Текст книги "Кристина"

Автор книги: Хенсфорд Памела Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Глаза его слегка затуманились, словно он вспомнил о чем-то. Мне показалось, что, если бы сейчас я вдруг пожелала, чтобы все осталось прежним (чего я, конечно, не собиралась делать), он обязательно отомстил бы мне за то, что был вынужден подчиняться моей воле. Мысль об этом доставила известное удовольствие. Я почти готова была помочь ему снова утвердиться на прежнем пьедестале, даже если бы мне это дорого обошлось.

Мы спустились в большой душный, залитый электричеством зал. Нэд заказал столик у самой эстрады.

– Если будут эстрадные номера, мы по крайней мере увидим их.

Он заказывал для меня самые дорогие блюда, но я едва притрагивалась к ним. Каждый раз, когда я делала вид, что ем, Нэд исподтишка наблюдал за мной. Я не в силах была смотреть ему в глаза, ибо знала, что увижу в них одиночество и страх. Мы оба боялись друг друга. Нэд много пил.

Я еще никогда не видела его пьяным, – это слово не подходило к нему. Когда он выпивал, это не отражалось ни на его речи, ни на походке. Большое количество выпитого вина придавало его лицу, как многим лицам с правильными чертами, своеобразную, как мне казалось, красоту. Лицо его сейчас побледнело, отчего глаза и губы казались особенно темными, складки разгладились, и кожа была почти прозрачной и хрупкой, как стекло. Он старался сидеть очень прямо и неподвижно. Всегда скупой на жесты, теперь он почти не шевелился, и эта неподвижность придавала ему внушительность.

Кое-как мы закончили ужин. Мы говорили очень мало и как-то нехотя о нашей квартире, о свадьбе, словно все это было реальным. Однако мне это не казалось странным. Надо же было о чем-то говорить. Так не все ли равно о чем.

Наконец он не выдержал:

– Ну?

– Милый Нэд, дорогой мой, – сказала я, – это бесполезно.

– Я тебя не понимаю. Я абсолютно тебя не понимаю.

Я сказала ему, что он давно должен был понять, что между нами не все обстоит благополучно.

– Мы ссоримся, это верно, – сказал Нэд. – Но кто же не ссорится?

– Нет, все обстоит гораздо хуже. Я не чувствую себя счастливой и никогда не буду счастлива с тобой.

Он положил свои маленькие руки на край стола. Через тонкую кожу просвечивали голубые жилки.

Я вдруг сняла кольцо и подвинула его через стол Нэду. Он машинально надел его на мизинец, посмотрел на него и потер камень о рукав. Затем он схватил меня за руку, насильно одел мне кольцо на палец и с какой-то тихой яростью сказал:

– Я не хочу выглядеть из-за тебя дураком!

Глаза его были широко открыты, и он весь дрожал.

– Неужели так важно, что подумают другие? – спросила я. – В сущности это не имеет значения, – Мне действительно казалось, что это так.

– Нет, имеет! Крис, ради бога, перестань. Ведь ты же умница. Ты хорошо знаешь, что перед свадьбой девушки часто капризничают и нервничают. Это вполне понятно. Ты же любишь меня, ты сама мне это говорила. Я готов из кожи лезть вон, чтобы ты была счастлива. Я сделаю все. Но только… – голос его внезапно оборвался, он откашлялся, – … не надо упорствовать. Ты должна выйти за меня замуж. – Он опустил глаза и уставился на скатерть. – Без тебя у меня не останется ничего.

– Я не могу, Нэд, – сказала я.

Началось эстрадное представление. Три негра в матросских костюмах исполняли танец с той гротескной расслабленностью мускулов, которая напоминает пляску подвешенных в воздухе марионеток. Нэд заказал виски. Разговаривать было невозможно, так как мы сидели слишком близко от оркестра и звуки трубы буквально раскалывали воздух.

Я была рада, что почти ничего не пила. Трезвость придавала мне уверенность в себе, мне казалось, что я стала выше ростом, кажусь почти величественной и старше своих лет. Я знала, что выгляжу хорошо. Даже в эти ужасные минуты – при всем моем желании оставаться совершенно равнодушной я знала, что потом, оглядываясь назад, я действительно буду считать эти минуты ужасными, – мне было приятно, что печальные и разгневанные глаза Нэда смотрят на меня с восхищением.

