Текст книги "Лучшие из нас"

Автор книги: Хелене Ури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

– Вы с ним знакомы? – спросила Петра.

– Нет. А вы?

– Нет. С нетерпением жду его завтрашнего выступления. Вы читали его книги?

– Ну да. И «Наследие Евы», и «Наследство Адама». А вы?

– Только первую. Я слышала, что «Наследство Адама» – ужасная книга.

– Да.

– Это на самом деле так?

– Нет, вообще-то нет. На самом деле она хорошая.

– А эта темноволосая женщина? Вы знаете, кто это?

– Это моя начальница, – ответил Пол.

– Красивая, – задумчиво произнесла Петра.

Пол увидел, что Ринкель подходит к исландцу, наклоняется к нему и что-то говорит. Пол хотел бы слышать, что именно. Он не мог себе представить, что это что-то вроде «I must say that was a very interesting paper». [19]19
  Должна сказать, доклад был очень интересным (англ.).


[Закрыть]Нет, Пол Бентсен понятия не имел, что она говорит, но был убежден в том, что это не теплые вежливые слова. Исландец улыбался и кивал, но глаза его бегали, а красные пятна снова появились, сначала они выступили на лице, а потом расползлись по шее и по лысоватому черепу. Ринкель еще что-то произнесла, после чего кивнула и ушла. Пол понуро опустил голову. Ему казалось, что он различал со своего места запах ее духов. Тошнотворно-сладкий. Как запах гниющих яблок.

В тот же вечер в Осло Нанна Клев сидела в пабе в корпусе Фредерикке со своими новоиспеченными коллегами с кафедры футуристической лингвистики. Это был первый рабочий день Нанны на новом месте, она еще не познакомилась с Полом Бентсеном, до их встречи оставалось еще двое суток.

Сейчас Нанна сидела в окружении полудюжины сотрудников за одним из угловых столиков в пабе. Они заказали пиццу и запивали ее пивом и вином. Пойти в паб предложил сутулый и дружелюбный синтаксист Гуннар Вик. Он давно знал Нанну и хотел познакомить ее с некоторыми сотрудниками кафедры. Гуннар пригласил самых молодых футлингвистов, большинство из которых были аспирантами или стипендиатами; единственное постоянное место на кафедре занимал сам Гуннар Вик.

Со всегда присущей филологам тяге к языковой определенности они начали анализировать диалектальную и социолектальную принадлежность двух официантов, а потом и посетителей, сидящих за соседним столиком. Но через некоторое время эта игра им надоела, и один из них сказал:

– Паульсен туп как пробка.

– Ханс Хольстейн пьет как сапожник, – произнес другой.

– Да что ты? – удивился наивный морфолог.

– Точно. Даже в рабочее время. Кстати, кто-нибудь хочет еще вина?

– Да, спасибо.

– Немножко, спасибо.

– От Эдит Ринкель у меня мурашки по спине, – продолжил один из фонологов.

– Она очень талантлива, – прошамкал Гуннар Вик с набитым ртом. Если и трудно было разобрать, что он говорит, то уж по его лицу, похожему на знамя протеста, легко можно было прочитать, что он имеет в виду.

– Гуннар! Ты слишком добр! Ты что, ее глаз не видел? От них в дрожь бросает.

– Не запугайте до смерти бедняжку Нанну, – предупредил Гуннар, проглатывая пережеванный кусок пиццы.

– Вообще-то я знакома с Эдит Ринкель, – сказала Нанна. – Встречалась с ней в одном университете в США. В этом году.

– Ага, и что ты о ней думаешь?

– Она… – Нанна помедлила… – не очень… располагает к себе.

– Да, это уж точно. А с ветчиной больше не осталось?

– Кстати, я вчера разговаривала с Лини Б., – тихо сказала одна из присутствующих девушек другой. Они сидели настолько близко и разговаривали настолько тихо, что было понятно: они подруги.

– Как у нее дела? Она нашла работу?

– Ну… она замещает учителя в школе, но… ты же знаешь…

Первая девушка помахала рукой в воздухе. Другая с пониманием склонила голову.

– Вы случайно говорите не о Линн Билюнд? – осторожно спросила Нанна.

Подружки закивали.

