Текст книги "Лучшие из нас"

Автор книги: Хелене Ури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Эдит никогда не бывала в Австралии. Она с радостью думала о поездке. Получив в середине сентября коричневый конверт для внутренней корреспонденции с материалами о конгрессе, она обнаружила, что гуманитарный факультет Университета Осло должен был отправить на конгресс не только научного сотрудника, но и студента. С одобрения декана она выбрала студента Александра Плейна (к счастью, оказалось, что он, хотя и с большой неохотой, замещал члена студенческого совета кафедры футуристической лингвистики), и 31 октября Эдит Ринкель и Александр Плейн отправились в Перт, штат Западная Австралия. Они летели из Осло в Сингапур рейсом авиакомпании «SAS» и далее на самолете «Quantas» в единственный крупный город на западном побережье Австралии.

Эдит и Александр сошлись во мнении, что конгресс был великолепен. Это было их твердое убеждение. Однажды они даже зашли в огромный выставочный зал, где проходили мероприятия конгресса. Взяли какие-то брошюры, побеседовали со шведскими педагогами, стоящими у своего стенда, встретились с представителями Университета Хедмарка, послушали зануднейший доклад о вспомогательных педагогических средствах, который очень тихо читал какой-то британец, сопровождая свое выступление демонстрацией на большом экране тезисов, написанных слишком мелкими буквами. «Опять транспаранты,как же без них», – прошептал Александр, засовывая руку под льняной блейзер Эдит и поглаживая ее. Они встали и вышли, не дослушав до конца зануду-англичанина.

На улице, на солнце, они хохотали, как дети. Решили поехать на корабле на остров Роттнест, расположенный у соседнего с Пертом городка Фримантла, на остров, который в обязательном порядке посещают все туристы, отдыхающие в Западной Австралии. На корабле было полно немцев, азиатов, американцев, встретились даже несколько датских литературоведов, которые тоже прогуливали конгресс.

На острове запрещено пользоваться личными автомобилями, и они взяли напрокат велосипеды. Под палящим белым солнцем они катались по гравийным дорожкам, останавливались у пустынной бухты, занимались любовью на песке, купались, сохли и ехали дальше, поскрипывая седлами.

У кафе на паромной пристани Эдит и Александр заказали ассорти из морепродуктов – омаров, устриц, зеленых мидий, креветок-богомолов. Александр счел, что креветки-богомолы выглядят неаппетитно и похожи на маленьких насекомых, выползающих на свет, если поднять камень.

– Мокрицы! – с энтузиазмом произнесла Эдит. – А ты знаешь, что мокрицы – это не насекомые, это маленькие ракообразные, приспособившиеся к жизни на суше. – Эдит поблагодарила Александра и сказала, что теперь, когда Александр указал на сходство креветок-богомолов с Porcellio scaber, [51]51
  Мокрица обыкновенная (лат.).


[Закрыть]они кажутся ей особенно вкусными.

Затем они стали разговаривать о грамматической категории рода, возможно оттого, что Александр оговорился и спросил, хочет ли Эдит съесть одногоиз его устриц.

– В аборигенском языке диирбалу…

– В языке этих мест?

– Да, но это вымирающий язык, – объяснила Эдит.

– Как жаль, – произнес Александр, и лицо его стало серьезным.

– Слушай же! В диирбалу существует четыре рода: существительные, обозначающие лиц мужского пола и всех животных, относятся к первому роду. Существительные, обозначающие лиц женского пола, а также относящиеся к воде, огню и войне, относятся ко второму роду.

– Так.

– Третий род объединяет существительные, обозначающие некоторые фрукты и овощи. Все остальные слова относятся к четвертому роду. Существительные, обозначающие виды рыб, относятся, таким образом, к первому роду. Но обрати внимание: хищные виды рыб относятся ко второму роду – вместе с женщинами, огнем и другими опасными вещами. Ты понимаешь? Ну разве это не забавно?

– Да, я понимаю. И да, это забавно, – ответил Александр и поднял свой бокал. – За опасных женщин!

– Тебе скучно, когда я об этом рассказываю? – спросила Эдит.

– Совсем нет, – возразил Александр. – Это очень, очень сексуально.

Настроение у Эдит было великолепное, Александр не видел ее такой раньше. От сдержанности, присущей Эдит в обычной жизни, не осталось и следа. (А сама она не замечала и тени раздражительности, прячущейся, как правило, под другими чувствами и ищущей повода вырваться наружу.)

