Текст книги "Лучшие из нас"

Автор книги: Хелене Ури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

В северной части Исследовательского парка находится кафедра футуристической лингвистики. Это огромное здание. Не такое большое, как крупнейшие университетские постройки в Блиндерне, конечно, но достаточно большое для одной кафедры. Оно было спроектировано и построено специально для футлинга. Это второе по дороговизне здание после университетской библиотеки. Пять этажей. Полированный гранит, сталь и стекло. Необычайно высокие входные двери. Неудивительно, что министр, присутствовавший на церемонии открытия кафедры футуристической лингвистики, в своей речи провозгласил: «Эта дверь символизирует двери в будущее», и Паульсен, от которого спичрайтер министра получил в подарок этот образ, был удивлен меньше всех. Дверь имеет такие размеры, потому что высота холла здания – пять этажей, а сама дверь достигает высоты второго этажа.

Эскалатор с одной стороны холла ведет в кафетерий, в залы заседаний и на большую террасу на крыше. Вдоль другой стены, на расстоянии около тридцати метров от эскалатора, ведущего наверх, находится еще один, который ведет вниз. Стену у эскалатора наверх занимает огромный аквариум с морской водой высотой в два этажа. Только стоя на ступеньках и приблизившись к аквариуму вплотную, чтобы получше разглядеть рыбок, можно заметить, что эти рыбки – компьютерная анимация, и плавают они в виртуальном мире кораллов и сверкающего белого песка.

На другой стене, у эскалатора, ведущего вниз, тоже находится гигантский экран, и одним нажатием кнопки компьютерный дизайнер смог бы наполнить его водой и запустить в него разноцветных рыбок-клоунов и рыбок-хирургов, но эта стена посвящена цитатам из научных трудов. Каждый раз, когда кто-нибудь опубликует научный труд, будь то курсовая, диплом, диссертация, статья или книга, его помещают в электронную библиотеку кафедры. Автора при регистрации просят выделить предложение или два, которые затем будут выведены на огромный экран рядом с эскалатором. Эти цитаты пишутся разными цветами: небесно-голубым, синим, желтым, лимонным, серебряным; они медленно перемещаются по стене, так что тоже чем-то похожи на рыбок. Когда сотрудники кафедры едут на эскалаторе в кафетерий или из него, они могут прочитать цитаты из трудов коллег или студентов. Большинство пользуется случаем, чтобы насладиться собственной мудростью.

Пол в холле выложен белым мрамором. За стойкой администратора, за лифтами и лестницами, ведущими в кабинеты сотрудников, находится дзен-садик размером около десяти квадратных метров с круглыми камнями и маленьким красным мостиком, ведущим через узкий ручей, который заканчивается фонтанчиком. Там стоит низкий деревянный стол и два шезлонга в стиле Ле Корбюзье (комбинация, которую можно посчитать почти гениальной или возненавидеть как апогей дурного вкуса). Здесь можно в тишине и покое обсуждать футуристическо-лингвистические проблемы.

Кафедра футуристической лингвистики очень молодая, она появилась на свет благодаря огромным ассигнованиям из государственного бюджета. Их предоставления добился министр, который наверняка испытывал слабость к языкознанию, после интенсивного лоббирования со стороны некоторых сотрудников гуманитарного факультета (только что переименованного и до того называвшегося историко-философским факультетом), обладавших даром убеждения и умевших расположить к себе, к тому же распоряжавшихся крупными суммами денег, выделенных на представительские расходы.

Иные политики оставляют глубокий след в истории. Многие начинают войны, некоторые прекращают их, другие возводят себе памятники или обелиски, одни прокладывают дороги в родных местах, другие проводят большие и маленькие реформы государственной администрации, школьной или университетской системы в надежде на то, что это обеспечит им место в книге вечной памяти. Один такой политик построил здание новой лингвистической кафедры из гранита, мрамора, стекла и стали.

