Текст книги "Лучшие из нас"

Автор книги: Хелене Ури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Пол входил в эти двери еще до своего рождения. Потом он беспомощным свертком лежал в маминых руках, позже сидел у нее на руках, когда она толкала дверь бедром. Он тяжело взбирался по лестнице, невыносимо долго скользя маленькой ладошкой по перилам, пока мама терпеливо ждала. Перила лестницы сделаны из темного блестящего дерева, а решетка – из железа. Из этого же материала отлиты острые набалдашники, украшающие лестничные пролеты на каждом этаже, и у него засосало под ложечкой при их виде. Ступеньки из пестрого черно-белого терразита, как и всегда, казались похожими на копченую колбасу.

Пол помнит, как стоял рядом с мамой, державшей в руках кучу мешков из гастронома на углу, тянулся к щеколде на синей двери и гордо отпирал ее для них обоих. Он приходил домой из школы с ранцем за спиной, один, вместе с Мортеном, а потом с многочисленными девушками. Он напивался вусмерть, блевал рядом с синей дверью, полз, воняя, вверх по лестнице, надеясь, что мама не проснется (она всегда просыпалась, но никогда его не ругала). В день Того происшествия, в тот день, когда все обнаружилось, он стоял перед этой дверью, рядом с замочной скважиной краска была вспучена, он помнит свою руку на ручке двери, но понятия не имеет, ни как попал сюда, ни как потом поднялся по лестнице к маме.

Пол удивился, что думает о Том происшествии, но не испытывает ни отвращения, ни стыда, только тоску по тому, что находится за этой синей дверью. Вот он стоит, взрослый человек, занимающий ответственную должность, с ключом в руке, он уже вставил ключ в замочную скважину, но еще не повернул его, и его переполняет радость. Затем Пол повернул ключ, опустил ручку вниз и толкнул дверь. Поднимаясь по лестнице, он пытался понять происхождение этой радости, но не смог, как не смог определить причину ранее испытанной подавленности. Нанна, проект, мама. Может быть, все дело просто в желании посидеть в ее пыльной гостиной и поболтать о Нанне. Сейчас он уже многое может рассказать. Это интересно всем мамам – включая его собственную, романтически настроенную:

Она на год младше него, выросла в Хамаре, в доме на две семьи у собора, ее мама – учитель, папа – ревизор. Она говорит на распространенном в тех местах восточнонорвежском языке, но при необходимости может перейти на хедмаркский диалект. От сильного волнения она обычно начинает заикаться. Ее брат только что закончил обучение и стал дантистом, он живет с девушкой, но детей у них пока нет. Основной специальностью Нанны является лингвистика, она также изучала немецкий и английский. Она училась в Тронхейме и снимала квартиру вместе с подружкой из Хамара. После школы, до отъезда на север, год проучилась в Высшей народной школе района Румерике по специальности «драматическая актриса». С восьми лет она поет в хоре. Не любит ходить на лыжах, но хорошо плавает. Она наверняка потрясающе выглядит в купальнике с мокрыми волосами и жемчужинками воды на плечах. О да, он хочет поговорить о Нанне. Но сначала он расскажет маме о проекте. До сих пор это было как-то некстати, но сейчас, сегодня время пришло.

Он начал говорить сразу, как только вошел в квартиру и обнял маму. Он тараторил так быстро, что его история получилась бессвязной, он перескакивал с одного на другое и слишком углубился в предмет. Мама усадила его на диван, и он получил столько внимания, сколько ему требовалось, она говорила с сыном, глядя на него сверху вниз, терпеливо, как мамы говорят с взволнованными детьми. Она снисходительно успокаивала его, но вместе с тем проявляла любопытство. Ну да, ей очень хотелось послушать, но было понятно, что рассказ ребенка гораздо важнее и интереснее самому ребенку, чем ей, взрослой.

– Успокойся, Пол. Подожди, я принесу чайник. Ты ведь не забыл кокосовые булочки? Вот я уже и пришла.

С чашкой чая в руках и булочкой перед собой на столе, в компании спокойно кивающей напротив мамы он начал сначала:

– Это грандиозно, понимаешь. Необычайно интересный проект, и на нем можно хорошо заработать. Мы… она открыла каркас всех языков.

