Текст книги "Лучшие из нас"

Автор книги: Хелене Ури

– Я просто хотел поблагодарить.

– И вам спасибо, – ровно произнесла она. Наступило молчание.

На стуле Ринкель сидел молодой человек и с интересом смотрел на Пола.

– Вижу, у вас посетитель. Я… я лучше зайду в другой раз, – проговорил Пол, быстро вышел, закрыл дверь и во второй (или третий?) раз за короткое время почувствовал, что его охватывают прежние хамелеонские наклонности. Он немедленно испытал раздражение от того, что юношеская неуверенность и ее последствия снова начинают его мучить.

Она старше его почти на двадцать лет. Она его начальник, черт возьми! Пол был не в состоянии вернуться к своему письменному столу, заваленному распечатками огромных таблиц «Excel», вместо этого он быстро зашагал по коридору, кивнул коллеге, пытаясь избавиться от чувства, что его кожа сливается с яично-желтыми стенами. Ему хотелось по-детски затопать ногами, чтобы дать выход агрессии и стряхнуть с себя остатки кожи хамелеона. Почему юноша сидит на этом стуле, на ее личном стуле? Может быть, он сын Ринкель?

Пол понесся вниз по мраморной лестнице, мимо отдела фонологии на втором этаже, вниз, на первый этаж, мимо стойки администратора по направлению к гигантским входным дверям. Он знал, что юноша не может быть ее сыном. Он сидел на ее стуле с выражением собственника на лице: молодой мужчина, охраняющий свою женщину, свою добычу.

Навстречу Полу шел Паульсен в сопровождении какой-то женщины. Пол чуть не сбил ее с ног. Впоследствии они – он и та женщина – сойдутся во мнении, что их встреча в дверях очень напоминает расхожий эпизод из посредственных фильмов, а именно ту ключевую сцену, в которой герой и героиня впервые видят друг друга.

Нанна и Пол, лицом к лицу; автоматически открывшаяся стеклянная дверь; Паульсен, сменивший оперение на зимнее в виде синего костюма; все еще раздраженный Пол, маленькое открытое лицо Нанны – все это замерло. Паульсен придержал тяжелую дверь, которая по истечении запрограммированных пятнадцати секунд начала наезжать на Нанну, он сделал это по-рыцарски, словно почувствовав магию, возникшую между Нанной и Полом, а может, потому, что ни один мужчина не может не быть галантным по отношению к ней.

На Пола смотрела невысокая, хрупкая и узкокостная женщина. На ней был тесный свитер, под которым обозначались округлые груди. У нее светлые волосы (светлые от природы, но еще осветленные ее замечательной парикмахершей, о чем Пол, естественно, не знает), большие темно-синие глаза. Сейчас они глядели прямо в глаза Пола. Белки вокруг радужной оболочки немного покраснели и были похожи на мерцающий перламутр. В ее взгляде сквозил розовый отблеск – словно она только что плакала, словно нуждалась в утешении и защите.

– Пол, – проговорил Паульсен. – Это… Нанна Клев. Наша новая стипендиатка.

– Привет, – ответил Пол и пожал ее руку. Он обратил внимание на то, что у нее удивительно узкие ладони. – Пол Бентсен. Я работаю на отделении футуристической морфологии.

– Привет, Пол, – сказала Нанна, и голос ее оказался сладким, как и обещала внешность.

На самом деле Пол прекрасно знал, что на отделение фонологии должна прийти новая стипендиатка, которая будет работать над определением ареала распространения увулярного «р», он даже слышал, как упоминалось ее имя. Он знал, что совсем недавно она была в США, а потом в Стокгольме. Ему было известно, что докторскую диссертацию она защитила в Чикагском университете, хотя училась в Тронхейме. Пол знал, что ее диссертация получила высокие оценки. Он даже помнил, что Ринкель сотрудничала с Университетом Чикаго. Он кое-что слышал о Нанне Клев, просто никогда особенно ею не интересовался. И если бы он внимательно слушал американца с собачьим лицом, он бы знал, что Джек Миллз был в восторге от Нанны, а это ужасно не понравилось темноволосой норвежской лингвистке.

