темные волосы, а ее карие глаза светились весельем.
– За Париж, – произнесла я и чокнулась с ней стаканчиком.
Прошло четыре года с тех пор, как я в последний раз появлялась в Чикаго. Завтра я вернусь домой, побываю в городе и проведу время с семьей и с друзьями.
На протяжении двадцати лет между людьми и суперами в Чикаго царит мир, во многом благодаря усилиям моих родителей – Этана Салливана и Мерит, Мастера и Стража, соответственно, Дома Кадогана. Они старались достигнуть прочного мира и добились такого успеха, что Чикаго стал образцом для других городов по всему миру.
Вот почему мы с Сери возвращаемся. В четырех вампирских зданиях города проходят мирные переговоры для вампиров Западной Европы, где Дома враждуют с тех пор, как правящий совет – Гринвичский Совет – был распущен еще до моего рождения. И отношения вампиров с другими сверхъестественными в Европе не намного лучше. Чикаго послужит нейтральной территорией, где можно будет обсудить проблемы Домов и выстроить новую систему правления.
– Ты выглядишь… Какое бы слово подобрать? Тоскующей? – Вампирша рядом со мной улыбнулась. – А ты еще даже не уехала.
– Я работаю над своей невосприимчивостью, – сказала я и сделала глоток шампанского.
– Ты любишь Чикаго.
– Это огромный город. Но в Чикаго я была… другим человеком. Мне нравится, кто я здесь.
Париж не всегда мирный. Но это дало мне время и дистанцию, чтобы развить контроль, который мне нужен над монстром, живущим внутри меня. Потому что я не просто вампир…
Сери в знак поддержки толкнула меня плечом.
– Там ты будешь тем же человеком, что и здесь. Километры меняют только местоположение. Они не меняют сердце человека. Характер человека.
«Надеюсь, это правда». Но Сери не знает всего. Она не знает о наполовину сформированной силе, что таится у меня под кожей, упивающейся своим гневом. Она не знает о магии, которая стала сильнее, когда я стала старше, пока та не забилась, как вторая пульсация сердца внутри меня.
Солнечный свет и осина могут меня убить – но монстр может утопить меня в своей ярости.
Я провела последние четыре года, обучаясь в Университете Дюма, единственном в Европе университете для сверхъестественных. Я была одной из немногих вампиров в резиденции. Большинство людей не превращают в вампиров, пока те не повзрослеют; превращение даст им бессмертие, но они застрянут в том возрасте, в котором их превратили. Никто не хочет прожить вечность тринадцатилеткой.
Меня не превращали, я родилась вампиром – уникальным вампиром, возникшим таким путем. Бессмертной, или так мы предполагаем, но все же меняющейся и взрослеющей.
Университет находится в управлении парижского Дома Дюма, одного из самых престижных вампирских Домов в Европе, где я жила последние четыре года. Сначала у меня случился небольшой культурный шок, но я полюбила Дом и оценила его логичный подход к решению проблем. Если Кадоган – это Гриффиндор[2]2
Гриффиндор (англ. Gryffindor) – один из факультетов школы чародейства и волшебства Хогвартса.
[Закрыть], весь из себя храбрость и стойкость характера, то Дюма – Когтевран[3]3
Когтевран (англ. Ravenclaw) – один из факультетов Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, который основала Кандида Когтевран.
[Закрыть], весь такой интеллект и смышленость. Мне нравится быть умной, и мне нравятся умные люди, поэтому мы очень подошли друг другу.
Я обучалась четыре года, чтобы развить три составляющие вампирской силы: физическую, психическую и стратегическую. Несколько месяцев назад я окончила университет со степенью в социологии – с уклоном на отношения суперов-людей – а теперь рассчитываюсь за свое обучение так же, как это делают французские вампиры – годом обязательной военной службы для Дома. Это шанс увидеть из чего я сделана и провести еще один год в городе, который я полюбила.
Я на службе уже три месяца. Сопровождение делегатов из Дома Дюма в Чикаго для участия в мирных переговорах является частью моих обязанностей.
– Сколько чемоданов ты берешь?
Я с изумлением посмотрела на Сери.
– А что? Сколько берешь ты?
– Четыре. – Сери не путешествует налегке.
– Мы пробудем в Чикаго всего четыре дня.
– У меня есть дипломатические обязанности, Элиза.
Я сделала глоток шампанского.
– Именно это говорят французские вампиры, когда упаковывают слишком много вещей. У меня есть базовый гардероб.
– А это говорят американские вампиры, когда упаковывают недостаточно вещей. У тебя тоже есть дипломатические обязанности.
– У меня есть обязанности перед Домом. Это другое.
