Текст книги "Судьба. Книга 2"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

У коня – живот, у пса – нос

Поднявшись со своего почётного места, Худайберды-ага, как оплёванный, вышел на улицу.

– Позвали тебя, дурака: «Проходи, проходи!», а ты и обрадовался, расселся на ковровой подстилке! – бормотал он себе под нос. – Аллах унижает гордых и не даёт им свершения желании. Надо было сесть прямо на полу, у двери, тогда, может быть, и не остался бы жребий в шапке…

Темнело. Обычное спокойствие вечернего аула нарушали крики людей, которые всё ещё не могли придти к соглашению при жеребьёвке. Худайберды-ага не слышал этих криков, занятый собственными невзгодами. Он не замечал встречающихся людей, не отвечал на приветствия, и люди не обижались: они понимали, что на человека свалилась беда.

Увидев его потемневшее лицо, жена привычным движением поднесла к глазам конец головного платка.

– Неужто нам, отец?.. Неужели судьба никогда не смилостивится над нами?..

– Не плачь, мать моих сыновей, – сказал Худайберды-ага, присаживаясь на старую, вытертую кошму.

– Когда вода идёт через край, плотину не достраивают. Слезами беде не поможешь.

– С кем ты тянул жребий?

– С Бекмурад-баем.

– А остальные кто?

– Его младшие братья.

– Вах, отец сыновей моих, зачем ты так поступил? Разве можно было коня своего счастья пускать вместе с конём Бекмурад-бая? Счастье баев проворно: если гонится – настигает, убегает – спасётся. Они из тех, кто заранее знает, какая добыча попадётся им на охоте… Здесь что-то не так, отец! Неспроста Бекмурад-бай взял тебя в свою группу, чует моё сердце, что неспроста!

– Всё по правилам было, – сказал Худайберды-ага. – Я смотрел, люди смотрели, чиновник из Мары читал бумажки. Всё было без обмана. Просто не везёт нам, отвернул от нас аллах своё лицо.

– Всё равно что-то здесь не так, – не сдавалась жена. – Почему ты попал тянуть жребий вместе с баем?

– У них в группе не хватало одного человека, а я не попал никуда. Вот меня к ним и присоединили.

– Почему не присоединили равного Бекмураду по знатности и богатству?

– Откуда знаю, почему! Чиновник сказал – я пошёл.

– Как же ты, отец, поедешь – слабый да старый?

– Не я поеду, Меле поедет. Мне не выдержать.

– Неужто придётся расстаться с Меле-джаном? Неужели так и придётся умереть, глядя на дорогу, по которой он ушёл?..

– Что могу сделать… Проси аллаха, не меня…

– О аллах-джан! – закричала женщина, и по морщинистым щекам её снова потекли слёзы. – О аллах-джан, зачем ты дал мне Меле-джана, чтобы живым забрать его от меня? Ты хочешь меня заживо сжечь в огне разлуки! Или ты дал мне моего первенца для того, чтобы я принесла его в жертву Бекмурад-баю? Я недовольна этим и никогда не успокоюсь! До самой смерти не забуду свой чёрный жребий, до самой смерти перед моими глазами будет стоять мой сын, которого я должна отправить туда, откуда не возвращаются… Это всё козни Бекмурад-бая! Он хочет сравнять с землёй мой дом, но, даст бог, его дом разрушится раньше… О мой всемогущий аллах, я не трогала тебя мольбами, услышь мою просьбу! Твоя раба слёзно молит тебя в свой трудный день: напусти смерч на дом Бекмурад-бая, возьми от него то, что брал от меня, и я смирюсь без ропота и жалоб, покарай его, мой светлый аллах!..

Когда жена немного успокоилась, Худайберды-ага в раздумьи сказал:

– Наверно, ошибку я допустил. Не надо было писать жребий на бумажке. Надо было по-нашему, по-туркменски, судьбу пытать. Взяли бы пять овечьих шариков, каждый запомнил бы свой, а потом позвать мальчишку, чтобы он тащил. Тогда никто не сумеет сжульничать. А теперь – всё равно некому жаловаться. При жеребьёвке все яшули сидели, уважаемые люди села. Хоть царю жалуйся, хоть султану – и так и так бесполезно.

