Текст книги "Судьба. Книга 2"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Лучше чёрное лицо, чем чёрная совесть

Неожиданное богатство так обрадовало Худайберды-ага, что он решил пропустить денёк, не ходить на расчистку канала. С хорошей едой он наверстает этот день, а сегодня просто не может не порадовать своих изголодавшихся детишек!

Отдав одну овцу напарнику по землянке и попросив его заготовить мяса впрок, Худайберды-ага, погнал остальных четырёх овец в город, на базар. Покупатели нашлись быстро, тем более, что старый дайханин, мало искушённый в хитростях купли-продажи, торговатся не умел, да и некогда ему было торговаться.

Однако, продав трёх овец, Худайберды-ага подумал и не стал продавать последнюю, справедливо решив, что жене и детям мясо тоже не помешает – в кои веки раз они его пробуют, это мясо! На вырученные деньги он купил муки, чаю, сластей для ребят и отправился домой.

Его приход был настоящим праздником. Дети шумно радовались, то рассматривая невиданные подарки, то цепляясь за отца. Смахивая с глаз слезинки счастья, проворно, как молодая, двигалась жена, ставя перед мужем чай, замешивая тесто.

– А у Бекмурад-бая корову украли, – сообщила она, тщательно укрывая дежу ветошью, чтобы тесто получше подошло. – Сохрани бог от недоброго, мною воровства становится.

– Голодают люди, – сказал Худайберды-ага. Поневоле воровать пойдёшь. Нe то, что у бая, у самого аллаха украдёшь, если дети рта не закрывают от голода.

– И пастух, говорят, не видел, кто украл. Бекмурад-бай сердится: если, говорит, корова не найдётся, пусть пастух платит, а не найдёт денег, я его, говорит, батраком у своих дверей сделаю.

– Всё ему мало! – Худайберды-ага вздохнул, сочувствуя бедняге-пастуху и осуждая Бекмурад-бая. – Всё мало… Глотает людей, как чёрный дэв камни, и всё брюхо своё не насытит. Ох-хо-хо… Где нож? Пойду пока овцу освежую.

Ребятишки с радостными возгласами подхватились помогать отцу, по тут в кибитку вошёл незнакомый паренёк и, едва поздоровавшись, сказал:

– Вас, ага, дядя Бекмурад зовёт. Он дома ждёт вас. Говорит, чтобы вы сразу шли, вместе со мной.

Разглядывая со всех сторон лезвие ножа, пробуя его на ноготь, Худайберды-ага помедлил с ответом.

– Зачем зовёт?

– Откуда знаю, ага? Сказал: пусть придёт сейчас же.

– И больше ничего не сказал?

– Больше не сказал.

– Один дома?

– Гости у него.

Жена смотрела испуганно и умоляюще, словно от него, от Худайберды-ага, зависело отвести от дома какую-то новую, пока ещё неизвестную напасть. Руки её с искривлёнными тяжёлой работой пальцами дрожали мелкой дрожью.

Худайберды-ага жалостливо поморщился, сказал, чтобы ободрить:

– Ай, может, ничего плохого… Может, Бекмурад-бай за Меле хочет нам помочь немного.

Он бросил нож на кошму, поправил опояску, потрогал, разглаживая, сквозную бородёнку.

– Идём, йигит!..

В толстых узорных носках и богатом тельпеке, накинув на одно плечо тёплый халат, Бекмурад-бай сидел на ковре в окружении гостей. Помимо знатных односельчан у него сегодня был редкий и почётный гость – сам ишан Сеидахмед. «Дай бог, чтобы всё – к добру!» – подумал Худайберды-ага, усаживаясь на указанное ему место. Колени его ослабли и недавняя уверенность в благополучном исходе дела уступила место тревожному ожиданию удара – слишком откровенно-недружелюбными были встретившие его взгляды гостей бая.

– Как поживаешь? – спросил Бекмурад-бай ровно и бесстрастно. – Как дела с копкой?

– С копкой по сей день возимся, – ответил Худайберды-ага почему-то слишком осипшим голосом. – Всё никак не…

– Говорят, ты на базаре побывал? – перебил его бай.