– Ага, – произнесла она, улыбнувшись мне поверх ободка своего напитка. – Но перед каким?
– Перед Maison Dumas[4]4
Дом Дюма (фр.)
[Закрыть], – ответила я с акцентом, который был довольно близок к совершенному. – Я еду в Чикаго не по поручению Дома Кадогана. Это просто бонус.
– Я с нетерпением жду встречи с твоими родителями. И я уверена, что они будут рады тебя видеть.
– Я тоже буду рада с ними увидеться. Просто… за последние несколько лет я сильно изменилась. С тех пор, как в последний раз ездила домой.
Они дважды приезжали в Париж после того, как я уехала, и мы весело проводили время, гуляя по городу и осматривая достопримечательности. Но меня все еще не покидает ощущение, что я скрываюсь от них. Быть может, так было всегда.
– Дело не в вас, Кадогане или Чикаго, – сказала я своему отцу, когда мы стояли возле частного терминала в О'Хара[5]5
Международный аэропорт О’Хара (англ. O'Hare International Airport), также известный как Аэропорт О’Хара или О’Хара, крупнейший аэропорт, расположенный в северо-западной части Чикаго, Иллинойс, США, в 27 км к северо-западу от Чикаго Луп.
[Закрыть], перед реактивным самолетом, который переправит меня через весь мир. Я изо всех сил пыталась заставить его понять. – Речь идет о том, чтобы выяснить, кто я.
В Чикаго я была ребенком Этана и Мерит. И было трудно ощущать себя чем-то большим, нежели тенью моих родителей или моего рождения, что вызвало у меня удивление по поводу большого количества суперов за пределами Дома Кадогана, которые относились ко мне, как к призу. А возможность того, что я смогу выносить детей, сделала меня, по крайней мере, для некоторых, призом, который нужно завоевать.
Я хотела быть чем-то большим, чем-то другим… Кем-то, кто являлся бы просто мной.
– Ты не сможешь нас подвести, живя своей жизнью так, как ты того хочешь, – сказал мой папа. – Это твоя жизнь, и тебе придется делать свой собственный выбор. Всегда.
Он приподнял мой подбородок пальцем, заставив меня встретиться с его взглядом.
– Есть решения, которые мы принимаем, и решения, которые принимают за нас. Иногда ты принимаешь предложенный тебе путь и живешь им – той жизнью – с изяществом. А иногда ты проталкиваешься вперед и прокладываешь свой собственный путь. Это решение за тобой. Оно всегда было за тобой.
– Я не хочу, чтобы ты уезжала, потому что я эгоист. Потому что ты мой ребенок. – Его глаза яростно горели, словно изумруды в огне. – Но если таков твой путь, то ты должна его принять. Что бы там ни случилось, у тебя всегда есть дом здесь.
Он поцеловал меня в лоб, а потом крепко обнял.
– Испытай свои крылья, – тихо сказал он. Это был совет. Просьба. Надежда. – И лети.
Я улетела. И я читала, передвигалась, училась и тренировалась, как и все остальные.
В Париже я просто очередной вампир. А анонимность и свобода просто опьяняют.
– Мы все лелеем надежды, – тихо произнесла Сери, ее глаза внезапно омрачились. – Иногда наши собственные, иногда чужие. Оба варианта могут быть тяжелыми.
Сери происходит из того, что европейские Дома называют «благородной кровью». Ее превратил Мастер вампиров с властью, деньгами, старым именем и чрезвычайно высокой репутацией – а это имеет значение для французских вампиров. Сери последний вампир, которого он создал перед смертью, и ожидалось, что те, кто носит его фамилию, будут аристократами и занимать видное положение в обществе. В отличие от США, французские вампиры сами выбирают себе Дома. Она выбрала Дом Дюма вместо Дома Бурдийона, Дома ее Мастера. Из-за чего у нее не так много друзей среди потомков Бурдийона, которые решили, что она пустила по ветру свое наследие.
– Тебе не терпится увидеть Чикаго? – спросила я ее.
– Мне не терпится увидеть город, – ответила она. – А, может, и что-нибудь оптимистичное случится на переговорах. Вспомни Кале[6]6
Кале (фр. Calais) – город во Франции, порт у пролива Па-де-Кале, крупнейший по численности населения город департамента Па-де-Кале.
[Закрыть].
Последняя атака произошла в Кале неделю назад. Вампиры из парижского Дома Солиньяк напали на Дом Сен-Жермена, потому что посчитали, что получают недостаточно отката от прибыли городского порта. При этом были убиты четыре вампира и два человека.
