Текст книги "Кристина"

Автор книги: Хенсфорд Памела Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

На улицу наползали сумерки, обещая обычный городской вечер. Моросил мелкий дождик, и в мокрых тротуарах отражались оранжевые квадраты витрин. Несмотря на едкий запах дыма и бензинных паров, сладко пахло цветами, лимонным деревом, морем, как это часто случается в Лондоне по вечерам. Я вспомнила свои мечты о кварталах Вест-Энда, о нарядных женщинах в барах, об укромных ресторанчиках на боковых улочках, о звуках музыки, притягивающей к себе толпы искателей развлечений.

От отчаяния, слишком сильного, чтобы молчать, я воскликнула:

– Я никогда не прощу вам этого, никому из вас!

– Нет, вы простите нас, Крис, простите, – печально сказала Нелли. – Когда все уже будет позади.

Глава VI

Все последующие дни я была спокойна, что объяснялось скорее всего обыкновенной усталостью. Приняв решение поговорить с миссис Скелтон и осуществив его, я, казалось, израсходовала весь запас своей энергии.

Нэд тоже внешне был спокоен. В какой-то степени мы с ним жили сейчас лучше, чем последние несколько недель. Между нами установились дружеские отношения, обычные между людьми, связанными общей бедой. И хотя мы прямо не говорили об этой беде, у нас вошло в привычку шутками или намеками все же упоминать о ней, словно мы надеялись, что этим нам удастся сделать ее менее серьезной и даже немножко смешной. Однако под кажущимся спокойствием притаилась тревога, словно приглушенные раскаты далекого грома. Она постоянно была с нами, какими бы спокойными мы ни казались.

Я совершенно забыла о том, что пригласила в гости Дики и его новую приятельницу, и вспомнила об этом лишь накануне их прихода. Было уже поздно отменить их визит, и поэтому я просто напомнила об этом Нэду и попросила его не сердиться.

– Что ж, пусть приходят. Я не возражаю. Это немного расвеет нас. – Он ходил по комнате своей подпрыгивающей походкой, время от времени останавливаясь перед книгами, вазой, стулом, словно был одним из тех мужей (к счастью, он им не был), которые вечно журят жен за беспорядок в доме и ищут, к чему бы придраться. – А пока давай-ка полежим. В нашем распоряжении еще целый час, – вдруг сказал он.

Это было одно из ужаснейших обыкновений Нэда – предлагать мне лечь с ним в постель в самое неподходящее время. Я поняла, что он снова чем-то огорчен. Неприятности у многих заглушают желание физической близости. Но Нэд словно находил в ней безошибочное противоядие от всех невзгод.

Вскоре к нему снова как будто вернулось хорошее настроение. Лишь перед самым приходом гостей он с громким недобрым смехом сказал:

– Да, с ними шутки плохи. Они способны убить в человеке все живое.

– Кто они?

– Мои родственнички. Я видел старика сегодня. Он сообщил мне свое последнее условие – я не могу больше пользоваться машиной. По субботам и воскресеньям она, видишь ли, нужна моей мамаше.

В это время в прихожей раздался звонок.

– Вот и гости! – воскликнул он. – Пусть идут хоть косяком.

Подружка Дики оказалась именно такой, какой я себе ее представляла. Это была тихая, бледная, черноволосая девушка в очках. Она была одновременно стройной и крепкой, с довольно длинной талией и маленькими высокими грудями. Ее украшал рот, крупный, красиво очерченный и слегка насмешливый. Смеясь – а смеялась она довольно часто и как-то беззвучно, – она показывала такие же белые и красивые зубы, какие были у Дики. Она держалась скромно и застенчиво, что, пожалуй, было вполне понятно, ибо Дики, представив ее нам, вел себя потом так, словно не имел к ней никакого отношения и она случайно забрела к нам вслед за ним. К счастью, своей застенчивостью она расположила к себе Нэда. Он был более приветлив с ней, чем обычно бывал с моими друзьями, и вечер, которого я так боялась, обещал быть даже приятным. Обычно напускная непринужденность Дики была на сей раз вполне естественной. Когда я подала кофе, Нэд достал бутылку джина.