На этой кафедре работает около ста человек, чуть меньше семидесяти из них занимаются наукой, как, например, Фред Паульсен, Ханс Хольстейн, Эдит Ринкель и Пол Бентсен, а теперь еще и Нанна Клев. На кафедре футлинга пять отделений: синтаксиса, морфологии, фонологии, прагматики и технического обеспечения. Отделения подразделены на нормативные и дескриптивные секции. Нормативные секции выясняют, каким язык должен стать в будущем, работают над ассимиляцией заимствованных слов и определением степени пуризма и, естественно, занимаются диалектами. Небольшая группа ученых, скажем, трудится над созданием подходящего диалекта для нового городского района, расположенного вокруг здания оперного театра.

Изменения правил правописания также являются важной темой для нормативистов футлинга. В Норвегии существует устойчивая традиция регулярного внесения изменений в правописание (реформы 1907, 1917, 1938, 1959, 1981 и 2005 годов), и отдельная группа исследователей работает над планированием будущих реформ. Их труд осложняется все более заметным воздействием на язык функции автоматической обработки текста и компьютерного языка, что снижает значимость узуса – привычного словоупотребления. Раньше правила письма или спряжения глаголов изменялись в соответствии с принятой речевой практикой, потому что тогда на развитие языка влияла живая человеческая речь. Но теперь, при наличии программ, автоматически контролирующих правописание, такие изменения, возможно, будут происходить все реже и реже. Демократическая эра в орфографии закончилась, теперь власть перешла к «Майкрософту» и другим компьютерным компаниям. Все это, естественно, необходимо досконально изучить, довести до сведения общественности и архивировать.

Нормативные секции рассматривают также потребность в переиздании классической литературы. Когда язык меняется, определенные тексты также необходимо менять: это касается, например, Библии, некоторых законов, пьес Ибсена, романов Ундсет [27]27
  Сигрид Ундсет(1882–1949) – норвежская писательница, лауреат Нобелевской премии по литературе 1928 года.


[Закрыть]и Дууна, [28]28
  Улав Дуун(1876–1939) – знаменитый норвежский писатель.


[Закрыть]а также обязательного списка норвежской детской литературы – Эгнера, [29]29
  Турбьёрн Эгнер(1912–1990) – норвежский художник, писатель, композитор и поэт.


[Закрыть]Вестли, [30]30
  Анне-Катарина Вестли(р. 1920) – норвежская детская писательница и актриса.


[Закрыть]Асбьернсена и My. [31]31
  Петер Кристиан Асбьернсен(1813–1882), Йорген My(1812–1885) – собиратели норвежского фольклора, авторы сборника норвежских сказок.


[Закрыть]Сотрудники кафедры придают этим текстам звучание будущего, выпуская новые издания на современном языке, как на букмоле, так и на новонорвежском. [32]32
  В Норвегии существует два письменных языка: букмол, возникший в результате «норвегизации» датского языка, и новонорвежский, синтезированный филологом Иваром Осеном на основе сельских диалектов.


[Закрыть]

Важно, чтобы язык не отставал от развития общества. «Работать на опережение!» – одно из любимых выражений Паульсена. Предотвратить появление пропасти между различными вариантами норвежского языка – главный смысл существования кафедры. Если Норвегия как языковое сообщество перестанет существовать, то перестанет существовать и само общество. Теперь, когда удалось сделать саамов, венов и часть иммигрантов двуязычными, настала пора поработать над тем, чтобы развитие диалектов и региолектов не раскололо Норвегию. В нормативных секциях кафедры на развитие смотрят с оптимизмом, но ведь всегда стоит (да, именно!) работать на опережение.

Другой серьезной задачей кафедры футуристической лингвистики является работа над сохранением норвежского языка как языка общения в Норвегии. Ответственная за проект «Сохранение норвежского в качестве языка будущего в Норвегии» спросила, можно ли ей опубликовать хотя бы часть исследования по-норвежски. Руководство кафедры было вынуждено ей отказать, потому что публиковать результаты исследований по-норвежски можно только в норвежских, в крайнем случае в скандинавских журналах, что не привлечет достаточного внимания, что, в свою очередь, скажется на финансировании футлинга в следующем году.