Европейские Дома сосуществовали мирно, по крайней мере, по человеческим меркам, сотни лет. Но после роспуска ГС все резко изменилось. Неконтролируемая власть, и вампиры сочти это соблазнительным.
В переговорах примут участите более десяти делегатов из Франции, в том числе Сери и Марион, Мастер Дома Дюма. Марион и Сери будет сопровождать десяток сотрудников, включая телохранителя Марион, помощницу Сери, Одетту, и меня.
– Ага, – произнесла я. – Не знаю, насколько все пройдет успешно. Но отказ от переговоров, безусловно, не принесет никакой пользы.
Сери кивнула и сделала последний глоток шампанского, когда мимо нас прошли двое охранников – один человек, один вампир – тем самым прервав наш разговор. На них были черная военная форма и береты, и они с подозрением смотрели на всех, мимо кого проходили. Часть совместной оперативной группы, созданной Префектурой Полиции Парижа для обеспечения безопасности города.
Взгляд вампира переключился на меня, потом на Сери. Он узнал нас, пробежался глазами по остальной части толпы и пошел дальше, его талию опоясывала катана.
Вампиры в США и Западной Европе пользуются длинными и слегка изогнутыми японскими мечами, которые остры и смертоносны, как клыки, но с гораздо большим охватом.
У колдунов есть магия. У оборотней их животные формы. У вампиров катаны.
– Это Хави, – прошептала Серафина, смотря, как они прошли дальше, а потом скрылись за углом. Хави – вампир Дюма, отрабатывающий год службы.
Они не единственные охранники Эйфелевой Башни. Люди и вампиры аналогичным образом стояли с краю толпы внизу, одетые в бронежилеты и с оружием, пытаясь уберечь туристов и граждан, наслаждающихся теплым вечером на Марсовом Поле[7]7
Марсово поле (фр. Champ de Mars) – общественный парк в 7-м округе Парижа, между Эйфелевой башней с северо-запада и Военной школой с юго-востока. Находится в западной части города, на левом берегу Сены.
[Закрыть].
Мы повернулись обратно к перилам, глядя на город. Так много белого камня, так много шиферных крыш, так много людей, наслаждающихся теплым вечером. Но над нами навис призрак насилия, страха. И от этого трудно избавиться. Ни один город не идеален, не тогда, когда в нем живут люди.
– Давай сфоткаемся, – сказала Сери, явно пытаясь поднять настроение. Она обняла меня, а потом достала свой экран и наклонила узкую полоску из стекла и микросхемы для идеального снимка.
– За Париж! – произнесла она, и мы улыбнулись.
Когда запись была сделана, она проверила время, прежде чем снова убрать устройство.
– Нам пора возвращаться. Машина прибудет через несколько часов. – Она взяла меня под локоть. – Это будет приключение, и мы будем оптимистками. И я предвкушаю пиццу, хот-доги по-чикагски и… Comment dites-vous ‘milk shake de gateau’[8]8
Как вы там говорите: «молочный коктейль из торта? (фр.)
[Закрыть]?
– Кейк-шейк, – ответила я с улыбкой. – Вы с моей мамой прекрасно поладите.
Мы только повернулись, чтобы пойти к лифту, когда воздух прорезали крики, сопровождаемые волной нервной, полной страха магии, которая поднялась из земли.
Мы оглянулись и посмотрели через перила.
Даже с такой высоты их было видно. Пять вампиров в блестящей красной коже пересекали зеленую зону с катанами в одной руке и небольшим оружием в другой.
Не ножами; не было отблеска от мигающих огней Башни.
«Что по форме похоже на нож, но не содержит металла и может превратить вампира в пыль?»
Люди ошибаются насчет вампиров и крестов, но абсолютно правы насчет колов. Осиновый кол в сердце – гарантированный способ сделать «смертным» «бессмертного».
Я не знала, из какого Дома эти вампиры. Я находилась слишком высоко, чтобы рассмотреть их лица, а блестящая красная кожа ни о чем не говорила. Вампиры любят носить кожу, а французские вампирские Дома ценят моду так же, как и французские дома моды.
Но их намерения были достаточно ясны. Они бежали сквозь толпу с оружием в руках, целясь в каждого на своем пути. Воздух наполнили крики, пронзительные и испуганные. Я видела, как один человек упал, другой бросился на землю, чтобы уклониться от удара, третий безуспешно пытался дать отпор увеличенной силе вампира.
«Париж подвергся нападению». Мой живот сжался от нервов и гнева.