– Мне совсем немножко, – попросила Баба, впервые произнеся что-то по собственной инициативе: до сих пор она только отвечала на обычные светские вопросы. – Когда я выпью, я становлюсь просто несносной.

Она сказала это таким потешным чопорным тоном, что Нэд громко рассмеялся.

Я была рада, что он отвлекся. Он казался таким же веселым, каким бывал в прежние беззаботные времена в кругу своих друзей, и мне было приятно, что он не менее хорошо чувствует себя теперь с моими друзьями. Я заметила, что у него снова появился тот многозначительный, насмешливый взгляд, который когда-то покорил меня. Он разглядывал подружку Дики словно через театральный бинокль, и я подумала, что интересно будет потом узнать его мнение о ней.

– Да, да, именно несносной. Дики может подтвердить. – Сложив руки на коленях, обтянутых серым шелком, словно добродетельная мадонна с фламандских полотен, Баба улыбнулась мне нежной, иронической улыбкой.

Дики тоже улыбнулся, переменил позу, но ничего не ответил. Казалось, приведя ее к нам, он полностью снял с себя всякую ответственность за нее.

Девушка безучастно смотрела, как Нэд наливает ей почти столько джину, сколько налил бы себе.

– О, это очень много!

– Я знаю, сколько может выпить девушка, – сказал Нэд. Их глаза встретились. Баба рассмеялась.

– Что ж, – пробормотала она. – Вам же будет хуже.

Под предлогом, что мне надо взять еще лимонного сока, я вышла вслед за Нэдом на кухню.

– Бедняжка будет пьяна. Зачем ты это?

– Не вмешивайся, я знаю, что делаю, – сказал он. – Я знаю этот тип девиц.

Когда я проходила мимо, он обнял меня за талию и поцеловал.

Однако Баба не разрешила ему вторично наполнить ее стакан. Пока Нэд очень много пил (лицо его все больше краснело, а улыбка уже не сходила с губ), а Дики пил больше обычного, Баба развлекала нас маленькими забавными историями из жизни своей конторы. Со своеобразным мягким юмором и умением рассказывая о других, она безошибочно охарактеризовала и саму себя. Дики смотрел на нее с ленивой благосклонностью. Сам он не собирался развлекать нас разговорами, хотя при желании мог и попаясничать; однако сегодня он не хотел выглядеть смешным. Когда он выпивал, а это случалось с ним довольно редко, он очень следил за тем, чтобы не сказать лишнего. Он сидел немного поодаль у окна и, казалось, гордился тем, что мы, особенно Нэд, находим его подружку такой забавной.

Наконец Баба поблагодарила нас за чудесный вечер. Она снова превратилась в застенчивую, тихую и воспитанную девицу.

– Вы доберетесь домой? – спросил ее Нэд. – Вам далеко?

– Я провожу ее, – сказал Дики, ласково улыбнувшись Баба. Он встал со стула так осторожно, словно отсидел ногу или не был уверен в прочности пола. – Только удастся ли мне потом попасть на трамвай?

– О, трамваи ходят до поздней ночи, – успокоила его Баба. Как видно, она не привыкла отговаривать молодых людей от выполнения ими до конца своих обязанностей кавалеров.

Она задержала мою руку в своей.

– Мне так хотелось бы, чтобы и вы как-нибудь зашли ко мне. Хорошо? У меня маленькая квартирка – немного тесновато, но не так уж плохо.

– Надеюсь, вас никто по вечерам не ждет со стаканом горячего какао, как когда-то меня, – сказала я. – Я завидую вам.

– А знаете! – воскликнула она, и глаза ее широко раскрылись за стеклами очков. – Я обожаю какао! Но многие его просто не переносят.

Дики поторопил ее и заставил надеть пальто. Несмотря на то что он был доволен ею, ему не хотелось пешком возвращаться домой из дальнего пригорода.

Как только они ушли, настроение Нэда снова упало.

– О господи, как я устал!

Я спросила его торжествующим тоном хозяйки, званый вечер которой удался на славу, хорошо ли, по его мнению, все прошло.

По его лицу пробежала тень улыбки.

– Не плохо. Только Баба может оказаться орешком не по зубам для твоего друга Дики.