Сотрудники дескриптивных секций занимаются исследованием того, каким язык может стать в будущем, а не того, каким он должен быть, как это делают нормативисты. Все научные сотрудники кафедры прикреплены к определенному отделению, но некоторые принимают участие в исследованиях, ведущихся сразу несколькими отделениями. Например, существует группа, рассматривающая развитие «кебаб-норвежского», «сальса-норвежского» и других этнолектов, которые, возможно, возникнут в Норвегии, становящейся все более многоязычной и многокультурной страной.

Пол работает в отделении футуристической морфологии, в дескриптивной секции. Область исследований Пола – морфология будущего, он пытается предсказать, как будут выглядеть парадигмы склонений и спряжений через десять лет, через двадцать лет, через семьдесят лет, через сто лет. Пол и его ближайшие коллеги уделяют большое значение подробному документированию взаимовлияния языковых форм и историческому развитию языка, с тем чтобы можно было предсказать, как будут распространяться возникшие в результате языковых изменений формы. Когда форма местоимения «ихний» окончательно вытеснит форму «их»? Каким окажется ареал распространения этой формы?

В данный момент Пол изучает сильные глаголы. Некоторые формы спряжений подвергались изменениям на протяжении длительного времени. Исконно причастные формы на «-л» в сложном перфекте обособились в большинстве диалектов как формы простого прошедшего времени: ходил/ходила, купил/купила,а старые же деепричастные формы в некоторых диалектах и просторечии образовали своего рода перфект, который все больше проникает в речь образованных людей: выпивши, поспавши.

Пол каждый день корпит над огромными обзорными таблицами в «Excel», изображающими развитие сильных глаголов в норвежском языке со времен древненорвежского до наших дней. Он сравнивает все формы с тенденциями, отраженными в современных текстах из лингвистических корпусов, фиксирующих в том числе детскую и молодежную речь. Наряду с представителями других стран он участвует и в совместных международных проектах, посвященных исследованиям сильных глаголов во всех германских языках (единственных, где существует разница между сильными и слабыми глаголами). Временами Пола Бентсена просто воротит от сильных глаголов.

На кафедре футуристической лингвистики каждый этаж имеет свой цвет. В отделе фонологии синие стены, диваны и шторы, в отделе морфологии все выдержано в желтых тонах, а в отделе синтаксиса – в зеленых.

В случае с отделом синтаксиса совершенно очевидно, что цвет стен – нежно-зеленый – выбран для соответствия декору потолка. Четвертый этаж, где хозяйничают синтаксисты, украшен скульптурами из плексигласа, подвешенными под потолком. Одни из них квадратные, другие круглые – всевозможные геометрические тела висят там, наверху, и поблескивают. Светильники смонтированы так, что скульптуры переливаются всеми оттенками зеленого: от цвета молодой травы до цвета старого мха. Светильники медленно вращаются, окрашивая то одну, то другую скульптуру в зеленый цвет. Это выглядит очень красиво. И если внимательно приглядеться, то можно обнаружить, что на некоторых скульптурах вырезаны лица: одни разъярены, у них маленькие злобные глазки и насупленные брови, другие похожи на пупсов с закрытыми веками и длинными изогнутыми ресницами.

Паульсен любит водить в коридор четвертого этажа своих студентов на самой первой лекции. Заведующий кафедрой не обязан читать лекции, но Паульсену нравится преподавать, поэтому обычно он читает вводный курс в историческую, современную и футурологическую лингвистику («ФУТЛИНГ 100»).

Паульсен преподает вводный курс и принимает зачеты почти тридцать лет и до сих пор радуется, когда может удивить студентов. («Да, фонемы произносятся немного по-разному, в зависимости от ситуации. Сии со– произнесите это громко, протяните звук „с“ и обратите внимание на то, что ваши губы не округлены, когда вы говорите си и округлены, когда вы говорите со».)

В начале каждого семестра Паульсен стоит в коридоре и показывает фигуры из плексигласа. Студенты смотрят на него с любопытством.