– Да. Ты ее знаешь? – задала вопрос одна из них.

– Да, – ответила Нанна. – Мы вместе учили немецкий в университете в Тронхейме.

– Ах вот как, – произнесла вторая девушка.

– Вообще-то она должна была работать здесь, – сказала первая.

– Да? – удивилась Нанна. – Было бы здорово. Почему же она здесь не работает?

– Ты знаешь Пола Бентсена?

– Нет, – ответила Нанна.

– Ну, он работает на отделении футуристической морфологии, у него исследовательская должность. Проще говоря, он занимает место, которое должна была получить Линн.

– На самом деле в списке кандидатов она шла под первым номером, а Пол под вторым. Никто не знает, что случилось, но Паульсену удалось каким-то образом изменить очередность, в результате должность досталась Полу.

– А он… способный?

– О да, он очень способный и… – девушка понизила голос и произнесла нарочито таинственно: – красавец! Необыкновенный красавец!

– Да, да, – сказала ее подруга, которая была не слишком очарована Полом Бентсеном. – Но строго говоря, ему совершено нечего делать на нашей кафедре. Он занимается историей языка. Что исследователю прошлого делать на кафедре будущего?

– Пол чертовски приятный парень, – вступил в разговор Гуннар, услышав последние реплики. – Не буду рассуждать, красив он или нет, но он безусловно талантлив. В том числе как исследователь будущего. Он стал одним из наших лучших футлингвистов.

– Хорошо. Он неоднозначная личность, – настаивала та из подружек, что была настроена более скептично.

– Да, да, возможно, – согласился Гуннар, который не хотел ни с кем портить отношений.

– А вот Эдит Ринкель отвратительна, – заявил кто-то.

– Она необычайно талантлива, – повторил Гуннар.

– Гуннар, ты такой скучный! Официанты делают вид, что нас не замечают, сходил бы ты и заказал еще пиццы!

– Хорошо, – услужливо согласился Гуннар. – Что вы хотите?

– Еще одну с ветчиной и шампиньонами!

– И одну с креветками и ананасами!

– Уф!

– Хорошо, я пошел. Одна с ветчиной и одна с креветками.

– И прихвати одно пиво!

– А Пол Бентсен не заслуживает этого места. Его должна занимать Линн Б., – пробормотала одна из подружек.

– И мне большое пиво!

– И еще одну бутылку вина. Красного.

– Большую пиццу с ветчиной, маленькую с креветками, два больших пива и бутылку вина, – спокойно, уверенно и дипломатично подвел итог Гуннар и направился к барной стойке.

– Но послушайте, Эдит Ринкель на самом деле отвратительна, – настаивала одна из диалектологов. – Знаете, как она однажды поступила со мной?

Все мгновенно склонились над столом, с интересом ожидая продолжения.

– Это случилось после того, как я защитила диплом, сразу после того, как было построено здание футлинга, – начала девушка свою историю. – Да, Эдит Ринкель недолгое время была заместителем заведующего, – добавила она для Нанны.

– Ну и? – нетерпеливо торопили ее остальные, затаив дыхание, жадные до новых скандальных историй о Ринкель. – Ну? Что случилось?

– Я хотела подать заявку на финансирование экспедиции на Острова Зеленого Мыса и поговорила об этом с Эдит Ринкель. Но она отнеслась к моему проекту, мягко говоря, скептически. И представляете? Той весной Исследовательский совет выделил стипендии для изучения креольского языка.

– Да ты что?

– И я узнала об этом только после истечения времени подачи заявок. Но Ринкель, как заместитель заведующего, наверняка знала об этом. И через неделю после окончания срока подачи заявок, только тогда, она сказала мне медовым голосом: «Я только сейчас узнала об этом. Извини».

– Кошмар! Может, это просто недоразумение? – предположила Нанна.

– С Эдит Ринкель никогда не случается недоразумений. А если она что-то и недопонимает, то намеренно.

– Когда я училась, – подхватила другая девушка, – Эдит Ринкель была ответственной за праздники по случаю публикаций на кафедре классических и мертвых языков. У них существует традиция отмечать все публикации сотрудников. И Эдит Ринкель организовывала чаепития для тех, кто ей нравился, игнорируя всех остальных.