– Был… Сегодня был на базаре..

– Что торговал?

– Ай, какая торговля! Торбу муки взял, чая немного…

– А барана, говорят, купил?

Не желая распространяться перед гостями Бекмурад-бая о подарке Берды, Худайберды-ага кивнул:

– И барана купил… Овцу, не барана.

– Жена твоя плохо живёт – голодной спать ложится, голодной встаёт. Откуда вдруг разбогател?

– Да вот, разбогател немножко! – Худайберды-ага искательно улыбнулся, но га его улыбку никто не ответил.

Бекмурад-бай погладил усы, иронически прищурил один глаз:

– Что то легко разбогател. Как это?

– Ай, если аллах милостив, разбогатеть не трудно.

– Верно. Однако может быть, ты ошибся? Подумал, что бог дал, а на самом деле взял чужое. Может быть, так?

Только сейчас Худайберды-ага догадался, зачем его позвал Бекмурад-бай и чего он добивается. А догадавшись, смертельно обиделся и вознегодовал – никогда ещё так грубо и бесцеремонно его не позорили перед людьми. Сдерживаясь от резкого слова, стараясь не дрогнуть голосом, он сказал:

– Если аллах даёт своему рабу, он кладёт на его дороге! Мой возраст к шестидесяти подходит, и не было случая, чтобы я протягивал руку за чужим добром. Ни умышленно, ни по ошибке не протягивал! За чужим добром тянется привычная к этому рука, а моя рука – непривычна!

– Довольно болтать! – грубо оборвал Бекмурад-бай. – Говори, откуда взял деньги на муку и на барана! Перед всеми говори!

Дрожащим от негодования и оскорбления голосом Худайберды-ага сказал:

– По пословице получается! Бай надел новый халат – говорят: «Поздравляем с обновкой!», бедняка увидели в новом халате – «Откуда взял?» Нехорошо, Бекмурад-бай, позорить старого человека перед людьми! Вот моя поседевшая борода – ни один из сидящих здесь не скажет, что старый Худайберды обманул или украл!

Ишан Сеидахмед зашевелился. Катая жёлтыми пальцами янтарные зёрнышки чёток, внушительно изрёк:

– Грех брать в свидетели бороду! Борода – священна: на корне каждого её волоска сидит по ангелу!

– Тем более возьму её в свидетели, ишан-ага! – горячо воскликнул Худайберды-ага. – Не чёрную часть, седую часть её возьму! Это очень хорошо, ишан-ага, что вы здесь. Очень хорошо! Я верю вашему святому слову, вы поможете установить истину. Скажите, ишан-ага, не грешно ли клеветать на невинного человека? Скажите это всем! Я понял, что хочет Бекмурад-бай! У него украли корову, и он подозревает меня. Я никогда не крал, ишан-ага! У меня даже язык не поворачивается оправдываться от такой клеветы! Быть мне жертвой ваших предков, ишан-ага, я вам верю, вы сидите – как свидетель правды! Пусть вытекут мои глаза, если я говорю хоть одно неправильное слово! Бекмурад-бай позорит мои седины перед почтенными людьми, обвиняет в краже коровы. Я эту корову и в плохом сне не видел! А Бекмурад-бай сам украл моего сына! Обманным путём отобрал Меле и отправил его на трудовую повинность! Сказал: деньги дам. За те деньги можно было пятьдесят батманов пшеницы купить, а он не отдавал до тех пор, пока они не стали равны пяти батманам! Разве, это не обман, разве это не грех, ишан-ага? Объясните нам…

– Замолчи! – грозно крикнул Бекмурад-бай.

Однако Худайберды-ага не испугался:

– Не замолчу! На твоей стороне – сила, на моей – правда! Не замолчу!