– Что это, как вы думаете? – спрашивает Паульсен.

– Искусство, – возможно, ответят некоторые студенты.

– Пластик в зеленом свете, – предположат другие.

– Нет, – говорит Паульсен и делает долгую паузу, – вот здесь вы ошибаетесь. – Его распирает от нетерпения, как ребенка, который собирается вручить маме подарок, сделанный собственными руками. Он продолжает дрожащим голосом: – Это лингвистика, друзья мои. Это «Бесцветные зеленые идеи яростно спят».

Студенты задирают головы и рассматривают потолок.

– Что? – говорят самые смелые.

– Это генеративная грамматика, – заявляет Паульсен. – Это крупнейший из ученых. Король! Это Хомский. [33]33
  Аврам Ноам Хомский(р. 1928) – известный американский лингвист, основоположник генеративной грамматики.


[Закрыть]Вы слышали о Хомском?

Потом Паульсен ведет студентов в аудиторию, где оставшееся время посвящает разбору, возможно, самой известной цитаты из Хомского.

– Бесцветные зеленые идеи яростно спят, – вещает Паульсен. – Попробуйте на вкус эту фразу. Прислушайтесь к ней!

Он объясняет, что безупречное с точки зрения грамматики предложение может быть лишенным смысла. Он заполняет доску примерами из детской и афатической речи, доказывающими, что иногда грамматически несовершенное (с точки зрения языка взрослых) предложение вполне понятно. И студенты никогда этого не забудут. Предложение Хомского и тезис о том, что синтаксис и морфология с одной стороны и семантика с другой стороны не зависят друг от друга, остается у них в головах.

Для преподавания на более высоком уровне Фред Паульсен не годится, но студенты вводного курса любят его в той же мере, в какой боятся Эдит Ринкель.

Кабинет Пола располагается на третьем этаже и выходит окнами на район Гаустад. На этом этаже находится отделение футуристической морфологии. Пол предпочитает не пользоваться лифтом, а подниматься по лестнице. Его длинные ноги шагают через ступеньку, и ему нравится чувство легкого превосходства, которое он испытывает, поднимаясь по лестнице рядом с нетренированными, а потому задыхающимися коллегами. Длинный светлый коридор выстелен березовым паркетом (как и на всех этажах), а стены выкрашены золотистой краской.

Кабинет Эдит Ринкель находится почти посередине коридора, напротив кабинета Пола. После того как в субботу днем Пол вернулся домой с конференции в Амстердаме (а сейчас был уже понедельник), он почти не думал о Лоне, зато много думал о Ринкель.

Пол сел в кресло, заложил руки за голову и потянулся. Он вобрал воздух носом и выдохнул ртом, при этом его нижняя губа немного выпятилась. Он вздохнул. Перед ним на столе лежали билеты на поезд и квитанция об оплате гостиницы. Большинству сотрудников не особенно нравится писать отчеты о командировках, во время обеда за столиками кафе часто можно услышать жалобы на необходимость заполнять бланки. Пол при каждом удобном случае рассказывает желающим его выслушать, что ему вообще нравятся бланки как таковые, а особенно бланки отчетов за командировки. Он предпочитает заполнять их по старинке, на бумаге, а не в электронном виде на интернет-сайте кафедры.

Он вписал в бланк суммы, потраченные на питание, сложил их в уме и записал остаток. Он снова вздохнул, посмотрел в окно, на зеленые холмы Гаустада. Потом, неестественно скрючившись, замер. Кто-то отпирает ключом кабинет? Может, это Ринкель? Он поднялся, подошел к двери и открыл ее, но коридор оказался пуст, в нем стояла тишина. «Я должен сосредоточиться», – тихо произнес Пол. Он вернулся к письменному столу, сложил суммы еще раз, результат совпал. Это моментально подняло ему настроение. Он всегда хорошо считал в уме.