– Каркас?

– Ну не в прямом смысле, конечно. Считай это метафорой. Если ты с чем хорошо знакома, мама, так это с метафорами.

– На самом деле мне лучше известны клише.

– Ну мама. Попытайся понять! Нанна открыла основополагающую структуру всех языков.

– Я пытаюсь понять, Пол. Но не могу. Что ты имеешь в виду?

– Слушай меня, мама, – сказал Пол, делая ударение на каждом слове в попытке говорить медленно и четко. – Нанна годами работала над этим проектом. Ты понимаешь?

– Да, этопонять нетрудно.

– И ее проект совершенно… изумительный.

– Ну, все, что связано с этой дамой, изумительно.

– Правильно. Нанна углубилась в недра грамматики и достигла самого дна. И она вывела… как бы это сказать… некую формулу, описывающую общие черты всех человеческих языков.

– Ага, и что эта формула собой представляет? Не забывай, что мне надо выдавать информацию по чайной ложке, мальчик мой.

– Ты же знаешь, что, как бы языки ни различались между собой, у них есть множество общих черт.

– Ах вот как.

– Например, во всех языках есть гласные и согласные.

– Конечно.

– И хотя в разных языках наличествуют очень отличные друг от друга гласные и согласные, тот факт, что во всех языках есть и те и другие звуки, является общей чертой.

– Хорошо, это я понимаю. Хочешь еще чаю? А что еще у них общего?

– Да многое. Нет, спасибо. Хотя да. Добавь кипяточку. Ну, например, за несколькими возможными исключениями, во всех языках существует система личных местоимений.

– Первое лицо…

– Правильно, это тот или те, кто говорит.

– Второе лицо…

– Это тот или те, к кому обращается говорящий.

– И третье лицо.

– …это тот или те, о ком говорят. Молодец, мама. Ты заработала три очка.

– Ну, я же все-таки кандидат наук. А еще есть общие черты?

– Да, их множество. Ты и сама это знаешь, просто не задумывалась об этом. Вот возьмем еще одну вещь. У каждого слова есть выразительная сторона – это то, что видится или слышится, и содержательная сторона – это его значение.

– Об этом говорил Фердинанд де Соссюр.

– Мама, я в восторге.

– Ты же знаешь, у меня особое отношение к швейцарским мужчинам.

Пол пропустил это замечание мимо ушей и настойчиво продолжил свое повествование:

– Все языки объединяет то, что связь между выражением и содержанием случайна. Произвольна, как говорил Соссюр.

– Хм. Ну ладно. Наверное, я это забыла. И что это означает – связь случайна?

– Что не требуется, чтобы выразительная сторона слова была каким-то образом похожа на то, что это слово обозначает. Слово «кошка» выглядит совсем не как кошка, у него нет хвоста и шерсти, и по звучанию оно не похоже на кошку, оно не мурлычет и не мяукает.

– Спасибо, спасибо, это я знаю.

– Хорошо, тогда ты понимаешь, что связь случайна. Ничего в комбинации звуков к-о-ш-к-а не указывает на то, что это слово должно обозначать именно это животное.

– Нет, конечно.

– Вот! И одно и то же содержание имеет различное выражение в разных языках. Cat, chat, Katze, felis…

– Ладно. Значит, Нанна работала над этим?

– Нет, нет, я просто пытаюсь выдавать информацию по чайной ложке, как ты и просила. Это предыстория. Я просто привел тебе несколько примеров того, что языки похожи, несмотря на то что на первый взгляд они совершенно отличны.

– Хорошо. Тогда что же она сделала? В чем заключается ее открытие?

– Ей удалось в какой-то степени обнаружить общие грамматические принципы, на которых строятся все языки.

– Ах вот как. Каркас. Или формула, о которой ты говорил?

– Точно. Формула построения предложений. Подумай о членах предложения, мама! Подлежащее, сказуемое, дополнение.

– Ладно, я думаю о членах предложения. Здесь тоже есть что-то общее?