– Не кричите, ибо гнев – богопротивен, – сказал ишан Сеидахмед. Вы неприлично говорили, Худайберды. Аллах прощает много грехов, но не прощает лжи. Как говорится в писании: «Не облекайте истину ложью, чтобы скрыть истину». На вашего сына выпал жребий. Почему обвиняете Бекмурад-бая? Вы уподобляетесь тем людям, о которых пророк наш сказал: «Покажет им аллах деяния их на погибель им, и не выйдут они из огня». Благочестие не в том, чтобы входить в дом с задней стороны, а в правдивости и терпении, ибо, как сказано, «поистине аллах – с терпеливыми».

Худайберды-ага не всё понял из сказанного ишаном, но ему было ясно, что ишан не одобряет его слов о Бекмурад-бае. Да и сам он понял, что погорячился. После разговоров с Сергеем и другими дайханами он был уверен, что при жеребьёвке бай сжульничал, однако прямых доказательств не было. А если так, то не следовало и говорить об этом. За дело рассердился на него ишан-ага, и спорить не приходилось. С ишаном-ага вообще нельзя спорить, не одобряют этого ни аллах, ни люди.

Среди наступившего молчания слышалось только злое сопение Бекмурад-бая и благочестивые вздохи гостей. Вели-бай, вытянув губы, сказал:

– Я думаю, всё ясно. Уважаемый Бекмурад-бай лишился самой лучшей коровы…

– У пропавшего ножа ручка всегда золотая, – пробормотал Худайберды-ага. Его никто не расслышал.

Вели-бай продолжал:

– Корова пропала в одном доме, а в другом доме неизвестно откуда появился достаток. Всем понятно, что барана и муку с чаем Худайберды не на дороге нашёл. Где взял, не говорит. Мы сомневаемся в искренности его слов. На такой случай туркменский обычай предусмотрел клятву. Надо положить на землю коран, и пусть Худайберды со своей седой бородой перешагнёт через священную книгу, если он не виноват.

– Пусть шагнёт! – буркнул Бекмурад-бaй. – Пусть покажет всем, что он попрал и веру, и хлеб, и соль, и всё остальное!

Рукавом халата Худайберды-ага отёр пот со лба. Он чувствовал себя, точно тот грешник в аду, поджариваемый чертями, о котором не раз слышал от муллы. И черти сидели вокруг самые настоящие, поджаривали без зла, обстоятельно, деловито.

– Не стану приносить клятву! – решительно заявил он. – Кто опирается на кривой посох, тот сам сгибается. Я – не преступник, и не стану приносить клятву, как преступник!

– Ты отказываешься? – ехидно спросил Вели-бай.

– Один – отказываюсь! – с вызовом ответил Худайберды-ага. – Если клятва будет двухсторонней, я готов. Вот здесь сидит ишан-ага. Перед ним я скажу: пусть моё лицо повернётся на затылок, если я вру. Но если тот, кто обвиняет меня попусту, клеветник, – пусть с ним произойдёт то же самое! Пусть хлеб для него станет всадником, а он пусть бежит за ним пешком! И в погоне за хлебом пусть попадёт в такое же болото клеветы, в какое столкнул меня. Вот на таких условиях давайте и коран, и хлеб, и соль – я наступлю на них, и перешагну их!

– Что скажет святой ишан-ага? – угрюмо спросил Бекмурад-бай.

Ишан Сепдахмед пошевелил в молитве пергаментными губами, сухие паучьи пальцы быстрее забегали по чёткам – паук торопился закончить паутину для доверчивой жертвы.

Все ждали его ответа. Наконец он сказал:

– Кто отвращает взоры, тот достоин подозрения. Поистине, аллах знает, а вы – не знаете. «Аллах распознает творящего нечестие от творящего благо», – так начертано в писании. И ещё: «Если ты следуешь за страстями после того, как пришло к тебе знание, ты из нечестивых». Человек по имени Худайберды не может принести клятву в своей невиновности. Он не слушает, благих советов и мудрых наставлений – значит он виновен.

Ишан замолчал, перебирая чётки.

– Как поступить с ним? – спросил Бекмурад-бай.

– Виновному воздай по делам и помыслам его.

– Иди! – жёстко сказал Бекмурад-бай старику. – А ты, – он обратился к парню, который ходил за Худайберды-ага, – иди с ним и забери всё, что он принёс с базара. Сколько не хватит рассчитаться за корову, мы взыщем потом!