На следующее утро в кибитку Худайберды-ага прибежал мальчишка.

– Вас, ага, дядя Бекмурад зовёт!

Старик, кряхтя и вздыхая, поднялся с кошмы и пошёл за посланцем, отворачиваясь от загоревшихся надеждой глаз жены.

Бекмурад-бай встретил его приветливо: как и вчера, провёл на почётное место, подвинул блюдо с пловом. Чёрные мысли не покидали Худайберды-ага, но желудок требовал своё, и старик, скорее, машинально чем сознательно, подвернув рукав халата, зачерпнул щепотью разваренный розовый рис.

После плова пили чай.

– Плохая осень в этом году, – неторопливо заговорил Бекмурад-бай, – пыльная осень. Зиму жди плохую, весну жди плохую. С тех пор, как война началась, зерно всё сильнее берёт людей за горло. Никогда раньше оседлые дайхане не ходили на земляные работы, а в этом году все, говорят, собираются.

Худайберды-ага слушал безучастно, скручивая и отрывая бахрому обтрёпанного рукава халата. Собиралась подшить жена, думал он, да всё кусочка тряпки найти не могла, а теперь уж и подшивать некуда – совсем обветшала материя.

Бекмурад-бай наполнил его пиалу чаем, хозяйственно прикрыл чайник углом салфетки: чтобы не остывал.

– Смотрел я на вас, Худайберды-ага, со стороны смотрел и радовался, что возмужал твой Меле, хороший помощник вырос. Думал: если пойдут вдвоём на расчистку канала, могут заработать даже полторы очереди воды, поправят немного хозяйство. А тут – вон как дело обернулось. На чёрное счастье людей объявилась эта трудовая повинность. Правду говорить, по бедняку бьёт она. Богатый, если ему жребий выпал, может нанять за деньги замену себе со стороны, а бедняку – где денег взять? И приходится отправлять, как тебе, лучшего помощника, а весь труд снова ложится на плечи старого человека.

– Худо дело, – согласно кивнул Худайберды-ага. – Правильно говорите, а где найти выход из положения?

– Выход? Конечно, можно не отправлять Меле…

Бекмурад-бай задумался, или сделал вид, что думает.

Худайберды-ага глянул на него с внезапно пробудившейся надеждой.

– Можно не отправлять, – продолжал Бекмурад-бай. – Мы, четверо из нашей группы, соберём тебе тысячу двести рублей. У Сапара нет денег, но я внесу его долю. Ты возьмёшь эти деньги, добавишь семьсот-восемьсот рублей – и наймёшь за Меле человека.

Худайберды-ага горько усмехнулся:

– Восемьсот!.. Скажите лучше насчёт восьми рублей, которых взять негде!

– В крайнем случае, свою землю продать можешь. Если пойдёшь на земляные работы, вам хватит надела из той земли, которую дают в общественное пользование.

– Я там много не заработаю. Туда люди идут со своим хлебом и приварком, а мне где взять? Работа тяжёлая. Без хорошей еды даже такой сильный парень, как Меле, не сможет много копать.

– Твоя правда.

– Моя, моя… И правда моя, и беда моя.

– Племянник у тебя непутёвый! – с сожалением сказал Бекмурад-бай. – Будь он умным человеком, всё было бы хорошо. Говорят у нас – и правильно говорят! – что рука руку моет, а обе руки – лицо. А твой племянник забывает о благодарности, забывает о взаимовыручке. Очень много он тебе помог бы в такое тяжёлое время: мог по жребию поехать, мог в хозяйстве работать. Но он не слушает умных слов. Помнишь, когда он увёл лошадь Вели-бая, тот хотел на него в суд подавать? А я сказал: «Не трогай Аллака! Своими глазами не видел вора, значит молчи, клеветать на человека нельзя по одному подозрению». И Аллаку я тогда сказал: «Привезу твою молодуху, поставлю над вами кибитку». Но он не захотел, потому что у него нет разума. Он не может взять добычу, которая сама идёт в руки. Ушёл вот из родных мест, где-то скитается, как бродяга бездомный. Стал преступником в глазах властей, отщепенцем народ его считает. Ну, скажи, разве умный человек мог продать отцовский надел земли только потому, что жениться приспичило? А он – продал. Не посчитался, что с этой земли твои дети кормятся, что сам он в твоём доме живёт и должен быть тебе благодарным. Взял и продал землю чужому человеку. Уж хоть бы своему аульчанину уступил! Так я говорю?