В школе Пол обожал математику. Еще когда он был совсем маленьким, он осознал, что этот предмет ему по душе. Той весной, когда он ходил в третий класс, он перерешал все задачи по программе начальной школы. Учительница вызвала его маму, чтобы обсудить, не стоит ли осенью перевести его сразу в пятый, а не в четвертый класс. Они пришли к выводу, что это плохая идея. Пол решил все задачи из учебника математики за пятый класс, и, чтобы была какая-то польза, ему надо было идти сразу в старшие классы. Но Пол не опережал своих одноклассников ни по каким другим предметам, кроме математики. И он остался в своем классе, но директор школы, учитель математики, предложил ему пару дополнительных уроков по своему предмету в неделю.

Пол сохранял интерес к математике все время учебы в школе. «Какое удивительное семя мне досталось, – шутила Марен с подругами. Но Полу говорила: – Возможно, твой отец – математик?» – «Может быть, – отвечал обычно Пол. – Расскажи мне об отце!»

И мама рассказывала. Она не видела того рыжеволосого мужчину с тех пор, как он застегнул свои штаны, положил бумажку с номером ее телефона в карман куртки, нацепил лыжи и помчался по пригоркам в сторону озера Согнсванн. Она осталась лежать под елкой, глядя на развесистые лапы дерева, ощущая во рту вкус шоколада и какао и пребывая в сладких мечтах. Лыжные прогулки, кино, катание на велосипедах весной. Может быть, он позвонит уже сегодня вечером?

Но он так и не позвонил. Возможно, листочек с номером телефона выпал у него из куртки или два часа под елью не вдохновили его на продолжение отношений. Возможно, он погиб от несчастного случая. Так или иначе, Марен никогда о нем больше не слышала, и ей не удалось его разыскать. (Она не прилагала к этому особенных усилий. Ей и так было хорошо. Только в те месяцы, когда Пол отказывался подниматься с кровати и лежал бледный, не говоря почти ни слова, она предприняла серьезную попытку найти его. Напечатала объявления во всех крупных газетах и связалась с Армией спасения. Но ей так никто и не ответил.) Единственное, что она знала об отце Пола, это то, что его зовут Феликс, что он ее ровесник (в 1970 году ему было 24 года), любит шоколад, кино и путешествия. И единственное, что у нее от него осталось – за исключением Пола, конечно, – это кольцо.

Они выпили ее какао из крышки термоса. Когда она предложила ему какао, он посмотрел на нее и повернул чашку так, чтобы его губы оказались на том месте, где она касалась чашки своими, и долго пил большими глотками. «Хочешь есть?» – спросил Феликс, снова посмотрев на нее. «Да», – ответила Марен. Как фокусник, торжественно достающий кролика из цилиндра, он вынул шоколадку из нагрудного кармана своей темно-синей куртки, снял с нее обертку, развернул фольгу, разломал на дольки и протянул ей. Марен с тех пор не уставала повторять, что это был самый вкусный молочный шоколад из всех, что она пробовала. Он был совершенно не похож на другой шоколад, что она ела до и после этого случая. Сладкий, но не приторный. Сытный, но не тяжелый. С мягким, но очень насыщенным вкусом. Феликс положил последнюю шоколадную дольку в рот Марен, потом взял ее за руку, выбрал левый указательный палец и положил его себе в рот, несколько раз обвел языком вокруг него, вынул – воздух показался ей ледяным – и провел по фольге, чтобы собрать шоколадные крошки, легко прилипавшие к влажному пальцу Марен. Затем он поднес палец ко рту Марен и дал ей облизать его.

Он разгладил фольгу на бедре и за удивительно короткое время свернул для нее колечко. Фольга была сложена во много слоев так, что превратилась в тонкую полоску шириной не больше двух-трех миллиметров; один конец полоски Феликс вложил в другой, но место соединения было совершенно не заметно. Она протянула правую руку, он покачал головой, попросил ее дать другую руку и надел ей кольцо на указательный палец левой руки. К ее удивлению, кольцо казалось тяжелым и прочным, как металлическое. «Теперь мы навечно связаны», – сказал Феликс. «Да», – навечно, ответила Марен. Потом они поцеловались, и поцелуй этот был пьяняще сладким из-за лучшего шоколада, который когда-либо пробовала Марен. «Мне холодно», – сказала она. Он надел ей на руки варежки, снял с нее штаны, и они нашли общий язык (как мама настойчиво это называла) под елью.

