Текст книги "Лучшие из нас"

Автор книги: Хелене Ури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Из Вены в Грац они летели на маленьком винтовом самолете внутренних авиалиний. В салоне было очень тесно, колени Пола упирались в спинку стоящего впереди сиденья, так что пришлось согнуть ноги в коленях под острым углом. Пассажиров было не слишком много, но зато на борту присутствовали целых три стюардессы. Все они были очень высокими, а может, только казались такими, потому что потолок нависал совсем низко, а проход казался узкой полоской, разделяющей салон. Статные стюардессы были в костюмах, напоминающих австрийские народные: юбки из толстого красного сукна, разлетающиеся от пояса, как парашюты, расшитые цветами корсеты и белые блузки с глубокими вырезами и рукавами-фонариками до локтя, из которых выглядывали сильные веснушчатые руки. На головах у всех трех были платочки, завязанные под подбородком, их лица покрывал красный румянец, и они улыбались своими большими ртами. Чтобы протиснуться по проходу, стюардессам приходилось прижиматься к сиденьям. Девушки по очереди склонялись над Полом, сидевшим рядом с молча читающей Ринкель, и казалось, что их огромные груди вот-вот выпадут из вырезов в руки Полу, а их улыбающиеся рты коснутся его лица. Губы двигались, произнося что-то, чего Пол не понимал, а большие блестящие глаза вопросительно глядели на него. «Н-найн, д-д-анке», – говорил Пол всякий раз, и всякий раз у него все больше и больше пересыхало в горле. А вот Эдит Ринкель три раза протягивала руку, произносила несколько слов на великолепном немецком и получала пластиковый стаканчик, наполненный жидкостью, в которой звенели кусочки льда. И каждый раз Пол все глубже и глубже вдавливался в сиденье, обтянутое ворсистым бежевым материалом, и ему казалось, что его тело приобретает текстуру и цвет этого материала.

С тех пор, как в детстве Пол ясно осознал свои хамелеонские наклонности, прошло много-много лет. Во время двух перелетов на конференцию в Австрии Пол испытывал юношескую неуклюжесть и нервозность, чего в его взрослой жизни не случалось, и он удивлялся, почему Ринкель так сильно на него действует. Пол понимал, что это связано с авторитетами. Конечно, люди, наделенные властью, занимающие высокие должности, могли разбудить в нем маленького мальчика, и он узнавал давно забытые ощущения: злость, стыд, бессилие, желание исчезнуть, ускользнуть, слиться с окружающей обстановкой. А может быть, на самом деле, ничего этого не было? Действительно ли он пролил пепси на ноги Ринкель во время поездки в автобусе из аэропорта или же он просто настолько боялся сделать это, что вспоминал об этом случае как о реальном эпизоде? Пол не знал.

Нет, впоследствии он не мог сказать, на самом ли деле содержимое банки пепси-колы, которую он купил по прилете в Грац, оказалось на серых брюках Ринкель, или пятно, стоявшее у него перед глазами, является просто воспоминанием о страхе увидеть такое пятно.

Пристыженный, как четырнадцатилетний подросток, не осмеливающийся поднять глаз, поскольку лицо его покрыто прыщами, он вышел из самолета. Самое удивительное, что его состояния никто не замечал, для Ринкель и Хольстейна Пол продолжал оставаться обычным самоуверенным Полом, а для остальных пассажиров – высоким рыжеволосым мужчиной, одетым с небрежной элегантностью. Стюардессы долго смотрели ему вслед, одна из них незаметно пихнула в бок другую, и все три хихикнули и чуть не разразились хохотом.

Когда Пол узнал, что Ринкель тоже собирается на конференцию в Амстердаме, у него сначала испортилось настроение, но потом он понял, что все же рад этому обстоятельству. Но Пол не хотел повторения путешествия в Австрию, поэтому решил ехать один. Он отправился на поезде в Копенгаген, а уже оттуда в Амстердам. В дороге он читал газеты, еще раз пробежал свой доклад, пил пиво и смотрел на зеленые поля, где паслись черные и белые голландские коровы. Он прибыл довольно поздно, заселился в гостиницу, сделал пробежку и лег спать.