Худайберды-ага, всё время порывавшийся что-то сказать, спросил, пристально глядя в лицо Бекмурад-бая:

– Это какую же добычу, шедшую ему в рот, не сумел съесть мой племянник?

– Одно пустяковое дело я ему доверил: надо было пристукнуть того желторотого мальчишку, с которым он сейчас шатается.

– Не надо нам такой добычи! – строго сказал Худайберды-ага. – Волк ест зайца, а заяц – траву. В нашем роду никого нет, кто вырос бы на человечьем мясе.

– Вы – зайцы? – усмехнулся Бекмурад-бай.

– Мы – не волки! – отрезал Худайберды-ага и перевернул свою пиалу вверх донышком.

– Ну, ладно, не будем об этом.

– Не будем. Пусть кто хочет погружает руки в кровь, а у нашего рода руки всегда были чистыми!

– Успокойся, Худайберды-ага. Всё это давно прошло, просто к случаю вспомнил.

– И вспоминать такого не надо! Вообще о таких вещах не надо вспоминать!

– Ты прав. Давай оставим этот разговор. Я хочу сказать о другом. Со вчерашнего вечера я много думал, как облегчить твою участь, и вот что решил: хватит Аллаку шататься по барханам, как разбойнику с большой дороги. Доходится до того, что в самом деле разбойником станет, попадёт в тюрьму или ещё дальше. Ты найди племянника и объясни ему, что честный человек не должен дружить с убийцей, если не хочет, чтобы люди и его посчитали преступником. А когда он это поймёт, ты сделай вот что: две-три сотни из тех тысячи двухсот, которые я тебе дам, разменяй и отдай Меле. На остальные выкупи молодуху племянника, поставь ему мазанку рядом с собой. Ты поступишь, как должен поступить дядя, и Аллак будет тебе признателен. После этого вы подпояшетесь и пойдёте вдвоём на земляные работы. Если не две, то полторы делянки одолеете. Вот тебе мой разумный совет. Поговори с женой, поговори с сыном. Уверен, что они одобрят. Ну, а если нет, тогда дело ваше, поступайте, как знаете.

Разговор с Бекмурад-баем заставил Худайберды-ага задуматься. Если принимать всё за чистую монету, совет бая был не так уж плох. Одному всё едино не прокормить семью. Кое-как перебивались в более лучшие годы, а нынче останется только идти подаяние просить. Только один Аллак и может выручить.

Жена и сын Меле были дома. Худайберды-ага рассказал им о совете Бекмурад-бая.

– Совет как совет, – сказала жена, – но мы уже горели на байских советах. Не могу сказать тебе, отец, как поступить. Мне кажется, что если пойдём по дороге, которую Бекмурад-бай указывает, обязательно в западню попадём. Ты повидай Аллака, посоветуйся с ним.

Меле, подумав, заметил:

– Отцу нелегко будет семью прокормить, когда я уеду. Он – человек пожилой. Конечно, хорошо, если бы дядя Аллак помогал ему. Но я, как и мама, не могу понять, почему это Бекмурад-бай вдруг стал заботиться о нашей семье?

Худайберды-ага задумался. Меле спросил:

– Где будешь искать дядю Аллака?

– Кто знает, где его искать! – горестно воскликнула мать. – Разве они не сделали всё, чтобы его было трудно найти? Где они оставили место, чтобы он мог преклонить голову? Нет, не верю я Бекмурад-баю! И не поверю, никогда не поверю! Можно ожидать, что змея не укусит, но чтобы от бая ждать добра…

Можно было не верить, можно было призывать на голову бая проклятие аллаха, но делать что-то было необходимо. И поэтому, после долгих размышлений и колебаний, Худайберды-ага на следующий день отправился разыскивать племянника.