Теперь у кольца было постоянное место на красной (как обертка шоколадки) шелковой подушечке в маленькой черной лаковой китайской шкатулке в ящике маминого секретера. Раз в году – в день рождения Пола, с утра до вечера – мама носит это кольцо. Но и в другие дни она часто подходит к секретеру, достает колечко, подносит его к носу, и ей до сих пор кажется, что она чувствует сладкий запах. Пол видел это кольцо много-много раз. «Будь с ним осторожен, – говорила мама, когда Пол был маленьким. – Его мне сделал твой папа».

После Того происшествия, когда Пол утратил детскую безмятежность, он стал относиться к кольцу с меньшим уважением. Однажды он осторожно поковырялся в многочисленных слоях фольги и обнаружил выдавленное на ней название «Линдт». Он выяснил, что это швейцарская марка шоколада. В лесу под елью маме подавали швейцарский молочный шоколад.

У Пола с мамой было мало секретов друг от друга – и у них был как минимум один большой общий секрет – поэтому Пол сразу рассказал ей о своем открытии. «Швейцарец? Ну, может быть, – ответила мама, но не могла с уверенностью сказать, был ли у него акцент. – Да, мне кажется, он говорил немного… по-другому, может, что-то чужое было в его голосе», – сказала она наконец. Потом немного помолчала и сделала вывод, что отец Пола, вероятно, был известным швейцарским математиком.

Позже, когда Пол стал взрослым и появился Интернет, он искал в Швейцарии математиков по имени Феликс. Потом он отказался от предположения, что его отец был математиком, и стал просто искать швейцарцев по имени Феликс, рожденных в 1946 году. В конце концов он попытался искать по имени и году рождения. Но так и не сумел никого найти.

Неизвестно, что сыграло свою роль – гены ли, смехотворная ли уверенность Пола и его мамы в том, что он действительно сын знаменитого швейцарского математика или что-то другое, но после окончания школы Пол, как все и ожидали, начал изучать математику. А параллельно занимался латынью.

– Melius nil caelibe vita, – объявил он Мортену.

– А? – переспросил тот.

– Лучше всего живется молодым, – перевел Пол.

– А как на латыни будет «курица»? – ухмыльнулся Мортен.

«Это все из-за спора», – виновато объяснял он товарищам. «Это только ради интереса», – виновато говорил он тем, кто спрашивал, а делали это все поголовно: мама, постоянно меняющиеся подружки, однокашники, школьные друзья, которые изучали юриспруденцию или экономику.

– А что за спор такой? – поинтересовалась мама в один прекрасный день той весной, когда он занимался и математикой, и латынью, и Пол понял, что должен объясниться.

– Помнишь, я был в Женеве на курсах? – начал он.

Да, мама, естественно, это помнила.

Через два лета после того, когда Пол обнаружил, что мамино колечко было сплетено из фольги от швейцарского шоколада, он решил поехать учиться в Швейцарию, чтобы освоить язык. В этой стране говорят как минимум на четырех языках. Он выбрал французский, в основном потому, что уже три года изучал его в школе. (Он стал учить французский в качестве второго языка потому, что это давало возможность по четвергам поспать на час дольше тех, кто выбрал немецкий. Зато он учился на час дольше по понедельникам, но, по мнению Пола, это была удачная замена.)

Он отправился в Швейцарию вместе с лучшим другом. Они с Моргеном провели отличное лето, много разговаривали по-английски, немного по-французски, глазели на девушек, заигрывали с двумя итальянками на своих курсах и довольно тесно общались с двумя немками.

– И что? – спросила мама, когда Пол рассказал все это. – Я все еще не вижу связи с тем, что ты решил два вечера в неделю посвятить изучению латыни.

Пол не сказал маме, что занятия по латыни проводились и в дневное время и что он бросил курс векторной алгебры, чтобы ходить на лекции о Цицероне.