– Неужели?

– Да. Некоторых она просто не замечала. Это эффективная управленческая технология. Она просто их игнорировала.

– Она всегда включает собственные статьи в учебный план, – поддержал разговор морфолог.

– Первое, что сделал Пол Бентсен на новом посту, – включил в учебный план одну из собственных статей.

– Ну, все мы не ангелы, – заметил Гуннар Вик. Он вернулся, заказав пиццу и выпивку.

Упражнения в злословии закончились только тогда, когда от пицц осталось несколько корочек. Если Нанна Клев и была удивлена широтой, глубиной и интенсивностью сплетен, она этого не показывала. Многие сказали бы о Нанне Клев, что она приятный человек. Мы же не будем скрывать, что Нанна легко увлекается сплетнями. В этом она в общем похожа на большинство из нас. Но кажется, она стыдится этой стороны своей натуры. Однако Нанна полностью поддалась общему настроению и слушала с жадностью. Она почти не ела пиццу. Она сидела за столиком в пабе с блестящими глазами и слушала истории о своих будущих коллегах с большим интересом.

На гуманитарном факультете дюжина кафедр, и атмосфера на них совершенно разная. Сотрудники одних ощущают себя большой счастливой семьей, на других кафедрах они разбиты на маленькие группы, косящиеся друг на друга с ненавистью и подозрением, на третьих царит равнодушие и тоска по чему-то иному, находящемуся далеко за пределами кампуса. Часто, на удивление часто, такие различия возникают из-за одного-единственного человека. Потому что один-единственный человек может определять психологический климат целой кафедры. Всего только своим присутствием он или она – зачастую не отдавая себе в этом отчета – может создать на кафедре атмосферу дружелюбия, командного духа, сотрудничества или же атмосферу нешуточного соперничества и разобщенности.

Естественно, заведующий, в силу своего служебного положения, может способствовать тому, чтобы таланты сотрудников расцветали и развивались, но, к сожалению, всего лишь один недовольный сотрудник в самых неудачных случаях сведет на нет все старания заведующего. Точно так же заведующий может разрушить благоприятную обстановку на кафедре, а его подчиненный с особым складом характера в состоянии это исправить. Такие люди встречаются редко. Но кажется, Нанна из их числа.

В сущности Нанны заключено что-то хорошее.Да, Нанна действительно приятный человек. Она из тех людей, которые нравятся всем. Ей невольно улыбаются даже брюзгливые старики со зловонным дыханием и годами не улыбавшиеся мужчины. Таксисты прыгают от удовольствия на сиденье и выключают счетчик, не доехав до пункта назначения. Она получает скидки в магазинах, не торгуясь. В ресторанах ей дают лучшие столики и самые нежные куски мяса. Рядом с Нанной старушки благожелательно кивают головами, а мужчины всех возрастов многозначительно поднимают брови и неосознанно округляют губы, словно для того, чтобы присвистнуть. Дети награждают ее рисунками и объятиями. Собаки самых разных пород и размеров виляют перед ней хвостами и норовят лизнуть ей руку. (Забавно, что сама Нанна не очень любит животных, в особенности собак. Она не выносит мокрых языков и маловыразительных преданных глаз.)

Нанну нельзя назвать красивой, она не обладает классической красотой. Больше всего она напоминает радостную блондинистую китаянку. У нее довольно широкий, немного приплюснутый нос, маленькие, плотно прилегающие к голове уши, необычайно широко расставленные раскосые глаза, большие и круглые. Ее волосы светлые и гладкие, как очищенный миндаль.

Она любопытна, но вместе с тем полна зрелого жизненного опыта. Нанна производит впечатление человека, который не постесняется попросить в самолете место у окна, который хоть и привык к перелетам, но не утратил способности радоваться, глядя на кучевые облака, игрушечные домики и ленты рек.

Она скромна, но далеко не застенчива. Она уверенна в себе, но ничуть не резка. Есть в Нанне что-то необычное. Она хороша собой, она способная. Но таких много. Что-то другое есть в Нанне. Что-то совершенно особенное.