Где искать, он не знал. Однако могли знать люди. После разговоров и расспросов старик отправился к плотине Эгригузер. Ему сказали, что Аллак был здесь неделю назад, и посоветовали сходить в дом Огульнияз-эдже. Предварительно дотошно расспросив его, кто он такой и зачем ищет парня, Огульнияз-эдже направила его к кошу чабана Сары. До коша недалеко, сказала она, если крепко шагать весь день, к вечеру можно добраться.

Дело было к вечеру, и ему посоветовали отдохнуть до утра. Но он не согласился, торопясь побыстрее увидеть племянника. Да и по ночному холодку идти было легче, нежели днём.

Старый Худайберды-ага переоценил свои силы. Сказался проведённый на ногах день, сказалось постоянное недоедание, сказались годы. Уже стало рассветать, но ни собачий лай, ни блеяние овец, ни запах пастушьего костра не предвещали близости коша. Мало того, с рассветом Худайберды-ага понял, что сбился с дороги.

Сначала это его не очень испугало, хотя крепко ныли усталые ноги и сильно хотелось пить, – поторопившись в путь, он не захватил с собой воды. В поисках дороги он взбирался на барханы, но вдали ничего не было, кроме таких же однообразных, разительно похожих друг на друга барханов, поросших черкезом и селином.

Время шло. Тень, ползущая рядом, становилась всё короче, а дороги – не было. Худайберды-ага заблудился окончательно. Впору было бы испугаться по-настоящему, но для страха уже не оставалось сил. Их едва-едва хватило на то, чтобы с трудом переставлять ноги да сохранять равновесие, когда вдруг начинала гудеть голова и перед глазами расплывались радужные круги.

Пить… Пить… Один глоток воды…

В горле было сухо, как в камышовой свирели-тюйдуке, сухо, как в раскалённом тамдыре. Шершавый одеревеневший язык, тяжело ворочаясь во рту, больно царапал потрескавшиеся губы.

Воды… Один-единственный глоток!..

Старик брёл наугад. Он не сознавал, что идёт. Его заставляла двигаться жажда жизни. И он брёл точно в плотной горящей вате, он дышал ею, он глотал её тяжёлые огненные комки. Всё вокруг расплывалось и дрожало в знойном мареве. Бесплотными рыжими призраками плясали барханы, и сквозные кусты селина топорщились на них взлохмаченными космами. Небо то опускалось, ложилось на плечи непомерным верблюжьим вьюком, то взлетало вверх, но от этого всё равно не становилось легче.

Шаг… Ещё шаг… Ещё один…

– Кто это?!

Никого. Это собственное дыхание трудно продирается сквозь суженное жаждой горло. Это собственный голос звучит со стороны, звучит хрипло и незнакомо, как зловещее карканье вороны.

Шаг… Ещё один шаг… Ещё…

И вдруг Худайберды-ага увидел воду!

Он не поверил. Он остановился, потряс головой, протёр глаза, – вода не исчезала. Длинной кромкой озера она голубела совсем рядом, в двадцати шагах, от неё веяло ощутимой прохладой. Тогда старик крикнул что-то нечленораздельное и побежал.

Непослушные ноги подломились. Он упал, но сразу же встал на четвереньки, поднял голову, боясь, что желанное видение исчезнет. Вода блестела остро и призывно, подёргивалась мелкой, словно рыбья чешуя, рябью.

Торопясь, наступая коленями на полы халата, он пополз, не сводя глаз с голубой кромки. Всё ближе она, всё ближе. Вот уже под самым подбородком плещется голубая жизнь, и он жадно приник к ней исстрадавшимся ртом, стремясь глотнуть как можно больше. Он пил, но вода была горячей, как кипяток, колючей, словно шерстяная верёвка, и не лезла в горло. На секунду спала с глаз рыжая пелена, и он увидел, что лежит, уткнувшись лицом в песок, что не воду, а горячий прах пустыни хватает губами.