Эти слова, хотя и сказанные тоном превосходства, звучали вполне доброжелательно; раньше мне не приходилось слышать, чтобы Нэд в таком миролюбивом тоне отзывался о моих друзьях. От этого будущее мне снова показалось не таким мрачным. Я позволила себе небольшую свободу, и Нэду пришлось примириться с этим.

Я уже верила, что в конце концов мы поймем друг друга, будем великодушны, терпимы и нежны друг к другу и будем проще смотреть на жизнь.

Да, насколько было бы лучше, если бы мы как можно проще смотрели на жизнь, ибо я уже знала, что какое-то время она будет нам суровой мачехой.

Глава VII

Мы так долго и много негодовали и огорчались по поводу предстоящего возвращения Нэда под родительский надзор, что когда наконец этот момент настал, все показалось не таким уж страшным. Нэд почти ничего не рассказывал мне о первых днях своей работы в конторе отца, а я не расспрашивала. В отношениях между людьми одним из наиболее зловещих признаков отчужденности является неожиданное нежелание и неспособность задавать друг другу вопросы. Счастливые влюбленные не скупятся на расспросы. Я не знала, замечает ли Нэд, как мы все больше отдаляемся друг от друга, ибо внешне мы держались дружески и непринужденно. Я, однако, отмечала каждый новый симптом этого отдаления. Жизнь замерла в ожидании, как туча, которой не суждено разразиться дождем. Но само это ожидание было уже утешением. В этот период, мне думается, меня ничего особенно не беспокоило, кроме постоянной нехватки денег. Без споров и размышлений, казалось, было невозможно купить новую чашку взамен разбитой.

Дики не подавал о себе вестей, но наконец в начале мая он позвонил и сообщил (среди прочих новостей, которые казались ему более интересными), что его роман с Баба уже в прошлом. Когда я спросила, что произошло, он ответил:

– О, мы просто разошлись. Ты же знаешь меня.

Пришлось этим удовлетвориться. Все равно эта новость едва ли смогла бы надолго занять мои мысли, ибо к этому времени у меня были свои неприятности, и к тому же очень серьезные. Я была слишком поглощена делами Нэда и не заметила, как минули все сроки. Лишь Каролина случайно помогла мне понять, что произошло. Однажды утром, собравшись навестить свою мать, она по дороге забежала ко мне. Мне показалось, что я никогда не видела ее такой нарядной и элегантной и вместе с тем неестественно оживленной.

– Я не отказалась бы от чашечки кофе, – сказала она. – Горячего, крепкого черного кофе. – Она бросилась на диван, положила голову на подушку, а ноги на ручку дивана. – Милочка, ну вот и свершилось. Я не могу молчать, тем более что ты в курсе дела. – Закурив сигарету, она выпустила несколько красивых аккуратных колец дыма. – Престижу моего дорогого муженька нанесен сокрушительный удар. Мне надоело с утра до вечера слышать о моем «бесплодии», я решила рискнуть и заявила, что пойду к врачу при условии, что он тоже пойдет. «Глупости, – надменно заявил он. – Иди ты, а мне-то зачем?» Я настаивала на своем и твердила, что пойду, только если пойдет он. Мы ссорились, ссорились, ссорились. Ты не представляешь, что это было. Но в конце концов мы все же пошли. С моей стороны потребовалась железная выдержка, представляешь?

Она вскочила с дивана и пересела на стул.

– Валяться вредно для фигуры. Все равно не могу усидеть на одном месте больше пяти минут. Но дай мне раньше кофе, и я расскажу тебе о совершенно невероятном результате.

Однако мне пришлось порядком подождать, прежде чем она рассказала. Ей стоило усилий быть откровенной в эти трудные для нее дни. Но наконец я поняла, что произошло. Каролина была совершенно здорова и могла иметь детей; бесплодным оказался ее муж.

Вначале он не хотел верить этому. Он кричал на врача, хвастливо доказывая ему, что всегда успешно справлялся со своими супружескими обязанностями. («Словно кто-то оспаривал это», – устало заметила Каролина), растерянно пытался острить, когда ему сказали, что часто одно к другому не имеет отношения, и наконец заявил, что пойдет к другому врачу, ибо не намерен верить первому попавшемуся эскулапу. – Он был так груб, дорогая, что мне хотелось сквозь землю провалиться. Ты ведь знаешь, как я ненавижу скандалы.