Танец негров закончился. Оркестр приглушенно заиграл приятную, легкую мелодию. На эстраду вышли три девушки, и одна из них была Айрис. На них были узкие черные платья, черные шапочки со страусовыми перьями, белый мех на плечах. Мелкими шажками выйдя на середину свободной полоски паркета между столиками, они приняли элегантно развязные позы и запели: «Три леди с Лестер-сквер».

Айрис увидела меня. Я угадала это по легкому подергиванию ее щек в заученной улыбке.

«Подавив усталость и печаль»… – вдруг пропела она одна и ее слабый, но верный голосок показался мне здесь еле слышным.

– Если это шлюхи, то я предпочитаю дочерей священника. Господи, что за дрянной номер! – воскликнул Нэд.

– Средняя – это Айрис, – сказала я.

– Знаю. Твоя знаменитая подружка. У меня хорошая память на лица. – Он умолк. – На что она мне сдалась? Она и ее глазки!

Отчаяние сделало его очень некрасивым. Он стремился обидеть меня грубостью, но не знал, как это сделать. Он говорил по-прежнему тихим голосом и сидел так же неподвижно, но я чувствовала, что на нас уже обращают внимание.

Айрис задержалась у нашего столика, еле заметно подмигнула мне и пропела последнюю строку куплета, глядя в глаза Нэду.

Он тоже смотрел на нее – он готов был воспользоваться любой возможностью, чтобы отомстить мне. Он улыбнулся ей.

Девушки ушли, и на смену им вышла звезда программы, французская певица. Мы с Нэдом молча слушали ее. Я пролила вино на платье и терла пятно кончиком носового платка, смоченного водой. Я была рада, что нашла наконец хоть какое-то занятие.

Первое отделение эстрады закончилось, и начались танцы.

Нэд поднялся и заставил меня танцевать. Оркестр играл знакомую мелодию, ту, что мы с Нэдом просили играть для нас в Ричмонде в тот самый вечер, который закончился для меня так позорно. Я злилась, потому что эта мелодия невольно будила воспоминания. На какое-то мгновение я почувствовала себя снова счастливой оттого, что танцую с Нэдом под эти грустные звуки и чувствую, как он крепко держит меня, оттого, что я снова с ним в этот последний час разлуки. Вдруг я услышала собственный голос:

– Я люблю тебя, Нэд, но не так, как ты думаешь. Я уже говорила тебе. Ты должен это понять.

Только в ранней юности мы способны верить, что подобные признания могут хоть в какой-то степени служить утешением отвергнутому возлюбленному. Много лет спустя мне самой пришлось услышать подобные слова, высказанные, правда, в более деликатной форме человеком, который был намного старше меня. Мне было стыдно, и я горько сожалела, что допустила это.

Нэд не сказал ни слова.

Когда мы вернулись к нашему столику, нас ждала Айрис. Она не сняла грима, но переоделась в голубое вечернее платье. От скрытого торжества она сверкала, как горсть бриллиантовых осколков.

– Вот я и поймала вас! – сказала она, обращаясь ко мне. – Кристи, ты попалась! Тебе придется представить меня твоему таинственному Нэду. Хотя мы с ним уже знакомы.

– Да, припоминаю.

Голос Нэда казался лишенным всякого выражения.

– Я не знала, что ты поешь здесь, Айрис.

– Я и сама не знала этого до прошлой недели. Кто-то заболел или ушел, и я заняла его место. Ужасный номер, не правда ли? И отвратительная песенка. А этот костюм! В нем я просто лошадь. – В Айрис было что-то успокаивающее, вечное и неизменное, как чередование месяцев в году. – Ведь я похожа на лошадь, правда? – обратилась она к Нэду. – И разодета, словно для цирковой арены, с плюмажем и прочей ерундой. Не хватает только подвесить мне мешок с овсом.

Она снова повернулась ко мне.

– Кристи, свинтус, ты не должна была так долго его прятать. Это жадность! Я обожаю Кристи, – сказала она Нэду, придав своему лицу выражение простоты и искренности. – Она моя лучшая подруга.

Я спросила, будет ли она еще петь.

– Слава богу, нет! Mille fois non[26], детка! На сегодня довольно. Я переоделась специально для того, чтобы посидеть с вами несколько минут.

Нэд предложил ей выпить чего-нибудь.

– О, только чудесного освежающего апельсинового соку, – сказала Айрис, которая не прикасалась к вину. – За вас обоих! Это правда, что на будущей неделе ваша свадьба? Ты просто чудовище, Кристи, что не пригласила меня.

Я смущенно пробормотала, что мы вообще не собираемся никого приглашать.

– Но меня-то можно? Скажи, что можно, Нэдди, – я вас буду звать Нэдди, – вы должны пригласить меня. В церкви я сяду по правую сторону рядом с друзьями жениха, и тогда никто не посмеет меня выставить.

Он улыбнулся, но ничего не ответил.

– Возможно, нам придется отложить свадьбу на неопределенный срок, – сказала я и пояснила, что возникли осложнения с нашей новой квартирой. Нэд продолжал улыбаться. Мне пришлось напомнить ему об апельсиновом соке для Айрис.

– Ах вы, бедняжки! Но помните, Айрис все равно придет, раз она сказала.

К моему удивлению, Нэд пригласил ее танцевать. Как всегда, она вспыхнула, радуясь успеху, в котором, однако, не сомневалась.

– Но мы не можем оставить бедную Кристи совсем одну.

Я сказала, что не возражаю побыть одна.

– Мы совсем, совсем немножко. – Айрис благосклонно позволила Нэду обнять себя. Я следила, как они танцуют, не испытывая ничего, кроме любопытства. Танцуя, Айрис без умолку болтала, и лицо ее светилось оживлением. Нэд смотрел поверх ее головы и изредка односложно отвечал. Как всегда, левую руку она положила партнеру на предплечье, словно была так мала ростом, что не могла дотянуться до плеча. Один раз, откинув голову назад, Айрис залилась таким громким смехом, что Нэду пришлось остановиться. Затем, высвободив руку из руки Нэда, она помахала мне.

Когда они наконец вернулись к столику, Нэд был еще бледнее, но настроение его заметно улучшилось. Он стал разговорчив и подшучивал над Айрис так, словно знал ее не меньше моего.

Я подумала, как хорошо, что мне теперь не надо ревновать. Я считала, что Айрис не может понравиться Нэду, хотя и забавляет его. Конечно, ему еще не приходилось встречать таких красивых девушек. И все же меня задели его оживление и непринужденность в обществе Айрис.

– Кристи, желтый цвет тебе очень к лицу, – сказала она. – Ты выглядишь в нем такой хрупкой.

– Если ты хочешь сказать, что я выгляжу в нем бесцветной, можешь не стесняться, – сказала я, как мне показалось, с достоинством, ибо теперь я была свободна от Айрис, теперь она не могла ни обласкать, ни обмануть, ни обокрасть меня.

– Мяу, фр-р, фр-р! Нэдди, вам не кажется, что Кристи – злюка?

– Нет, Крис хорошая, – ответил Нэд.

Они с Айрис смотрели друг на друга.

– Какой миленький цветочек! Нэдди, у вас в петлице бесподобный цветок! Айрис очень хотелось бы получить его на память. Она собирает цветы.

Нэд заколебался.

Внезапно центр тяжести этого вечера, этой недели, всей моей жизни переместился. Я почувствовала, что люблю, что мне грозит опасность, и от тоски и страха сжалось сердце.

– Ведь Кристи позволит подарить этот цветочек своей подруге. Правда, Кристи? – она коснулась моей руки.

– Это цветок Нэда.

Мне стоило немалых усилий произнести эти слова. Да, всегда так было. Ничего не изменилось. Все та же старая обида. «Вы позволяете ей все отнимать у вас! – сказал бедняга Кейт. – Почему вы позволяете ей это?

Пальцы Айрис прикоснулись к гвоздике. У нее был шаловливый и лукавый вид. А во взгляде, который она бросила на меня, светилась настоящая нежность, какую нередко испытывают друг к другу соперницы.

– Можно или нельзя?

– Пожалуйста, если вам так хочется, – ответил Нэд. – Но цветок уже увял. – Он отстранил протянутую руку Айрис, немного задержав ее в своей, затем вынул цветок из петлицы и воткнул его Айрис в волосы.

– Вы просто душка! – воскликнула она. – Кристи, какой он милый! Ты счастливица, просто счастливица. Ты обязательно должна привести его ко мне, обещай!

И вдруг я услышала, что обещаю ей это. Я была на грани слез. Я вовсе не была ни взрослой, ни сильной, как мне казалось, и я ненавидела Айрис за то, что она лишила меня моей силы и драгоценной уверенности. Мне захотелось, чтобы Нэд поскорее увел меня отсюда.

– Я смертельно устала, – сказала я.

Нэд подозвал официанта.

– Ну, хорошо, – сказал он, а затем, повернувшись к Айрис, спросил: – Вас подвезти? У меня машина.

– Как это мило! Но, увы, я не могу. Я должна быть на какой-то глупой вечеринке и если не потороплюсь, то не смогу даже сменить грим. – Она звонко засмеялась. – А это совершенно необходимо. Клянусь, я бы с удовольствием сменила и лицо, если бы это было возможно.

Она нагнулась, чтобы поцеловать меня. От нее пахло фиалками от ароматных лепешек, которые она, как это ни странно, действительно любила.

– Мне кажется, он очень мил, – сказала она мне так, словно мы с ней были одни. – Желаю вам бездну счастья, и не забывай свою бедную одинокую подружку, которая обожает тебя. – Затем она повернулась к Нэду и окинула его задумчивым взглядом. – Нет, я, пожалуй, не буду вас целовать. Мы еще недостаточно знакомы. – Она погладила его по щеке гвоздикой, которую он ей подарил, и убежала, провожаемая удивленными и восхищенными взглядами публики.

– Пойдем, – сказал Нэд. Оживление его моментально исчезло. Потом уже, когда мы ехали в машине домой, он заметил:

– Очень смешная девица.

Мне тогда показалось, что он сказал это лишь для того, чтобы обмануть меня. Как и все, он не устоял перед чарами Айрис, он позволил ей обворожить себя. Она готова была отнять у меня даже Нэда, который мне, собственно, уже не нужен.

– Она может позволить себе быть смешной, – ответила я сухо, – но вот когда это позволяет себе взрослый мужчина…

– Да, она забавная.

– Она очень красивая.

– Конфетная красота. Не чувствуется характера.

– Однако ты охотно подарил ей этот дурацкий цветок.

– Простая любезность.

– Вздор! – воскликнула я, а сердце мое чуть не разрывалось от горя. Они теперь обязательно встретятся. Они договорились об этом во время танцев.

Нэд вдруг остановил машину. Мы были на Гровенор-Плейс. Неожиданно налетевший ветер зашумел деревьями дворцового парка. Нэд протянул ко мне руки. Я бросилась ему на шею.

– На следующей неделе, – сказал он, – как было решено.

– На следующей неделе.

Волнение от его близости еще никогда не было таким сильным. Я впервые испытывала его и испугалась.

– Все будет хорошо, – сказал он. – Мы будем счастливы.

– Конечно, будем.

– Мне было нелегко эти дни, – сказал он и, отстранив меня, снова взялся за руль.

В этот вечер я ложилась спать в состоянии восторга и странного смятения и думала, что не усну. Но я тут же уснула и проспала без сновидений до шести часов утра, когда с наступлением рассвета серая комната спешила принять знакомые очертания, чтобы не дать мне увидеть свои таинственные ночные превращения. Я села на постели, трезвая, полная дурных предчувствий, страстно желая, чтобы кто-нибудь вошел, поговорил со мной и успокоил, – кто угодно, пусть даже Нэд, которого я совсем не хотела видеть (как могла я мечтать о нем?), потому что я поняла, что натворила Айрис.

Она явилась, как бог из машины, равнодушный, коварный, озорной бог, само воплощение зла, и вырвала мою судьбу из моих рук.

Она предала меня.

Часть третья

Глава I

Хэттон предупредил меня, что мне не понравится подарок, но он ошибся. Это были красивые часы с циферблатом в виде солнечного диска в ореоле лучей; их выбрал сам мистер Бэйнард, который вспомнил, что год назад я любовалась такими же часами у нас в конторе. Это неожиданное внимание со стороны человека, от которого я меньше всего этого ожидала, тронуло меня до слез. Я не любила контору, но теперь, когда пришло время с нею расстаться, мне казалось, что я покидаю что-то обжитое и близкое, своих друзей, прощаюсь с известным ради неизвестного. Я стояла в кабинете мистера Фосетта, меня окружали мои бывшие сослуживцы, держа стаканы с хересом, и я пыталась найти слова, которые звучали бы убедительно.

Натянутость церемонии прощания несколько разрядилась, когда выяснилось, что часы слишком тяжелы для меня и мне одной не довезти их на автобусе. Хэттон вызвался помочь мне, но мистер Бэйнард резким голосом заметил, что он должен съездить в отель «Клэридж» к некой миссис Фиппс за деньгами. Мистер Фосетт предложил было мисс Клик проводить меня (глаза бедняжки наполнились слезами, ибо она торопилась на свое первое свидание в парк Кен-Вуд), но потом поднял часы и убедился, что они тяжелы даже для нас двоих. Тогда он предложил Хэттону вызвать для меня такси.

– Конечно, за мой счет, – сказал он, а затем заторопился: – Мне пора. До свидания, мисс Джексон, и желаю всяческого благополучия в вашей новой жизни.

– Время не ждет! – в свою очередь воскликнул мистер Бэйнард. – Если я не потороплюсь, мне влетит от жены. В нашей семье любят пунктуальность. – И на прощание заметил специально для меня: – Нашей новенькой придется прежде всего научиться пунктуальности, или ей не поздоровится у меня.

Он ушел, ушел и мистер Фосетт. Мисс Клик, для которой я была уже в прошлом, незаметно исчезла, спеша навстречу своему счастью.

Только мисс Розоман и Хэттон помахали мне на прощанье рукой, когда я уселась в такси и положила рядом с собой свой подарок. Мне было обидно, что остальные не захотели дождаться этой минуты. Ведь произошла такая важная перемена в моей жизни, а многие перемены переносятся легче, если их смягчить соответствующей церемонией. Но, видимо, эта перемена была важна только для меня одной; при этой мысли я почувствовала себя маленькой и одинокой. Я говорила себе, что должна радоваться тому, что рассталась с утомительной и однообразной рутиной ради жизни, полной приятных волнений и надежд. И все же, глядя в окно такси на мелькавшую мимо Риджент-стрит, на деревья Сент-Джеймсского парка, колышущиеся под жарким и пыльным осенним ветром, на проплывшую мимо арку, на Конститьюшн Хилл и огромную колесницу, словно уносящуюся в небеса, я почувствовала невыразимую грусть. Нащупав рукой один из лучей циферблата, проколовший зеленое сукно, в которое были завернуты часы, я крепко ухватилась за него, словно за протянутый мне палец.

Теперь мне кажется, что последние дни моей свободы то мелькали мимо, как сумасшедшие, то тянулись невыносимо медленно. Иногда, особенно когда я просыпалась при первых лучах рассвета, я испытывала такое чувство страха, что мне хотелось удержать неуловимое время, скупо отсчитывать его минута за минутой, замедлить его бег. Иногда же время казалось мне бесконечным. Но вот наступил важный день в моей жизни и пронесся мимо, непонятный и незапомнившийся.

Свою свадьбу я встретила, терзаемая сомнениями и в то же время замирая от радости обманчивых надежд. Сейчас мне кажется, что все утверждения, будто день свадьбы «незабываем», являются чистейшим заблуждением, во всяком случае если речь идет о двух непосредственных участниках ее. Они слишком стремятся осознать важность этого критического в их жизни события, чтобы оставалось место для других эмоций; они ничего не видят, кроме калейдоскопического мелькания деталей. И наиболее определенным из всех чувств, знакомых им в этот момент, является чувство удивления и неожиданного разочарования от того, что они в сущности не способны проникнуться радостью этого события и вся значимость его ускользает от них, оседая где-то в далеких уголках памяти. На своей собственной свадьбе в церкви Святого Варнавы в теплый золотисто-желтый осенний день я обнаружила, что все мое внимание сосредоточено только на туфельках, которые подарила мне Каролина, на зеленых атласных туфельках, которые мне потом никогда не пригодятся, но которые в тот момент означали для меня понимание и дружбу. Я еще больше теперь любила Каролину. Мысль о ней успокаивала меня.

Я не думаю, что в день свадьбы я выглядела лучше, чем обычно. Это еще одно из распространенных заблуждений – считать, что девушка краше всего в день своей свадьбы. Обычно это далеко не так. Она слишком волнуется, у нее напряженный и испуганный вид. Перед зеркалом ее охватывает фантастическая надежда, что произойдет чудо и ей удастся выглядеть сегодня такой красивой, как никогда. Но надежда не сбывается. Несмотря на все усилия, из зеркала на нее смотрит все то же знакомое обыкновенное лицо, которое ничуть не хуже и не лучше, чем всегда. Обманутая, она не без вызова решает: «Пусть принимают меня такой, какая я есть, без всяких прикрас». Но к тем линиям, которые уже проложило на ее лице беспокойство, прибавляется еще одна – тень обманутого тщеславия.

Во время приема, устроенного в квартире тети Эмили (помню, что ее квартирка показалась мне переполненной, как танцзал), вначале я испытывала лишь беспокойство хозяйки, озабоченной тем, чтобы никто из гостей не остался без еды и питья.

– Счастлива? – шепнул мне Нэд. Конечно, я не чувствовала себя несчастной. Просто я казалась себе какой-то чужой. И все же по мере того, как время шло, где-то во мне зашевелилось самодовольство. Я – замужняя женщина, говорила я себе, а мне нет еще и двадцати. Стыдно признаться, но мысль, что я вышла замуж раньше Айрис, доставляла мне удовольствие. Мне очень хотелось написать мое новое имя. И когда Нэд, забыв обо всех, вдруг посмотрел на меня с нескрываемой нежностью и любовью, я тоже любила его.

День состоял из каких-то странных провалов. Мне казалось, что время вдруг исчезает, как исчезает оно в летний полдень на лугу, когда тебя внезапно сморил сон и тут же снова приходит пробуждение. Иногда я испытывала удивление и легкую обиду, когда замечала, что разговор с Нэда и меня переходил на другие темы. Так много лет спустя, в театре, где шла пьеса моего друга, я с удивлением слушала, как в антрактах публика говорит о чем угодно, только не о новой пьесе; не было о ней разговора и после спектакля, когда занавес опустился в последний раз и толпа зрителей хлынула на Сент-Мартинс Лейн.

Я услышала шепот Нэда:

– Мне кажется, через десять минут мы можем сбежать.

Я разрезала торт. Мистер Скелтон читал вслух множество телеграмм; почти все они были от друзей Нэда. Я получила нежную, чуть обиженную телеграмму от Айрис: «Прими пожелания самого чудесного счастья от старого неприсутствующего друга». Вторая телеграмма была от Возьмем Платона; телеграфистка основательно все напутала, но я поняла, что телеграмма гласила следующее:

«Cras amet qui nunquam amavit»[27].

Мистер Скелтон не прочел ее вслух, а со словами:

– Непонятно вдвойне, – передал Нэду.

Тот отдал ее мне.

– Не думаю, что Возьмем Платона в будущем станет моим желанным гостем, – сказал Нэд.

Я огорчилась. Похоже было, что не многие из моих друзей смогут рассчитывать на это.

Кто-то шепнул мне, что приехала машина, и чутье свадебных гостей подсказало всем, что мы готовы их покинуть.

Нас окружили, чтобы сказать последние слова прощания. А затем словно бы ничего и не было, гости куда-то исчезли, и мы с Нэдом остались одни.

– Бедная Эмили. Она плакала, – сказала я.

– На свадьбах всегда плачут. Какая свадьба без слез?

– Она выглядела такой одинокой.

– Глупости. Ведь мы не уезжаем в какое-нибудь Тимбукту.

Такси везло нас по знакомым улицам, через знакомую равнодушную толпу.

– Не будь такой озабоченной, – сказал Нэд. – Я очень люблю тебя.

В поезде мы были одни в купе. Нэд обнял меня за плечи. Мы смотрели в окно. Тень от паровозного дыма плыла над полями и напоминала вереницу голубых ангелов, которые, взявшись за руки, улетают в небо. Мне хотелось чувствовать себя взволнованной, но я была спокойна.

– Я взвалил на свои плечи ужасную ответственность, – сказал Нэд.

Я спросила, понравилась ли ему свадьба.

– Все закончилось так быстро, что я не успел опомниться.

Я согласилась с ним, это отсутствие свадебных впечатлений немного сблизило нас.

– Не смей выглядеть такой обеспокоенной.

Я заверила его, что ничуть не беспокоюсь.

Мы намеревались провести неделю в Борнмуте. О Париже пока не может быть и речи, сказал Нэд, поскольку дела идут хуже, чем он ожидал. Но он надеется, что скоро все наладится и тогда весной мы сможем поехать за границу.

Весной, подумала я, нет, этого никогда не будет. Это непредвиденное, неразумное вмешательство действительности настолько опечалило меня, что слова сомнений чуть было не слетели с моих губ.

– Весной мы сможем совершить более длительное путешествие, – добавил Нэд. – А сейчас я могу оставить контору только на неделю, не больше.

Когда Нэд расписался в журнале гостиницы и я увидела свою новую фамилию, я почувствовала легкое беспокойство и даже обрадовалась этому: я не хотела все время оставаться безучастной – это было нехорошо. Но чувство беспокойства быстро прошло. Оставшись с Нэдом наедине в номере, из окна которого был виден лишь кусочек моря (так непохожего на те бескрайние просторы, напоенные запахом апельсиновых рощ, какие представлялись мне в моих мечтах), я поцеловала Нэда и принялась разбирать чемоданы. Нэд сидел на краешке постели и следил за мной. Я чувствовала, как его взгляд скользнул с моего затылка по спине вниз. Мне казалось, что мои движения очень экономны и спокойны. Глядя на них, Нэд должен понять, что я буду хорошей хозяйкой.

Шторы еще не были опущены, и за окном дремал тихий и мирный вечер.

– Невероятно, – сказала я, – но я совсем не чувствую усталости.

Нэд встал с кровати так быстро и неожиданно, будто в нем распрямилась пружина. Я вздрогнула. Он рассмеялся.

– Детка, ты начиталась всяких книг о монстрах, и у тебя вид жертвы. Пойдем-ка лучше поужинаем и не надо быть такой глупышкой.

Я разрыдалась.

– Глупышка, так и есть глупышка, – успокаивал он меня.

Глава II

Эти свежие и благоухающие осенние дни на берегу моря хорошо запомнились мне. Они полностью принадлежали мне и Нэду. В этот короткий период мы любили друг друга.

Я впервые тогда поняла, что время ожидания было нелегким для Нэда. Это была откровенная и чувственная натура; он не мог бы довольствоваться лишь романтическими обещаниями любви. И тем не менее его отношение ко мне было неизменно нежным, терпеливым и внимательным, за что я была невыразимо благодарна ему. Несмотря на предупреждения Каролины, которые я берегла, как талисман, я сравнительно быстро смогла ответить Нэду на его чувства, и в этом была прежде всего его заслуга. Какое-то время мне казалось, что я наконец обрела твердую почву под ногами, стала совсем взрослой и ошибок больше не могло быть.

Погода нам благоприятствовала. Весь день на белом безоблачном небе сияло солнце, море было спокойным. Мы лежали на пляже, бродили в густой пахучей сосновой роще, по вечерам танцевали в курзале. Мы были веселы и спокойны и ни о чем не мечтали, ибо человек мечтает, когда ему плохо.

Накануне отъезда я сказала Нэду, что мне надо сделать кое-какие покупки. Он вскочил.

– Я пойду с тобой.

– Нет, не надо, оставайся здесь и читай свою книгу. – Я объяснила ему, что мои покупки будут совсем не интересными и займут у меня не более получаса.