И снова опустилась пелена, злорадный хохот прозвучал в ушах. Ему стало ясно, что это коварная судьба сыграла с ним свою недобрую шутку: дорогу, отмеренную ему аллахом в жизни, он прошёл всю, до последнего шага. Поняв это, он бессильно вытянулся, покорно отдаваясь гаснущему сознанию, – маленький, жалкий, незаметный кусочек живой плоти среди давящего беспределья пустыни.

Но его заметили.

Бесшумной чёрной тенью упал с неба стервятник и, отряхиваясь, склонил голову на бок, всматриваясь в человека пронзительным жёлтым глазом. Человек бессознательно глотнул воздух. Ему показалось, что губы его упустили горлышко наполненного водой бурдюка, и, слабо простонав, он потянулся за ускользающим видением.

Стервятник подпрыгнул, тяжело махая крыльями, взлетел. Идущий от земли поток нагретого воздуха подхватил его и кругами понёс по восходящей спирали. Человек пошевелился, значит он был ещё жив, значит мог оказать сопротивление, а стервятник не любил брать сопротивляющуюся добычу. Безошибочное чутьё хищника подсказывало ему, что добыча никуда не уйдёт. Скоро, совсем скоро она перестанет шевелиться, и тогда можно будет без опаски попировать на славу.

Стервятники обладают удивительным чутьём на добычу. Вот появился в небе ещё один, за ним ещё и ещё. Не доверяя друг другу, птицы спустились и расселись вокруг неподвижного человека. Подозрительно посматривая одна на другую, они бочком подвигались всё ближе и ближе к добыче, хотя инстинкт говорил, что ещё рано, что жизнь ещё не совсем покинула ту плоть, в которую они жаждали вцепиться когтями и рвать острыми железными клювами.

А может быть, это не птицы? Может быть, это хищные баи окружили несчастного дайханина и выжидают момента, чтобы напиться его крови, пожрать его тело? Вон как жадно, в нетерпеливой зевоте разевают они крючковатые клювы! Вон как нервно перебирают цепкими лапами, зорко следя, чтобы сосед не улучил момент первым схватить лакомый кусок! Они едины в своём стремлении, они не умеют и не любят бороться с сопротивляющейся добычей, но они не задумаются вцепиться в горло друг другу, чтобы отнять то, что повкуснее.

А совсем неподалёку от того места, где разыгрывалась последняя трагедия Худайберды-ага, пил свой чай чабан Сары. Тот самый Сары, который едва не поплатился жизнью, презрев похотливые вожделения старшей жены арчина Мереда, и избежавший позорной смерти только благодаря своему маленькому другу Дурды. Тот самый Сары, который помог Дурды отомстить убийце его отца, старого Мурада-ага.

Сары со вкусом пил чай, время от времени посматривая на пасущуюся поодаль отару. Всё было тихо и спокойно, всё было привычно глазу, только почему-то слишком много стервятников кружило в небе. Сары смотрел на них и жалел, что аллах не дал человеку таких же сильных крыльев, как у орла, чтобы можно было взлететь вверх и парить там высоко над жадной и недоброй землёй. Говорят, есть края, где человек живёт, как ему нравится, где каждому полной мерой отпускают его долю хлеба и радостей. Туда бы полететь, только где они, эти края? Пожалуй, их просто придумали люди, чтобы хоть красивой сказкой скрасить свою беспросветную жизнь. Наверно, придумали. Потому что, если бы такая земля была, все ушли бы туда, ногами ушли бы, без крыльев!

Стервятники начали падать вниз, и Сары заинтересовался, кого это они высмотрели. Он отставил пиалу, рукавом смахнул со лба пот и полез на ближайший бархан. Стервятники сидели кружком, а в центре хищного круга… Сары всмотрелся, прикрывая от солнца глаза ладонью, и с криком: «Кыш!.. Кыш, проклятые!» – сбежал с бархана. Птицы лениво, с явным нежеланием взлетели. Тот же инстинкт подсказал им, что пообедать не придётся, обед надо искать в другом месте.

Убедившись, что человек ещё дышит, Сары перекинул его привычным движением через плечо, как он частенько брал обессилевшую на дальнем перегоне овцу, и потащил к своей чатме – жалкому пастушьему шалашу, который вот уже сколько времени служил ему постоянным жильём.