Пол в хорошей физической форме. Он регулярно бегает, зимой ходит на лыжах и к тому же по четвергам играет в сквош с Мортеном (за исключением тех дней, когда у Мортена гостит его сын Сондре). После игры Пол с лучшим другом обязательно идут пить пиво, так что эффект от тренировки сводится на нет, как обычно подмечает Мортен. Несколько раз в юношестве Пол играл в теннис на кортах в парке Уллевол-Хавебю. Он ездил туда на велосипеде из своего района Фагерборг по улицам Согнсвейен, Волвейен, через площадь Дампласс, мимо «Плазы», откуда доносился соблазнительный, вызывающий повышенное слюноотделение запах свежеиспеченных булочек, и дальше по улице Бергсаллеен. Теперь они играют в сквош. Мортен пытался уговорить Пола начать играть в гольф, но Полу казалось, что в таком случае он пересечет некую социокультурную границу, но об этом он Мортену не сказал, потому что знал, что гольф стал общедоступным видом спорта. Поэтому Пол шутя ответил: «Нет, спасибо, ты когда-нибудь слышал о лингвисте, который играет в гольф?»

В это утро Пол успел зарегистрироваться на конференции, а потом, в общем-то случайно, оказался на докладе исландца. Вот сейчас Гудмундссон говорил о возможном слиянии круглых гласных переднего ряда в скандинавских языках; посреди размышлений о будущем гласного «у» он остановился и начал вытирать со лба пот. Пол снова стал рассматривать присутствующих.

Ханс Хольстейн не поехал на эту конференцию, но зато здесь был Паульсен.

Он сидел перед Полом, рядом ниже. Профессор Фред Паульсен заведует кафедрой, на которой работает Пол. На кафедре его любят, по крайней мере не испытывают к нему неприязни, и считают хорошим начальником, потому что он безобидный человек, почти лишенный амбиций, который не вмешивается в работу своих подчиненных, как это обычно делают начальники. В коридорах кафедры о Паульсене говорят, что он поразительно посредствен как ученый, даже в чем-то наивен. Как и многие другие, получившие административную должность в университетской системе, он не может похвастаться большими научными достижениями. Ему только что исполнилось шестьдесят, а наскрести материал на докторскую диссертацию удалось всего пять лет назад (повезло с комиссией, состоявшей из трех близко знавших его людей, а в языковедческих кругах эта комиссия нередко состоит всего из двух человек, а иногда и из одного).

Пол не часто разговаривал с Паульсеном в Блиндерне, а в Грац Паульсен прибыл позже них, а уехал раньше. Однажды Пол поговорил с ним во время завтрака в ресторане, и они остались довольны друг другом. Пол быстро понял, что Паульсен почти не слушает того, что он говорит, и что гораздо больше ему нравится рассказывать истории, в которых главным действующим лицом является он сам. Пока Пол пил кофе, Паульсен рассказывал о сборнике статей, который редактировал пять лет назад и который получил блестящие рецензии в журнале «Акта Бергенсиа». «Критика зовут… в свое время мы с ним… вместе учились, очень хороший человек, Пол», – говорил Паульсен. Пол понимающе кивал.

Речь у Паульсена необычайно небрежная. Ему нравятся собственные шутки, ему нравятся длинные немотивированные паузы, и у него есть несколько любимых слов. Одно из них – «констатация», к несчастью, он произносит его неправильно: «костатация», и Пола передергивает всякий раз, когда Паульсен коверкает это несчастное слово.

От всех прочих сотрудников университета исследователи кафедры футуристической лингвистики отличаются тем, что хорошо одеты. Как будто окружающая их элегантность (кафедра располагается в самом новом здании Блиндерна) заставляет научных сотрудников прилагать дополнительные усилия к тому, чтобы хорошо выглядеть, лишний раз смотреться в зеркало, залезать поглубже в платяной шкаф и в кошелек. Заведующий кафедрой, однако, является исключением из этого правила.

В этот день он тоже был одет не особенно изысканно. Пол не помнил, чтобы видел его в чем-то, кроме двух костюмов: бежевого летом и синего зимой. Сейчас Паульсен был в бежевом. Он снял пиджак и положил его на соседний стул. Обычно Паульсен носит рубашки, но сегодня на нем была белая футболка с серым ободком на растянутой горловине. Полу была видна его левая нога, покоящаяся на правой. Штанины коротковатых летних брюк задрались и обнажили часть левой бледной голени, контрастирующей с черными носками. Паульсен вздохнул, поерзал на стуле крупным телом, устроил поудобнее живот и положил один локоть на стол Пола, стоящий позади него. Он обернулся к нему и улыбнулся, извиняясь. Пол был совсем не в восторге от того, что Паульсен почти упал к нему в объятия.