И он действительно пошел вместе с Каролиной к другому врачу, а затем к третьему. Но результаты только подтвердились.

– А теперь, – сказала Каролина, – началось самое нелепое. Поскольку он неспособен иметь малюток, он отказывается быть мне мужем. Просто не хочет и все. Честное слово, я сойду с ума. Мы живем теперь как брат и сестра. – Она отвернулась. – А для меня это нелегко. Как я уже говорила, я отношусь к тем, кто решительно за. – И она добавила: – Жестокая насмешка судьбы, не правда ли? Разумеется, теперь ему ни к чему считать мои лунные месяцы. Хоть в этом у меня утешение.

Тут-то я и вспомнила о себе. Страх охватил меня с такой силой, что я какое-то время не могла вымолвить ни слова. Я позабыла о Каролине, только что рассказавшей мне то, о чем она не рассказала бы никому другому. Я даже не могла пожалеть ее или хотя бы отдать должное ее мужеству, проложившему линии зрелости на этом почти детском лице и гладком, как у младенца, лбу.

Наконец мне удалось произнести несколько сочувственных слов. Они прозвучали банально. Но даже эти банальные слова обрадовали Каролину, которая не любила громких фраз и чрезмерного проявления эмоций.

– Итак, – сказала она, вставая, – теперь ты все знаешь. А сейчас мне надо идти к мамочке, казаться веселой и беззаботной и ни в коем случае не проговориться ни о чем. Ведь для нее, бедняжки, все будет так непонятно. Она так простодушна, бедная овечка, и никогда не поймет этого.

Я проводила ее до крыльца. Она посмотрела через улицу на зеленый весенний парк. У ограды резвились дети, они влезали на нее, а затем свешивались головами вниз, показывая рваные штанишки и худое детское тело. Мороженщик с расписной тележкой расхваливал свой товар. Одинокий майский куст на краю большого пустыря ярко пестрел ранними, сладко пахнущими цветами.

– Когда-то нам было здесь хорошо, правда? – грустно промолвила Каролина. – Помнишь наши первые туфли на высоких каблуках? Мы так гордились ими. А вот и мой автобус, дорогая.

Когда она уехала, я еще немного постояла у ворот, бесцельно глядя вдаль и чувствуя на лице горячие лучи солнца. Я могла перепутать числа – ведь даже с арифмометром я допускала ошибки, а с подсчетами в уме и подавно. Но я знала, что ошибки здесь нет.

Я ждала, пока Нэд сам заметит. Но он ничего не замечал; он был равнодушен ко всему и поглощен лишь одной мыслью – работать так, чтобы его родители пожалели, что были так несправедливы к нему. В конце концов мне самой пришлось сказать ему.

Момент для этого я выбрала явно неудачный. Я пыталась позабавить Нэда рассказом о том, как закончился роман Дики с Баба и как Дики отнесся к этому. Нэд рассеянно слушал и изредка вежливо улыбался, словно зажигал и гасил лампочку, и вдруг с моих губ непроизвольно слетели торопливые и пугающие слова. Нэд уставился на меня, и его мозаичные глаза потеряли всякое выражение. Затем румянец, вспыхнувший на его скулах, стремительно пополз вниз по шее.

– Ты удачно выбрала время, черт побери! Как раз когда дела обстоят из рук вон плохо, – наконец сказал он.

Он был уверен, что я все подстроила нарочно. Напрасно я пыталась убедить его, что не виновата, что просто мы где-то допустили оплошность. Но он напомнил мне все случаи, когда я действительно говорила, что хочу ребенка. Отчаяние, охватившее меня, не помешало мне с удивлением отметить, что он помнит каждое слово, которое я когда-либо ему говорила.

– Не лги, – заявил он. – Ты всегда умела очень ловко лгать, но я думал, что наконец отучил тебя от этого.

– Неужели ты думаешь, что я рада тому, что случилось? – возмущалась я.

– Конечно, рада. Ведь тебе безразлично, что отдуваться будет кто-то другой.