Чабану было ясно, что человека свалила жажда. Поэтому Сары, намочив тряпку, стал водить ею по лицу и губам спасённого. Несколько капель воды привели Худайберды-ага в себя. Он зашевелился, открыл глаза, сел. Чайник крепкого чая и кусочек курдючного сала окончательно восстановили его силы. Много ли надо неприхотливому, привыкшему к лишениям человеку!

От чабана Худайберды-ага узнал, что напрасно проделал путь, едва не ставший для него последним. Да, был здесь Аллак со своим другом Дурды. И ещё один парень был, Берды, он из ашхабадской тюрьмы убежал. Но не дальше, как вчера, пришёл сын уважаемой Огульнияз-эдже и увёл с собой ребят.

Кляня злую судьбу и этого алчного пса Бекмурад-бая, Худайберды-ага отправился в обратный путь. После недолгих поисков он нашёл племянника в доме Сергея Ярошенко. Четверо друзей сидели на кошме, о чём-то разговаривали.

Худайберды-ага знал немного Клычли и Дурды. Незнакомый парень, сидевший поодаль, был, видимо, тот самый Берды, который убежал из тюрьмы. Поздоровавшись с ним, старик сказал:

– Свет глазам твоим, поздравляю с благополучным возвращением.

– Пусть воздаст вам бог на добром слове, – вежливо ответил тот и, сунув руку за пазуху, щёлкнул там чем-то металлическим.

– Ты поосторожнее, друг, – предупредил Сергей, – а то ещё своих перестреляешь.

– Своих – зачем? – сдержанно улыбнулся Берды.

– Своих и так мало.

– Ну, это уж ты того… – Сергей покачал согнутый указательный палец. – Своих, брат, с каждым днём больше становится.

За традиционной пиалой чая Худайберды-ага пожаловался:

– Пусть счастье не обходит сынов человеческих. В старину говорили: «Лучше один раз в год беду пережить, чем всю жизнь тянуть неудачливый жребии». И правда – лучше. Когда произносят слово «змея», тот не дрогнет, кого она не кусала. Кто бедности не испытал, не знает, что такое неудача.

Он рассказал, как ему не повезло при жеребьёвке на трудовую повинность» как чуть не погиб от жажды в песках.

– Если нет тебе удачи, лучше не ищи её, – говорил Худайберды-ага. – Не везёт бедняку, хоть плачь. Вот – я. Купил как-то старую лошадь, дёшево купил, а вместе с ней и арбу разбитую. Думал, всё будет подспорьем, если я в свободное время буду в город ездить, на базар, подвозить людям кладь. Пять-шесть пятаков не нелика прибыль, но всё – доход. Тогда ещё и разговоров не было, что объявится налог на лошадей. Подрядился я с одним везти на мельницу пшеницу. И что бы вы думали, как на грех, перед самым городом вода сквозь плотину просочилась, целое болото грязи на дороге. Дошла моя кляча до середины болота и остановилась – ни вперёд, ни назад. Я её понукаю, я её кнутом, а она только раскачивается, И вдруг сама упала. Перепугался я, соскочил в грязь. Тут не о грузе забота, лошадь бы целой осталась. Измазался грязью так, что не приведи аллах, но всё же поднял свою клячу. Люди собрались, смеются, хозяин пшеницы ругается, а мне хоть самому в арбу впрягайся. И тут подъезжает Бекмурад-бай на своём жеребце…

Худайберды-ага помолчал, восстанавливая в памяти минувшее. Бекмурад-бай тогда тоже принял его сторону. Он соскочил с коня, цыкнул на насмешников и сказал: «Бери жеребца, Худайберды-ага, запрягай в свою арбу. Он тебе её сразу вытащит, глазом моргнуть не успеешь».

И верно. Старик только крякнул, когда рослый, гладкий жеребец единым махом вынес на сухое место застрявшую арбу. Худайберды-ага обнял коня за шею, гладил его горбоносую морду, несколько раз поцеловал в шелковистый храп. А потом взмолился: «Господи, дай и мне когда-нибудь такого коня, услышь мою молитву хоть один раз, господи!»