Пол начал вещать что-то о своих особых способностях говорить на иностранных языках без акцента.

– Да, да, – сказала мама нетерпеливо, потому что об этом она, конечно, знала.

– Погоди, – сказал Пол, – я уже добрался до этого, сейчас расскажу о споре.

В последнюю неделю пребывания в Женеве Пол заболел.

– Да, – сказала мама. – Я прекрасно это помню. Значит, ты поспорил с Мортеном. Я ужасно волновалась, когда ты заболел.

– Это было не так уж серьезно, – ответил Пол.

– Странное дело, – произнесла мама. – Тебе было всего шестнадцать лет, и ты был один за границей.

– В общем, меня отправили к врачу, он поставил диагноз la grippe, [34]34
  Грипп (фр.).


[Закрыть]кажется…

– Да, правильно. Грипп. Теперь я вспомнила.

– Мне дали рецепт и велели лежать в постели три дня. Я приплелся домой, а Мортен сходил в аптеку и купил лекарство.

– В этой истории есть что-то романтическое? Ты и преподавательница с курсов?

– Мама! Мне было шестнадцать!

– Мортен и темпераментная темноглазая швейцарка?

– Нет, мама, у нас были только те немецкие девчонки, о которых я рассказывал. Но если ты минуту помолчишь, то скоро я доберусь до сути.

– До спора.

– Вот именно, до спора. На самом деле это был даже не спор, а обещание. Торжественное обещание. Мы с Мортеном открыли коробку с лекарством, которую он принес из аптеки. Там оказались здоровенные таблетки. В форме кеглей. Было трудно представить, что их глотают. Мы боялись, что их принимают через другое место. И никакой инструкции.

– Пол!

– Ну вот. Я отправил Мортена обратно в аптеку. Он вернулся минут через пятнадцать. За прилавком стояла, как сказал Мортен, немолодая женщина – что означало, как я думаю, что ей было лет двадцать пять. Единственным языком, на котором Мортен мог с ней объясниться, был французский. Он попытался, не привлекая внимания, выяснить то, что было нужно. Она стояла и пялилась на него. Эта аптека была похожа скорее на парфюмерный магазин, а на женщине, по словам Мортена, был бирюзовый халат с большим вырезом и тонна косметики. Несчастный Мортен попробовал объяснить еще раз. Он спрашивал полушепотом, потому что в аптеке появились другие покупатели, следует ли принимать те огромные таблетки через рот или надо запихивать их в задницу. Он жестикулировал и гримасничал. Он использовал все до одного известные ему французские слова. Наконец женщина за прилавком поняла его и, усмехаясь, затараторила. Перепуганный Мортен вернулся ко мне. Он слышал, что женщина несколько раз сказала orale. [35]35
  Оральный (фр.).


[Закрыть]Это слово мы, конечно, слышали раньше.

– Ага, – сказала мама. – А вы знали, что оно значит?

– Нет, – ответил Пол. – Этого мы не знали. Но у нас была одна четкая ассоциация. Мы слышали это слово только в одной связи. Мы были мальчишками. Нам было по шестнадцать. Мы все время испытывали сексуальные желания. Оральный секс. Была середина восьмидесятых. Тогда все было не так, как теперь: колонки о сексе во всех изданиях и инструкции во всех подростковых журналах. Мы почти ничего не знали. Но про оральный секс мы слышали. И мы знали, что некоторые занимаются сексом, вставляя пенис туда, сзади. Нам все стало ясно. И я запихал туда таблетки.

– Пол!

– Да, можешь смеяться! Это было не слишком приятно, могу тебя уверить. У меня уже был грипп, а теперь еще таблетки растаяли и стали клейкими, так что… да. Не буду рассказывать в деталях.

– А что Мортен?

– Мортен ржал так, что ему самому чуть дурно не стало. Вот тогда я – со склеенными ягодицами – торжественно пообещал выучить латынь для того, чтобы избежать в будущем подобных инцидентов. Потому что латынь – мать романских языков, следовательно, если бы я знал латынь, то не попал бы в такую весьма… скажем, неприятную историю.