Она отодвинула от себя тарелку с панцирями ракообразных и пустыми раковинами от устриц, наклонилась к нему, взяла за руку и рассказала, что впервые люди стали разводить медоносных пчел, Apis mellifera,в Азии больше 6000 лет назад.

Александр улыбнулся. В последние месяцы он узнал довольно много о языках, но еще больше о насекомых. Его стареющая прекрасная любовница поучала его, информировала, преподавала, но не показывала своего превосходства. Она прекрасно знала, что их отношения нельзя назвать равноправными, а он понимал, что ее тяга к поучению подчеркивает их разницу в интеллекте.

Это не было проблемой для Александра, ему нравился ее ум, он восхищался ее знаниями и обожал ее остроумие в той же степени, что и мягкую кожу на внутренней стороне ее бедер.

В то же время Александр не был уверен, что друзья смогли бы его понять, поэтому никто из них не знал о его отношениях с Эдит. Но она была так красива, и звуки ее голоса наполняли его покоем.

Сейчас она рассказывала, что пчеломатка выделяет запахи, которые позволяют ей управлять другими, именно они наделяют ее властью, например заставляют рабочих пчел сдерживать инстинкт размножения. Все рабочие пчелы – дочери пчеломатки. Еще существуют трутни, пчелы мужского пола, с большими телами, но без жала. Так что трутни не могут защищаться, объясняла Эдит. Пчеломатка может спариваться с десятком трутней, и она начинает делать это, будучи всего нескольких дней от роду.

Александр кивнул и поднял брови так, словно насторожился. Пчеломатка может откладывать до 2000 яиц в день и живет до шести лет, увлеченно продолжала Эдит, но внезапно умолкла, отпустила его руку и выпрямила спину.

– Сколько тебе лет, Александр?

– Ты прекрасно знаешь.

– Двадцать четыре.

– Двадцать пять!

– Хорошо. Двадцать пять. А сколько лет мне?

– Эдит.

– Сколько мне лет?

– Тебе пятьдесят лет и восемнадцать дней. И ты прекрасна.

– Так дальше продолжаться не может.

– Разве ты не думаешь, что у нас…

– Да, я думаю, что у нас все хорошо. У нас все слишком хорошо. Поэтому так дальше продолжаться не может.

– Да нет же.

– Может быть, здесь, на маленьком австралийском острове, но не дома.

– Нет, Эдит, нет.

Levis est labor omnis amanti.Да, это так: для влюбленного человека любой труд легок, – но он делал это не только ради нее. Может быть, он еще не отдавал себе в этом отчета, но радость от решения научных задач была сильнее, чем радость завоевания Нанны. Конечно, Пол начал заниматься проектом потому, что влюбился в Нанну, это послужило катализатором: ему хотелось понравиться ей, хотелось, чтобы она заметила его. Но после того как он погрузился в работу, после того как возобновил исследование надписей на камне Страндестейнен, Нанна потеряла для него первостепенное значение. Им руководили собственные находки, маленькие ниточки, которые он нащупывал во время изысканий. Настоящим наслаждением для Пола служила научная работа, радость исследователя заставляла его двигаться дальше.

Кроме того, Пол мечтал об аплодисментах. В университете вокруг исследований не происходит никакой шумихи, не существует никаких обычаев чествования сотрудников со стороны начальства, да и вообще не принято интересоваться тем, какие научные изыскания проводятся в соседнем кабинете. А Пол стремился к признанию, к похлопыванию по плечу, к поощрению в виде нескольких дружеских слов. И даже больше: он был бы не против повышения зарплаты, если уж на то пошло. И он бы не отказался от предоставления ему постоянной работы и кабинета побольше (хотя такие кабинеты предназначены для профессуры, но как только он получит постоянную работу, он может попросить и о повышении). Чем больше он работал над «РЕВ 21», тем более заманчивыми казались перспективы обретения известности, пусть и в ограниченном кругу лингвистов и лингвотехнологов.