Услышал бог или нет, но Бекмурад-бай, который стоял рядом, задумчиво поигрывая плетью и внимательно рассматривая измазанную клячу Худайберды-ага, неожиданно предложил: «Давай сторгуемся конями!»

Старик даже обомлел от неожиданности, настолько невероятным показалось предложение. Но бай не шутил. Он отдал своего жеребца, а взамен взял старую клячу. В доплату обрадованный Худайберды-ага отдал ему всё, что только мог наскрести в доме. Остался долг, но и этот долг был быстро погашен с помощью нового коня, на которого старик наглядеться не мог.

Радость бедняка продолжалась недолго. Когда пришла развёрстка на лошадей, жеребца забрали, уплатив за него такую цену, за которую и хорошего ишака не купишь. И Худайберды-ага горько пожалел, что не оставил у себя свою клячу – таких, как она, в налог не брали, она-то осталась на подворье у Бекмурад-бая.

Но, как говорят, беда в одиночку не ходит. Судьба готовила бедняку новое испытание. Однажды он увидел бая на новом скакуне. Лоснящийся от сытости, каурый аргамак гордо нёс изящную голову со светлой прозвездью на лбу. Точёные ноги «в белых чулках» невесомо ступали по дорожной пыли, клочья желтоватой пены падали с удил.

Худайберды-ага ахнул, увидев такого красавца. А Бекмурад-бай небрежно бросил: «Узнаёшь свою клячу, старик? Вот что делают с конём уход и хороший корм».

Но где взять бедняку этот хороший корм? Да и лошадь ему нужна не для забавы, а для тяжёлой работы.

Худайберды-ага переживал свою неудачу, как никогда трудно. Бай его обманул. Он-то разглядел породу лошади, мигом дал ей оценку. Жеребец Бекмурад-бая стоил по меньшей мере вдвое дешевле.

– Вот так и остался я с разбитой арбой, – закончил своё повествование старик. – Теперь вы видите, что значит тянуть удачливый жребий?

– Жребий тут, как пятая нога у ишака, – сказал Сергей, усмехнувшись. – Надул тебя бай – вот и вся недолга, отец.

– Ай, сынок, если не повезёт, так и бай найдётся, и ещё кто-нибудь.

– Уверен, что Бекмурад заранее знал, что будет налог на лошадей! Ему ведь уездный – друг, пристав – приятель.

– Что поделаешь, сынок. Недаром говорят: бай – баю, и аллах – баю. А у нас бай берёт, власти берут и бог ничего не даёт.

– Надо то, что имеете, крепче держать, не отдавать баям да властям.

– Как не отдашь! Вот жребий выпал – Меле надо на трудовую повинность ехать. Один останусь. У детишек рты открыты, есть просят. Прокормлю их? Нет, не прокормлю, земли мало, а идти на расчистку канала сил не хватит. Кто мне поможет? Бекмурад-бай говорит: «Пусть Аллак приходит, помогает тебе». Откуда знаю, надо приходить Аллаку или не надо? Голова от дум как чугунный котёл стала, а в котле – пусто. Вот и поговори после этого: удача – неудача. Камешек мал, да голову пробивает. А когда камешков – сто, что от головы останется?

Обсуждение вопроса – идти Аллаку в аул или не ходить – много времени не заняло, видимо, потому, что об этом говорили ещё до прихода старика.

– Отец Худайберды, – сказал Аллак, – время сейчас трудное, оставлять человека, тем более родственника, без помощи не годится. Мы думали, что трудно бывает одинаково для всех, но теперь видим, что богачи не очень печалятся.

– Правда твоя, – кивнул старик. – В мире потоп, а утке – всё по грудь.

– Всем этим «уткам» скоро свернут головы! – пообещал Сергей.

– Когда подойдёт время идти на копку арыка, – продолжал Аллак, – ты, отец, иди. Бери свою еду и иди потихоньку, только не с теми, кого мираб Бекмурад-бая назначать будет, а с другими. Я там и объявлюсь.