– Как-нибудь проживем.

– Вздор! (Это было любимое словцо его матери.) Как?

– Живут же люди.

– Как могла ты так подвести меня, не понимаю! Ты эгоистка до мозга костей и думаешь только о себе.

Мне необходимо было поговорить с ним, я хотела, чтобы он выслушал меня. Мне уже было знакомо то неприятное чувство гнева, разочарования и оскорбленной гордости, которое сейчас охватило меня. Мне хотелось, чтобы мой голос звучал, как голос чужого человека, и чтобы это заставило Нэда выслушать меня с необходимым вниманием. Но я решила подождать. Нэд, подпрыгивая, ходил взад и вперед по комнате. Шаги его, однако, замедлились, когда мое молчание затянулось.

– Ну? – наконец сказал он.

– Ты ведешь себя так, что мне кажется, будто все это дурной сон. Я жду ребенка, и этот ребенок твой.

– Чей же еще? – машинально сострил он.

Я попросила его успокоиться, и действительно, мой голос был чужим, и он заставил Нэда умолкнуть.

– Я жду ребенка, и это ужасная неожиданность для меня, потому что я знала, как ты к этому отнесешься. Но ты ведешь себя просто как скотина.

Ему должно быть стыдно, говорила я. Как он смеет утверждать, что я сделала это нарочно?

– Потому что все это выглядит довольно странно, – сказал он.

Я говорила, что он не смеет обвинять меня в обмане, называть лгуньей, говорить, что я думаю только о себе. Я попросила его – и это уже не звучало, как мольба, не забывать, что я намного моложе его, и обращаться со мной, как требует справедливость.

Он встал и вышел из комнаты.

Я взяла в руки журнал. Я не собиралась плакать. Я решила спокойно читать, пока он не вернется.

Он вернулся. Он сказал, что жалеет о том, что наговорил, что и сам не понимал, что говорит. Конечно, мы проживем, живут же другие, как справедливо заметила я. Гарриет будет рада внуку и, возможно, подобреет. Я должна пойти к врачу и, если все подтвердится, должна беречь себя, давать отдых ногам. У него появилась какая-то испуганная нежность, он суетился и хлопотал около меня. Затем он вдруг сказал, что его грубость объясняется тем, что он испугался за меня. Если со мной что-нибудь случится, он не переживет этого. Именно поэтому он так себя вел – он испугался, что я умру от родов.

– Ведь я люблю тебя, Крис, ты должна понять меня.

Я слишком устала и поэтому была согласна помириться и простить. Я сделала вид, что поверила ему. Он повеселел, даже расшалился и предложил выпить за нашего ребенка. Мы должны уже сейчас решить, как мы его назовем. Мы снова чуть не поссорились из-за имени. Весь этот вечер показался мне чудовищно неправдоподобным. Мы вели себя так игриво и влюбленно, словно только что познакомились. Время тянулось невыносимо медленно, стрелки часов почти не двигались. Мне казалось, что я не дождусь, когда можно будет лечь в постель и в темноте выплакаться в подушку.

На следующий день, когда Нэд ушел на работу, я пошла к врачу. Он подтвердил мои подозрения и велел ежемесячно показываться ему.

Домой я возвращалась через парк Коммон под горячими лучами утреннего солнца. Я поняла, что все это время вопреки всему я все еще надеялась, что произошла ошибка. Теперь окончательность приговора ошеломила меня. Я в западне, из которой нет выхода. Нэду и мне придется научиться быть такими же счастливыми, как другие люди, и получать удовлетворение от того, что мы растим ребенка. Я присела ненадолго на скамейку под деревьями, чтобы переждать охвативший меня страх; я знала, что он должен пройти. В воздухе стояла тишина. Белая пыль на листьях боярышника превратилась под солнцем в хрупкую позолоту. Трава была сухой, как сено.

Мимо прошла женщина, толкая перед собой маленькую деревянную коляску-креслице. Ребенок, сидевший в ней, вертелся, перегибался вперед через державшие его ремни, снова откидывался назад и смотрел в небо широко открытыми голубыми глазами. И этого оказалось достаточно. Смирившись, потеряв желание плакать, я встала и пошла дальше. Наконец я смогла почувствовать радость, которой сразу же лишил меня Нэд. Да, я хотела ребенка, я все время страстно мечтала о нем. Эти месяцы ожидания покажутся мне невероятно долгими.

