Текст книги "Кристина"

Автор книги: Хенсфорд Памела Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Я объяснила ей, что, по мнению Нэда, мы должны годик-другой пожить для себя и лишь потом обременять себя заботами; кроме того, Нэд считает, что прежде мы должны прочно встать на ноги.

– А разве вы еще не прочно стоите на ногах? Почему? Как идут у него дела?

Я сказала, что не знаю, но думаю, что все обстоит хорошо.

– Разве он не говорит с вами об этом?

– Я не спрашиваю, – ответила я с достоинством. – Мне кажется, это его мужское дело, а мое – забота о доме.

– Какой вздор! – воскликнула миссис Скелтон, и ее тон обескуражил меня. – Уверена, что эту мысль внушил вам Нэд. На вашем месте я бы обязательно поинтересовалась его делами.

Однако дела Нэда меня не беспокоили. Он по-прежнему был весел, и нам было хорошо вместе. Правда, денег все время не хватало, и в последние недели мы стали реже бывать в театрах и кино. Но я находила эту бережливость Нэда вполне разумной и была рада, что наконец он начал новую жизнь. Благоразумие никогда прежде не было его отличительной чертой.

Меня больше взволновало замечание миссис Скелтон о внуках, ибо мне хотелось ребенка. Как я уже говорила, мое безделье угнетало меня.

В один из вечеров после Нового года я попробовала поговорить об этом с Каролиной: мы с ней решили вместе пообедать. Наши мужья были в отъезде – ее муж уехал по делам за границу, а Нэд находился в Суффолке, где показывал дома клиенту, собиравшемуся поселиться в тех краях.

– Почему не иметь их, если можешь, – ответила мне Каролина. – У меня, очевидно, детей не будет. Во всяком случае, до сих пор мне в этом, как видишь, не везло.

Она показалась мне глубоко несчастной, и эта перемена в ней испугала меня.

– Но ты совсем недавно замужем, – сказала я.

– Достаточно давно, чтобы задуматься над этим. Не то, чтобы мне очень хотелось иметь малыша, но мужу хочется. Он спит и видит кучу ребятишек, которые лезут к нему на колени и мажут его вареньем. Он уже упрекнул меня в том, что я бесплодна. Очень благородно с его стороны, правда?

Она еще никогда не была со мной так откровенна; потребность высказаться, услышать слова утешения и сочувственного негодования была в ней столь велика, что поборола ее природную сдержанность. Ее муж, как я поняла, только об этом думал и говорил.

– Должна признаться, порой мне кажется, что это его вина. Но, честное слово, милочка, зная его, никто бы не поверил в это.

Никто из нас толком не разбирался в этом вопросе.

– Это стало у него навязчивой идеей. Я говорю ему: дай мне время, ведь мне нет еще и двадцати одного года. Но он утверждает, что возраст здесь ни при чем, если бы у меня было все нормально. Я начинаю чувствовать себя ярмарочным уродом, – сказала Каролина уже с нотками прежней бравады в голосе и тут же, переменив тему, стала расспрашивать меня об успехах Нэда.

Я сказала, что дела его идут хорошо. (В этот день у меня были все основания думать так.)

– Он разрешает тебе приглашать друзей?

– Он бы ничего не имел против, – ответила я, стараясь быть лояльной по отношению к Нэду, – но мне самой кажется, что мы все уже выросли из этих забав. – Я пожаловалась, что очень тоскую, когда Нэд в отъезде.

– Как бы мне хотелось сказать это о своем муже! Но только представлю, как он входит, как пристально оглядывает меня и начинает тут же расспрашивать и считать дни, в такие минуты мое сердце колотится отнюдь не от радости.

Несмотря на то что она решила не говорить о муже, она то и дело снова заговаривала о нем. Она рассказала мне о многом, чего я прежде не знала, о том, как он великодушен и добр со своими друзьями и как совсем по-иному относится к ее друзьям; о непостижимости его характера и странных приступах чувственности, о болезненной и беспричинной скрытности.

– Когда по утрам приходит почта, он хватает свои письма, прячется куда-нибудь в угол и, лишь повернувшись ко мне спиной, открывает их. Он похож в это время на белку, укравшую орех. Будто мне интересны его письма! Тем более, я уверена, большинство из них касается его коллекции марок. Скажи, Нэд позволяет тебе читать его письма?

Я с гордостью ответила утвердительно. Когда он уезжает, он даже просит меня вскрывать его почту и пересылать ему все наиболее важное.

– Как он доверяет тебе! – воскликнула Каролина. – Счастливая. – А затем сказала мрачно: – Проклятая белка со своими проклятыми орехами.

Именно одно из таких писем, адресованных Нэду, я вскрыла утром того дня, и оно вселило в меня спокойствие и уверенность.

У меня никогда еще не было текущего счета в банке, и, поскольку всеми денежными делами обычно ведала Эмили, я не представляла, как может выглядеть банковское извещение о вкладах. Поэтому, вскрыв письмо и пробежав его без особого интереса глазами, я хотела было отложить его в сторону, как вдруг мой взгляд остановился на цифрах, которые, как мне показалось, должны были иметь какое-то отношение к финансовому положению Нэда: три жирно выведенные красными чернилами цифры. Итак, решила я с удовлетворением, миссис Скелтон ошиблась, дела у Нэда идут отлично.

Когда он вернулся домой, я от радости ног под собой не чуяла. У меня появился даже тот несколько игривый тон, который, я чувствовала, мне совсем не шел, но который иногда забавлял Нэда.

– Я хочу, чтобы ты мне сделал подарок, – сказала я, усаживаясь на ручку его кресла. – Обещай мне.

– Никаких неосторожных обещаний, – ответил Нэд. – Что это?

– Я подумала, что было бы неплохо купить мне меховую шубку. Я так боюсь холода. Конечно, не очень дорогую, – поспешно добавила я.

Он посмотрел на меня.

– Я с удовольствием купил бы тебе шубку, Крис, если бы мы могли себе это позволить. Подожди, когда мы выкарабкаемся.

– Но мы уже выкарабкались! – торжествующе воскликнула я. – Милый, вот я тебя и поймала! Я считаю, что дела у нас идут просто великолепно.

Лицо Нэда приняло довольно странное выражение. Он спросил, как понимать мои слова и в чем я поймала его. Все так же шаловливо (когда я вспоминаю об этом, я до сих пор ежусь от стыда, ибо легче видеть себя смешной сейчас, чем в годы юности) я подошла к его столу, вынула из ящика банковское извещение и, торжественно положив его на диванную подушку, с видом королевского герольда, вручающего Золушке ее хрустальный башмачок, преподнесла его Нэду.

– Вот! – воскликнула я. – У нас в банке 842 фунта, 7 шиллингов и 5 пенсов. И после этого ты смеешь говорить, что не можешь купить мне шубку?

Нэд взял в руки извещение. Какой-то миг его лицо не выражало ничего, словно он спал с открытыми глазами. А затем оно все залилось краской и как-то даже вздулось. Губы его плотно сжались.

Я все еще держала в руках подушку, но он сильным ударом выбил ее у меня из рук.

– Дура! – воскликнул он. – Так вот как ты решила пошутить!

Я была напугана и растеряна.

– Право, я всего лишь немного подурачилась. – Я решила, что его разозлила моя шутка с подушкой. – Я думала ты обрадуешься.

– Чему, черт побери, я должен радоваться?

– Что у нас есть деньги. Разве плохо, что у нас в банке лежит такая сумма?

– Ты действительно воображаешь… – начал было он, но тут же замолчал. – Да, очевидно, ты действительно так думаешь. Ты и вправду дура. Ничего подобного я еще не встречал.

Я умоляла его объяснить мне, что все это значит. Это была наша первая серьезная размолвка после свадьбы.

– Эти цифры совсем не означают наш капитал и банке. Это наш долг банку.

Я все еще не понимала. Терпеливо, тихим, но дрожащим от ярости голосом Нэд объяснил мне значение этих красных цифр.

– Теперь ты видишь, – закончил он, – как было бы дико, если бы я радовался.