Я хотела помочь. Я сильнее и быстрее большинства людей, и обучена так же, как и любой вампир Дома Дюма. Но существуют правила. Существуют должностные функции и обязанности. Предполагается, что на происшествия реагируют Полиция Парижа и члены целевой группы. Я всего лишь гражданская, и то временно. «Я работаю на Дюма, и мне следует сосредоточиться на том, чтобы Сери благополучно вернулась в Дом Дюма».
«Но крики…»
Охранники, которые прошли мимо несколько минут назад, прибежали обратно к перилам рядом с нами и в ужасе уставились на сцену внизу. И никто из них не сделал движения в сторону земли. Потребовалась всего секунда, чтобы догадаться почему.
– Ты можешь прыгнуть? – спросила я Хави, вампира.
Он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами.
– Quelle[9]9
Что? (фр.)
[Закрыть]?
Мне не следовало забывать, где я нахожусь, я покачала головой и попыталась еще раз:
– Pouvez-vous sauter[10]10
Ты можешь прыгнуть? (фр.)
[Закрыть]?
– Non. – Хави потупил взор. – Non. Trop haut[11]11
Нет. Слишком высоко. (фр.)
[Закрыть].
Слишком высоко. Большинство вампиров могут прыгать выше и дальше людей, и мы можем спрыгнуть с высоты, которая легко убила бы людей. Но этот трюк требует подготовки, которую я прошла, набивая шишки – возомнив, что смогу полетать с площадки на крыше Дома Кадогана. Я сломала руку, но вампиры быстро исцеляются, так что это послужило не слишком сдерживающим фактором. Моя мама научила меня всему остальному.
«Хави не может прыгнуть, поэтому ему придется дожидаться лифта или преодолеть сотни ступенек вниз до первого этажа».
«Но мне не нужно ждать».
Я сжала руку Сери, попросила Хави о ней позаботиться и понадеялась, что он послушается.
Прежде чем кто-нибудь успел возразить, и прежде чем передумать, я вытащила катану из ножен, взобралась на перила и шагнула в пространство.
Я падала сквозь проносящуюся тьму. У человека перед смертельным приземлением есть несколько секунд свободного падения. Но для вампира это скорее длинный и ленивый шаг, нежели падение. Возможно, мы сжимаем пространство; возможно, растягиваем время. Я не понимаю физику, но мне нравится ощущение. Это самое близкое к полету, чего я могу добиться.
Первый уровень Эйфелевой Башни шире, чем второй, поэтому мне пришлось спрыгнуть на первый уровень – заставив закричать больше, чем несколько человек – прежде чем достигнуть мягкой травы внизу. Я приземлилась на корточки, крепко держа катану в руке.
Мои клыки удлинились, хищник приготовился к битве. Хоть я этого и не видела, но знала, что мои глаза посеребрились, как это бывает, когда вампиры испытывают сильные эмоции. Это служит напоминанием – людям, добыче, врагам – что вампир не человек, а что-то совсем другое. Что-то намного опаснее.
В нескольких метрах от меня лежали два мертвых человека, их глаза были открыты и смотрели в пустоту, из рваных ран на шеях на траву лилась кровь. Вампиры, которые их убили, даже не стали напрягаться, чтобы укусить, испить. Это нападение произошло не из-за нужды. Оно произошло из-за ненависти.
Я позволила себе лишь мгновение потрясенного ужаса – лицезрения того, как быстро погасли две жизни – прежде чем в воздухе снова расцвел запах крови, распускаясь, как лепестки багрового мака.
Я оглянулась.
Вампир опустился на колени перед человеческой женщиной. Ей было слегка за двадцать, у нее была бледная кожа, светлые волосы и ужас в глазах. Вампир был еще бледнее, под его одеждой по синим венам перекачивалась кровь. У него были короткие и пепельно-светлые волосы, серебристые глаза. А нож, который он держал над грудью женщины, был покрыт чьей-то кровью.
Гнев возрос, горячий и сильный, и я почувствовала, как внутри зашевелился монстр, пробужденный мощью эмоций. «Но я все еще в Париже. И здесь я все держу под контролем». Я затолкала его обратно, отказываясь выпускать на поверхность.
– Arrête![12]12
Стоять! (фр.)
[Закрыть] – крикнула я и, чтобы подчеркнуть приказ, выставила перед собой позаимствованную катану, серебряное лезвие отразило огни Эйфелевой Башни.
Вампир зарычал, его губы скривились, показывая пару очень острых клыков, в его глазах горела ненависть. Я его не узнала, и сомневаюсь, что он узнал меня, не считая того, что я вампир не из его Дома – и это делало меня его врагом.
Он поднялся, отходя от человека, как будто она не более, чем мусор, который он оставил после себя. Костяшки вокруг его кола побелели, рука была напряжена и готова.