Потому что наиболее выдающаяся черта Нанны – не красота и не способности, главное в Нанне то, что рядом с ней люди прекрасно себя чувствуют. Она светится добротой. Несмотря на то что она такая молодая (и выглядит моложе своих лет), такая хрупкая, она кажется очень надежной и по-матерински заботливой. Она из тех, кому сразу же хочется довериться, что обычно привлекает женщин. В то же время она выглядит такой слабой и беспомощной, что ей хочется помочь, и перед этим не могут устоять мужчины.

Все любят Нанну. И Пол тоже будет ее любить, но пока он еще не знает о ее существовании. В то время, когда она сидит на диване в пабе в корпусе Фредерикке, Пол сидит у барной стойки в гостинице в Амстердаме. Лоне, скрестив длинные ноги, расположилась на соседнем стуле. Через семнадцать часов Пол и Нанна встретятся, и это событие изменит жизнь обоих.

В последний день амстердамской конференции в центре города, в индонезийском ресторане, состоялся торжественный ужин. Участникам, которые хотели на нем присутствовать (а это почти все), в обеденный перерыв раздали входные билеты и купоны на спиртное. Последние два дня Пол провел прекрасно. Удушающая жара спала, и однажды днем он смог совершить пробежку в большом парке, больше похожем на лес. Он прослушал множество выступлений и сам выступил с докладом, который был великолепно принят.

Но вчерашнее утреннее заседание он прогулял, ускользнул, как сознающий свою вину школьник, вместе с Петрой, пригласившей его на прогулку по каналам, после чего они зашли в блинный домик и поели блинов с сиропом, яблоками и беконом. После третьего бокала голландского джина глаза Петры стали влажными и теплыми. Она ничего не сказала, но Пол и так все понял.

Казалось, что во время конференции Ринкель все время старается попасться ему на глаза. Холодная, целеустремленная, направляясь с одного доклада на другой, она один раз чуть не наткнулась на Пола, пересекающего фойе по дороге на семинар. Она дружески улыбнулась ему, не останавливаясь, и исчезла в одной из аудиторий. В воздухе остался лишь намек на специфический запах ее духов. Пол сделал глубокий вдох, втягивая воздух большим красивым носом. Когда он в следующий раз увидел Ринкель, она шла с Миллзом и не обращала на Пола внимания. Но сегодня утром Миллз уехал, а вечером должен был состояться торжественный ужин.

Доклад Миллза, кстати, был очень хорош, и, несмотря на то что, как показалось Полу, форма превосходила содержание, тема была раскрыта прекрасно и новых идей у автора хватало. Ему аплодировали стоя. Пол не был уверен, что Миллз заслужил такой триумф, но был вынужден признать, что не видел более удачно подобранного костюма ни у одного лингвиста.

Оставался всего час до того момента, когда участники конференции соберутся в холле гостиницы, чтобы вместе пойти в индонезийский ресторан. Пол принял душ, почистил зубы и, хотя уже брился утром, проделал эту процедуру еще раз. Обычно он бреется раз в три дня по двум причинам: во-первых, ему лень бриться ежедневно, а во-вторых, он считает, что щетина ему очень идет. (У него скопилась большая коллекция лосьонов после бритья, поскольку он часто получает их на Рождество от мамы.)

Пол решил надеть серый костюм. Он знал, что немногие мужчины придут в костюмах. Может быть, некоторые шведы наденут костюмы, и итальянцы, и франкоязычные бельгийцы, и наверняка французы. Но принимающая сторона – голландцы – придут в кроссовках и отвисших на задах вельветовых брюках. Так же вырядятся фламандцы и датчане, а можно ли считать костюмом наряд Паульсена – вообще большой вопрос.

Но Пол хотел хорошо выглядеть, хотел праздновать, не зная, что именно он будет праздновать, и почему ему этого хочется. Сначала он надел рубашку с узором, но отложил ее как слишком кричащую и выбрал другую, однотонную. Он посмотрелся в зеркало, зачесал влажные волосы назад с помощью крема «Нивеа» (этому его еще в школе научил Мортен, и это всегда работает). На мобильник пришло сообщение – это письмо от Лоне. Пол прочитал грубоватую эсэмэску, улыбнулся и стер ее.