Я зашла к Эмили и сообщила ей свою новость. Она онемела от неожиданности. Казалось, в ее представлении мы с Нэдом должны были жить (пользуясь выражением Каролины), «словно брат и сестра».

– Но ты еще так молода! – Это было обычным возражением Эмили. – Я просто не знаю, что и сказать тебе, милочка. Это так неожиданно. – Она неуверенно похлопала меня по руке. – Как гром с ясного неба. Ведь об этом не было и речи, правда?

Ее первой разумной мыслью было начать что-нибудь вязать для младенца. Она сегодня же купит шерсть, вернее, сейчас же. И действительно, она так заторопилась в магазин за шерстью, что буквально вытолкала меня за дверь. Эмили трудно привыкала ко всякой новой мысли, и для этого ей необходимо было остаться одной.

Когда я наконец вернулась домой, квартира показалась мне необычайно тихой и сумрачной, хотя за окнами ярко светило солнце. Я не знала, куда себя девать, и меня попеременно охватывало то чувство страха, то острое чувство радости. Я пыталась читать, но не могла. Этот день будет, пожалуй, самым трудным. Завтра я буду спокойнее, привыкну к мысли об огромных переменах, которые столь неожиданно свалились на меня.

Я завтракала бутербродами на краешке кухонного стола – днем для себя я ничего не готовила, как вдруг в передней раздался звонок.

Распахнув дверь, я увидела человека с плоским чемоданчиком в руках. Когда он открыл его, в нем оказался набор всевозможных щеток, гребней, шпилек для волос и мотков резинки.

– Доброе утро, мадам! Могу ли я что-либо предложить вам сегодня? У нас есть очень хорошие…

Он внезапно осекся.

Мы смотрели друг на друга.

Он сделал неловкий шаг назад и сказал глубоким басом:

– Боже мой! Ты?

Передо мною был Лесли. На его голове красовался все тот же нелепо маленький котелок, хотя, возможно, это был уже новый. Лицо его еще больше удлинилось, и в нем еще заметнее стало что-то лисье. Его большие пустые глаза готовы были выскочить из орбит.

– Боже мой!

Положение, в котором мы оба очутились, было не из легких.

– Подумать только, какая неожиданная встреча, – сказала я. – Входи, пожалуйста.

Все сразу переменилось, и комичность этой неожиданной ситуации даже развеселила меня.

Лесли тоже пришел в себя и хрипло рассмеялся.

– Войти? Что ж, в переднюю, пожалуй, но не дальше. Мне не положено входить дальше передней.

Он переступил порог, небрежно бросил свой чемоданчик на столик и встал возле него, несчастный и храбрый.

– Вот видишь, до чего я докатился.

– О, это такая же работа, как всякая другая, – сказала я. – Как ты живешь?

Он не слушал меня. У него был какой-то безумный вид; он был все такой же «тронутый», хотя прошло немало времени.

– Да, работа. Это все, что страна может предложить человеку, оказавшему ей немалую услугу. О, у тебя кошка! – голос его внезапно переменился, стал более естественным. Он нагнулся и попытался достать кошку из-под стула; он всегда любил животных.

– Это не наша, соседская.

– Ах, вот как. – Кошка вывернулась и шмыгнула через открытую дверь на лестницу. – Кис-кис-кис!

– Какую же услугу ты оказал своей стране? – спросила я, не в силах сдержать любопытство, – не потому, что я надеялась услышать что-то интересное, а просто мне хотелось знать, как далеко способна зайти фантазия Лесли.

Он ответил не сразу, потому что в это время уронил свой котелок. Подняв его, он начал его чистить. Наконец он повернулся ко мне и приложил палец к губам.

– Секретная миссия. Об этом говорить не положено. Разведка, если хочешь знать, – добавил он небрежно.

Я сказала, что это, должно быть, очень интересно.

– Да, было интересно, – заметил он с видом человека, которому приятно вспомнить. – Не без интереса. Собственно, эта глупая работенка, которую я сейчас выполняю, не совсем то, что кажется на первый взгляд. Однако больше мне не следует говорить.