Я еще не решила, что хочу купить. Я только знала, что выберу что-нибудь по весу самое тяжелое. Я зашла в отдел скобяных изделий одного из больших магазинов и стала разглядывать сковороды. Я отказалась от алюминиевых и выбрала большую чугунную, рассчитанную на семью из десяти человек.

– Желаете с доставкой на дом?

– Конечно, – ответила я продавщице. (Ведь только для этого я и делала покупки.)

– Куда?

Я указала адрес. Продавщица предложила оплатить доставку и спросила мое имя. Наконец-то я могла удовлетворить свое маленькое, но упорное желание, не покидавшее меня с самого дня свадьбы.

– Скелтон, – сказала я. – Миссис Эдмунд Скелтон. С-к-е-л-т-о-н.

Чувство удовлетворения согрело меня, как горячее питье в промозглый день. Моя будущая жизнь представлялась мне как нечто скромное, солидное и совершенно простое. Именно о такой жизни я мечтала и была теперь вполне довольна.

Для молодой девушки первые дни супружеской жизни похожи на игру – девушка играет в хозяйку. Я важно расхаживала по своей новой квартире и делала домашнюю работу с такой быстротой и охотой, что обычно после полудня не знала, куда себя девать. Я не привыкла иметь столько свободного времени, и теперь я не знала, чем его заполнить. Писать мне не хотелось; теперь я стала женой и хозяйкой, а порядочным женам, говорила я себе, незачем изливать свои чувства в стихах. Я читала так много, что у меня болели глаза, перечитала всех любимых авторов Нэда, чьи книги он держал на полке в спальне: Скотта, Конрада, Вудхауза, Киплинга; среди них, как это ни странно, мне попались «Дублинцы» Джойса. Мне хотелось во всем как можно больше походить на Нэда и разделять его вкусы.

Эмили не часто напоминала мне о себе. Казалось, мой медовый месяц, во время которого она впервые по-настоящему рассталась со мной, помог ей обрести новые интересы. Она опять вернулась к религии своей юности, и все ее интересы были связаны теперь с деятельностью приходской церкви, священник которой, по ее мнению, был человеком исключительных качеств и энергии. В какой-то мере она даже перенесла на него то благоговейное обожание, которое когда-то испытывала к моему отцу. Он не только добр, говорила она, но и необыкновенно умен, и ей даже нравилось, что некоторые из его проповедей были недоступны ее пониманию. Он был человеком тонкого вкуса и собирался превратить местное литературное и музыкальное общество в центр культуры, отвечающий самым взыскательным требованиям. Эмили как-то пригласила меня на концерт Уильяма Примроуза. Весь концерт она просидела в состоянии экстаза и в течение почти двух часов неправильно отбивала такт рукой, затянутой в перчатку.

– Настоящий праздник музыки, – сказала она мне потом, улыбаясь своей новой робкой и одухотворенной улыбкой.

Нэд был теперь в хорошем расположении духа и, насколько я могла судить, занят. Он позволил себе играть в теннис только один раз в неделю. Я больше ничего не слышала о тех временных затруднениях, которые помешали нам провести медовый месяц в Париже.

Однажды, спустя три месяца после нашей свадьбы, ко мне зашла на чай миссис Скелтон. Я не ждала ее и поэтому действительно смогла угостить ее только чаем. Она пила его с подозрительным и опасливым видом, словно некое экзотическое зелье, к которому каждая порядочная англичанка не может не относиться с подозрением. Как всегда, она презрительно и раздраженно говорила о своем муже («С ним просто не о чем разговаривать, да и всегда так было») и о Нелли («Почему она обязательно должна выглядеть такой неэлегантной?»). Но эта тема вскоре оказалась исчерпанной. С наслаждением вытянув в кресле свое тощее тело, она закрыла глаза, но тут же снова открыла их; зрачки ее сузились.

– Вы с Нэдом еще не собираетесь подарить мне внука? Мне бы это было приятно.

Я сказала, что Нэду кажется, нам лучше подождать.

– Почему? Зачем? Не лучше ли иметь детей сейчас, пока вы молоды?