– Забирайте! – горестно закричал Худайберды-ага. – Забирайте всё, но я не опозорю свою седую бороду клятвой преступника! Забирайте, пока я не вернулся – не могу видеть, как плачут дети, когда у них вырывают изо рта последний кусок! Пусть кровь моих детей ляжет на вашу голову! Невинная кровь не останется неотомщённой!..

Пожилой дайханин, сидящий на корточках у самой двери, встал.

– Пусть не свершится недоброе с благословления ишана-ага, – обратился он к сидящим. – Когда хозяин зря бьёт верблюда, верблюд кричит и не хочет идти вперёд. Человеку простительно гневаться на несправедливость. Я объясню вам, люди, откуда у Худайберды-ага появился достаток. Вчера парень по имени Берды получил у Сухана Скупого свой долг двадцать упитанных овец. Пять овец он подарил вот ему! Это я видел своими глазами. Это видели много свидетелей.

Среди собравшихся послышались недоуменные реплики:

– Почему сам не мог сказать, что подарили?

– Два слова сказал – всё было бы ясно!

– Нехорошо бедному человеку гордость показывать!

– Сам на себя беду искал!

– Правду искал, не беду! – огрызнулся в сердцах Худайберды-ага. – Мои слова слишком чисты, чтобы отвечать на клевету!

Он ушёл победившим, но мутная горечь случившегося поглотила без остатка всю недавнюю радость. Он коротко передал жене, что произошло в доме Бекмурад-бая и стал собираться.

– Овцу поздно резать, – сказал он, запихивая за пазуху ещё горячий чурек и жадно вдыхая запах свежего хлеба. – Завтра соседа попросишь, чтобы помог.

Выйдя из дому, Худанберды-ага столкнулся с Габак-шихом, который тоже был у Бекмурад-бая и теперь возвращался к своему «святому месту».

– Куда так поздно? – полюбопытствовал Габак.

Ему очень хотелось посудачить со стариком о случившемся, намекнуть, что тут не обошлось без заступничества святого Хатам-шиха и что следовало бы отблагодарить его подношением. Но Худайберды-ага не был расположен к разговорам. На вопрос Габак-шиха он сухо ответил:

– Завтра пораньше с утра копать надо! – И зашагал по тропинке вдоль поросшего чаиром арыка.

Габак-ших с досадой посмотрел ему вслед, потом заметил привязанную у дома овцу. Сытая, она лежала возле колышка, к которому тянулась старенькая шерстяная верёвка. В её добрых сонных глазах отражалось бездумное равнодушие. Габак посмотрел, плотоядно почмокал, представляя дымящиеся куски жирной варёной баранины, и отправился восвояси.

– Очень жирная овца? – заинтересованно спросила Энекути, когда Габак рассказал ей обо всём виденном и слышанном. – Большая?

Габак подтвердил, что жирная и большая. И самое главное, лежит без присмотра.

– А собака?

– Нет у них собаки.

– Соседи могут увидеть?

– На краю аула мазанка стоит. С нашей стороны нет соседей.

Постепенно разговор принимал деловой характер. Габак-ших, вначале нисколько не помышлявший о краже овцы, решительно поднялся:

– Пойдём, пока они её в дом не завели!

– Вах, нехорошо! – Энекути лицемерно закатила глаза, исподтишка наблюдая за Габаком.

– Нехорошо? – удивился он. – Что нехорошо?

– Нехорошо женщине на такое дело идти. Муж приносит мясо, жена варит – так принято.

– Из-за твоей болтовни время упустим! – рассердился Габак, понявший уловку хитрой Энекути. – Если вдвоём пойдём, ни у кого подозрения не будет. В случае чего скажем, мол, отвязалась овца, идём хозяина её искать.

Энекути со вздохом поднялась.

До мазанки Худайберды-ага они добрались быстро. Овца ещё лежала у своего колышка. Вокруг не было ни души.