Я пригласила его войти в комнаты и выпить со мной чаю.

– Нет, маленькая Кристина, – излишне многозначительно отказался он. – Нет. Твоему мужу это может не понравиться.

– Его нет дома, – ответила я и поняла, что сказала бестактность.

Но Лесли не способен был это заметить.

– Да, я слышал, ты замужем. В прошлом году летом я случайно встретил Реджинальда.

Я не сразу сообразила, что так официально он величает Возьмем Платона.

– Но я не знал, – продолжал он, – где ты живешь. Решил, что лучше не расспрашивать.

Я спросила почему.

– Не стоит ворошить старое, – ответил Лесли и, помолчав, добавил: – Пусть прошлое хоронит своих мертвецов[28].

Я спросила, как здоровье его матери. По его лицу пробежала тень.

– О, матер все такая же, ты ее знаешь. По-прежнему grande dame. Но поскольку я не могу открыть ей всей правды о моей настоящей профессии, между нами нередко возникают недоразумения. В прошлом году умер мой отец.

Я выразила ему свое сочувствие.

– Превосходный был музыкант, – заметил Лесли. – Таких теперь не сыщешь.

Я смущенно сказала, что его визит очень кстати, потому что мне как раз нужна платяная щетка.

– Неужели ты думаешь, – ответил он, с усилием кривя рот в улыбке, – что я воспользуюсь нашим старым знакомством и, как мелкий торгаш, буду навязывать тебе свой товар?

Я стала уверять его, что дело есть дело.

– Ну что ж, – согласился Лесли, тут же забыв о своей щепетильности. – Вот, мадам, неплохая щетка, взгляните. Из настоящей свиной щетины. Уверяю вас, что за эту цену вы нигде не достанете товар такого качества.

Я спросила, сколько стоит эта щетка. Он окинул оценивающим взглядом переднюю, ту часть гостиной, которая была видна через открытую дверь, и мое платье. – Только для вас, мадам, – восемь шиллингов и шесть пенсов.

– Это очень дорого, – сказала я.

Он заверил меня, что я нигде не куплю такую превосходную щетку по столь низкой цене. Я поняла, что он заломил такую цену только потому, что знал мою слабость к хорошим вещам. Я предложила пять шиллингов. Он согласился уступить щетку за семь шиллингов и шесть пенсов. Наконец я уплатила шесть шиллингов и шесть пенсов, – на шесть пенсов больше, чем с меня взяли бы за такую же щетку в лавке на Баттерси-райз. Продав мне щетку, он снова превратился в прежнего Лесли и заговорил утробным голосом.

– Скажи мне, – спросил он, захлопывая чемоданчик, – ты счастлива?

Я ответила, что счастлива.

– По-настоящему?

– Конечно, – сказала я громко и, как мне казалось, искренне.

– Меня не обманешь. Я слишком хорошо тебя знаю. – Рука его уже лежала на дверной ручке. Он словно над чем-то размышлял, низко опустив голову, на которую уже водрузил свой котелок. – Значит, счастлива. Так, так. – Конструкция фразы была необычной для Лесли. Я подумала, не убедил ли он себя сейчас, что он немецкий граф – он всегда любил фильмы производства УФА. – Счастлива. Но жизнь – это коварная штука, малютка Кристина. Я хочу, чтобы ты знала: если тебе понадобится поплакать на чьем-нибудь плече, можешь рассчитывать на мое. Оно будет ждать тебя. – Я поблагодарила его. Я хотела, чтобы он поскорее ушел и не заметил, что я действительно готова расплакаться. На мгновение прошлое словно камень придавило меня. Вдруг Лесли добавил весьма нелогично:

– Прощай, моя дорогая. Возможно, мы никогда больше не увидимся.

Я смотрела, как он сбегал с лестницы, размахивая своим чемоданчиком. Бедняга Лесли, первый человек, полюбивший меня, давший мне уверенность в себе; Лесли, живущий в мире своих фантазий, свободно путешествующий в нем по паспорту вымышленного королевства; бедняга Лесли и счастливчик Лесли, который узнает, что такое бедность, безработица и отчаяние, но никогда не узнает самого себя и всегда будет видеть себя лишь таким, каким ему больше всего хочется себя видеть.