– Да, есть. Хотя очевидно, что и в этом языки разнятся.

– Ну, это я знаю.

– Мама. Ты сама просила выдавать тебе информацию по чайной ложке, а теперь обижаешься на это.

– Прости.

– В турецком и праскандинавском на первом месте обычно стоит подлежащее, а на втором дополнение, после этого сказуемое. В классическом арабском и кельтском идет сначала сказуемое, потом подлежащее, потом дополнение.

– А в норвежском подлежащее, сказуемое, дополнение?

– Да.

– Например «Пол любит Нанну»?

– Правильно, мама. Ты во многом совершенно права. Но это различия, лежащие на поверхности. Однако если мы углубимся, то обнаружим, что в своей основе языки похожи. И именно над этими грамматическими характеристиками и работала Нанна. Над структурой предложений и фраз.

– Фраз?

– Или назови это иначе. Последовательность прилагательных и существительных, например. «Черная кошка», то есть прилагательное плюс существительное, или chat noir,то есть существительное плюс прилагательное.

– Ага. Но разве это еще не сделано? Тем американцем? Тем, что сильно критиковал американскую внешнюю политику? Кстати, ты стал просто одержим кошками.

– Хомский. Да, можно так сказать. Мы… она основывается в большой степени на работах Хомского. Но его теория – это грубый набросок по сравнению с тем, что требуется для нашего проекта. А самая большая разница в том, что мы будем использовать свое открытие. Мы сможем заработать на этом, мама!

– Еще чаю? Мне сложно усвоить все чайные ложки, Пол.

– Да, но ты ведь уже понимаешь, что это за проект?

– Да, понимаю.

– Тогда я заканчиваю. Вопросы есть?

– Еще чаю?

– Спасибо, да. Еще вопросы?

– И это все? Я имею в виду проект?

– Нет, в нем еще много всего. Другие вопросы?

– Ты что-то говорил о деньгах?

– Да, на этом можно заработать. Много денег.

– Хм. Тогда мы не закончили. Я вскипячу еще воды. Мы уже опустошили этот чайник. – Мама встала (с трудом, заметил Пол, и у него перед глазами тут же возникли два горшка с увядшим вереском на могилах бабушки и дедушки), взяла чайник и попросила Пола пойти с ней на кухню и рассказать поподробнее про деньги. Пол пошел за ней и рассказал, что открытия, совершенные Нанной, будут использованы для создания переводческой программы. Огромная, всеобъемлющая переводческая программа, с которой переводчики смогут работать на компьютере.

– Ты понимаешь, мама, что когда все грамматические рамки на месте, то в дополнение к ним, в принципе, требуются всего только двуязычные словари.

– Так что если я захочу перевести «Русалок» на испанский…

– Ну, до этого мы пока не дошли. В нашей формуле не хватает пары элементов, а потом лингвотехнологи и компьютерщики должны создать саму программу. Но путь от того места, в котором мы находимся сейчас, до того, как мы сможем предоставить формулу для создания компьютерной программы, недолог. Такая программа уже существует для двуязычных электронных словарей. Во всяком случае, для крупных языков. То есть можно сказать, что с переводом отдельных слов компьютер уже справляется, но вот перевести предложения с удовлетворительным результатом пока не удавалось. При помощи нашего проекта это станет возможным. У тебя же есть Интернет, мама. Зайди, например, на www.babelfish.com и узнаешь, как это все работает на сегодняшний день.

– То есть все так просто?

– Нет. Конечно нет. В принципе. А чайник уже закипел.

Пол чувствовал себя замечательно, ему было тепло и уютно сидеть на мамином серо-синем бархатном диване, в позе, требующей много места, а потому ужасно мужественной. Он рассказывал о проекте Нанны и несколько раз принимался говорить о нем как о «нашем» проекте. Он так и думал, «РЕВ 21» был теперь и его проектом. Они с мамой обсудили трагически закончившуюся попытку создания в городе Воссе компании «Норвежские языковые технологии», предпринятую несколько лет назад. Все миллионы (как государственные, так и иные) испарились, когда компания обанкротилась.

Они обсудили проблемы, которые могут возникнуть у программ-переводчиков, Пол упомянул грамматические ловушки, а мама вспомнила о разнице культур, о том, что тексты отличаются друг от друга не только словами. Они поговорили о том, сделает ли компьютеризированный перевод профессию переводчика ненужной и, соответственно, всех переводчиков безработными, но Пол заверил маму, что компетентная рабочая сила будет нужна всегда – как для разработки подобных программ, так и для обеспечения качества полученного результата. Ему понравился их разговор. Мама хорошо разбиралась в вопросе и была умна, несмотря на то что ничего не знала об информационных технологиях – строго говоря, Пол тоже не знал, просто в силу того, что был на двадцать пять лет моложе мамы, он вообще знал неизмеримо больше.

Он не мог подробно объяснить, как Нанна и шведский нейролингвист пришли к выводу, что между грамматическими структурами и областями мозга есть связь (хотя с чисто лингвистической точки зрения именно это было самым важным, революционным в проекте). Он рассказывал об этом, объясняя только то, что сам сумел понять. Он тихонько постучал указательным и средним пальцем за левым ухом мамы и сказал, что там, внутри, в центре Брока, находятся предлоги, а здесь, чуть выше, прилагательные. Мама рассмеялась, когда он сообщил ей, что, по всей видимости, при использовании прошедшего времени глаголов активизируется передняя височная доля левого полушария мозга, а также наружная капсула конечного мозга и что у нее, живущей прошлым, височная доля должна быть так сильно развита, что скоро вырвется из черепа.

Он умолчал о месте сказуемого, знал, что не сможет этого как следует объяснить ни ей, ни себе самому, поэтому просто сказал, что для полноты картины им не хватает нескольких кусочков, которые он ищет и которые найдет для Нанны. Он произнес это с такой уверенностью в голосе, что убедил не только маму, но и себя самого. Скоро! Скоро все будет сделано.

Их разговор плавно перешел к Нанне. Вообще-то они и так все время говорили о ней, но до сих пор не напрямую. Пол хвалил ее ум, работоспособность, красоту.

– Надеюсь, ты меня скоро с ней познакомишь, – сказала мама, уверенная, что у ее сына возникли отношения с Нанной. (Она посчитала, что это так, потому что не знала ни одного случая, когда Пол с восторгом рассказывал бы о женщине, был в нее влюблен и не добился бы ее.)

– Конечно, – ответил Пол, и ему ни на секунду не пришло в голову, что он был не в том положении, когда мог бы пригласить Нанну домой, чтобы познакомить со своей матерью.

– Ты останешься пообедать? – спросила мама.

– С удовольствием, – ответил Пол. Он не хотел уходить, к тому же кокосовые булочки уже давным-давно были съедены.

– Может быть, прочитаешь пока это? – сказала мама и протянула Полу тонкую стопку листов. Пол отметил про себя, что мама пригласила его на обед неслучайно, видимо, это было частью тщательно продуманного плана.

– Это что… начало новой книги? – спросил Пол, и несмотря на то что мамины книги очень нравятся ему, в данную минуту он был не в настроении читать про сахарные плантации и пылкую любовь.

– Угу. Прочитай, – проговорила мама и быстро скрылась на кухне. У мамы Пола имеются вышитый писательский халат и достаточно развитая уверенность в себе, но, как и большинство писателей, она волнуется, когда другие оценивают ее труд, особенно если дает кому-то почитать написанное в первый раз.

Пол не удержался от вздоха, но, побуждаемый чувством долга, приступил к чтению тонкой маминой рукописи, состоящей всего из двух десятков страниц.

Новая книга мамы начиналась с того, что героиня въезжает в старый дом, она получила место гувернантки в семье доктора, живущего в маленьком городке. Как только молодая женщина с необычайно прекрасными волосами (каштанового цвета) и удивительно большими глазами (цвета морской волны) распаковала свой чемодан и села на кровать в своей комнате, у нее появилось чувство, что она уже бывала в этом доме, и «неприятный холодок пополз у нее по спине». Ну, это не так уж оригинально, но все равно недурно, заметил Пол, которого начал увлекать романтический сюжет.

Читая рукопись, Пол вспомнил историю, которую мама рассказывала ему, когда он был маленьким. Мама назвала ее «Дом, который уснул», и Полу она казалась ужасно захватывающей. Он быстро дочитал текст до конца, и чем дольше читал, тем больше занимала его судьба героини. Нетрудно понять, как мама стала миллионершей, напротив, это совершенно ясно – она обладает настоящим писательским талантом.

– Окончание я дам тебе потом, – проговорила мама. Она стояла в дверях и смотрела на него, Полу стало интересно, давно ли она так стоит.

– Слушай, я вспомнил тот рассказ о маленьком белом домике, который уснул, – сказал Пол. – Мне, кстати, понравилось. Еще одна сильная женщина.

– С каштановыми волосами, – уточнила мама. – Тебе-то больше нравятся пшеничные. Цвета спелой пшеницы.

– Да, хотя у Нанны волосы светлее.

– Ах вот как.

– Но мне понравилось, – повторил Пол.

– Хорошо. Я потом дам тебе почитать дальше. Значит, ты помнишь «Дом, который уснул»?

– А он у тебя сохранился? – спросил Пол.

– Наверняка. В ящике секретера в будуаре Паулетты.

Она кивнула Полу, улыбнулась понимающе и снисходительно, словно знала о Поле нечто, чего он сам о себе не знает. Пол подумал, что это настоящая материнская улыбка. Мама быстро вернулась, улыбаясь так же загадочно, но еще шире, и протянула сыну пожелтевшую переплетенную рукопись, отпечатанную на машинке, с детским рисунком на первой странице. И он вспомнил, какой красивой казалась ему эта история, и то, что однажды она перестала ему нравиться.

– Спасибо, – сказал он и взял рукопись в руки робко, но с интересом.

«Дом, который уснул» – было напечатано сверху с пробелами между буквами. На рисунке под названием был изображен белый дом с дверью и двумя окнами, расположенными таким образом, что дверь казалась ртом, а два окна – глазами (Пол автоматически, почти против своей воли отметил, что это правильный образ, поскольку норвежское слово vindu,окно, происходит от древненорвежского vindauga,то есть глазница, через которую дует ветер). «Марен Бентсен», – прочитал Пол имя матери, написанное внизу страницы, и снова стал разглядывать рисунок, который он сам нарисовал больше двадцати пяти лет назад, пока до него не дошло, что рукопись подписана не Паулеттой Рос.

Впервые в жизни Пол видел настоящее имя мамы на рукописи, и это произвело на него сильное впечатление. Он так хотел, чтобы она попробовала себя в других жанрах. Нет, он не презирал ее произведения, но ему казалось, что это пойдет ей на пользу. Если бы Пол Бентсен сейчас узнал, что однажды увидит мамино настоящее имя на книге, он бы очень обрадовался. Но пока он об этом и не догадывался, он мог только надеяться, что такое произойдет, и он надеялся. Пол перечитал заглавие и мамино имя, после чего с любопытством и беспокойством перешел к тексту рассказа.

Слова были ему очень знакомы, и в то же время новы, он ведь никогда не читал их, раньше он их только слушал:

Жил да был дом. Он стоял посреди поляны в темном лесу. Домик был маленьким и белым, окна его дружелюбно подмигивали, а дверь часто стояла открытой.

В доме жили мама, папа и мальчик.

«Да, конечно, – подумал Пол, – так и было: мама, я и папа. Она не изменяет себе. Она всегда пишет о нем».

Каждый вечер мама закрывала дверь и выключала свет, а мальчик задергивал шторы. Потом мама, папа и мальчик ложились в свои кровати, зевали, поворачивались на бок и засыпали. Дом тоже зевал, только этого никто не слышал. Утром семья вставала, мама открывала дверь, папа накрывал на стол, а мальчик раскрывал шторы. Они завтракали, болтая и смеясь, а дом распахивал окно в гостиной и тоже хохотал. «Надо смазать петли», – говорила мама и продолжала рассказывать папе и мальчику веселую историю. После завтрака мама с папой уходили на работу, а мальчик в школу. Дом был один целый день и, когда люди уходили, он скучал по своей семье и с нетерпением ждал того момента, когда ближе к вечеру мама, папа и мальчик вернутся домой.

Пол, как и раньше, сочувствовал дому – бедному одинокому домику. Когда в детстве мама читала ему этот рассказ, Пол был уже достаточно большим, чтобы понимать, что дома в действительности не существует, что он только плод маминой фантазии. Но он искренне сочувствовал и такое же сострадание испытывал к другим неодушевленным предметам. Выброшенная обертка от шоколадки. Носок, потерявший своего брата-близнеца. Пронзительная жалость внезапно охватывала его. Когда мама выбросила старую алюминиевую кастрюлю, у которой отвалились обе ручки, он чуть не задохнулся от рыданий, настолько горьким было зрелище безрукой кастрюли в мусорном мешке – милого горшочка, служившего верой и правдой, варившего для них картошку и гороховый суп.

Однажды, когда мама, папа и мальчик ушли, дом настолько отчаянно затосковал, что решил пройтись немного и поискать своих жильцов. Он осторожно приподнял один угол, и фундамент громко затрещал. Но дом уже принял решение, поэтому он тянул и тянул, пока угол не высвободился. Потом он приподнял другой угол, и снова стало ужасно больно, но дом высвободил и его. Третий и четвертый углы тоже выдернулись из фундамента, несмотря на то что дом до самой трубы пронзала боль. Теперь домик стоял непрочно. Но он не мог тронуться с места, потому что никак не понимал, что ему делать и куда идти.

Вечером семья собралась за столом в кухне, чтобы поиграть в карты. Все что-то напевали, мама с мальчиком смеялись над папой, потому что он злился, когда проигрывал.

«Это я злился, когда проигрывал, – думал Пол, – я всегда хотел быть лучшим! Не думаю, что понимал эту аллюзию, когда мама читала мне рассказ». Пол украдкой взглянул на нее: она уселась в кресло напротив.

На улице дул ветер и шел дождь. Стены дома издали вздох, но семья играла в «Вытяни восьмерку», и никто ничего не слышал. Дом снова вздохнул, на этот раз намного громче, так что стены громко заскрипели. «Только послушайте, какой ветер», – сказал папа. И тогда дом начал плакать, потому что ему было невыносимо грустно. Он сам не знал, почему ему было так грустно. Слезы текли по стеклам. «Какая противная погода», – сказал мальчик и плотнее укутался в вязаную кофту.

– Он уже в духовке, – внезапно сказала мама.

– Что?

– Обед, – объяснила она, встала с кресла и уселась на диван.

– Да, точно, – рассеянно проговорил Пол и перелистнул страницу.

– Возьми его с собой, – предложила мама. – Дочитаешь дома. Мне сегодня снилось То происшествие.

– Правда? – удивился Пол. – Мне тоже. Оно мне снится время от времени. – Он послушно положил рассказ в свою папку, набитую статьями об автоматических программах-переводчиках.

Какое-то время они сидели молча, но оба думали о том забавном факте, что случай из юношеских лет Пола, который они всегда называют Тем происшествием, сильно повлиял как на жизнь Пола Бентсена, так и на жизнь Марен Бентсен. Оба понимали, что во время Того происшествия Пол пострадал несправедливо. Конечно, Туне была первой большой любовью Пола, его первой девушкой, и он предал ее самым грубым образом, но тем не менее. Самым ужасным, кстати, было то, что мама ему не поверила, что она подумала, будто Пол согрешил намного серьезнее, чем на самом деле. Он был трусливым доносчиком, тщеславным предателем, но насильником он не был. И Пол совсем не хотел, чтобы Туне стала жертвой. Просто он не подумал о последствиях.

Будь на месте Пола другой, он, возможно, быстро преодолел бы последствия Того происшествия, однако для Пола все закончилось неуверенностью в себе, хамелеонством и фонетической гиперконвергенцией, а для мамы – разводом. Но так происходит гораздо чаще, чем мы думаем: весьма незначительные события определяют нашу судьбу. То, в какой момент жизни случаются такие вещи и как они взаимосвязаны с другими ее обстоятельствами – вот те факторы, которые наполняют маленькие эпизоды огромным значением, в то время как большие и важные события проходят незамеченными.

У Эдит Ринкель это был кувшин с соком, отбрасывавший рубиновую тень на плед. У Пола это было предательство, которое он совершил, разболтав подростковой «банде из Тосена», в восьмидесятые орудовавшей на западе Осло, что у Туне были деньги, много денег, и хранила она их в шкатулке в своей комнате. Члены банды были старше, сильнее и круче него, и он месяцами стремился завоевать их признание. Это было так избито (словно сюжет из книги для подростков), так глупо, так, честно говоря, банально, что почти полностью его уничтожило.

Но само То происшествие стало скорее эпилогом, оно случилось после того, как парни из банды ограбили и чуть не изнасиловали Туне.

– Ты не хотел вставать с кровати, не хотел говорить, – произнесла наконец мама.

– Нет, – ответил Пол тихо. – Я хотел умереть. Мне никто не верил.

– Мортен верил тебе.

– Да, Мортен верил.

– А я предала тебя, Пол.

– Да, мама. Но потом же ты мне поверила.

– Да, когда ты наконец начал разговаривать.

– Но на самом деле предателем-то был я. Неудивительно, что вы поверили, что я…

– …с Туне, да… мы поверили в это, – сказала мама.

Они говорили об этом сотни раз, они вновь и вновь обсуждали То происшествие, и каждый раз их разговор прерывался в одном и том же месте. Они останавливались, не выключая двигателя, потом медленно поднимались в гору, но на середине склона мотор глох. Но каждый раз они преодолевали эту заминку и двигались дальше:

– А как же Йене? – спросил Пол, который до сих пор винил себя в мамином разводе.

– Да все нормально. Не могла же я жить с ним, раз он не…

– Но разве ты не скучала по мужскому вниманию все эти годы?

– …раз он не захотел тебе поверить. Даже когда я попыталась объяснить ему…

– Мама!

Здесь их разговор, как обычно, прервался. Пол думал о Йенсе, а мама – о Феликсе.

– А у Туне сейчас все хорошо, – уверенно сказала мама после непродолжительного молчания.

– Да, у нее все хорошо. Я слышал, она работает директором детского сада, – продолжил Пол, как всегда.

– Ага.

– У нее двое детей, – сообщил Пол, хотя знал, что маме это известно.

– Ага, – снова произнесла мама, на этот раз шутливо-многозначительно, выражая совершенно однозначное и очевидное желание стать бабушкой. – Может быть, вы с Нанной…

– Ну мама!

– У Мортена ведь есть малыш Сондре. Я уверена, что стала бы прекрасной бабушкой.

– Мама!

Но Пол был не слишком возмущен. Он и сам не раз думал об этом: они с Нанной в роли родителей малыша с элегантным узким носиком Нанны и маленькими теплыми ручонками. Малыш, который будет расти с мамой и папой. С папой, который будет брать его на футбол, с папой, который может утешить и подуть на царапину, с папой, который всегда рядом.

– Да, да, – говорила мама. – У Туне по крайней мере все хорошо.

– Да, все хорошо.

– И у тебя все хорошо, Пол.

– Да, мама, – подтвердил Пол. – У меня все хорошо.

И так всегда заканчиваются их с мамой разговоры о Том происшествии. У Пола действительно все хорошо. Все у него просто прекрасно. Но где-то в самой глубине души он всегда испытывает угрызения совести. Это не адские беспредельные муки, это не ужасная боль в животе. Нет, это только намек, почти незаметная, но никогда не проходящая неприязнь к самому себе. То происшествие поколебало представления Пола о самом себе. Ему необходимо работать над собой. Он способен на скверные поступки. Пол Бентсен испытывает мягкое, но неотпускающее чувство стыда.

Он ходит по земле и знает, что однажды повел себя коварно и подло, был эгоцентричным, самодовольным и самовлюбленным. Однажды он стал лжецом и предателем. Ему присуще вероломство. То происшествие заставило Пола Бентсена контролировать себя, чтобы плохие стороны его натуры вновь не одержали верх над хорошими.

Ничего более ужасного после Того происшествия он в своей жизни не совершил. Но время от времени неприглядные черты его характера прорываются наружу, и он идет у них на поводу. Как-то раз он подобрал распечатку статьи из стопки у общего принтера в приемной, виновато огляделся, положил бумаги в папку и потом использовал эту статью в своей лекции. В студенческие годы, когда еще не было Интернета, он написал передовицу в «Язык сегодня!!», которая была переводом одной немецкой статьи, и даже не сослался на ее автора. Кроме того, Пол прекрасно знает, что был не самым лучшим кандидатом на место, которое занимает на кафедре. Может быть, ему надо было отказаться в пользу Линн Билюнд?

Да, Полу Бентсену знаком сладкий вкус обмана. Но раз уж мир все равно желает быть обманутым – mundus vult decipi, ergo decipiātur. [46]46
  Мир желает быть обманутым, пусть же он будет обманут (лат.).


[Закрыть]

В кафетерии было многолюдно. В этот октябрьский день здесь собрались многие сотрудники кафедры футуристической лингвистики. На столах стояли тонкие блюда из серебристого пластика с большими белыми марципановыми тортами, рядом с ними – блюда крендельков с яблоками и миндалем, кофейники, зеленые бутылочки с игристым вином и полуторалитровые бутылки с яблочным лимонадом «Мозель» для тех, кто по какой-то причине предпочитает употреблять в рабочее время безалкогольные напитки.

Заведующий кафедрой Фред Паульсен был в синем зимнем костюме и белой рубашке. Он повязал галстук, что случается крайне редко. Вот он постучал ложкой по своей кофейной чашке и пригласил всех к столу.

– Здесь каждый найдет что-нибудь по своему вкусу, – обводя взглядом кафетерий, сказал он, довольный, как щедрый король, устраивающий праздник для своих подданных. Он сел, но как только все положили себе торт и крендели, а два консультанта разлили шампанское и открыли бутылки с лимонадом и послали их по кругу, снова поднялся. – Я хотел бы процитировать одно стихотворение, – сказал он, и собравшиеся, как обычно, издали коллективный вздох, который и на этот раз не дошел до ушей Паульсена. Он всегда читает стихи на подобных мероприятиях и всегда одного и того же автора (малоизвестной личности по имени Лассе Греверюд), а слушателям всегда одинаково трудно понять, какое отношение содержание стихотворения имеет к празднику. Но чтением стихов он решает две задачи: заполняет время (не так-то просто быть заведующим кафедрой и каждый раз писать новые речи) и доказывает, что является культурным человеком – ведь он читает поэзию и знаком с Греверюдом (и каждый раз он не забывает упомянуть, что лирик Греверюд – его близкий друг). После декламации он берет паузу, предоставляя всем возможность составить собственное субъективное мнение о том, каким образом прочитанное связано с повесткой дня.

Паузы для Паульсена имеют большое значение. Годы его учебы и начало академической карьеры пришлись на семидесятые, когда появились новые направления в языкознании, когда иллюстрированные лингвистические анализы, грамматика текстов и стипендиаты в джинсовых куртках потеснили древненорвежский, историю языка и почтенных профессоров с накладными волосами и галстуками-бабочками. Тогда новоиспеченная университетская преподавательница с длинными волосами на прямой пробор, одетая в белую легкую футболку (на ней было написано «Нет ядерному оружию», а под ней не было лифчика) вела семинары по марксистской фонологии. Тогда лингвосоциологи не просто описывали различия в речи разных социальных групп, но и пытались устранить эти различия, прояснить соотношение сил и дать всем одинаковый язык. Тогда диалектология прежде всего не учила студентов тому, что такое изоглосса [47]47
  Линия на лингвистической карте, обозначающая границы распространения какого-либо языкового явления.


[Закрыть]и границы диалектов, а приучала с гордостью говорить на своем диалекте. Тогда молодые, одетые в джинсовые костюмы преподаватели истории языка делали основной упор на то, как датчане угнетали норвежцев, что в те времена именовалось изнасилованием культуры.