– Сиди здесь, возле кустов, – сказал осмелевший Габак Энекути. – Кто появится на дороге – сразу ко мне беги. В дом зайдём, поздравим с достатком, попросим пожертвовать на святого Хатам-шиха. А будет всё тихо – жди меня.

Он потихоньку двинулся к овце, стараясь не напугать её. Однако глупая овца почему-то испугалась, вскочила на ноги.

Ших быстро присел, оглянулся по сторонам. Никто не вышел. Он успокоился и протянул руку, чтобы отвязать верёвку, когда сзади кто-то шумно и жарко дохнул ему в затылок, шершаво, словно тёркой, дёрнул, за ухо.

– Хэх! – истерически выдохнул Габак и зайцем кинулся прочь. А следом за ним, весело взбрыкивая и мекая, скакал испугавший его телёнок. Он обогнал Габака и остановился немного впереди, наклонив набок лопоухую лобастую голову и выжидательно уставясь добродушной мордой – игра ему нравилась.

– Шайтан! – выругался ших, рассмотрев своего преследователя. – Сердце чуть изо рта не выскочило!

Подвернувшейся под руку хворостиной он огрел весёлого телёнка, посулил ему скорой и недоброй смерти и, с трудом переводя дыхание, пошёл назад.

– Чего бегал? – спросила удивлённая Энекути. – Зачем тебе чужой телёнок понадобился, когда своя овца рядом ждёт?

– Пусть провалится в преисподнюю! – сказал Габак. – Пусть её черти съедят! Пойдём домой!

– Да что с тобой случилось?!

– Ай, не спрашивай… Во рту горько, как желчь раскусил. Никакого вкуса не чувствую… Идём, Элти!

– А овца?

– Не надо мне ни овцы, ни чего другого.

– Ты в своём уме?

– В своём!

– Тогда иди бери овцу!

– Даже если её помёт золотым будет, всё равно не пойду!

«Трус несчастный, богом ударенный! – с досадой подумала Энекути. – А ещё тельпек носит, мужчиной себя считает!» – А вслух сказала:

– Ладно. Сиди здесь, если согрешить боишься.

Через минуту она уже тащила за собой овцу.

Когда жена Худайберды-ага выглянула, чтобы завести овцу в дом и увидела одинокий колышек, её словно кипятком обдало с головы до ног. Она метнулась во двор, обежала несколько раз вокруг мазанки и с криком: «Спасите! Помогите!» – кинулась к соседям.

Сосед тоже походил вокруг, посмотрел и сказал: «Что вам назначено, то никуда не денется. Ночью где искать? Утром разыщем, не горюй».

Всю долгую ночь женщина проплакала. Едва забрезжил рассвет, она снова пошла к соседу.

– Не прибежала? – спросил тот. – Ну, ничего. Овца – не арбуз, след оставляет.

И в самом деле, они обнаружили в пыли следы овечьих копыт. Следы вели к зарослям чаира и там терялись. Заросли – вдоль арыка и дальше по оврагу тянулись до самого «святого места», до мазара Хатамшиха.

Посматривая на выглядывающий из-за ограды мазара корявый куст гребенчука в цветных тряпочках, сосед объяснил:

– Два следа твою овцу увели. Один – большой, с заплаткой на левой ноге, второй – в маленьких ковушах[22]22
  Ковуши – род самодельной обуви.


[Закрыть]. Маленький рядом с овцой бежал, видишь? А большой сзади шёл и затаптывал след. Кто-то вдвоём с маленьким пареньком приходил. Не специально воровать приходил, иначе более удобную обувь надели бы – чарыки или чокай. А они – в ковушах, случайно значит здесь оказались. А может быть, маленький след – не мальчика, может быть, женщина была. Кто может с женой придти сюда?

– Не пойдёт женщина на такое плохое дело, – сказала жена Худайберды-ага, всхлипывая.

– Как знать! – с сомнением покачал головой сосед и снова посмотрел на гребенчук. – Однако теперь вижу: точно женщина приходила. Видишь: овца бежит, а маленькие следы совсем близко один около другого? Мальчик широко бежит, а так – только женщина переступает.