И пока Пол сидел и решал головоломки, складывал один кирпичик на другой, пытался найти решение, создать целостную картину, он словно возвращался в детство. Вот семилетним мальчиком он сидит за обеденным столом, напротив него – мама, перед ней лежит стопка бумаг (вероятно, рукопись). Ноги Пола не достают до пола, и он обвивает их вокруг ножек стула, рот открыт от сосредоточенности. Он строит карточный домик. Каждый раз, когда ему удается поставить домиком две карты, он привлекает мамино внимание: «Смотри, мама!» Мама смотрит и ободряюще улыбается. Выстроив первый ряд карт, он ставит две сверху и приступает к строительству нового этажа. Каждой паре карт, которая стоит и не обрушивает соседние, требуется мамино одобрение. «Смотри, что получилось, мама». Мамино терпение бесконечно, она отрывает взгляд от своих бумаг, кивает, улыбается, хвалит сына. «Смотри, мама!» Когда непрочные стройматериалы подводят его и одна карта обрушивает соседние или когда падает вся постройка, он замолкает, высовывает язык, украдкой бросает на маму взгляды, но она проявляет деликатность, в такие моменты полностью погружаясь в свою рукопись, и Пол думает, что она не видела, какому унижению он подвергся. Но вот домик уже реконструирован. «Смотри, мама! Смотри, что получилось!»

В последнее время он подолгу засиживался на работе, твердо уверенный в том, что Нанна работает над теми же проблемами этажом ниже. Он видел, что и в кабинете Ринкель горит свет, но не стучался к ней. Однажды, когда он проходил мимо ее дверей, ему почудилось, что он уловил пьянящий аромат, ее запах. Пол остановился, принюхиваясь большим красивым носом, ему показалось, что он ощутил запах сексуального возбуждения, и в следующую секунду он уже оказался в противоположном конце коридора. Спускаясь по лестнице на этаж к Нанне, он прислушивался к себе, говорил, что у глупости должны быть границы. Смешно думать, что она сидит в своем кресле и источает в его честь эротические запахи. Скорее всего, она сосредоточенно работает, что и ему следовало бы делать, и мысли ее наверняка так же четки, как синтаксические анализы, а вот он погрузился в грязные фантазии.

Когда Пол стучал в дверь Нанны, то отметил про себя, что уже много недель даже не разговаривал с Ринкель и какое-то время вообще о ней не думал. Потому что за этой дверью находилась девушка его мечты. За письменным столом сидела Нанна, она выглядела усталой, под ее глазами наметились слабые синие тени. Он спросил, как идут дела, достигла ли она чего-нибудь, она сказала, что трудится без продыху, но нисколько не продвинулась, и он взял ее за руку, холодную и такую маленькую, что она почти исчезла в его ладони, и почувствовал себя большим надежным защитником.

«Мы справимся», – проговорил он и пожал ее руку, но не нашел отклика, ее рука безжизненно покоилась в его, и он вспомнил Кристиана с буквы «К» и отпустил ее руку, не из нерасположенности или неприязни, а из уважения к ней. Но, отпуская ее руку, он успел нежно провести по ней пальцами. Она подняла на него взгляд покрасневших глаз. У нее были такие волосы, какие бывают у девочек летом. Бедная Нанна, мы скоро справимся.

Он звонил маме практически через день, чтобы удостовериться, что у нее все в порядке. Он забросил Мортена и маму самым постыдным образом, но предупредил их, что в ближайшие недели у него будет чрезвычайное положение. Он сказал «недели», а не «месяцы», потому что всегда был и всегда будет неисправимым оптимистом, и эта черта окажется очень полезной в ближайшем будущем (потому что скоро в жизни Пола начнется период, который в дальнейшем он станет называть «самое тяжелое время в моей жизни»).

Днем Пол исполнял свои обязанности научного сотрудника кафедры: он вел занятия, но тратил минимум усилий на их подготовку, он отвечал на электронные письма, делал необходимые звонки, а с сильными глаголами работал ровно столько, сколько положено.

Между тем наступила осень, за стенами кафедры все поблекло, с деревьев в Исследовательском парке опадала листва, и в один прекрасный день, когда Пол сидел и смотрел в окно своего кабинета, пошел первый снег. Времена года сменяли друг друга, как и всегда, и университетская жизнь шла своим чередом. Семестр подходил к концу, студенты выяснили, какие книги из списка обязательной литературы они не успели прочитать, и сидели на жестких стульях в читальных залах до глубокого вечера. Преподаватели лихорадочно повторяли тезисы своих последних лекций и выходили из аудиторий, светясь от счастья, потому что семестр близится к завершению и им не придется преподавать до следующего года, но вместе с тем они боялись, что их студенты сдадут экзамены хуже, чем студенты, находившиеся под крылом других преподавателей. Они усаживались за письменные столы и составляли экзаменационные задания, с которыми, они были уверены, справятся их студенты.

В конце ноября университет преображается. Читальные и спортивные залы, а также аудитории для семинаров превращаются в экзаменационные кабинеты. С неизбежностью, с какой заяц меняет шкуру на белую, а озера Согнсванн и Маридалсванн покрываются льдом, появляются дежурные: улыбчивые, доброжелательные, жаждущие общения пенсионеры, с удовольствием болтающие со студентами, сопровождая их из аудитории в туалет. Одни из них двигаются так медленно, словно ходят на деревянной ноге или на протезах, и может быть, в некоторых случаях так оно и есть, и даже те студенты, которым срочно требуется пописать, не смеют на это пожаловаться, потому что дежурные напоминают им собственных бабушек и дедушек, которых им вечно некогда навестить.

Преподаватели прохаживаются между рядами парт, наклоняются к студентам, спрашивают, все ли у них в порядке, интересуются, понятны ли задания. Большинство студентов кивают и отмахиваются от них, прекрасно зная, что преподаватели не могут им подсказать. Другие задают вопросы из экзаменационных заданий и агрессивной мимикой требуют ответа, третьи едва слышным шепотом докладывают обо всей диспозиции и сообщают все, о чем они думали с того момента, как несколько часов назад прочитали задание.

После завершающего успокоительного обхода преподаватели собираются во «Фредерикке», где, сидя за столиком, заверяют друг друга, что в этом году экзаменационные задания были особенно интересными, всеми доступными средствами стараются успокоить друг друга и приободрить перед испытаниями, предстоящими в ближайшем будущем.

Уже на следующий день они забирают толстые пачки экзаменационных работ в канцелярии кафедры и несут эту тяжелую ношу в свои кабинеты, где и читают ответы студентов, длинные и короткие, написанные каллиграфическим почерком или неразборчивыми каракулями.

На обложке работы, как и на каждой странице, вместо фамилии студента стоит номер. Ответы анонимны, что гарантирует объективную оценку знаний, но в стопке каждого преподавателя имеются работы, которые легко идентифицировать по особому почерку, немыслимой орфографии или по пристрастию к отдельным словам: вот это тот, что все время так приятно улыбается с первого ряда, его надо наградить оценкой «хорошо», хотя его работа на эту оценку не тянет. А вот это написала нахальная веснушчатая девчонка, которая все время задает наглые вопросы – теперь можно поставить ее на место. Она ведь заслужила «удовлетворительно»?

Тридцать три, или семьдесят четыре, или сто восемь экзаменационных ответов, ни о чем не говорящих, скучных ответов. Преподаватели склоняются над конкретными доказательствами того, какие знания студенты усвоили за прошедший семестр – хм, разве я непонятно это объяснил? Неужели мне не удалось раскрыть и эту тему? Ответы студентов – это мерило собственных педагогических способностей, хотя немало преподавателей пребывают в уверенности, что и в этом семестре многие по разным причинам не посещали их лекции.

Студенты спят в узких кроватях в общежитиях. Они должны проспаться после празднования сдачи экзамена, отоспаться после напряженной ноябрьской подготовки к сессии и поспать, чтобы забыть о предстоящем устном экзамене.

В июне и декабре в университете происходят одни и те же события: хлопоты по выставлению оценок, проверка оценок перед их обнародованием, устный экзамен, студенческие восторги, студенческие слезы, подача апелляций, заполнение экзаменационных протоколов. После чего наступают наконец долгожданные летние или рождественские каникулы, как пустые скобки между прошедшим и новым семестром.

В этом году у Пола было необычное Рождество. Он работал над «РЕВ 21», и даже в свободное от исследований время мысли о проекте не отпускали его. Но он думал и о Нанне.

Уже в середине декабря он начал размышлять над тем, что купить ей в подарок. Он привык делать подарки своим подругам, но обычно он совершает такие покупки в канун праздника, и на это у него уходит всего несколько минут. Пол всегда идет в один и тот же магазин (все равно редко когда одна и та же женщина получает от него подарок два года подряд) – в магазин нижнего белья в одном из тихих переулков неподалеку от улицы Киркевейен. Это маленький магазинчик со стенами коньячного цвета, на двух из них развешано женское белье пастельных цветов. Там всегда работают две плоскогрудые старые девы, они переминаются с ноги на ногу за старомодным прилавком с множеством разных ящичков, где бюстгальтеры разложены по размерам бюстов, а трусы – по размерам бедер. Пол, конечно, не знаком с этой хитроумной системой, он просто произвольно показывает на один из комплектов, висящих на стене, а две услужливые продавщицы подбирают размеры, ориентируясь на формы, которые Пол довольно условно рисует в воздухе. «Да, вот здесь ее тело узкое, но у нее большие…» – говорит Пол, изображая возбужденного рождественскими покупками расчетливого и практичного человека. Дамы с пониманием кивают, улыбаются и делают для него все, что в их силах, но всегда кладут в упаковку талон на обмен покупки. В этом магазине продается только дорогое белье, в основном французских и итальянских производителей.

За несколько дней до Рождества одна из продавщиц говорит другой: «Скоро придет тот молодой рыжеволосый мужчина!» – «Да, не позднее, чем завтра», – отвечает вторая, после чего они начинают выжидательно поглядывать на входные двери. И Пол год за годом приходит в их пыльный магазинчик.

В январе, как правило, та, что была избранницей Пола в этом году, появляется в магазине, чтобы поменять подарок на комплект нужного размера. «Это тоже всегда интересно», – говорит продавщица, проводив подругу Пола. «Да, у него действительно хороший вкус», – вздыхает вторая.

Но не может же он подарить нижнее белье Нанне (как в таком случае отреагирует этот Кристиан?), и в этом году две дамы не дождутся своего любимого клиента. Пол потратил много времени, чтобы выбрать Нанне подходящий подарок, он рыскал по магазинам, консультировался с Мортеном и в конце концов в маленьком ювелирном магазине у здания суда купил нитку нежно-розового речного жемчуга с подвеской из белого золота в форме маленькой книжки. Он положил подарок в ее почтовую ячейку в канцелярии, а на следующий день обнаружил в своей плоский сверток.

Все остальное в это Рождество осталось неизменным: конечно, ребрышки с чудесными шкварками, изысканно-бледные сардельки из свиного фарша, прелестные сосиски и круглые свиные котлетки, приготовленные Марен Бентсен из продуктов, купленных в ее любимом мясном магазине, в том же самом, куда Эдит Ринкель заходит за едой, когда изредка готовит дома. Пол всегда заведует овощами: он готовит салат из красной капусты (с яблочным пюре и лимонным соком вместо уксуса), чистит миндалевидный картофель и делает традиционный рождественский салат семьи Бентсен с апельсинами, цикорием и черносливом. Десерт – это тоже результат сотрудничества матери с сыном: она готовит рисовый крем, а он приносит вишневый соус (купленный в магазине).

Мама ходит на рождественскую службу в церковь Вестре-Акер, Пол встречает ее по окончании богослужения, они спускаются к могилам дедушки и бабушки и зажигают на них свечи, и Пол всегда удивляется тому, что этот момент кажется ему необычайно трогательным. Почти на всех могилах горят факелы или свечи в пластмассовых подставках. Небольшие группы людей, которые наверняка мерзнут и мечтают поскорее попасть домой в украшенные гостиные, к вкусной горячей еде и подаркам, стоят у могил, счищают с них снег и думают о тех, кто спит в промерзшей земле. Кладбище, мимо которого Пол ходит почти каждый понедельник и на которое обычно посматривает с уважением, внезапно наводит его на мысли о бренности жизни и о любви человеческой.

Рождественский вечер прошел как обычно: мать и сын вкусно поели, обменялись подарками. Пол открыл подарок Нанны (это был один из самых популярных романов минувшей осени), мама распечатала подарки подруг. Потом они разожгли камин и, глядя, как синие и зеленые огоньки пламени охватывают упаковочную бумагу, пили портвейн, разговаривали, но постепенно беседа сошла на нет, они включили телевизор и стали рассматривать празднично одетых ведущих, которые изо всех сил старались излучать радость.

Но Пол думал о Нанне – не о ее теле, не сейчас, и не о Кристиане, а о «РЕВ 21». Проект не отпускал его, несмотря на съеденные ребрышки, каминный огонь и мамино рождественское настроение.

Во время рождественских каникул Пол с Мортеном совершили несколько лыжных прогулок, учтиво поприветствовав ель, под которой, как говорят, был зачат Пол, хотя не знали точно, о какой именно ели идет речь (Марен показывала как минимум четыре разных дерева).

Все это время Мор ген провел без сына, Сондре должны были привезти к нему только в новогодний вечер. Сондре в феврале исполнялось два года, и не было еще ни одной ночи, чтобы он не просыпался.

– Хорошо, наверное, провести Рождество без детских криков? – спросил Пол.

– Я бы хотел, чтобы в Рождество он был со мной, – сказал Мортен, и больше они не говорили об этом.

В кафетерии гостиницы «Кобберхаугхитта» они ели котлеты из оленины. Мортен что-то рассказывал, он выглядел очень оживленным, и Пол начал подозревать, что он хочет сообщить ему что-то очень важное, по крайней мере просто важное, но все равно не мог сосредоточиться на словах друга. Мортен замолк, выжидающе посмотрел на Пола и, поскольку тот по-прежнему молчал, широко улыбнулся, обнажая солидные щели между верхними зубами, и сказал, что влюбленность Пола нетрудно заметить. Пол не отрицал – ведь он же был влюблен! – но не мог объяснить Мортену, что в данную минуту он был глух и невосприимчив не потому, что думал о Нанне, а потому, что размышлял над недописанной переводческой программой.

Это произошло в один из морозных январских дней. В коридорах кафедры было довольно тихо. Все сотрудники находились на семинаре о путях развития кафедры футуристической лингвистики «Куда лежит путь футлинга?». Средний возраст участников семинара составлял приблизительно шестьдесят лет, и уже не один год никому из них в голову не приходили свежие мысли. Но Пол, Нанна и другие сотрудники моложе сорока лет занимали временные должности, и поэтому их на семинар не пригласили.

Так вот, это случилось в холодный январский день. Внезапно он увиделэто: увидел место глагольной фразы, увидел всю формулу целиком. Ему все стало понятно, схема четко вырисовывалась, так четко, словно была написана толстым фломастером на лежащих перед ним листах бумаги: глагольная фраза должна располагаться после именной фразы, но на один уровень выше, как в языках программирования. Как же они не подумали об уровнях раньше! Сейчас, когда он видел всю формулу, это было так очевидно, что удивляло только, как это они до сих пор не додумались до этого.

Он поспешил записать формулу, пока не упустил мысль, как это уже однажды случилось с ним несколько месяцев назад в читальном зале корпуса Хенрика Вергеланна. Как же она была красива! Как проста, как логична. Он горел желанием поделиться с кем-нибудь, его распирало от гордости, но не только за себя и Нанну, его распирало от гордости за свой предмет.

Он вышел в коридор. В кабинете Ринкель свет был выключен, она, конечно, была на семинаре, да и все равно он не смог бы рассказать ей о своем открытии. Поэтому он понесся по лестницам к Нанне, перелетая через ступеньки, находясь больше в воздухе, чем на твердой поверхности, но на втором этаже было совершенно пусто, ее не было в кабинете, несмотря на то что в нем горел свет. Ее не было в туалете. Не вполне отдавая себе отчет в том, что делает, Пол сунулся даже в женский туалет. Но там никого не было.

В какой-то миг он начал ненавидеть Нанну за то, что ее нет на месте, когда она ему нужна. Ему пришло в голову, что судьба его наказывает, высшие силы мстят ему от имени всех тех, кому приходилось ждать его все эти годы. От имени всех девушек и женщин, которые, прибегая на свидание, стояли, поглядывая на часы, и мерзли. От имени студентов, к которым он опаздывал на занятия. От имени Мортена, на встречи с которым он столько раз являлся с опозданием. От имени мамы, ждавшей его у кухонного окна, постоянно разогревая обед. Он поклялся взять себя в руки, обещал самому себе, что подобное не повторится.

Потом Пол позвонил маме, но она не ответила. Он находился на грани отчаяния – так велика была его радость и потребность поделиться своим удивительным открытием. Мортен в этом случае не мог выступить хорошим слушателем, поскольку знал о предмете исследования слишком мало. Пол подарил маме мобильный телефон на Рождество в прошлом году, но она все время забывала включать его. Но он все равно набрал ее номер, хотя и не удивился, что мобильный отключен. И хотя он знал: шансы на то, что мама его когда-нибудь услышит, минимальны, – он оставил сообщение на автоответчике.

Так он и стоял, оцепенев от разочарования, но испытывая вместе с тем невиданную доселе радость. Нанна! Где же Нанна?! Пол замирал от негодования, но дрожал от удовольствия. Он глубоко вдохнул своим большим носом и стал медленно подниматься по лестнице к себе в кабинет.