Да, теперь я поняла. Однако, пока он растолковывал мне все это, в моей душе зрело чувство протеста. Я успела обдумать и взвесить его реакцию на мой невинный поступок, ту грубость, с какой он разговаривал со мной. Я больше не девчонка, которой лестно внимание взрослого мужчины. Я жена и не хочу, чтобы со мной так обращались.

– Что ж, – сказала я, – очень жаль, если по твоей вине мы очутились в таком печальном положении. – Я отошла вглубь комнаты, так как там чувствовала себя в большей безопасности.

– Не суйся не в свое дело! – выкрикнул он даже с каким-то удивлением и вскочил с кресла. – Твое дело – это дом. А понадобятся мне твои советы, тогда я тебе об этом скажу.

Я попросила его не разговаривать со мной таким тоном. Я не потерплю этого.

Я думала, что он рассердится еще больше. Но уже более спокойным голосом он сказал:

– Тебе не понять этого, Крис. Просто мне не повезло. Тут ничего не поделаешь.

– Ты мог бы, во всяком случае, принять какие-то меры, если бы бывал в конторе каждый день. Но ты предпочитаешь оставлять дела на таких ничтожеств, как Хайнет.

– Нужно же человеку иногда развлечься после работы.

– Разве ты после работы играешь в свой дурацкий теннис?

Он снова сел и опустил руки между колен. Я ждала, что он скажет. Наконец с каким-то странным мальчишеским отчаянием в голосе он сказал:

– Мне никогда не хотелось браться за это проклятое дело. Я хотел быть солдатом.

Возможно, ему повезет, сказала я, и специально для него затеют какую-нибудь войну. Сказав это, я тут же пожалела, ибо впервые говорила таким сварливым тоном.

– Извини, я не хотела этого сказать.

Но он словно бы не слышал меня.

– Они всегда принуждали меня, все. – Он помолчал. – Я так устал. Я устал, как собака, Крис.

– Что же нам делать?

– Бороться дальше. Банк пока не будет беспокоить меня с этим долгом.

– Прости меня, Нэд, – сказала я. – Я бы помогла тебе, если бы знала, как. Я могу снова вернуться на работу.

– Я не хочу, чтобы об этом знала моя семья. – Он намеренно игнорировал мое предложение пойти работать; он не желал об этом слышать.

Я спросила, не придется ли его родителям все равно помогать нам, если наши дела пойдут совсем плохо.

Он покачал головой. Они дали ему последнюю возможность. Он взял меня за руку. Мы оба молчали. Вид у Нэда был действительно очень усталый, темные и глубокие тени легли на его лицо. Я знала, что одержала победу, но она не радовала меня. Мне не нужна была эта победа – победа над близким человеком. Я бы хотела смотреть на него с благоговением, восхищаться им, учиться у него, идти за ним и искать у него утешения. А теперь мой брак предстал передо мной в своем истинном свете и мне ни о чем не хотелось думать; нужно было сберечь ясную голову для той моральной перестройки, которая мне предстояла.

Глава III

Когда впервые убеждаешься, что беспощадная правда чаще всего обрушивается на тебя в моменты наибольшей успокоенности, жизнь начинает пугать, и ты вдруг видишь непрочность построенного тобою мирка.

После ссоры из-за банковского извещения между мной и Нэдом установилось то взаимное доверие и близость, которые в силу необъяснимых причин совсем нередкое явление при неудачных браках. Нэд искренне раскаивался, что был груб, и более обычного старался загладить свою вину. Я была рада, что он такой покорный и ласковый, и позволила себе снова на что-то надеяться. Мы оба знали радость физической близости, в своих желаниях охотно шли навстречу друг другу и одинаково испытывали потом умиротворение. Здесь ничто не омрачало наших отношений. Эта сторона супружеской жизни была для Нэда чем-то само собой разумеющимся и вместе с тем неизменно вызывала у него благоговейный восторг. Его собственная чувственность была для него постоянным источником сладостного удивления. Я же верила, что знаю наконец, что такое любовь – на одну треть физическое наслаждение, на две трети дружеская беседа. Это открытие было разочаровывающим, и мне казалось, что книги обманывали меня. Но вместе с тем это успокаивало – если такова любовь, тогда нет проблемы. Каждый мало-мальский разумный человек способен управлять ею, если поймет, как она проста в своем существе.

Именно в таком состоянии покоя (напоминавшем успокоенность юности, воображающей, что она получила ответ на главный философский вопрос бытия, или отчасти самодовольно-капризное удовлетворение писателя, только что поставившего точку в конце своей новой книги) в один из зимних дней я отправилась в парк Клэпем-Коммон. День начался хорошо. Утром мы с Нэдом встали, освеженные сном. Вполне миролюбиво поспорили о новостях в газетах. Нэд в хорошем расположении духа отправился в контору, я удачно сделала покупки, с поистине макиавеллиевской изобретательностью, сэкономив около 10 пенсов на еженедельных расходах. Чувствуя себя образцовой хозяйкой, у которой все спорится, спокойная и довольная собой, я пересекала поросшую боярышником лужайку, направляясь к пруду. Под ногами хрустела тронутая морозцем трава. Я любовалась белым искрящимся снежком, присыпавшим деревья. Пруд покрывала серая пленка льда, в которой ослепительно отражалось стальное небо. На высоком, словно сахарная голова, островке посреди пруда красиво сплелись ветвями деревья, напоминая о благодатной тени летом. Тонкие ветви были чуть припудрены снегом, на толстых он лежал плотным слоем. Все казалось удивительно четким, чистым и рельефным. На фоне этой чистой белизны птички выглядели черными точками: они пили воду из трещин у берега, где лед был тоньше и местами обломился.

Я удивительно остро ощутила окружавший меня покой, а это ощущение всегда таит опасность. Покой висел в застывшем воздухе, как дым от моей папиросы. Кругом не было ни души. Я могла размышлять, не боясь, что мне помешают. Так будет изо дня в день, бесконечно, и никогда ничего не произойдет. Вот я и вернулась домой из далекого путешествия в пугавшую меня незнакомую страну, и за это время ничего здесь не произошло, ничего не изменилось ни к худшему, ни к лучшему, ничто меня не ждет, а мой дом – это всего лишь место, где можно отдохнуть, поесть, лечь в постель и уснуть без сновидений.

И я спросила себя: чего же ты тогда боишься? Разве тебе этого мало?

На ветку вспорхнула птичка, сбросив мне на колени легкий как пух комочек снега.

Хотя ветра не чувствовалось, он, видимо, дул с северо-востока, ибо в вечерней тишине до меня отчетливо донесся бой церковных часов. Я могла сидеть здесь, под этими деревьями у замерзшего пруда, еще полчаса, а затем должна была идти домой и встречать Нэда.

Завтра будет таким же тихим и покойным, как сегодня, и мне ничто не угрожает. Так будет изо дня в день, пока незаметно пройдет молодость, наступит зрелость (которую я себе не представляла) и старость (которую в молодости представляешь себе очень хорошо) станет свершившимся простым фактом, а в конце ее придет то единственное, что может пугать и тревожить – смерть. Вот и все.

И прежде чем я поняла, что со мной происходит, к горлу подкатились слезы. Почему мне хочется плакать? Ведь мне нечего бояться?

Тишину неожиданно нарушили шум промчавшейся по шоссе машины, гул самолета в небе, порыв ветра, стряхнувший с деревьев снег и погнавший его по льду замерзшего пруда. Как ужасно, что нет никого рядом, кто бы понял, как мало мне этого покоя, как всегда будет мало. Мне недостаточно того, что умиротворенной остается лишь одна плоть. Я поступила дурно. Я совершила ошибку, выйдя замуж за Нэда, и виновата теперь перед ним и перед собой. Я почувствовала, что вся дрожу, но не от холода, а от страха, голого и реального, как эти зимние деревья, с которых ветер сдул снег. Меня пугала мысль, что надо смириться, что надо стать такой, какой я не могу быть (ведь Нэд любит не ту меня, какая я есть на самом деле); меня пугала мысль, что теперь, когда я знаю, что мой брак не удался, я должна убеждать себя в обратном.

Я слишком долго гнала от себя эти мысли, слишком упорно глушила их, и теперь они, торжествуя, набросились на меня, копошились и шуршали, словно клубок обозленных змей. Перед ними я была безоружна.

Внезапно и непонятно, без предупреждения меня вырвали из убежища детства и заставили стать взрослой.

Однако мой внутренний критик нашептывал мне:

– У тебя есть теперь преимущество – дети не могут терпеть и не умеют принимать решения и ждать; взрослые могут. Ты тоже можешь и должна и, конечно, сделаешь это.

Глава IV

Я стала замечать перемену не только в себе, но и в других. Мне казалось, что беззаботность юности померкла во мне так же внезапно, как гаснет луч заката на стене, когда солнце уходит за горизонт и все предметы вокруг становятся реальными, обыденными и серыми. Если я повзрослела (а этот процесс представлялся мне не шагом к чему-то, а охлаждением и потерей), то, должно быть, это произошло и с моими друзьями. Поэтому когда я снова увидела Дики, случайно встретив его на Сент-Джонс-роуд, когда делала покупки, его обычная смущенно-глуповатая улыбка показалась мне совсем уже другой. Он словно бы сам понял ее подкупающее свойство, изучил ее воздействие и пользовался ею теперь сознательно, когда хотел понравиться.

– Ты в какую сторону? Я послоняюсь с тобой. – Это было знакомое школьное словечко, но за ним уже пряталась снисходительная усмешка взрослого, словно Дики сам понимал ее нелепость. – Давай корзинку. Мне не привыкать таскать ее для матушки, потаскаю и для тебя.

Мы шли по тротуару, то теряя друг друга, когда нас разлучала толпа, то снова шагая рядом.

– Как живешь? – спросил Дики.

Я ответила, что хорошо. Никаких особых перемен. А как он?

– Собственно, у меня есть кое-что новое. Я переменил работу. – Он рассказал мне, что работает теперь у музыкального издателя и очень доволен. В основном приходится выполнять работу конторщика, но пару раз ему уже поручали аранжировку народных песен. – Понимаешь, обычно до основной мелодии с трудом доберешься. Вот я и очищаю ее от всяких лишних звуков. Возможно, меня ждет будущее. – Он поднял глаза к небу. – Представляешь, я человек с будущим!

Я спросила его о наших общих знакомых. С ними как будто ничего особенного не произошло. Возьмем Платона учится второй год в Кембридже и, кажется, делает блестящие успехи.

– Бедняга так щедро делился своими мозгами, – заметил Дики, – что я был уверен, у него их совсем не осталось. До сих пор не могу понять, почему мы смеялись над ним. По части интеллекта он без труда может заткнуть за пояс любого из нас.

Поскольку в душе я считала себя гораздо одаренней Возьмем Платона, я промолчала.

Мы поднялись на холм. Был ясный холодный мартовский день. Со стороны Норткот-роуд до нас доносились выкрики уличных торговцев. На газонах перед домами бурую зимнюю грязь уже прорезали острые, как алмаз, ростки бирючины.

Я спросила, знает ли он что-нибудь о Лесли. Но Дики ничего не слыхал о нем; его никто не видел.

– Но я уверен, что он сделал сногсшибательную карьеру, – сказал Дики, имея в виду не столько реальные возможности Лесли, сколько его буйную фантазию. – Например, контрабандная торговля ромом или исполнение главной партии в опере «Риголетто» в Ковент-Гардене.

Он умолк, а затем сказал:

– Тебя, возможно, удивит это, но у меня есть подружка. – Это была наша фраза, фраза нашей молодости. В наше время мы не говорили «девушка», «дама сердца» было слишком старомодно и буржуазно, «женщина» – вульгарно, а «барышнями» мы величали женщин под пятьдесят лет.

Я попросила его рассказать мне о ней. Жизнь – это цепь неожиданностей, и иногда бывает очень трудно придерживаться принятых решений. Нежданным зимородком вдруг сверкнет надежда, в сущности не сулящая ничего. В те дни любой чужой роман, каким бы далеким он ни был для меня, мог взволновать и тронуть меня, даже заставить чего-то неразумно ждать. Каждый вечер, ложась спать, я уверяла себя, что мне повезло и, хотя я еще очень молода, жизнь моя устроена. Меня не ждут теперь никакие неожиданности. Мое влечение к Нэду растет; нам хорошо вместе. К тому же я сознавала свой долг по отношению к Нэду и даже гордилась им. Позднее, когда поправятся его дела, у нас будут дети. Так тихо, незаметно, довольная всем, в кругу семьи, я доживу до старости. Я понимала, что должна быть благодарна судьбе. Но в двадцать лет легче сознавать необходимость быть благодарной, чем испытывать благодарность. Я презирала себя за не покидавшее меня чувство внутренней неудовлетворенности и успокаивала себя, что это пройдет.

Дики хотя и был на этот раз необычайно разговорчив, не смог, однако, ничего мне рассказать о своей новой подруге, кроме того, что познакомился с ней на работе, ей двадцать два года, и зовут ее Баба, имя, он согласен, довольно нелепое.

Я спросила, насколько все это серьезно.

Он посмотрел на меня взглядом деревенского простака, поковырял носком ботинка тротуар и улыбнулся куда-то в сторону.

– Ты же знаешь меня. Я не силен в вопросах любви. Но все же мне бы хотелось знать твое мнение о ней.

Мы стояли у моего дома. Я внезапно почувствовала себя совершенно самостоятельной и вольной поступать, как мне хочется, особенно когда речь идет о таких безобидных желаниях, как это, и потому сказала:

– Приведи ее к нам. Например, в четверг на будущей неделе. – Мне было безразлично, что скажет Нэд. Эти времена уже прошли, и могу же я, в конце концов, приглашать к себе своих друзей.

– А что скажет он? – Дики всегда почему-то избегал называть Нэда по имени.

– Кто он?

– Ну-ну, – улыбнулся Дики. – Сама знаешь, не притворяйся.

– Я приглашаю, кого хочу, – сказала я. – Нэду приятно, когда у меня бывают друзья.

Вечером, когда пришел Нэд, я сообщила ему как можно более независимым тоном, что на будущий четверг пригласила гостей. Но он почти не слушал меня.

– Делай как знаешь.

Ужин прошел в молчании. Я думала, что, несмотря на кажущееся безразличие, Нэд все же рассердился, но решила не обращать на него внимания, хотя в душе побаивалась. Однако опасения мои были напрасны. Когда, перемыв посуду, я вернулась из кухни, Нэд поднялся со стула, поцеловал меня в щеку и сказал:

– Надень-ка пальто, мы немного пройдемся.

Был ясный и холодный вечер. Звезды густо усеяли небо над пустырем. Нэд обнял меня за талию; он давно уже не делал этого.

– Дружище, – сказал он наконец. – Боюсь, что мы сели на мель.

Я испугалась.

– Что случилось? – (Я уже все поняла, но надеялась, что сползание вниз будет долгим, в сущности бесконечным, и с ним вполне можно будет смириться, даже привыкнуть, как к плавному спуску с пологого холма.)

– Несмотря ни на что, я все еще надеялся, – сказал Нэд. – Поэтому не хотел тебя огорчать. Тем более, – добавил он с горьким упреком, показавшимся мне сейчас неуместным и поэтому не тронувшим меня, – что знаю, как мало ты веришь в меня. – Черты его лица заострились при холодном свете звезд. Я видела, как двигался у него на шее кадык. – Но больше нам не продержаться.

Я спросила, что будет дальше.

– Я виделся сегодня с отцом. Я надеялся, что он поможет мне продержаться еще какое-то время. Черт побери, ведь у него есть деньги! Но он отказал. Пришлось выслушать его условия. Гарриет присутствовала при разговоре, и, если отец что-либо упускал, она подправляла его. Я вынужден был принять их условия.

Мы стояли на большом голом пустыре, том самом, где, казалось, так давно я и мои друзья коротали теплые фиолетовые вечера. (Мой отец, проходя мимо этих предосудительных сборищ, с улыбкой приподнимал шляпу.) Нэд крепко прижал меня к себе, и теперь я уже не видела его лица.

Он сказал, что отец согласился взять его к себе в контору, однако не в качестве компаньона, а всего лишь помощником Финнигана. Отец будет платить ему жалованье, на которое мы сможем жить почти по-прежнему. Однако ничего лишнего мы уже не сможем себе позволить.

– Ловко придумано, не правда ли? Своего рода наказание. Трудно мириться с этим, когда тебе за тридцать. – И вдруг с ненавистью у него вырвалось: – Будьте вы все прокляты!

Когда ты связан с человеком, бывают моменты, когда ты с ним одно целое, даже если любви уже нет. И его обиды причиняют тебе не меньшую боль. Лишь обида за себя и за Нэда заставила меня обронить роковые слова:

– Мистер Каркер-младший.

Я тут же спохватилась и пожалела о них. Я попыталась успокоить себя, что Нэд не заметил их и не понял. Но он читал Диккенса.

– Благодарю, только этого мне не хватало. – Отпустив меня, он быстро зашагал прочь. – Хорош друг! – воскликнул он, когда я догнала его. – Нечего сказать, хорош товарищ!

Я схватила его за руку. Он был так несчастен, и я была в отчаянии, что заставляю его страдать еще больше. Я уверяла его, что не хотела его обидеть. В груди остро защемило, как когда-то, в наши прежние ссоры, когда враждебность внезапно сменялась чем-то похожим на обновленное чувство радости. Но теперь радости не было. Лишь неуместно и ненужно вспомнилось об этом.

Я умоляла Нэда поверить мне, что я не смеюсь над ним. Просто я вспомнила, как жестоко поступила фирма Домби, когда, простив молодому клерку его прегрешения, приняла его обратно, но при условии, что он никогда не сделает карьеры; до седых волос будет он сидеть на стуле младшего клерка, будет на побегушках у юнцов, которые годятся ему во внуки.

– Я не хотела обидеть тебя, – говорила я. – Ты должен понять, что я не хотела этого. Я так зла на них за тебя, что готова плакать.

Но я прекрасно понимала, что снова поступила дурно. Именно эти промахи молодости Нэд не мог мне простить. Я вспомнила злополучный вечер в кино и мою неудачную попытку подстегнуть его самолюбие. Теперь мне так же отчаянно хотелось, чтобы он простил меня, как и тогда, но теперь я хотела этого прежде всего ради него, а не ради себя.

Я подняла к нему лицо. Он смотрел на меня взглядом, все еще полным горечи и обиды. Я не знала, что теперь будет. Но выражение горечи на лице Нэда вдруг сменилось усталостью.

– Ладно, – сказал он, – проживем как-нибудь. Не пропадем. Ведь мы с тобой вместе.

Глава V

Ha следующий день, пока Нэд заканчивал свои запутанные дела в конторе, я позвонила миссис Скелтон и попросила ее встретиться со мной. Но я не хотела, чтобы об этом знал Нэд.

– Я никогда ничего ему не говорю, – ответила она кратко, словно мне самой полагалось бы об этом знать.

– Вы одни дома?

– У меня сегодня Нелли. А что за таинственность такая?

Я сказала, что никакой таинственности нет, просто я очень несчастна.

– Тогда нам, пожалуй, лучше пойти в кино. Я плохо умею утешать. А Нелли только что усыпила своего пса.

Я все же сказала, что буду у нее в три часа.

Как всегда, я застала мою свекровь величественной и скучающей, с журналом на коленях и стаканом джина под рукой. Лицо Нелли было красным от слез.

Я выразила ей свое соболезнование.

– Слезами не поможешь, и его не вернешь. Когда они так мучаются, иного выхода, должно быть, нет.

Я вежливо согласилась с ней.

– Но самое ужасное, – сказала Нелли, – это то, что мне было бы приятнее оставить его в живых, даже если бы он мучился еще больше и сам просил смерти. Это показывает, какие мы, люди, эгоисты. Вернее, какая я эгоистка, – добавила она.

– Заведешь себе нового пса, – успокоила ее миссис Скелтон.

– Да, конечно. Через какое-то время я заведу нового, так же привяжусь к нему и так же буду страдать, когда его не станет. И так без конца.

– Кристина говорит, что она тоже несчастна, – миссис Скелтон пригладила свои неживые белокурые волосы и посмотрела на меня из-под тяжелых век. – Хороша семейка, нечего сказать.

– Кристина, должно быть, расстроена из-за Нэда, – сказала Нелли. – Я знала, что это огорчит ее.

Это замечание придало мне смелости, и забыв о Нелли, я заговорила, обращаясь только к одной миссис Скелтон. Я просила ее за Нэда, как не просила еще ни за кого в жизни. Я забыла, что мы с нею никогда не были особенно близки. Я говорила, что знаю, что у нее есть достаточно денег, чтобы дать Нэду возможность еще раз попытать счастья. Он потерпел неудачу, когда хотел осуществить свою единственную романтическую мечту, удовлетворить страсть беспокойной натуры. Ведь служба в армии давала ему возможность не только посмотреть мир, она вселяла надежду, что, дисциплинируя других, он будет дисциплинировать и самого себя. А потом он попытался отдать свои силы тому, что ему осталось после всех этих неудач. Он старался быть хорошим сыном (он и не помышлял об этом, но отчаяние заставило меня покривить душой). Он хороший муж (в эту минуту я сама искренне верила в это), я буду помогать ему, мы будем вместе трудиться и вместе добьемся успеха. Я закончила словами:

– Не делайте из него клерка. Вы не должны!

В течение нескольких секунд она смотрела на меня немигающим взглядом. Она была встревожена. Ее вялое тело напряглось, и от этого она казалась более внушительной и более человечной.

– О Крис! – воскликнула она, протянув мне свои сигареты. – Моя дорогая, так я и думала, вы не поймете этого.

– Как бы вы себя чувствовали на моем месте, Нелли? – воскликнула я.

– Плохо. Так же плохо, как и вы. Но я все же отнеслась бы к этому разумно. – Разговаривая со мной, Нелли, сама того не замечая, тихонько похлопывала себя по колену, словно звала свою собачонку, чтобы приласкать ее и взять на руки. Она объяснила мне, при полном молчании миссис Скелтон, что я просто не знаю Нэда. Это не первый раз с ним происходит: он терпел неудачи неоднократно, правда не в столь серьезных делах. Было бы чистейшим безрассудством рисковать сейчас деньгами ради него. Его дела невозможно поправить. У отца в конторе дела тоже идут неблестяще, и он не намерен создавать фирме дополнительные трудности. Обязанности Нэда не будут строго определены, просто он снимет часть забот с Финнигана и хотя бы этим принесет какую-то пользу.

– Когда дела поправятся, а это так и будет, если мы освободимся от Сноудена, – прервала ее миссис Скелтон, – и Нэд все еще будет отказываться от работы в фирме отца, он сможет попробовать свои силы в одной из крупных фирм. У него есть опыт, и мы не собираемся ему мешать.

Я не знала, что ответить им. Все их доводы были вполне разумными. Однако я по-прежнему считала, что они поступают жестоко.

Обращаясь ко мне, Нелли дружелюбно сказала:

– Мы с мамой считаем, что вы очень помогли ему. Когда он с вами, он вполне цивилизованный человек. Мы любим вас, Крис, вы это знаете. Но мы не собираемся рисковать из-за нашего мальчугана-непоседы.

Они больше не хотели ни продолжать, ни вновь начинать этот разговор. Я кое-как допила свой чай и распрощалась с миссис Скелтон.

– Мы отнюдь не чудовища, мое бедное дитя, – сказала она, – просто мы деловые люди. Мы вынуждены быть такими.

Нелли проводила меня вниз до самого парадного. Мы спускались друг за другом по узкой, пыльной, скрипучей лестнице.

– Мне очень жаль вашего пса, – снова сказала я.

– Мне надо было иметь детей. Тогда я не привязывалась бы так глупо к животным. В таких женщинах есть что-то отталкивающее: мне всегда казалось, что от них даже разит псиной. Возможно, и от меня тоже, только никому не придет в голову сказать мне это.

Она потрепала меня по плечу.

– Все уладится со временем. Вам удастся это сделать. Поддерживайте и подпирайте его, и старайтесь, чтобы он не падал духом.