Накануне для участников конференции была организована экскурсия по городу. Пол не успел на нее (чтобы успеть, ему пришлось бы выехать из дома на сутки раньше), а вот Паульсен сходил на экскурсию. К бейджу с его именем были прикреплены два крошечных деревянных башмачка на красно-бело-синей ленточке. [4]4
  Цвета нидерландского флага.


[Закрыть]

Паульсен определенно еще не носил этим летом футболок, и прямо перед Полом покоилась его трехцветная рука. Она напоминала трехслойное мороженое, которое мама покупала Полу, когда он был маленьким. Нижняя часть руки Паульсена была коричневой, шоколадной, за ней следовала клубнично-красная полоса – это то место, которое благодаря футболке на несколько часов открылось для горячего сентябрьского солнца. Верхняя часть руки, которая выглянула из рукава футболки, когда Паульсен облокотился на стол Пола, была такая же ванильно-белая, как и его нога.

Внезапно в аудитории началось движение, кажется, исландец сказал что-то такое, что все бросились записывать. Паульсен вернулся в нормальное положение, взял ручку и начал делать заметки на одном из листков из папки, которую все получили при регистрации утром. Наполовину пустая ручка «Бик» Паульсена, колпачок которой был изгрызен до белизны, быстро скользила по бумаге. Время от времени он вскидывал голову, словно на самом деле слушал и записывал все, что говорит докладчик. (Если бы Пол наклонился вперед и заглянул через плечо Паульсена, он бы увидел, что на листке были записаны только слова «фонология», «твердый приступ» и «подростки», последнее три раза подчеркнуто жирными чертами, остальная же часть листа была разрисована пышными фигурами танцующих женщин и гоночными автомобилями с непомерно большими колесами.)

Через два стола от Паульсена восседала профессор Ринкель. Она сидела с совершенно прямой спиной, не касаясь спинки стула. На ней было голубое платье из тонкой ткани. Натуральный шелк, подумал Пол. Материя призывно обтягивала ее грудь, и Пол наслаждался этим зрелищем столько, на сколько у него хватило смелости. Вокруг шеи она повязала легкий, как пушинка, почти прозрачный платочек. Глаза Пола мечтали снова опуститься на ее грудь, но он заставил себя смотреть выше. Бело-коричневый платочек был украшен рисунком из мелких треугольников, и чем дольше Пол смотрел на них, тем быстрее они наезжали друг на друга, создавая новый запутанный узор. Темные, до плеч волосы Ринкель блестели. Руки лежали вдоль тела, кисти были спокойно сцеплены, грудь медленно поднималась и опускалась в такт дыханию. Он снова остановил взгляд на ее платочке. В аудитории начали посмеиваться. Наверное, этот Гудмундссон сказал что-то остроумное.

Примерно через полминуты после того, как стихло осторожное хихиканье, засмеялась и Ринкель. Ее смех был чист и тверд, как стекло, и одно из ее колец начало отбрасывать блики. Пол вздрогнул, и когда он перевел взгляд на собственные руки, лежащие на столе, то какую-то долю секунды ему казалось, что они покрыты белыми и коричневыми треугольниками. Он тряхнул головой, и рука снова приобрела нормальный вид. Не глядя больше ни на свои руки, ни на Ринкель и Паульсена, ни на других слушателей, Пол попытался сосредоточиться и вникнуть в слова исландца, продолжавшего свой доклад. Тот рассказывал о phonological language changes [5]5
  Фонологических языковых изменениях (англ.).


[Закрыть]в диахронической перспективе, и Пол помнил еще по Грацу, что доклад не особенно интересен. Единственным отрадным моментом в его выступлении были две-три шутки – и он определенно только что произнес первую из них. Пол не мог точно сказать, плюс это или минус, но Гудмундссон, как и большинство его соотечественников, не выговаривал сибилянты, и language changeон произносил как ленгуисс сейнс.

«Невероятно интересно», – сказал профессор Паульсен Полу после того, как они прослушали этот доклад в Граце. «Да-да», – ответил Пол. «Бред собачий и жалкий выбор теории», – фыркнула Ринкель и промчалась мимо них. Получилось так, что Пол с профессором Паульсеном в тот раз выходили из аудитории одновременно с исландцем. «Very interesting, I must say», [6]6
  Очень интересно, должен отметить (англ.).


[Закрыть]– сказал Паульсен и улыбнулся Гудмундссону. «Yes, indeed», [7]7
  Да, это правда (англ.).


[Закрыть]– произнес Пол – а что еще он мог сказать? «Thanks», [8]8
  Спасибо (англ.).


[Закрыть]– ответил исландец. Потом они представились друг другу, обменялись визитками, улыбками, вежливыми фразами и очевидными банальностями.

Доклад приближался к концу. Пол сосредоточился, он заинтересовался, будет ли концовка такой же, как в прошлый раз. Она оказалась абсолютно такой же, по крайней мере по мнению Пола. Ему запомнилась странная интонация последнего предложения, благодаря которой первые несколько секунд после завершения доклада Гудмундссона никто не мог понять, что он закончил. Сейчас произошло то же самое, и аудитория наполнилась выжидательной неспокойной тишиной, после чего раздались первые неуверенные хлопки. Остальные подхватили их, прозвучали нерешительные вялые аплодисменты, как будто в действительности никому это все не интересно, как будто никто не слушал, как будто все хотели бы находиться в другом месте. Исландец сделал легкий поклон, собрал свои бумаги и вышел из аудитории. Красные пятна на его лице и шее исчезли. Он стер тыльной стороной ладони пот со лба и выглядел удовлетворенным и довольным. Он внес свой вклад в науку, теперь можно отдохнуть.

Многие ученые затрудняются выступать на конференциях, несмотря на то что они привыкли преподавать, несмотря на то что они совершенно четко осознают, что публике наплевать на доклады, которые она слушает, и несмотря на то что большинство докладов уже звучало раньше на других конференциях в других городах и в других странах. В самом начале, когда Пол только стал стипендиатом, он испытал настоящий шок, когда понял, что сотрудники университета ездят на конференции по всему миру и выступают друг за друга с одними и теми же докладами. Одни и те же шутки, одни и те же мультимедийные презентации, одни и те же резюме (или тезисы, на использовании именно этого слова настаивают норвежские лингвисты). Названия докладов раз от раза немного меняются, так что ученый смело может подавать заявление на командировку и небезосновательно рассчитывать на ее получение, а после возвращения включить доклад в список научных достижений учреждения, в котором он работает. За прошедшие годы этот шок сменился смирением, теперь Пол довольствовался тем, что наблюдал за происходящим и клялся себе, что всегда будет писать для выступлений новые доклады, или, во всяком случае, переписывать их настолько основательно, что их можно будет считать новыми практически без зазрения совести.

В фойе перед аудиторией подавали напитки и легкие закуски. До сих пор шли три параллельных заседания, и вот теперь у всех участников наступил общий перерыв, и они собрались в большом, покрытом ковролином зале. Они стояли группами и тихо беседовали друг с другом, на груди у всех белые беджи с именами, а под мышками – папки с логотипом конференции. «Very interesting paper! I don't think we've met», [9]9
  Очень интересный доклад! Не думаю, что мы знакомы (англ.).


[Закрыть]– говорил профессор Паульсен Гудмундссону, они пожали друг другу руки, а потом Паульсен засунул правую руку в сумку, а исландец – в карман пиджака, после чего они обменялись визитками. На карточке Паульсена написано: «Head of department», [10]10
  Заведующий кафедрой (англ.).


[Закрыть]он заказал 2500 штук сразу после назначения на должность заведующего и считает своей обязанностью распространить как можно больше из них.

В фойе вошла Ринкель. Она наверняка была в туалете, и Пол был уверен, что может различить свежий слой помады на ее губах. Юбка голубого платья из чистого шелка обвивалась вокруг ее ног, в то время как она, полная энергии и уверенности в себе, шествовала по залу. На ногах у нее были босоножки на высоком каблуке точно такого же цвета, что и платье. Подбородок поднят, глаза слегка прищурены. Они глядели вокруг, как прожекторы, словно сканируя помещение. Ринкель скользнула взглядом мимо Пола, по коже которого побежали мурашки, но Ринкель не медлила ни секунды, стремительно шла через зал, внимательно рассматривая всех присутствующих. Наконец она увидела то, что искала: Джека Миллза. Выражение ее лица изменилось, когда она направилась по прямой в сторону Миллза. Черты лица стали более мягкими, менее суровыми. Она прибавила шаг и, не замечая этого, задела бокал пухленькой молоденькой девушки, на футболке которой остались темные пятна от минеральной воды, хотя эта футболка трудноопределимого серо-зеленого цвета и без того выглядела не лучшим образом.

Через несколько секунд Ринкель уже стояла рядом с Джеком Миллзом, он наклонился и поцеловал ее в щеку. Слишком долгий поцелуй, отметил Пол. Джек Миллз. Большой человек из США. Бесспорная звезда Четвертого симпозиума по вопросам лингвистических изменений в будущем. Знаменитость. Тот, кто выступит с основным докладом завтра на пленарном заседании. Тот, кем все восхищаются, тот, с кем все хотят пообщаться.

В конце 1980-х Миллз написал несколько статей для «Лингвистического журнала», вызвавших неподдельный интерес, где представил совершенно новый подход, абсолютно иной способ комбинирования морфологии, математической лингвистики и мнемотехники. Затем Миллз выпустил научно-популярную книгу о лингвистике «Наследие Евы». Было продано несколько сотен тысяч ее экземпляров, она была переведена на несколько языков, в том числе на шведский и датский. Только в Норвегии было продано 15 000 экземпляров «Наследия Евы» (включая около тысячи экземпляров шведского перевода). Спустя два года Миллз опубликовал продолжение, «Наследство Адама», которое повторило успех первой книги.

Джек Миллз – один из крайне немногочисленных лингвистов, имя которого известно и нелингвистам. Когда мама Пола пытается объяснить, чем занимается ее сын, она часто ссылается на Миллза. «Он как Джек Миллз, понимаете?» – «Ага, – отвечают люди, – как Джек Миллз». А женщины обычно добавляют: «Ага, как Джек Миллз, тот симпатичный американец? Красавчик Джек Миллз?» – «Именно», – отвечает мама. Джек Миллз часто выступает по телевидению, его цитируют в газетах, а уж в списке литературы в курсовиках студентов первых курсов хотя бы одна из его книг указывается обязательно. Другими словами, языковеды презирают Миллза. Он практически не занимается никакими научными исследованиями последние восемь-десять лет, бурчат они. Существует широко распространенное мнение, что «Наследство Адама» – крайне легкомысленная книга. С другой стороны, Миллз – невероятно популярный докладчик, который, если захочет, а он в определенной степени этого очень хочет, мог бы ездить с конференции на конференцию, а его расходы покрывали бы толпы поклонников. В особенности поклонниц, подумал Пол, почувствовав укол зависти, но отдавая себе отчет в том, что испытывает именно зависть.

Миллзу около пятидесяти. У него необычайно смуглая кожа, седые волосы зачесаны назад. Он высокий, наверняка на два-три-четыре сантиметра выше Пола. Пол и сам не маленького роста, он привык быть выше большинства людей, привык возвышаться над всеми, привык смотреть на других сверху вниз, но ни в коем случае не в переносном смысле, а только в буквальном значении. (Но если мы на мгновение вспомним о теории метафор Лакоффа и Джонсона, мы легко сможем представить, что едва ли случайным является наличие во многих языках, в том числе и в норвежском, таких выражений, как «смотреть сверху вниз», «унизить», «смотреть снизу вверх», «быть на высоте».)

Миллз имеет привычку откидывать голову немного назад, высоко поднимая подбородок. Но одновременно он наклоняет голову вбок, как дружелюбная белочка, и вежливо улыбается своему собеседнику. Великолепный выверенный баланс между властностью и снисходительностью, дружелюбием и приветливостью, тот баланс, на выработку которого потребовалось несколько лет, но которым в настоящее время Миллз владеет в совершенстве.

Вокруг Миллза, одетого в неброский темно-серый костюм, увивались четыре женщины. Одна из них необычайно красивая блондинка, высокая и длинноногая. На ней бледно-зеленое летнее платье с открытой спиной. Ее зовут Лоне Хюсгорд-Йенсен, она преподает в Копенгагенском университете. Совершенно случайно Полу было известно, что ее тело так же прекрасно без одежды, как и в ней, потому что они переспали в прошлом году во время семинара в Орхусе, перед тем как Пол встретил Сири. Рядом с Лоне стояла почти такая же красивая брюнетка, в которой Пол узнал матлингвистку, недавно принятую на работу в Институт торговли Копенгагена. Но он не мог вспомнить ее имени. Поодаль, но ни на секунду не выпуская из вида лицо Миллза, находилась еще одна блондинка. Пол раньше ее не встречал, но ему показалось, что она похожа на немку (впоследствии выяснится, что он не ошибся). И Эдит Ринкель. Она стояла очень близко к Миллзу. Издалека вообще создавалось впечатление, что она находится у него под мышкой, под углом между его рукой, которую он все время поднимал, жестикулируя в процессе разговора, и его крепким телом.