Пол не помнил как, но все трое зашли внутрь здания и теперь стояли в фойе. Нанна, запрокинув голову, рассматривала зал высотой в пять этажей. Она заметила эскалатор. «Ой, – сказала она, – как здорово!» Она радовалась как дитя, на ее щеку упал светлый локон. Коротко подстриженные на затылке волосы лежали на ее голове как светлый шлем. И Пол понял, что Нанна – самое чудесное создание из всех, что он когда-либо видел, и он должен обладать ею. И вот она заметила аквариум. «Аквариум», – почти крикнула она, и ее брови взмыли вверх, как два птичьих крыла. С этого момента и начинается история Пола. Именно здесь начинается история рыжеволосого лингвиста.

Часть II

 
Ряды зубов язык мой укротили.
И в Рождество, и в праздник урожая,
И темной ночью, устали не зная,
В пещере тесной бьется он, стеная.
Он соль и горечь каждый день вкушает,
Привратником он срок свой отбывает,
Искусанный, по нёбу он летает
И по эмали медленно скользит.
Он многое хотел бы получить.
 

Турильд Варденер. «Речи языка»

Обычно Пол навещает маму по понедельникам. Случается, ему что-то мешает: встреча, срочная работа, женщина, которую надо обслужить, а еще лучше дождаться, пока она его обслужит, но чаще всего вечер понедельника он посвящает маме, по-прежнему проживающей в квартире в Фагерборге, в той самой, где Пол вырос.

Он направляется к ней сразу после работы: из своего кабинета проходит по лестнице, спускается через огромные стеклянные двери, идет через Исследовательский парк, по мостику, ведущему к кафедре метеорологии, напевая по дороге. Потом он обычно сокращает путь, проходя через лужайку (где весной и в конце лета лежат стада студентов), и шагает через мощеную площадь между гуманитарным и социологическим факультетами. Оттуда он следует по улице Согнсвейен, взбирается на пологий холм к церкви Вестре-Акер и всегда бросает взгляд в сторону могил бабушки и дедушки – по старой привычке, а еще потому, что считает это самым малым, что может для них сделать. Потом Пол спускается к улице Киркевейен, покупает в киоске на бензоколонке три кокосовые булочки (обычно ему не приходится ничего говорить, кокосовые булочки достают с полки и кладут на прилавок еще до того, как он к нему подходит) и широкими шагами проходит последние несколько сотен метров до маминой квартиры. Пол Бентсен всегда ходит быстро.

В тот понедельник, когда он познакомился с Нанной, Пол шел быстрее обычного, он почти бежал, и это один из тех редких случаев, когда, пробегая мимо церкви, он не вспомнил о своих умерших родственниках. Он чуть не забыл купить кокосовые булочки и поднялся в квартиру на пятом этаже, перескакивая через ступеньку.

– Я влюбился, – выпалил Пол, как только мама открыла дверь. Он наклонился и поцеловал ее мягкую щеку, втягивая в себя успокаивающий сухой и сладкий запах мамы.

– Ты всегда влюбляешься, – ответила Марен. – Ты всегда влюблен в какую-нибудь женщину.

– На этот раз все иначе. Совсем иначе. Я не просто влюбился. Я полюбил.

– Входи! Иди садись! – сказала мама. – Чай сейчас будет готов.

Внезапно она захлопала в ладоши, как всегда делает от радости, а потом развернулась и поспешила по длинному старомодному коридору через буфетную в кухню. Ее рыжие волосы светились, пока она не исчезла из поля зрения.

У мамы Пола большая многокомнатная квартира, расположенная на последнем этаже. Здесь эркерные окна, и свет с улицы попадает не во все уголки квартиры: длинные коридоры всегда погружены в полутьму. В квартире есть два крошечных балкона, один выходит во двор, другой на улицу, оба огорожены кручеными железными перилами. Марен Бентсен – богатая женщина. Она заработала себе состояние в последние десять-пятнадцать лет и могла бы жить в гораздо лучших условиях. Но ей нравится эта квартира, где она прожила всю свою жизнь: была ребенком, молодой матерью, зрелой, а теперь стареющей женщиной.

Мама Пола – одна из самых знаменитых женщин Скандинавии. Некоторые ее боготворят, другие презирают. Но все, абсолютно все знают, кто она такая, хотя она никому не известна под именем Марен Бентсен и ее никто не узнает на улицах. Мама Пола пишет романтические бестселлеры под псевдонимом Паулетта Рос. На задней обложке книг и в каталогах издательства имеется нечеткая фотография дамы в длиннополой шляпе, прикрывающей половину лица узкой рукой в перчатке. Это черно-белая фотография, и только губы дамы и роза на шляпе ярко-красные. Это на самом деле фотография Марен, но она так разретуширована, что Марен и сама себя не узнает.

Только Пол, его друг Мортен и лучшие подруги мамы знают, чем Марен Бентсен так неплохо зарабатывает себе на хлеб. Все же остальные: соседи, дальние знакомые, коллеги Пола и его постоянно меняющиеся подружки – думают, что Марен Бентсен занимается редактированием рукописей, переводом инструкций и составлением всяческих предметно-тематических указателей. На бензоколонке, где Марен Бентсен несколько раз в неделю покупает кокосовые булочки, с ней всегда вежливо здороваются и дают то, что она хочет, прежде чем она успевает об этом сказать. Там знают, что она живет неподалеку, знают, что высокий широкоплечий мужчина, который заходит по понедельникам, – ее сын, но никто даже не догадывается, что Марен Бентсен – это Паулетта Рос, книги которой в красочных обложках с именем автора, написанным большими золотыми буквами, выставлены слева от прилавка.

Нет, Марен Бентсен совсем не стыдится своей профессии. Она любит ее и гордится своими книгами. На адрес издательства ей приходят сотни писем от поклонников в год, в основном от женщин, но иногда и от мужчин (мужчины, которые пишут ей, потерпели неудачу в любви, но нашли утешение в книгах Паулетты Рос). А поскольку две серии ее романов переведены на исландский, польский и немецкий, время от времени ей попадаются письма с иностранными марками, они почти всегда написаны от руки и содержат буквы с необычными завитушками и хвостиками, каких никогда не встретишь у людей, которых учили писать в норвежской школе. Марен Бентсен отвечает на каждое письмо, всегда кратко, но доброжелательно. Письма, на которые ответила, она складывает в коробки, нумерует их и составляет в большой шкаф в коридоре.

Так что Марен Бентсен, автор очень успешных серий «Лунные ночи» и «Русалки» и еще четырех серий, прибегает к псевдониму не от стыда, а от страха утратить вдохновение. Она панически боится потерять способность писать, проснуться однажды утром с мыслью о том, что ей больше не о чем рассказать. Она не может объяснить Полу, почему ей кажется, что анонимность перед читателями помогает ей писать. Но она в это верит, чувствует, знает, что это правда, и добавить к этому нечего.

Марен Бентсен пишет легко и быстро. В хороший день она может осилить четверть книги. Всего неделю понадобилось Марен Бентсен, то есть Паулетте Рос, чтобы написать восьмую книгу в серии «Русалки». Это ее личный рекорд. Когда она пишет, то почти все время плачет (за исключением последнего тома в каждой серии), и случалось, так сильно заливала слезами клавиатуру, что ее приходилось менять (во всяком случае, мама утверждает, что такое бывало не раз).

Пол в обязательном порядке читает все, что пишет мама, всегда охотно и всегда до отправки в издательство. Он находит опечатки, отсутствующие запятые и снисходительно кивает в ответ на вопрос, понравилось ли ему прочитанное. Но втайне Полу очень нравятся мамины книги, они увлекают и затягивают его гораздо больше, чем он готов признаться как ей, так и самому себе.

Все творчество Паулетты Рос – это рассказ о Марен и Феликсе, об их встрече (которая в романах происходит не под елью в лесу, а на карибском острове, горном пастбище, в рыбачьем поселке или на плантации в южных штатах), о том, как жизнь их разлучила, но они, пройдя страдания, боль и трудности, наконец находят дорогу к счастью и падают в объятия друг друга.

Марен Бентсен так боится, что в один прекрасный день ее фантазия иссякнет, что каждый понедельник, когда к ней приходит Пол, говорит об этом. В их разговоре на эту тему реплики известны каждому из собеседников, и они обмениваются ими в привычной последовательности:

– А что если однажды утром я проснусь, а мне больше не о чем будет писать? – говорит мама Полу.

– Попробуй написать не любовный роман, а что-нибудь другое, – всегда отвечает Пол, уверенный в том, что мама может работать в разных литературных жанрах, а не только в привычном.

– Это не любовные романы!

– Хорошо, хорошо. Как хочешь, – говорит тогда Пол, и в этой реплике выражено то, что он молод, что он бунтарь и что он, как сотрудник университета, в культурном отношении превосходит ее. Мама улыбается, но не отвечает, и Пол ободряюще продолжает: – Напиши что-нибудь другое!

– Я не могу, – отвечает мама.

– Ты не можешь этого знать, пока не попробуешь, – всегда замечает на это Пол.

– Только представь, что я больше не смогу писать! – постоянно возражает мама.

– Ну и что? – говорит тогда он. – Ты можешь выйти на пенсию раньше срока, гулять, путешествовать, общаться с подругами.

– Но моя жизнь – это книги, – сообщает Марен Бентсен Полу.

– Все будет хорошо, мама, – успокаивает ее Пол, и на этом утверждении завершается ритуальная часть разговора и они переходят к обсуждению других вещей.

Пол сидел на сине-сером диване, обтянутом бархатом, и ждал, когда мама приготовит чай. В комнате царил беспорядок. Рядом с Полом на диване лежала стопка рукописей, на столе и на полу – кипы книг. Под креслом – мягкие клубы пыли, а на столе – три полупустые чашки чая. Но все так и должно быть. В мамином доме никогда не было образцового порядка, мама не принадлежит к людям, которые озабочены чистотой поверхностей, наведением порядка в платяных шкафах и чисткой серебра.

С того места, где сидел Пол, ему была видна соседняя комната. Ее они обычно именуют библиотекой. Здесь находятся книжные полки, занимающие пространство от пола до потолка, над окнами и под ними, и старый потертый шезлонг. Мама всегда много читала, к тому же она тщательно готовится к написанию каждой серии книг.

Марен Бентсен – образованная женщина. Иначе и быть не может, если тебе предстоит написать пятнадцать томов о жизни в XIX веке на хлопковой плантации в Южной Каролине или тринадцать томов о жизни в XVIII веке на большом хуторе на острове Йэрен. Мама работает над книгами в маленькой комнате, которую они с Полом называют будуаром Паулетты (с течением времени это название из шуточного превратилось в абсолютно нейтральное обозначение рабочего кабинета мамы, принятое между ней и сыном).

В будуар Паулетты не ступала ничья нога, кроме мамы и Пола. Когда в доме гости, эта комната запирается. Стены здесь когда-то были кремовыми, теперь они имеют цвет слабого чая. Комната очень маленькая, и поэтому потолок кажется выше, чем он есть на самом деле. Окно выходит на задний двор. Мамин компьютер (который довольно часто заменяется более новой моделью) стоит на старинном секретере из орехового дерева. Это мебель времен бабушки. В секретере имеется несколько рядов крошечных ящичков, каждый из которых снабжен ручкой из слоновой кости. В детстве Пол обожал копаться в этих ящичках. В одном из них, в маленькой черной лаковой коробочке на шелковой подушечке лежит папино кольцо из серебряной фольги.

У секретера стоит офисный стул 70-х годов, на четырех колесах, обтянутый пятнистым шерстяным материалом. Больше никакой мебели в комнате нет, только огромная книжная полка, на которой находится собрание сочинений Паулетты Рос, включая переводы. Две стены почти полностью покрыты вырезками из газет, которые когда-то по какой-то причине показались маме интересными и были кнопками пришпилены к стене, после чего о них забыли. К двери прикреплены латунные крючки, здесь висит пурпурный халат из толстенного бархата на золотистой ватной подкладке. На спине и рукавах вышиты персонажи известных сказок: тролли и принцессы, Аскеладден, Растяпа-Ханс, Дюймовочка, три козлика Брюсе, Пончик. На правом нагрудном кармане вышиты инициалы ПР, а на левом – МБ. Этот халат Пол подарил маме на 55-летие. Она обожает его. Кому бы такое не понравилось? Она называет его «мой писательский халат» и утверждает, что теперь без него не может сочинять.

Пол выглянул в окно, покрытое слоем пыли и грязи, из-за чего пронзительный синий сентябрьский воздух казался менее прозрачным, менее резким. Звук движущегося по улице Киркевейен транспорта доносился сюда отдаленным шумом. «Нанна. Нанна», – снова произносит он имя, которое после встречи, состоявшейся несколько часов назад, успел повторить бесчисленное количество раз. Нанна. Чем она сейчас занимается? Где она?

Каждую новую женщину, с которой Пол начинает встречаться, он сравнивает с одной из героинь маминых книг: Сандрой из «Русалок», Терезой с черными как смоль волосами до пояса или с румяной Гюдрюн из «Рассказов о хуторянках». Он делает это неосознанно. Нанна у него слилась с образом Ханны, одной из героинь последней серии маминых книг, хрупкой светловолосой девушкой, похожей на эльфа, с узким носом, «который придавал ей изысканный, почти аристократичный вид», как написано на одной из первых страниц. Фантазия Пола наделила Нанну узким носом Ханны, но на самом деле у Нанны далеко не узкий нос, в действительности он довольно широкий. Но Пол никогда не узнает об этом и всегда будет продолжать думать о Нанне как о женщине с узким, «почти аристократичным» носом.

– Держи, Пол, – сказала мама, возвращаясь в гостиную. Она протянула сыну дымящуюся кружку чая. – А где наши кокосовые булочки?

– Спасибо, – ответил Пол. – Прости. Я забыл про них. Они, наверное, сломались.

Он подвинулся ближе к краю дивана, вытянул ноги и достал кокосовые булочки из кармана пиджака. Мама взяла теплые, полурастаявшие, покрытые шоколадом булочки. Она покачала головой и улыбнулась, извлекая их из целлофана. Потом поделила их, как обычно: одну отдала Полу, а две оставила себе.

– Теперь рассказывай, – сказала она и посмотрела на Пола. – Нет, погоди немного. Хочу, чтобы, когда ты начнешь, у меня во рту был вкус шоколада. В моей жизни шоколад и любовь неразрывно связаны.

– Ее… ее зовут Нанна.

– И?

– Она работает вместе со мной.

– И?

– У нее узкие ладони и очень светлые волосы.

– Ага. Может, приведешь ее в следующий раз?

– Да! Нет. Не знаю. Я с ней почти не разговаривал. Я пока только… поздоровался с ней. Один раз. На работе. Сегодня. В 13.04.

– И теперь ты ее любишь.

– Да.

– Дорогой Пол. Это похоже на бульварный роман.

– Знаю, мама. Знаю.

– Но это похоже на хорошийроман, например на роман, написанный Паулеттой Рос.

– О да, – согласился Пол. – Это хороший роман. Я знаю, что он хороший. Счастливый конец, и все такое.

Пол был вскормлен сказками. В детстве его каждый день кормили двумя вещами, в которые мама всегда верила и продолжает верить: рыбьим жиром и фантазией. Первое ему подносилось на столовой ложке (на серебряной ложке, с выгравированными тремя козликами Брюсе) до чистки зубов, второе – на краю кровати после чистки зубов. Первое – отвратительно неизменное из вечера в вечер, второе – каждый раз непредсказуемое и интересное. Так продолжалось до тех пор, пока в один прекрасный день Пол не отказался пить рыбий жир и не заявил, что стал слишком большим для сказок. Но мамины истории все равно не оставляли его, они присутствовали в их разговорах, в рассказах о папе, в маминых книгах. (А когда Полу исполнилось тридцать, он, не сказав об этом маме, начал принимать рыбий жир в капсулах.)

Мама с сыном разговаривают часами. Они литрами пьют чай, жасминовый чай, который сам по себе сладковат и пахнет духами. Но мама тем не менее кладет в каждую чашку невероятные три чайные ложки с горкой сахара, а сын каждый раз комментирует это чудовищное количество.

Сегодня они говорили о Нанне, конечно, о ней. Трудно представить, что можно беседовать так долго о девушке, о которой они почти ничего не знали. Но ведь и о Феликсе после двух часов под заснеженной елкой можно было сказать не слишком много, а Марен Бентсен написала о нем больше восьмидесяти книг.

Мама придвинулась ближе к сыну. Они склонились друг к другу, очень оживленно разговаривали громкими голосами, жестикулировали, много смеялись. Челка Пола упала ему на лоб, и мама с трудом удержалась от желания осторожно убрать ее.

Эти два рыжеволосых человека одновременно похожи и не похожи. Волосы мамы рыжие, но блеклые. У Пола, возможно, потому, что он унаследовал рыжину как со стороны отца, так и со стороны матери, волосы темно-рыжие, коричневатые. Кожа мамы, вне зависимости от времени года, такая, как у большинства рыжих: тонкая, почти прозрачная, с бледными янтарными веснушками. Южный тип кожи Пола быстро загорает и сохраняет золотистый оттенок до середины зимы. Сейчас шел сентябрь, и Пол все еще был загорелым. Большой треугольный нос Пола может считаться генетическим приветом от Феликса, потому что у мамы нос маленький, с тупым и удивительно мягким кончиком. Пол иногда берет маму за кончик носа и ласково покручивает его, если она скажет что-то, что ему не по вкусу. А вот глаза у них одинаковые: темные и веселые. Они блестят, когда мама с сыном смотрят друг на друга, и отражаются в глазах собеседника.

Коридор в ее квартире прекрасно освещен, светильники – три штуки – снабжены небольшими металлическими абажурами, отражающими свет сильных ламп, которые горят всегда, круглые сутки, независимо от того, дома она или нет. В длинной комнате находится гардеробный шкаф и больше ничего, нет даже зеркала. Стены здесь имеют жемчужно-серый цвет, такого же цвета стены в гостиной, маленькой кухне и спальне. Все стены выкрашены в одинаковый серый цвет, и только ванная выложена квадратными белыми плитками. Она купила эту квартиру пятнадцать лет назад. Все осталось точно таким же, каким было, когда она сюда въехала. Она не делала ремонта, не стремилась наложить на обстановку отпечаток своей личности. Мебель в квартире простая, функциональная, крайне немногочисленная. Здесь всегда порядок и чистота. В шкафах низкими стопками с острыми углами разложены полотенца, постельное белье и одежда. В спальне находятся огромные книжные полки, где книги, выстроенные аккуратными рядами, расставлены по темам, а затем по алфавиту внутри каждой темы. Картин почти нет. Нет ни растений, ни декоративных подушек и безделушек, вообще ничего лишнего за исключением двух бросающихся в глаза вещей. Над диваном висят три довольно большие стеклянные коробки с насекомыми, разделенные на маленькие отделения, в каждом из которых находится по одному насекомому. Жуки, пчелы, бабочки, гусеницы. Самая маленькая из трех коробок – подарок дочери от отца, а две большие не так давно куплены за границей.

На стене в гостиной висят одна над другой четыре полки, каждая длиною почти пять метров, шириной 30 сантиметров. Они тянутся от одной стены до другой. Полки выкрашены в серый цвет такого же оттенка, что и стены. На них стоят туфли, для каждой пары выделено 25 сантиметров, что дает возможность разместить 20 пар на полке, итого 80 пар на четырех полках. Туфли расставлены по цвету: черные занимают всю нижнюю полку, над ними стоят серые, серебристые и синие, выше – зеленые и бирюзовые, а на верхней полке – золотые, желтые, оранжевые и красные. Почти у всех туфель высокие каблуки: каблуки-катушки, шпильки, каблуки-запятые, квадратные или клиновидные. Здесь есть сандалии, лодочки и босоножки из гладкой кожи, замши, мягкой овечьей кожи, лакированные, шелковые, бархатные, хлопчатобумажные. Здесь даже имеется пара туфель из прозрачного твердого пластика, которые выглядят как две стеклянные туфельки Золушки (они стоят на второй снизу полке рядом с серебряными сандалиями).

Все эти туфли тридцать шестого размера, и только некоторые пары с очень узкой колодкой тридцать шестого с половиной. Ножки их хозяйки на удивление маленькие, с округлыми ступнями и высоким подъемом и очень хорошо выглядят в туфлях на каблуках. Как-то раз, когда на ней были красные туфли, ее любовник, этнограф, сказал, что ее ножки похожи на ноги дьявола, чем очень ее развеселил. Многие пары обуви куплены за границей во время ее редких отпусков или поездок на конференции.

Эдит Ринкель очень гордится своей коллекцией обуви, да, она обожает свои туфли, каждую пару. Она нередко сидит в гостиной и любуется ими, включив подсветку. Иногда, проходясь вдоль полок, она берет одну туфлю, гладит ее почти с любовью и ставит обратно, совершенно прямо и точно на то же место, где она стояла. В отличие от многих других коллекционеров, она никогда не переставляет предметы своего собрания. Для этого нет никаких причин. Она создала прекрасно функционирующую систему. Книги располагаются по алфавиту, туфли – по цвету. Оптимальные условия классификации для каждой из категорий. Насекомые под стеклом в рамочке тоже рассортированы по видам, хотя это и не ее рук дело.

Туфли передвигаются только в тех случаях, когда она покупает новую пару обуви. Тогда приходится сдвигать весь ряд, чтобы не нарушить цветовую гамму. Весь последний год, покупая новую пару, она убирала одну из старых, и в шкафу в спальне скопилось несколько пар, которые ей хотелось бы иметь в гостиной. Надо было позвонить столяру и заказать еще одну полку. Она долго откладывала это, потому что установка новой полки повлечет за собой необходимость снять все туфли и упаковать их, чтобы в них не насыпалась стружка и не впитался запах краски. И снова расставить всю коллекцию по полкам она сможет не раньше, чем через несколько дней. На это обязательно потребуется время, а у нее сейчас так много работы. Хотя, с другой стороны, важно вновь привести коллекцию обуви в порядок.

Эдит Ринкель испытывает большую радость не только от созерцания своих туфель, но и от процесса выбора обуви, в которой ей предстоит выйти из дома. Каждое утро после душа, надев нижнее белье, она идет в гостиную и выбирает пару обуви (в зимнее время года до университета и обратно она ходит в сапогах, а выбранные туфли носит с собой в специальной сетке), а остальную одежду подбирает в зависимости от цвета, материала и фасона туфель. На самом деле подобрать одежду не сложно. Одержимость Эдит Ринкель ограничивается работой и обувью.

В отношении одежды она совсем не экстравагантна. У нее не много нарядов, но все они отличного качества и хорошо сидят. У нее есть несколько практичных костюмов с узкими юбками и короткими пиджаками темных нейтральных цветов (черный, серый, коричневый, темно-синий), брюки и свитера с высоким горлом таких же цветов и блузки, всегда безупречно белые и отглаженные. И только летом, случается, она носит более яркие платья. У нее не много сумок, но обычно вместе с сеткой для обуви она несет с собой только папку для документов из черной свиной кожи.

В этот вторник Эдит Ринкель стояла в гостиной в лифчике и трусиках, держа в руках чашку с кофе, и внимательно изучала свою коллекцию. Она подошла ближе, скользнула рукой по полке с бирюзовыми и зелеными туфлями, немного помедлила, остановившись у факультетско-синих с серебряными тонкими каблуками, потом взяла в руки любимую в последние годы пару: Сальваторе Феррагамо, изумрудно-зеленый шелк, не очень высокие каблуки, очень устойчивые. Но она отставила их и выбрала на верхней полке абрикосового цвета лодочки с ремешком от Балли. Подержала их в руках, вытянула руку, посмотрела на них, прищурившись, кивнула и, напевая, надела, после чего прошла в спальню и достала из шкафа черный костюм из тонкой шерсти. Когда через десять минут она шла на остановку Адамстюен, чтобы сесть на трамвай и доехать до Блиндерна, то с удовлетворением поглядывала на свои ноги. В папке для документов лежали кое-какие бумаги, над которыми она корпела прошлым вечером. Она собиралась продолжить эту работу и знала, что засидится в своем кабинете допоздна. Она была рада.

На следующий после визита к маме день Пол пришел на работу рано. Полный ожиданий, уверенный в себе, он направился пружинящей походкой к кабинету Нанны, но остановился, не дойдя до него: не хватило смелости. Его шаги замерли, руки опустились вдоль тела, он был парализован осознанием значения поступка, который собирался совершить. Он медлил, он хотел отсрочить неотвратимое, хотел еще несколько секунд подождать, прежде чем сделать шаг, который изменит его жизнь. Внезапно дверь кабинета Нанны открылась, и из нее вышел мужчина с русыми волосами и ухоженной бородкой. Пол услышал ясный голос Нанны, которая благодарила мужчину; тот, в свою очередь, попрощался – по-шведски – и проследовал мимо Пола к лифтам.

Пол взглянул на часы, в девять пятнадцать он должен был присутствовать на заседании. Он решил пожить обычной жизнью, жизнью, которая ему так нравится, еще один день. Завтра он зайдет в кабинет к Нанне. Завтра начнется его новая жизнь.

Он преподает не очень много, поскольку занимает должность научного сотрудника, но утром по средам ведет сдвоенную пару. Завтра после занятий он пойдет прямо к ней в кабинет, без промедления постучит и скажет, что любит ее. «Я люблю тебя», – скажет он.

На заседании, бесконечном и бессмысленном, посвященном принципам закупки книг для библиотеки, Пол размышлял над глаголом «любить». С тех пор как он увидел Нанну, ему было очевидно, что этот глагол лучше всего подходит для описания его чувств. Неписаные правила, принятые в норвежском языковом сообществе, гласят, что слово «любить» употребляется применительно к длительным отношениям, что мужчина должен на протяжении как минимум четырех-пяти месяцев состоять в отношениях с женщиной, прежде чем он по праву может называть свои чувства этим глаголом. Когда человек находится на первой ступени отношений, когда он с ума сходит от влюбленности, тогда не говорят, что он любит. А стоило бы, размышлял Пол, в то время как Хольстейн, как всегда, вяло говорил о том, что кафедре следует отказаться от подписки на какой-то журнал. Потому что «любить» – это очень интенсивный глагол, который как раз подходит для описания первой ступени отношений. Для выражения желания, эйфории и всепоглощающего интереса в норвежском языке недостает слова. Нужен новый глагол, думал Пол. Но все, что приходило ему в голову, звучало глупо, искусственно. Пол предпочел бы заставить глагол «любить» означать то, что он хочет. Одновременно с тем, как он решил подвергнуть глагол «любить» лексическому прессу, он осознал, что хочет использовать оба его значения для выражения своих чувств к Нанне, он хотел выразить как навязчивую влюбленность, так и более глубокую любовь, ту, для возникновения которой обычно необходимо несколько месяцев («он любит ее»). Любить. Я люблю тебя. Он лишь однажды говорил это женщине. Да, один раз Карин X. – длинноногой архитекторше, с которой он встречался почти год. Да, Карин X. Как-то вечером она сидела у него на коленях, долго смотрела на него, а потом закрыла глаза и сказала, что любит. Взволнованный, но обеспокоенный, он взял ее костлявые ладошки в свои руки, поцеловал ее в губы, улыбнулся, но понял, что этого недостаточно. В конце концов он сказал это. «Я люблю тебя… ужасно», – произнес он, потому что не мог удержаться, он просто должен был добавить для усиления это наречие «ужасно», которое, как это ни смешно, смазало все предложение. Карин X. уткнулась носом ему в шею и оставила его в покое. Через пару недель он порвал с ней.