Сегодня во время ланча он сидел рядом с Лоне. Она поднесла бокал с соком ко рту, посмотрела на Пола через край и выразила надежду, что он станет ее кавалером на вечернем мероприятии. Пол поднял свой бокал, чокнулся с ней и заверил громко и четко, что даже не думал о других женщинах с тех пор, как она оседлала его в Орхусе. Лоне захихикала и бросила якобы испуганный взгляд на двух других участников конференции, сидевших за их столом, наверняка монолингвальных англичан. Когда они поднялись после ланча, то Лоне встала на цыпочки и быстро лизнула его за ухом. Теперь Пол, напевая, чистил ботинки. Он размышлял, что Ринкель наденет на ужин – платье с декольте, облегающий топ или узкую юбку.

Когда он спустился в холл гостиницы, оказалось, что остальные уже ушли. Пол не слишком удивился (он чертыхнулся про себя, но скорее машинально, а не от настоящего раздражения: «Черт!»), он привык самую чуточку опаздывать по любому поводу, и, к счастью, название ресторана было написано на билете, а еще на нем имелась схематичная карта. Ресторан назывался «Het blauwe kopje» [20]20
  Голубая голова (гол.).


[Закрыть]и находился на улице Сингельграхт. Пол отыскал его почти без проблем, спросив дорогу у парочки смеющихся подростков, которые, кстати, очень хорошо говорили по-английски. Он произвел на них впечатление, произнеся несколько предложений на, так сказать, чистейшем голландском, и пришел в ресторан уверенный в себе и в прекрасном расположении духа. Показал свой билет, и его проводили в подвальчик.

Внизу стояли шесть длинных столов, покрытых белыми скатертями. Вдоль них тянулись скамейки, на которых сидели более или менее празднично одетые участники конференции. Пол увидел Петру, поглядывающую на него, но ничего не сказал. Увидел Лоне, которая кричала ему, чтобы он сел рядом с ней. Увидел Ринкель. Она сидела спиной к Полу и разговаривала с темноволосым мужчиной в льняном пиджаке. Пол сделал вид, что не видит и не слышит Лоне, легонько коснулся плеча Ринкель, обнаженного плеча, через которое была перекинута лишь тоненькая лямка. «Здесь свободно?» – «Привет, – сказала она удивленно, – присаживайся». Он сел и как будто только теперь заметил Лоне на другой стороне стола, виновато пожал плечами и сделал гримасу, которая должна была означать, что он, само собой разумеется, хотел бы сидеть рядом с ней, а не с начальницей.

За столом было уже довольно тесно, но вот вошла блондинка и уселась на скамейку через несколько человек от Пола, наверняка она только что вернулась из туалета. Пол узнал в ней одну из приближенных к Миллзу дам и с удовлетворением отметил, что она говорит по-английски с немецким акцентом. Все уселись плотнее, Ринкель придвинулась ближе к Полу, и он почувствовал, как ее теплое бедро касается его ноги.

Пол очутился в так называемой «скандинавской колонии». Темноволосый мужчина в льняном блейзере оказался шведским исследователем языка средств массовой информации по имени Стаффан, а прямо напротив него и Ринкель сидели Лоне и матлингвистка с каштановыми волосами из Института торговли, между ними расположился Паульсен.

Подали rijsttafel. [21]21
  Рисовые закуски (гол.).


[Закрыть]Множество маленьких тарелок и вазочек покрыли белую скатерть, и гости стали раскладывать угощение по тарелкам. После того как купоны на алкоголь были сданы, а полученное на них вино выпито, они заказали еще. Все были в прекрасном настроении. Они завершили конференцию, закончили свои выступления. Завтра не будет утреннего заседания, большинство участников конференции смогут хорошенько выспаться перед тем, как на самолетах и поездах разъехаться по домам. Они вернутся домой, в свои университеты, в маленькие кабинеты, к книгам и кипам бумаг, требующих прочтения, к лекциям, которые надо провести, к студентам, которыми надо руководить. Они вернутся домой к супругам, любовникам и любовницам, маленьким детям или вечно недовольным подросткам, домой к типовому жилью и ухоженным виллам или к одиночеству и пустым квартирам. Но сейчас они здесь, где есть еда с приправами и постоянно появляются новые бутылки вина.

– Твое здоровье, Лоне, – говорил Пол на чистом датском и чувствовал, что пьянеет, что алкоголь разливается по его телу, и этот поток смывает все заботы и сомнения.

– Твое здоровье, Пол, – отвечала Лоне на почти норвежском.

Они обсуждали доклады, которые прослушали, и упомянули Миллза. Пол внимательно следил за Ринкель, но не заметил никакой особенной реакции на это имя, ей абсолютно нечего было добавить в разговор о Миллзе. Она беседовала со Стаффаном, шведским исследователем языка средств массовой информации, сидящим с другой стороны от нее. Потом Лоне начала вслух читать найденное меню, и все стали совместными усилиями переводить его с голландского.

– Kip, – говорил Стаффан. – Это все, что я знаю. Это значит «цыпленок».

– Что это значит? Что ты сказал? – переспрашивали датчанки.

– Цыпленок. Цыпленок, – повторял швед.

– Да что ты, – кивали датчанки.

Заговорили о большом исследовании понимания разных скандинавских языков в скандинавских государствах, о том, что поколение родителей из разных скандинавских стран гораздо лучше понимало друг друга, чем поколение нынешних детей.

– А следующее поколение нас, северян, наверное, будет говорить между собой только по-английски. Cheers, [22]22
  За вас (англ.).


[Закрыть]– сказал швед.

Они разговаривали о слове rijsttafel.Рисовый стол. Если ты лингвист, пребываешь в отличном настроении, выпил вина, находишься в смешанном обществе и хочешь произвести впечатление на представителей противоположного пола, то о словах «рис» и «стол» можно сказать очень много. Реплики и этимологические гипотезы летали через стол, как мячики в пинг-понге. Tafel. [23]23
  Стол (гол.).


[Закрыть]Как английское table,как итальянское tavola.По-норвежски говорят «вставать из-за taffelet,из-за стола», используя голландское слово, заметил Пол. Затем Паульсен сообщил, что он знает четыре слова, обозначающие рис в индонезийском языке.

– Ничего себе, можно их услышать? – спросила Лоне.

– Да, – ответил Паульсен. – Вот они. Падиозначает рис, растущий в поле. Габах– это собранный, но не обмолоченный рис. Потом… Да, берас,это уже обмолоченный.

– Это три, – проговорила Лоне, загибая пальцы.

– Я не могу вспомнить… – сказал Паульсен с совершенно несчастным видом.

– Сваренный и готовый к употреблению рис называется наси, – произнесла Ринкель и склонилась к Полу: – Я как раз тоже прочитала эту книгу. Она из списка обязательной литературы для вводного курса, – прошептала она, беззлобно хихикая.

– Ааа, наси,как в наси горенг, – закричала Лоне. – Это блюдо. Оно есть в меню!

– Ах вот как, – сказал Паульсен.

– Это означает печеный рис, – пояснила Ринкель.

– Четыре слова для обозначения риса, а вот в скандинавских языках – всего одно, – сказал Стаффан.

– С лексической точки зрения да, – произнес Паульсен, пытаясь спасти свою честь.

– А вспомните эскимосов, сколько у них слов для обозначения снега. Как вы думаете, сколько?

– Гренландцы, – поправила Лоне. – Теперь они называются гренландцами. Или инуитами.

– Наверняка несколько сотен, – предположила матлингвистка. – Так сколько их на самом деле?

– Вроде бы пять или около того, – сказала Лоне.

– Двенадцать различных корней, как утверждается в великолепном исследовании Пуллюма, – вставила Ринкель.

– Правильно, Ринкель, – произнес Пол. Он был пьян, он чувствовал, как ее бедро касается его ноги. Он прижался крепче, но ее бедро осталось на месте, такое теплое и многообещающее.

В отель все скандинавы возвращались вместе. Они медленно шли вдоль каналов. Стало прохладно. Ринкель шагала впереди всех, позади нее трусил Стаффан. За ними следовали Паульсен и матлингвистка. Пиджак Паульсена был наброшен на ее плечи. Замыкали процессию Лоне и Пол. Лоне поеживалась.

– Прохладно, – сказала она.

– Хммм, – ответил Пол.

– Слушай, Пол. Это был косвенный намек, ты разве не понял? Иллокутивная сила прозвучала ясно и четко, разве нет? Или мне сейчас придется прочитать тебе лекцию о Сёрле? [24]24
  Джон Роджерс Сёрль(р. 1932) – американский профессор философии, известен теориями в области философии речи и природы сознания.


[Закрыть]Я мерзну!

– Прости, Лоне. Вот!

Пол снял с себя пиджак и положил ей на плечи.

– Спасибо. Скажи мне, между тобой и Эдит что-то есть?

– Нет, абсолютно ничего, – ответил Пол, пораженный женской способностью замечать подобные вещи.

– Берегись! У нее глаза гренландской собаки. Ненадежные и лживые.

– Я же сказал, ничего не было.

– Я слышала тебя. А ты слышал меня. Остерегайся этой женщины.

В этот момент матлингвистка пихнула пиджак Паульсену, в руки, тот взял его и на несколько секунд замер с совершенно дурацким выражением лица.

– Интересно, – сказала Лоне, – что сделал твой начальник?

Паульсен резко свернул в одну из боковых улиц и исчез в закоулках Россе-Буурт. (Ни одному уважающему себя лингвисту в голову не придет сказать «квартал красных фонарей». Если человек собирается последовать половому инстинкту и поглазеть на женщин, то ему неплохо бы выучить название соответствующего района на языке оригинала.) Остальные пошли дальше. При входе в отель Пол придержал дверь для Лоне и Ринкель. Стаффан должен был улетать завтра ранним рейсом, он крайне вежливо и прилично извинился и откланялся, как это обычно делают шведы.

Ринкель и Пол посмотрели друг на друга.

– Спокойной ночи, – сказала Лоне. Она тоже хотела лечь. Немедленно. Сию минуту. Она пошла к лифтам и исчезла из виду. Ринкель и Пол остались одни.

– Она что, обиделась? – спросила Ринкель.

– Нет, не думаю, – ответил Пол.

– Она милая, – сказала Ринкель. – Северная красавица. По-настоящему красивая.

– Может, мы… – произнес Пол, кивая куда-то в сторону, где, как ему помнится, располагался гостиничный бар. Ринкель покачала головой.

– Пойдем, – сказала она и направилась к лифту. Кабина была очень маленькая и узкая. Ринкель стояла лицом к Полу, он смотрел над ее головой в зеркало на одной из стенок. Он чувствовал ее запах, запах ее духов, ее тела. «Мы подходим друг другу», – мелькнуло у него в голове перед тем, как лифт остановился и двери открылись. Ринкель вышла из лифта, Пол последовал за ней, хотя его номер был расположен двумя этажами выше. Он смотрел на тонкие лямки на ее плечах, на темные волосы, на круглые ягодицы.

– Здесь я живу, – проговорила Ринкель и остановилась перед одной из дверей. Потом она встала на цыпочки и поцеловала его в губы. Влажным жарким поцелуем. Недвусмысленно жадным. Поцелуем, полным желания. Поцелуем таким глубоким, что его никак нельзя было принять за дружеский. Он почувствовал сильное возбуждение и обнял ее.

– Спокойной ночи, – целомудренно произнесла она, сделала несколько шагов, высвобождаясь из его объятий, повернулась, вставила карточку-ключ в замок и исчезла в своей комнате. Пол остался в коридоре перед закрытой дверью.

Потом, когда Пол уже лежал в кровати в своем гостиничном номере, он уже не был уверен в том, что Ринкель его действительно поцеловала. Может быть, он просто так часто думал об этом, что в его сознании слово «Ринкель» неизменно ассоциируется со словом «поцелуй»? Действительно ли он облил ее пепси-колой по дороге в Грац? Пол снова испытал хорошо знакомое чувство страха и потребность исчезнуть, раствориться в окружающей обстановке. Он поднял простыню и внимательно изучил свое тело. Кожа казалась такой же белой, как и постельное белье. Он быстро опустил простыню и закрыл глаза, он передумал: он не хотел знать, стала ли его кожа одного цвета и одной фактуры с постельным бельем или это просто игра света.

Пол долго лежал, пребывая в удивительном униженно-возбужденном состоянии. Потом он решительно отбросил простыню в сторону, оделся и вышел из номера. Он быстро пошел по коридору с ковром на полу к лифту и меньше чем через пять минут уже лежал в двуспальной кровати в другом гостиничном номере в объятиях женщины. И это ему не казалось.

Она открыла, как только Пол постучал. Она стояла в дверях в тонкой шелковой ночной рубашке. Ни один из них не произнес ни слова. Он решительно вошел, закрыл за собой дверь, схватил ее. Она была податлива, он почти груб. Он запустил пальцы в ее волосы, оттягивая голову назад, а потом завалил ее на кровать. Он сорвал с нее ночную рубашку, и она лежала перед ним обнаженная до пояса, он раздвинул ее нога, удержал трепещущие бедра и наслаждался: она блестела и пахла как мягчайшая вкуснейшая семга. И он поцеловал ее там, поцеловал крепко, не убирая рук с ее бедер.

Потом они раздели друг друга, уже спокойнее. Лоне села в кровати. Она тяжело дышала и была очень, очень красива, особенно когда ее длинные светлые волосы падали на лицо. «Давай, Пол», – сказала она и легла.

Но теперь Пол не спешил. Он стоял на коленях в ногах кровати и смотрел на нее. Лоне загорела, от крошечного бикини на ее теле остались белые полоски. Внезапно он заметил, что ногти на ее ухоженных ногах накрашены зеленым лаком, и восхищенно стал покусывать ее за пальцы, а потом перешел к острым маленьким грудям (они напоминали тетраэдры, в которых раньше продавали сливки), после чего скользнул в нее. Как правило, формы общения между людьми на филологических конференциях восхитительно незамысловаты.

Университет Осло был основан 2 сентября 1811 года, точнее сказать, в то время он носил имя Университет короля Фредерика и назывался так вплоть до 1939 года. Мама Пола появилась на свет семь лет спустя, она была зачата в первые преисполненные радостью послевоенные дни. Она родилась в холодную февральскую субботу 1946 года. Когда мама Пола была маленькой, на том месте, где сейчас стоят красные кирпичные здания гуманитарного и социологического факультетов в Блиндерне, находилось поле. Некоторые дома, например кафедра метеорологии, физический факультет и общежитие, к тому времени уже были возведены, но вокруг них были луга и поля, поросшие травой, на которых паслись стада коров, лениво обмахивающихся хвостами.

Потом выросли красные корпуса, окруженные тщательно распланированными лужайками, были высажены деревья. Появились фонтаны и мощеные дорожки. Студенты рекой потекли в университет. В то время как в 1813 году в Университете короля Фредерика обучалось 17 человек, в середине 1950-х в Университете Осло числилось 3000 студентов. Накануне миллениума их было почти 40 000, следовательно, в 1970-м, в том году, когда мама Пола оказалась в снегу со спущенными на лодыжки рейтузами и с симпатичным мужчиной между ног, в Университете училось где-то от 3000 до 40 000 студентов. Неважно, сколько всего их было, во всяком случае, та, что вскоре станет мамой Пола, была одной из них: Марен Бентсен, одаренная, но не слишком прилежная студентка английского отделения.

К западу от зданий Блиндерна, между районом Виндерен и улицей Вестгренса, в небольшой низине раскинулся Исследовательский парк. Эта скромная долина располагается между новыми и старыми постройками. Здесь находятся, например, кафедра СМИ и коммуникации и Центр Средневековья, делящие белое современное здание, перед которым стоят скульптуры. К его входу ведет наклонный бетонный мост. Кафедра психологии находится в здании, построенном в стиле функционализма и носящем теперь имя Харальда Шельдерюпа. [25]25
  Харальд Краббе Шельдерюп(1895–1974) – первый норвежский профессор психологии.


[Закрыть]Раньше здесь размещался Научно-исследовательский институт бумажной промышленности, поэтому психологи в фойе до сих пор наслаждаются видом огромной фрески работы Йана Хейберга, [26]26
  Йан Хейберг(1884–1974) – известный норвежский живописец и скульптор.


[Закрыть]изображающей процесс превращения древесины в бумагу. Она была написана в 50-е годы в стиле сурового соцреализма: статные лесорубы, сплавщики леса, деревообрабатывающие станки.