Я закрыла дверь и тут же перестала о нем думать.

Глава VIII

В эти годы кварталы между Клэпемом и Баттерси скорее напоминали деревню, с присущей ей простотой нравов и смешанностью классовых прослоек. Мелкие чиновники и служащие, жившие в Норф – и Вест-Сайде, ходили за покупками в магазины на Баттерси-райз и Сент-Джонс-роуд. Иногда в целях экономии и ради развлечения они посещали открытые ряды на Норткот-роуд, где по субботам, на ярко освещенных нафтоловыми лампами лотках, можно было недорого купить нужную вещь. Они пили кофе в кафе универмага «Ардинг и Хоббс», влюбленные пары бродили среди рекламных образцов «меблированных квартир», воображая, что они у себя дома, а те, кто не был влюблен и был прилежен, сидели, склонившись над книгами, в пахнущих кипарисовым деревом залах Справочной библиотеки на Лавандовом Холме – экзамены на аттестат зрелости были не за горами. Куда бы вы ни пошли, вы везде здесь встречали друзей и знакомых.

В один прекрасный день на Баттерси-райз я неожиданно столкнулась с миссис Олбрайт; не потрудившись даже взглянуть на мою талию, она набросилась на меня:

– Ты совсем забыла нас.

Был душный августовский день. Я очень устала, и мне было трудно долго стоять на ногах. Я извинилась и сказала, что была занята. На лице миссис Олбрайт мелькнуло некоторое подобие улыбки.

– Айрис огорчена, что все лучшие друзья забыли ее. Никто из вас не зайдет.

Кончик ее любопытного носа пришел в движение. Несмотря на жару, у нее был озябший вид и синие пятна на крыльях тонких ноздрей.

Я решила быть с ней откровенной и напомнила, как совсем недавно она приняла Каролину, случайно забежавшую днем к Айрис: она заявила ей, что ее дочь до четырех часов дня никого не принимает.

– Это очень обидело Каролину, – сказала я.

– Почему? – удивилась миссис Олбрайт. – Ведь Айрис работает до поздней ночи. Само собой разумеется, что ей нужен отдых днем. – Она умолкла. – Конечно, для тебя она всегда дома. Ты ее самая близкая подруга.

Я сказала, что постараюсь зайти.

– Мне кажется, она несколько обижена, – заметила миссис Олбрайт, – что ее лучшая подруга так не откровенна с ней. Она случайно узнала от посторонних, что ты в ожидании счастливого события.

– Я не делаю из этого секрета. Просто я мало выхожу.

– Ты ждешь на рождество? – расспрашивала миссис Олбрайт, хотя ей все уже было известно. – Подумать только, вы все уже замужем и устроены, одна Айрис так засиделась, – вдруг вырвалось у нее с горечью.

Мне хотелось домой. У меня болели ноги, а надвигавшаяся гроза буквально придавила меня своей тяжестью. И все же я не удержалась, чтобы не сказать ей:

– Мне всегда казалось, что вы против того, чтобы Айрис рано выходила замуж и портила себе карьеру.

– Конечно, не за первого Тома, Дика или Гарри. Но у нее есть сейчас один поклонник, и я сказала ей, что она будет дурой, если упустит его. – В полуподобострастном, полунасмешливом тоне она принялась рассказывать о поклоннике Айрис. Он богат, не очень молод, торговец драгоценными камнями, родом из Португалии; каждый вечер он ждет Айрис у театра, осыпает ее цветами и восхитительными, не очень дорогими подарками, которые было бы глупо возвращать.

– Предположим, – заметила миссис Олбрайт, мужественно допуская худшее, – ее карьера не оправдает наших ожиданий. – В ее голосе зазвучали резкие нотки; ей нелегко было говорить о том, что давно мучило ее. – В этом случае у нее хоть будет что-то за спиной. Тысячи, – добавила она на тот случай, если я сама не догадаюсь. – Но она разборчивая невеста, принцесса на горошине. Я ей говорю: Кристина, как разумная девушка, не выбирала, она взяла то, что ей предложили.