Сосед ушёл. Жена Худайберды-ага, думая о его словах, невольно обратилась мыслью к Габак-шиху и его жене, но тут же испугалась, поплевала через плечо, схватилась за ворот платья – разве можно подозревать в таком деле служителей святого места! Бог накажет за такие мысли! Да и вообще нельзя напрасно клеветать на людей, если своими глазами не видела. Для этого нужно собачью совесть иметь, как у Бекмурад-бая, который вот так просто взял и наговорил на мужа. Да пусть она пропадёт три раза, эта овца, чем позориться перед людьми ложным наветом! Но, может быть, святой ших поможет? Может, он погадает и скажет, где овца?

С такими мыслями жена Худайберды-ага направилась к мазару.

В первый момент, увидев её, Габак-ших изрядно струсил и начал было придумывать оправдания насчёт приблудившейся овцы. Однако, ободрённый робким видом женщины, приосанился.

Услышав просьбу посетительницы, он охотно согласился погадать.

– По каббалистическому счёту гадать стану, – сказал он, чертя на полу круг. Затем Габак по кругу написал арабский алфавит и соединил буквы линиями через центр крута.

– Обратитесь мысленно с просьбой к возращающему отцу.

– Обратилась! – печально сказала женщина.

– Теперь заметьте любую букву. Когда я подойду к ней, вы скажете.

– Хорошо, святой ишан…

Габак-ших начал гадать. Он ткнул пальцем в первую букву и пробормотал:

– Элип – элинде[23]23
  Габак называет по порядку буквы, некоторые – в туркменской транскрипции. На названную букву придумывает слово и даёт ему вольное толкование. Элинде – в руках. Бимекан – бездомная. Тангрыдан – от бога. Джесет – предел. Ыхлас – старание. Далжик – суета. Иманданайыр – не путай с верой. Ровен – даль.


[Закрыть]. Попала в руки – никуда не уйдёт.

За первой буквой последовали остальные:

– Би – бимекан. Отбившись от рук, ушла.

– Ти – тангрыдан. Спрашивай у бога – в его поле вернуть или не вернуть.

– Джим – джесет. Жизнь вышла за пределы скотина ушла из рук.

– Ыхы-ыхы – ыхлас. Старанию – свершение: будешь искать – найдёшь.

– Дал – далжик. Сейчас суетишься – трудно будет искать.

– Изал – имандан айыр. Не подумай на кого-нибудь.

– Ра – ровен. Далеко уйти должна

– Зи – земин[24]24
  Земин – земля. Сергездан – странник. Ишинде – в деле. Газыганда – у своего колышка.


[Закрыть]. Убита и закопана.

– Сип – сергездан. Не надо странствовать в песках.

– Ишип – ишинде. Дело ничего не показывает.

Когда Габак дошёл до буквы «гайн», женщина сказала:

– Вот эта!

– Гайын значит газыганда. Ступай домой. Придёшь – овца стоит привязанная у своего колышка… Аллах акбар! – Габак провёл ладонями по лицу.

– Спасибо вам, ишан-ага! – обрадованная женщина проворно поднялась. – У меня с собой ничего нет. Но если овца нашлась, я принесу вам целую миску мяса!

– Ай, не стоит говорить о вознаграждении, – великодушно отказался Габак-ших. – Наша забота – помогать верующим.

Жена Худайберды-ага ушла.

Из соседней комнаты выкатилась ухмыляющаяся Энекути:

– Нагадал?

– Нагадал. Она теперь совсем концов не найдёт.

– Нести шурпу?

– Неси скорее! Живот к пояснице подтянуло, пока я ей объяснял всe буквы. Сам объясняю, а сам запах шурпы чую. Боялся, как бы она не унюхала.

– Пусть теперь пустое место унюхает! – захохотала Энекути. – Жаль, что мы телёнка не догадались с собой прихватить. Если смешать баранину с телятиной язык проглотишь от удовольствия!

– Не томи! Неси шурпу! – взмолился Габак.

– Несу… А ты проворный, ишан-ага, быстро от телёнка убегал! – И она снова захохотала.