И Пол стал посещать начальный курс латыни одновременно с занятиями по математике. Вернее сказать, очень скоро Пол понял (его мама и друзья тоже), что вся эта история про спор была просто оправданием, объяснением, необходимым Полу. Пол начал изучать латынь, потому что интересовался языками, а еще больше языкознанием, как выяснилось во время учебы.

В первом семестре Пол узнал, что на латыни felixозначает «счастливый». Он рассказал это маме.

– Мы ведь счастливы, мама, и папа наверняка тоже счастлив.

– Я знаю, – ответила мама.

– Что ты знаешь? – спросил сын.

– Я знаю, что мы счастливы, и я знаю, что означает felix, – сказала мама. Она тоже когда-то учила латынь и хорошо понимала, что они с Полом счастливы. Но она никак не прокомментировала утверждение, что отец был счастливым человеком.

– Мы забудем его, – сказал Пол. Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

– Да, мы забудем его, – отозвалась мама.

Но никто из них не говорил всерьез, и ни один не поверил другому. Пол продолжал поиски отца, не слишком упорно, не часто, но регулярно предпринимал попытки: звонил по телефону, посылал письма, задавал вопросы. Марен Бентсен, со своей стороны, никогда не забывала рыжеволосого мужчину, с которым познакомилась под елью, но больше не пыталась его разыскать.

Они продолжали разговаривать о нем, мама и Пол. И мама писала о нем. В каждой своей книге.

Зеленый бланк отчета о командировке был заполнен. Пол нажал на клавишу мышки, экран монитора загорелся, он открыл программу «Excel» и нашел последний из документов, над которым работал. Он напряженно трудился на протяжении часа, пытаясь создать алгоритм изменения форм перфекта в будущем. Традиционные формы «нашел/найдя» и «выпил/выпив» постепенно вытесняются формами «нашедши» и «выпивши». Пол сравнивал тенденции, наблюдающиеся в норвежском языке, с соответственными формами глаголов в немецком и голландском. Ему казалось, что он немного продвинулся. Пол посмотрел на часы и обнаружил, что до запланированного ланча осталось целых полчаса. Он открыл список всех сильных глаголов в германских языках (норвежском, шведском, датском, фарерском, исландском, английском, немецком, голландском, фризском). Но даже вид красивейших рядов чередования гласных, аблаута (i – ei – i, а – о – а, е – а – о, у – au – о), не радовал его, во всяком случае не радовал так сильно, как обычно.

Он подумал об узких лямках на обнаженных плечах, о мягком теле, о живом языке, бьющемся, как рыбка, о его нёбо, о светлых глазах, внимательных, как глаза раненого животного. Он снова поднялся и открыл дверь в коридор. Казалось, что расположенный напротив кабинет был еще пуст. Во всяком случае матовые стеклянные окошки рядом с дверью и над ней были темны. Пол снова сел за стол, но оставил дверь открытой. Вдруг он выпрямился: теперь-то ему не кажется? Сейчас он слышал, как ключ вставляют в дверной замок и поворачивают, как дверь открывается и снова захлопывается. Пол сосчитал до десяти (как мама учила его делать в подобных ситуациях, когда он был маленьким), поднялся и направился к кабинету Ринкель. Он постучал в ее дверь, намереваясь поздороваться, поблагодарить за совместно проведенное время, поболтать. Больше всего ему хотелось прижать ее к себе, крепко поцеловать, хотелось заставить ее смягчиться, улыбнуться, пошутить, как в поезде по дороге в аэропорт, хотелось, чтобы она посмотрела на него, как в гостиничном лифте в Амстердаме.

Ринкель в темном свитере с высоким горлом стояла у окна и смотрела на Пола, застывшего в дверях. Она стояла спиной к свету, ее фигура напоминала песочные часы, и Пол не мог разглядеть выражения ее лица.

– Да? – Голос ее прозвучал совершенно нейтрально. То, что она не ответила ему ледяным тоном, придало ему мужества сказать: