Текст книги "Лучшие из нас"

Автор книги: Хелене Ури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Эдит Ринкель уверяла себя, что сейчас насладится от души. Она сделала глоток кофе, откусила горлышко шоколадной бутылочки с виски, оставила на десерт последнюю главу проекта и приступила к чтению статьи из ПНБ, написанной группой немецких ученых, которая называлась «Одометрия медовой пчелы». В статье рассказывалось об эксперименте, в ходе которого пчел заставляли летать по коротким узким туннелям. На стенах этих туннелей ученые разместили различные визуальные объекты. Когда пчелы вернулись в улей, они вели себя так, словно пролетели очень большое расстояние. Поэтому очевидно, что визуальные впечатления сыграли с ними злую шутку. Результаты этого эксперимента служат доказательством гипотезы о том, что пчелы определяют расстояние на основании визуальных впечатлений, полученных во время полета. Эдит Ринкель кивнула. Это известные вещи, то же самое происходит, если заставить пчелу лететь над водой: по возвращении домой она будет вести себя как ни в чем не бывало, в отличие от пчелы, преодолевшей точно такой же путь, но над землей. Эдит отпила кофе и развернула еще одну конфету, на этот раз с ликером «Гран Марнье». Она положила бутылочку целиком в рот и рассасывала ее, продолжая листать журнал общества пчеловодов. Распечатку главы из проекта она оставила напоследок.

Всего чуть больше трех месяцев назад они лежали на горячем желтом песке австралийского пляжа, солнце светило так ярко, что резало глаза; а лишь месяц назад она с хохотом бегала от Александра по квартире, после того как шлепнула его за то, что он посмеялся над ней, когда она сказала «милости прошу» («Эдит, ни один человек моложе девяноста лет так не говорит!») и «второй завтрак» вместо «ланч» («как говорят все нормальные люди»). Восемь дней назад он прислал ей жалостливую эсэмэску. Она не ответила. С тех пор он не подавал признаков жизни.

Эдит Ринкель прагматична до цинизма. Она не бессердечная, просто рассудительная, здравомыслящая и реалистично смотрит на жизнь. Если Рита еще некоторое время после того, как сменила фамилию на Эноксен-Ли, верила в Большую Любовь и Одного-Единственного, у Эдит подобных мыслей не было никогда. Она не позволяла себе романтических заблуждений. Даже в тот миг, когда она преклонила колени перед алтарем, стоя рядом с Бьернаром, за несколько секунд до этого ставшего ее супругом, когда она поймала его взгляд, когда священник коснулся ее волос, она уже знала, что ее чувства к мужу не будут длиться вечно. Она сама себя презирала за то, что допустила подобные мысли в такой момент: стоя на коленях перед алтарем и обмениваясь влюбленными взглядами со свежеиспеченным мужем (Эдит была влюблена в Бьернара, просто, к сожалению, она слишком хорошо знала себя). Она презирала себя за подобные мысли и за то, что так хорошо себя знала. И ей не хотелось никого ранить. Когда она сказала Бьернару, что хочет развестись, что она просто-напросто не годится для супружеской жизни, что та жизнь, которой ей хотелось бы жить, нисколько не похожа на ту жизнь, которую она ведет рядом с ним, он воспринял ее слова очень болезненно. Это так сильно повлияло на нее, что больше семестра она не могла нормально работать.

В связи с этим у профессора Эдит Ринкель существуют очень строгие критерии выбора любовников. Наиважнейшим является внешняя привлекательность: мужчина должен пробуждать в ней желание, или, скорее, удовлетворять ее похоть. Но ее любовник не должен находиться в таких жизненных обстоятельствах, при которых мог бы влюбиться в нее. Ее не интересуют никакие другие чувства, кроме сексуальных. Далее, неплохо, если любовник будет хорошим собеседником, хотя поговорить она может и с коллегами или с Ритой. Гораздо важнее, чтобы он не был слишком умным – от таких иногда трудно избавиться. Она ищет простодушных.

Профессор социологии был великолепен во многих отношениях, и их связь продлилась почти два года. Он был немного старше ее, но все еще привлекателен. Он был женат, но не испытывал никаких угрызений совести. Он был достаточно умен, чтобы вести занимательные беседы (больше всего ему хотелось бы разговаривать о столярных работах в домашних условиях или о теории социальных полей Бурдье, в соответствии с которой он распределял знакомых в зависимости от уровня общего развития или материального благосостояния). И в то же время он был немного ограниченным, что позволяло ей водить его за нос все то время, что они были вместе. Он был достаточно наивен, чтобы поверить ей и перестать к ней приходить, после того как она извиняющимся голосом сообщила, что их отношения необходимо завершить по какой-то сомнительной причине, теперь уже забытой.

На коленях у Эдит Ринкель лежал журнал общества пчеловодов. На ее руках остались следы загара после путешествия в Австралию. Тоска по бывшим любовникам совершенно противоречит ее принципам и жизненным правилам. «Моя пчелиная королева» – так Александр называл Эдит все время пребывания в Австралии. Она должна радоваться, что все случилось так, как случилось. И он тоже. Естественно, они не смогли бы общаться так же после возвращения домой. Все эти взгляды, перешептывания, вопросы ее коллег с намеками и подтекстом, прямые вопросы его сокурсников.

«Моя пчелиная королева», – говорил он и целовал ее в лоб, в губы, в живот, повсюду. Для Эдит это было всего лишь свидетельством его молодости и неопытности. У нее не хватило духу рассказать ему: пчелиная королева действительно спаривается с десятью-двенадцатью трутнями, будучи всего нескольких дней от роду, они ухаживают за ней и домогаются ее. Но все это происходит совсем недолго, и впоследствии она уже больше никогда ни с кем не спаривается.

Сегодня было ровно три недели с того дня, как она объявила ему о том, что между ними все кончено. Ничего личного, сказала она. Он наскучил ей, сказала она. Иначе было нельзя.

Эдит открыла журнал и пробежала взглядом последнюю статью, но не понимала, что читает. Она надеялась, что у Риты найдется время встретиться с ней в ближайшие дни.

Была уже почти половина одиннадцатого, полная тьма стояла несколько часов. День был напряженным, Пол отбыл повинность на трех бессмысленных встречах, а в промежутках между ними заставлял себя работать над сильными глаголами. Он пообедал в «Кафе Абеля» с парой знакомых с кафедры британских и американских исследований, с которыми обычно встречался пару раз в неделю, чтобы выпить кофе в кафе «У Нильса» или в модном кафе-баре на первом этаже в корпусе Фредерикке, или пообедать во «Фредерикке» или в «Кафе Абеля».

С их последнего разговора прошло много времени, поэтому, съев по пите с курицей, они еще долго сидели и болтали.

За соседним столиком расположились пять женщин, которые громко клевали друг друга весь обед. Пол и два его товарища поздоровались с ними, но никто не выразил желания сесть рядом, даже несмотря на то, что единственная из них молодая женщина была темноволосой, красивой и хорошо танцевала. Женщины представляли собой научный штат кафедры социальной лингвистики, известной хроническими внутренними конфликтами. Кафедра социальной лингвистики небольшая, там преподают и исследуют три темы: норвежский как иностранный, язык жестов и устный перевод. На кафедре учатся преимущественно представительницы женского пола, и пятеро научных сотрудников – тоже женщины. Все они, за исключением темноволосой 32-летней стипендиатки, уже миновали менопаузу. Дамы постоянно враждуют друг с другом. На протяжении многих лет они спорят об определении основных понятий (глухие, тугоухие, иностранные рабочие, иммигранты, иностранцы). Отношения на кафедре особенно обострились после того, как одна из сотрудниц решила начать научный проект, основанный на следующей гипотезе: обучение в школе слишком большого количества детей, для которых государственный язык является неродным, не способствует как развитию этих детей, так и развитию детей, для которых государственный язык является родным, то есть норвежских детей. Проект, естественно, был остановлен.

– Это негативное исследование, которое не нужно нашей кафедре, – объяснил заведующий.

– Но это всего лишь гипотеза, разве мы не должны выяснить, соответствует ли она действительности? – протестовала та, что предложила проект.

– Об этом не может быть и речи, – повторил заведующий. – Это опасный в политическом отношении проект. Люди могут подумать, что мы против иностранцев… я имею в виду, против тех, для кого норвежский является неродным.

– Да я совершенно не против иммигрантов!

– Хватит упрямиться! Что если бы вы оказались правы? Мы можем заниматься только исследованиями, подтверждающими тезис, что те, для кого норвежский является неродным, представляют собой важный ресурс для нашего общества.

– Да, но…

– Нет, – заключил заведующий, который также был председателем научного совета кафедры. – Мы не можем исследовать что попало, в работе должна быть преемственность. Так происходит везде. Некоторые результаты нежелательны. Изучайте что-нибудь другое!

Что дамы обсуждали за обедом в «Кафе Абеля», Пол и его товарищи не поняли, но все закончилось тем, что одна из них убежала в слезах, другая побежала за ней, а трое остались сидеть.

После обеда Пол поспешил обратно к себе в кабинет, где до позднего вечера сидел, склонившись над клавиатурой компьютера. Надо было сделать еще очень многое для того, чтобы вынести проект Нанны на суд публики, намного больше, чем Пол и Нанна могли себе представить, когда несколько недель назад определили местоположение глагольной фразы.

Пол взял на себя описание последних открытий и редактирование работы с тем, чтобы их произведение (почти 150 страниц) выглядело солидным, целостным и безукоризненным. Полу это нравилось, его всегда очень привлекала подобная работа – полировка и нанесение чеканки на заготовку после того, как кузнец закончит свое дело. Но, конечно, несколько дней придется просидеть в кабинете допоздна.

Он зевнул и ощутил легкую головную боль. Ему хотелось пойти домой, налить себе большую порцию коньяка, посмотреть ответный матч между «Реал Мадрид» и «Барселоной» по каналу «Спорт Плюс», а потом лечь спать.

Сразу же наступило теплое чувство облегчения, по телу разлилась долгожданная истома, и головная боль утихла. Но внезапно Пол вспомнил, что сегодня вторник, а значит, следующим утром он ведет занятие. Черт! Голова моментально начала болеть с удвоенной силой, он судорожно стал искать учебный план на этот семестр и выяснил, что уже несколько раз читал лекции по теме завтрашнего занятия. Поддерживая голову руками, он запустил в компьютере программу поиска, чтобы найти нужный конспект, и стал недовольно поглядывать на маленькую ищейку, появившуюся в углу экрана. Ищейка поводила носом, а после того, как через полминуты нужный документ был найден, начала восторженно вилять хвостом. (Интересно, почему требуется так много времени, чтобы прочесать крайне ограниченное количество файлов, находящихся в памяти компьютера, в то время как поиск информации по всем миллионам уголков и закоулков Интернета занимает меньше секунды?)

Пол быстро пробежал глазами конспект лекции на экране и решил ничего не делать и просто использовать его в том виде, в каком он есть. Он послал текст на печать, надел пальто, выключил свет, запер кабинет (бросил взгляд на дверь Ринкель; света в ее офисе не было, она, должно быть, уже ушла) и поднялся по лестнице на пятый этаж, чтобы забрать распечатку из общего принтера, стоявшего в канцелярии.

Уже поздно, очень поздно, и в здании наверняка нет никого, кроме него. Вокруг темно и тихо, и Полу не по себе. У него скверно на душе, как у вора, крадущегося во мраке по своим темным делишкам, в то время как все остальные сидят по домам и укладывают спать детей, похлопывая их по пухлым щечкам. Нет, он, скорее, ощущает себя далеким от жизни пропыленным парнем, который сидит, уткнувшись носом в книги, вместо того чтобы уткнуться им в женщину или вдыхать прохладный высокогорный воздух. Но уже в следующее мгновение Пол чувствует себя героем, академическим полярником, пробирающимся вперед, и пока другие тупеют, сидя перед телевизорами, он достигает цели, а его цель – горные вершины науки.