Освободившись из его захвата, человек бросила взгляд на мои посеребренные глаза и закричала, а потом начала отползать от нас. «Она выживет – если я смогу перевести его внимание на себя».
Вампир одной рукой отшвырнул мою катану, другой нацелив в меня кол.
Может, я и молода для вампира, но хорошо подготовлена. Я подалась назад, уводя нас обоих от человека, и ударила ногой. Я попала ему по руке, отправляя кол в полет. Он устоял на ногах и поднял кол. Не испугавшись, он пошел на меня. На этот раз удар ногой нанес он. Я заблокировала его, но из-за силы удара моя рука запульсировала болью.
Он сделал выпад колом в мою сторону, как фехтовальщик рапирой.
Из-за этого движения на его правой руке от чего-то золотого отразился свет. От перстня, увенчанного звездчатым рубином – и символом Дома Сен-Жермен.
Сомневаюсь, будто это просто совпадение, что вампиры Сен-Жермена напали на главный символ Парижа всего через пару ночей после того, как подверглись нападению со стороны парижского Дома. Хоть я и понимаю, почему они хотят отомстить, держа в страхе и убивая людей, но это неправильно. Несправедливо делать из наших проблем их проблемы.
Я рванула назад, чтобы увернуться от кола, а потом нанесла удар катаной, когда он снова начал наступать.
– Тебе следовало оставаться в Кале, – сказала я по-французски и не получила никакого ответа, но в его глазах появился блеск. Он крутанулся, чтобы уклониться от этого удара, но мне удалось порезать ему руку. Воздух наполнил запах крови, и мой желудок сжался от внезапного голода и потребности. Но игнорирование этого голода было одним из первых уроков, которые мне преподали родители. Для питья есть свое время и место, и сейчас не оно.
Я замахнулась ногой, отчего он отскочил назад, а потом нанесла удар ногой с разворота, который отправил его на колени. Он схватил меня за ноги, перенеся свой вес так, чтобы мы оба упали на траву. Катана выкатилась из моей хватки.
Я ударилась головой о землю, и потребовалось мгновение, чтобы понять, что он перелез через меня и схватил кол. Он поднял его, его глаза заблестели в свете ярких цветных огней, которые отражались на траве от сверкающего памятника позади нас.
Я посмотрела на этот кол – подумав о том, что он может сделать и что почти наверняка со мной сделает – и мой разум стал абсолютно чистым. Я видела его, слышала кровь, стучащую в моих ушах, и не имела ни малейшего представления о том, что мне нужно делать, словно адреналин закоротил мне мозг.
К счастью, по ту сторону страха, и под ним, был инстинкт. И мне не нужно было думать о том, что может подкосить мужчину. Он может быть бессмертным, он может быть вампиром. Неважно. Этот прием подходит для всех.
Я ударила его коленом в пах.
Он застонал, наклонился вперед и упал на траву, свернувшись и закрывая свое мужское достоинство.
– Мудак, – пробормотала я, моя грудь вздымалась, когда я поднялась на ноги и пнула его, а потом добавила сзади по ребрам, чтобы заставить его по-хорошему остаться там.
Прибежали двое охранников, посмотрели на меня, потом на него.
– Элиза Салливан, – представилась я. – Дом Дюма. – Большинство вампиров, которые не являются Мастерами, используют только свое имя. Я – исключение, поскольку для ребенка нецелесообразно иметь только одно имя.
Они кивнули, изъяли кол и отправились надевать на вампира наручники. Я подняла катану, вытерла лезвие о штанину и отважилась осмотреть поле вокруг себя.
Двое других вампиров Сен-Жермена были живы, оба стояли на коленях, заведя руки за головы. Я не видела других, и если они не сбежали, что казалось маловероятным, их, вероятно, уничтожила Полиция Парижа или охрана Эйфелевой Башни. Превратились в кучки пепла из-за смертельной встречи с осиной.
Люди толпились на периферии парка, где Полиция Парижа устанавливала ограждение.
Некоторые люди, которые пережили нападение, помогали другим. Остальные же стояли с широко раскрытыми глазами, дрожа от шока и страха. А многие вытащили свои экраны, чтобы заснять видео побоища. Вероятно, наблюдал весь мир, хотели они это видеть или же нет.
Я увидела Сери, стоящую на краю парка, ее глаза были серебристыми, лицо свирепое и злое. Она не боец, но может отличить несправедливость, когда ее видит.
Я подошла к ней, мое правое бедро немного побаливало от удара о землю, и подумала, что я прошла свое первое полевое испытание.
Мне вдруг стало не так уж и грустно покидать Париж.