В таком настроении он отпер дверь канцелярии, проверил свой почтовый ящик, где нашел лишь старый номер университетской газеты «Унифорум». Он оставил газету на месте и пошел в комнату, где стоит принтер. На столе рядом с принтером лежали распечатки, которые еще не забрали его коллеги, – документы, которые сотрудники кафедры в течение дня посылали на печать, но забыли забрать. Нетрудно было увидеть, кто нагрешил, потому что на каждом листе были указаны инициалы. Гуннар Вик, синтаксист с очевидным пристрастием к галстукам с героями Диснея, особенно недисциплинирован. Кто-то однажды подсчитал, что за год в канцелярии скопилось такое количество распечаток с инициалами ГуВи, которое соответствует количеству деревьев, растущих на одной четверти равнины Нордмарка. Несмотря то что это было явное преувеличение, Гуннар Вик стал дисциплинированнее, и сейчас Пол не увидел на столе ни одной его распечатки.

Он протянул правую руку, чтобы взять семь-восемь страниц, которые лягут в основу завтрашней лекции, но замер на полпути, потому что там, на столе, посреди неразобранных распечаток, лежала пара листов с текстом, который в настоящее время он знал лучше всего остального. Что они, черт возьми, здесь делают? Нанна никогда не распечатывает бумаги по проекту на общем кафедральном принтере, у нее в кабинете есть собственный маленький чернильный принтер. Пол взял листки и увидел, что они помечены инициалами профессора Ринкель. ЭдРи.

Пол просмотрел бумаги на столе в поисках других распечаток из их проекта, но больше ничего не обнаружил и, прихватив собственные листы и две страницы Ринкель, сбежал вниз по лестнице и снова заперся в кабинете. Он упал на стул для посетителей, сердце его бешено колотилось. Бумаги соскользнули на пол и перемешались: его собственный невинный конспект с инициалами ПоБе, и страницы проекта, которые по какой-то причине помечены ЭдРи и распечатаны на огромном лазерном принтере, установленном в канцелярии.

Он все еще не мог четко сформулировать свои мысли, но уже догадался, что произошло. Или это всего лишь плод его разгулявшейся фантазии? Можно ли найти иное объяснение случившемуся? Мог ли, например, принтер поменять инициалы НаКл на инициалы ЭдРи? Пол не слишком много знал о компьютерных сетях и о том, как работают принтеры, но должен был признать, что такое объяснение не слишком правдоподобно. Да и Нанна всегда очень следит за тем, чтобы никогда не отправлять ничего, связанного с их проектом, на другие принтеры. Именно поэтому у нее в кабинете имеется свой (ей пришлось выпрашивать этот принтер, но не слишком долго, потому что Паульсен питает к ней трогательную слабость).

Могла ли Нанна попроситьРинкель прочитать эти бумаги? На какое-то время Пол остановился на таком объяснении, но ему все же пришлось отказаться от него. Они с Нанной договорились, что все связанное с проектом «РЕВ 21» останется в тайне до самой презентации. Нанна очень ревностно заботилась о том, чтобы никто ничего не пронюхал. Она признавала, что, наверное, это ребячество с ее стороны, но хотела добиться эффекта неожиданности, хотела увидеть, как от удивления и восторга у всех расширятся глаза и откроются рты. Она ждала, что после того, как мир узнает об их исследовании и о том, что они с Полом – пара, на них обрушатся слава и почести. Это она повторяла неоднократно. К тому же она очень беспокоилась о том, что кто-то из ученых узнает о «РЕВ 21», потому что по коридорам кафедры шныряет слишком много неудовлетворенных личностей. Нет, Нанна никому бы ничего не показала, не предупредив его, и уж точно не стала бы советоваться с Ринкель.

Пол наклонился, поднял с пола два листа бумаги и внимательно прочитал то, что было на них написано. Текст частично совпадал с двумя соответствующими страницами документа, над которым он работал сегодня вечером. Эти листы – начало главы о детской речи, и хотя он узнал написанное – большинство предложений в двух версиях были абсолютно идентичны – разница все-таки была, здесь присутствовали выводы и тенденции, о которых сам он и не думал.

Пол немного помедлил, но все же позвонил Нанне на мобильный. Никто не ответил. Он решил, что ситуация форс-мажорная, и позвонил ей на домашний телефон, номер которого знал наизусть, хотя никогда раньше им не пользовался. Нанна моментально взяла трубку.

– У нас проблема, – произнес Пол и рассказал о том, что обнаружил. Он говорил спокойно и старался не выдать своих мыслей по поводу того, что же на самом деле произошло. Нанна помолчала и ответила:

– Это она.

– Ты так думаешь?

– Да. Не нахожу другого объяснения.

– Хорошо, но как?

– Не знаю. Наверное, она была в моем кабинете. Или в твоем, раз уж на то пошло.

– Но…

– Я не знаю, Пол. Но как еще такое могло случиться? Ты знаешь, за ней это и раньше водилось. В последний раз я слышала разговоры об этом на прошлой неделе.

– Да.

– О том дипломе, откуда она украла несколько частей.

– Да, я понял, – сказал Пол. – Я понял, что ты имела в виду.

– Боже мой, она ни перед чем не остановится! Это подсудное дело.

– Да, но мы пока не знаем…

– Это так… ужасно. Я так разозлилась, просто закипаю от ярости, – говорила Нанна, и голос ее дрожал от возмущения.

– Я понимаю. Я тоже зол. Но что нам делать?

Нанна считала, что не остается ничего другого, как вломиться в кабинет Эдит Ринкель и попытаться найти остальные бумаги.

– Мы все равно ни в чем не можем обвинить ее, не имея доказательств, – сказала она. – Ведь у случившегося можетбыть другое объяснение.

Пол поделился своим предположением о том, что принтер в канцелярии заклинило и инициалы перепутались. Нанна задумалась, но потом спокойно заметила, что никогда не распечатывала документы по проекту на том принтере.

– Но, – добавила она с надеждой в голосе, – что-то подобное могло произойти. Ведь это может оказаться… недоразумением?

– Да, – прошептал Пол. – Да, – повторил он после небольшой паузы. Он еще никогда в жизни ничего не желал так сильно, как сейчас ему хотелось, чтобы они с Нанной ошиблись в своих подозрениях.

Они сошлись во мнении, что откладывать нечего: Пол должен вломиться в кабинет Ринкель прямо сейчас. Это надо сделать немедленно! Если он найдет другие бумаги, у них будут доказательства.

– А если я ничего не найду, то начнем с того места, – проговорил Пол, и в этом возбужденном состоянии отметил, что употребил модное англонорвежское выражение «начнем с того места», которое в обычных обстоятельствах никогда бы не произнес.

Вломиться к ней – это действительно разумное решение. Все в Поле восстало против этого, но у него не было возражений, не было протестов, которые он мог обосновать. Находясь в этой абсурдной ситуации, он согласился, что это здравое предложение. Сам он не в состоянии был мыслить логически.

– Ты справишься, Пол?

– Да, – заверил он. – Да, с этим я справлюсь. – Естественно, он справится с возложенным на него поручением. Он должен. Ради Нанны. Ради проекта. Ради себя самого.

Пол выскользнул из кабинета, снова ощущая себя преступником, и на этот раз у него были для этого основания. Он прислушался. На стенах освещенного желтоватым светом коридора поблескивали картины желто-золотистых тонов. Не было слышно ни звука. Пол был уверен, что он в здании один, по крайней мере на этом этаже. Он подошел к двери Ринкель, постучал, приложил к ней ухо. Ничего. Дверь относительно тонкая, но он понятия не имел, как ее вскрыть. Взлом дверей не входит в список предметов, которые преподают филологам, не говоря уже о докторах наук, и в его жизни не было событий, благодаря которым он мог бы приобрести такие навыки. Он нажал на ручку, пытаясь открыть дверь цивилизованным способом, потом пнул ее, хотя и не мог заставить себя ударить изо всех сил, но тем не менее дверь откликнулась громким звуком, который долго вибрировал у него в ушах. От этого сердце Пола вновь начало колотиться с бешеной скоростью. Так не пойдет. Он не справится.

Не вполне отдавая себе отчет в том, что делает, он достал связку ключей и вставил ключ от своего кабинета в замочную скважину. Ключ беспрепятственно вошел в нее и повернулся, и Пол тут же вспомнил, что в каждом отделении ключи подходят ко всем дверям. Он ощутил себя полным идиотом, одновременно испытав облегчение.

В лицо Полу ударил резкий яблочный запах духов Ринкель, который невозможно было не узнать. Он возбуждающе хорош, но в то же время несколько отпугивает.

Кабинет Ринкель был в два раза больше кабинета Пола, и здесь царил порядок, чего не скажешь об офисе Пола. У нее гораздо больше книг, чем у него: на одной длинной стене от пола до потолка висели полки. На полу лежал великолепный темно-красный персидский ковер, который, по мнению Пола, должен быть эксклюзивным, и, соответственно, дорогим, а потому слишком хорошим для кабинета. Он ступил на ковер, и его нога утонула в высоком ворсе. Он презирал Ринкель, этот ковер, ее холодность и надменность, презирал за то, что она уже делала раньше и что, по всей вероятности, сделала сейчас с Нанной.

Стены были пусты, только на доске для заметок над столом висели три листа бумаги: список внутренних телефонов, расписание предстоящих заседаний кафедры и нечто похожее на стихотворение. На поверхности письменного стола лежали две ручки (перпендикулярно краю стола и параллельно друг другу), распечатка статьи о возможных способах изменения информационных структур семитских языков: она прочитала почти половину, потому что в статье много подчеркиваний и комментариев на полях («Нет!!!» – написано где-то).

Пол не видел ничего связанного с «РЕВ 21». Он открыл ящики ее письменного стола, заглянул в шкаф и сам удивился, что испытывает удовлетворение, почти наслаждение. Как будто ему внезапно захотелосьнайти доказательства, захотелось причинить ей боль, хотя все это время он очень надеялся, что можно как-то по-другому объяснить появление тех двух листков, помеченных инициалами ЭдРи.

В первом ящике он нашел только пачку хлебцев «Васа». По какой-то причине вид этой пачки пробудил в нем жалость – пачка на дне ящика показалась такой одинокой. В следующем лежала стопка «Норвежских энтомологических журналов». Он поднял их, перебрал стопку, подозревая, что это может быть камуфляжем: зачем лингвисту хранить подборку журналов о насекомых за несколько лет? Под ними лежал диплом с красивой блестящей печатью, Пол осторожно достал его и обнаружил, что Эдит Ринкель является почетным членом Норвежского энтомологического общества, и Пол догадался, что нечаянно узнал об одном из увлечений Ринкель. Хобби! Подумать только, что у дамочки вроде нее есть хобби. Снежная королева, профессор Эдит Ринкель, бегает и прыгает с сачком в руках! Он чувствовал себя так, словно увидел что-то, чего не должен был видеть, что-то, что она хотела скрыть от других, словно он застал ее в непристойном положении, сидящей на горшке с юбкой, закрученной вокруг талии, и трусами, восьмеркой обвившимися вокруг ног. Как будто он нашел порнографические издания, а не журналы о насекомых. Пол сложил все это обратно в ящик, толкнул его, и тот беззвучно скользнул на место.

Со смесью неприязни и любопытства он открыл следующий ящик. Вот оно. У него все поплыло перед глазами, на лбу выступил холодный пот, и в третий раз за этот вечер сердце его взбесилось, оно колотилось так громко, что в какое-то мгновение ему показалось, что оно разорвет грудную клетку, пролетит мимо ребер и он упадет замертво. Пол ощутил абсурдную признательность за это. Потому что он больше не хотел ничего видеть, не хотел испытать то, что придется. Ринкель не моглатак поступить, это невозможно.

Но он не умер, естественно, он не умер и, когда вновь обрел способность отчетливо видеть, взгляд его устремился на полную распечатку проекта, белеющую на дне ящика. Он вынул бумаги, и они тут же прилипли к его потным пальцам. Он пошатнулся и упал в ее кресло (в тот момент, когда он опустился в кресло, у него в мозгу проскользнуло воспоминание – как отпечаток на сетчатке глаза, воспоминание, таившееся где-то в глубинах его памяти, – о молодом человеке, который так же сидел в этом кресле прошлой осенью. Теперь Пол понимал, что это один из его студентов, которым по средам он читает курс «ФУТЛИНГ 1100». Он увидит его завтра утром на занятии, всего через несколько часов. Его зовут Александр, и ходят слухи, что у Ринкель с ним роман).

В ту же минуту Пол совершенно успокоился. Сердце перестало бешено колотиться, он дышал равномерно и беззвучно, пот на лбу высох. Теперь он все знал, а это лучше, чем догадываться. С этого момента он будет невозмутимым и неприступным, и если кто-нибудь войдет в кабинет, да, если даже сама Ринкель войдет в кабинет, он просто помашет найденной рукописью.

Бесстрастно и оценивающе он стал просматривать бумаги. Пол быстро заметил, что Ринкель немало потрудилась над проектом. Он нашел незнакомые формулировки, идеи, которые не приходили в голову ни ему, ни Нанне. Но несмотря на это, было совершенно ясно, что произошло. Ринкель украла проект Нанны, доработала его и теперь хочет опубликовать исследование, выдав его за свое.

Он сложил бумаги в стопку и выровнял ее, постучав короткой стороной по столу. Он больше не чувствовал триумфа, только уныние и грусть. Черт, надо же было такому случиться.

Прежде чем уйти, он наклонился и прочитал стихотворение. Как оказалось, оно написано Харальдом Свердрупом и называется «Кошмар грамматиста». Первая строфа звучала так:

 
Загнан он существительными
В дом без окон и дверей.
В ужасе шепчет стремительно
Он имя супруги своей.
В коридорах глаголы его стерегут,
Скачут, смеются, куда-то бегут.
 

Пол читал текст вполголоса, но не понимал смысла слов. Он слышал их раньше, но не в состоянии был вспомнить когда и где. Он перечитал стихотворение. Страх, речь в нем идет о страхе. Он погасил свет в кабинете Ринкель, вышел в коридор и захлопнул за собой дверь.

По дороге домой к Ринкель Пол думал не о совершенном ею преступлении, хотя на самом деле именно этим он был озабочен больше всего, а о том, как они ехали в поезде в аэропорт Гардемуэн. О ее улыбке, об удивительных, словно созданных Вигеланном бедрах, прижимающихся к его ноге, о нескольких фразах о пожилых супругах, которыми они успели обменяться.

Он стоял перед зданием кафедры в полной темноте. Была почти полночь, и в морозном воздухе пар от его дыхания был похож на белые разгневанные облака.

– Я немедленно поеду домой к Ринкель, – сказал он Нанне.

– Немедленно? А не слишком поздно? Может, стоит подождать? Поговорить с Паульсеном?

– Нет, – ответил Пол. – Я еду сейчас. – Он захлопнул телефон, положил его в карман пальто и решительно зашагал по направлению к улице Йеитмирсвейен, где, если верить университетскому справочнику, живет Ринкель.

Он шел через Исследовательский парк, через долину к улице Блиндернвейен. Снег поскрипывал, как картофельная мука, у него под ботинками, скорее элегантными, чем теплыми, не слишком подходящими для прогулок по улицам в условиях норвежской зимы. Деревья отбрасывали синие тени, на небе сияла полная луна. Его подошвы скользили по металлическим деталям моста, построенного над трамвайными путями, и ему пришлось ухватиться за перила. Пол остановился и посмотрел, как трамвай, идущий из района Согнсванн, может быть, последний сегодня, проносился у него под ногами, отчего мост начал вибрировать. Пол перешел на другую сторону.

Постепенно горечь и злость сменились печалью, недоверием, он ощутил неуверенность, он даже не мог определить, какое именно чувство испытывает! Пола бросало из крайности в крайность. Он снова вспомнил их поездку на поезде. Он думал о ее удивительно светлых глазах, о линии волос, треугольником врезающейся в лоб.

Слева от него располагался парк, окружающий студенческие общежития Блиндерна, и когда Пол миновал вершину низкого холма, на него, словно гигантский корабль в ночи, надвинулась Университетская библиотека, великолепный корпус Георга Свердрупа, корпус из черных блестящих камней, покрытых маленькими светящимися точками. Недаром Пол был сыном своей матери, ежедневная порция сказок из ее уст не могла не оставить следа в его душе, потому что, как только Пол увидел Университетскую библиотеку, он начал мыслить затертыми метафорами (как ему казалось). Он представил, что это десятки тысяч книг из собрания библиотеки светят ему, что знание всегда озаряет светом царящую вокруг тьму. И тут же ему стало безумно жалко, что это сделала именно Ринкель. Ринкель, сама похожая на сияющую звезду. А он сейчас собирался замарать звезду, смешать ее с грязью. Почему? Почему она это сделала? Пол не знал, но ему пришло в голову, что ответ заключается в потребности чрезвычайно талантливых людей достичь вершин. Для людей вроде Ринкель цель важнее средств. Он должен был разглядеть это в ее глазах. Пол виделэто в ее глазах, но не хотелэтого замечать. Уголки его глаз увлажнились, но когда он снял перчатку, чтобы вытереть их, влага уже успела замерзнуть на ресницах.

Он уже почти дошел до Университетской библиотеки и, пытаясь заставить себя подумать о чем-нибудь другом, посмотрел направо, где на площади перед корпусом Хельги Энг [56]56
  Хельга Кристине Энг(1875–1966) – норвежский психолог и педагог, один из первых исследователей детской психологии в Норвегии.


[Закрыть]стояло, как и всегда в зимние месяцы, маленькое лиственное дерево (береза, может быть?), от корней до кончиков веток обвитое гирляндой из лампочек. Нанна обожала это дерево. («Разве оно не замечательное, Пол?» – говорила она всякий раз, когда они проходили мимо. «Ну да», – отвечал он и думал, что это она замечательная, особенно когда смотрит на украшенное дерево и свет фонариков падает на ее лицо.)

Глаза Ринкель в поезде по дороге в аэропорт. Светлые глаза, глядящие прямо на него. Сказанное ею о пожилых супругах. Неужели она могла так поступить? Пол пересек улицу Престегордсвейен, и, когда нога его ступила на улицу Киркевейен, он пребывал в уверенности, что Ринкель невиновна. Но когда он проходил мимо улицы, где прошло его детство, он вынужден был признаться себе, что Ринкель все-таки сделала это, что она должнабыла сделать это.

Как только он пришел к такому выводу, то неосознанно замедлил шаг. Пол втянул носом воздух; на улице было так холодно, что крылья носа прилипали к носовой перегородке, и он чувствовал, как ледяная струя достигает самого низа легких; Пол громко выдохнул. Он шагал по улице Уллеволсвейен до парка Санкт-Хансхауген, проследовал через него и двинулся по улице Йеитмирсвейен. Он отыскал нужный дом, увидел имя Ринкель на табличке у домофона и не раздумывая нажал нужную кнопку. И вот Пол стоял у ее дома, промерзший насквозь, с потерявшими чувствительность пальцами и онемевшими ногами.