К Полу подошел худой мужчина с вытянутым собачьим лицом. На маленьком бейдже, прикрепленном к полосатой рубашке американца, было написано «Доктор Томасетти, Университет Атланты» (кстати говоря, не слишком авторитетный, так называемый «неаккредитованный» университет).

– Paul, how nice to see you! [11]11
  Пол, как приятно тебя видеть! (англ.)


[Закрыть]Мы встречались в Детройте, не так ли? – спросил Томасетти.

– Нет, это было в Исландии, – ответил Пол.

– Ах да, – сказал американец, – wonderful country. [12]12
  Замечательная страна (англ.).


[Закрыть]Затем американец стал рассказывать Полу, что на улице жарко, с чем тот согласился, а также что Амстердам красивый город, чего Пол тоже не отрицал, а потом американец спросил про мисс Клив, талантливую и красивую девушку, работающую в Университете Осло. Пол никогда не слышал о ней. На самом деле американец говорил о Нанне Клев, и если бы Пол понял это и если бы он знал, как много она будет значить в его жизни, он бы очень заинтересовался рассказом Томасетти. Но Пол стоял и рассеянно слушал повествование Томасетти об этой мисс Клив, красавице, которая умудрилась произвести большое впечатление на самого Джека Миллза.

– А той темноволосой даме, – сказал Томасетти, указывая на Ринкель, – очень не понравилось внимание, которого удостоилась мисс Клив.

– Ага, – проговорил Пол, на самом деле не слыша, что сказал Томасетти, но взглянув на Ринкель.

Потом Томасетти стал говорить о своем докладе, который он представит на вечернем заседании. Взгляд Пола постоянно притягивал Миллз и его свита, ему было совершенно безразлично, что говорит доктор Томасетти.

– Жарко. – Пол подавил зевок.

В тот же миг Миллз шутливо, по-отечески обнял Лоне Хюсгорд-Йенсен за шею. Пол снова взглянул на рубашку Томасетти. Она казалась дорогой, но на ней было слишком много полосок, почти как на пижаме. Лоне улыбнулась Миллзу, то же самое сделали Ринкель и две другие женщины. Пол моментально почувствовал уверенность в том, что Джек Миллз будет сегодня спать не один, какой бы ни была его пижама.

Когда Пол был моложе, сразу после Того происшествия, он на протяжении нескольких месяцев был убежден, что его кожа приобрела свойство менять цвет и фактуру в зависимости от окружающей обстановки. В течение нескольких лет Пол не мог избавиться от этого ощущения. Но оно появлялось только в ситуациях, когда он был не уверен в себе и смущен. Теперь это ощущение посещало его крайне редко. В последний раз он испытывал нечто подобное в самолете по дороге в Грац, сидя рядом с Ринкель. И он не мог до конца понять, чем именно это ощущение было вызвано. Должно быть, контрастом между многообещающим общением в поезде по дороге в аэропорт, приятным, почти интимным, и ледяным равнодушием, которым она почтила его в самолете. Но она ведь сделала это не намеренно? Нет, он ничего не понимал. Есть в Ринкель что-то непредсказуемое, что-то хищническое, что-то обманчивое. Сейчас она положила ладонь на руку Миллза с собственническим выражением лица и разразилась своим хрустальным смехом. Американец с лицом овчарки продолжал что-то говорить. Пол кивал, но понятия не имел чему.

«Я страдаю гиперконвергенцией», – подумал Пол. Для него эта мысль была не нова, и сам диагноз не нов, но ему нравилось думать об этом, а когда он несколько лет назад посмотрел фильм Вуди Аллена «Зелиг», то понял, что он не один такой. Он с юмором относится к своему состоянию, но одновременно практикует четкий аналитический подход к ситуации. Пол критически осмысливает каждый приступ хамелеонства с энтузиазмом и основательностью профессионального исследователя. Он улыбнулся сам себе при мысли о том, что не так давно ему казалось, будто он слился с бежевым креслом самолета.

Среди животных мимикрировать способны, например, представители семейства Chamaeleontidae.Как представитель Homo sapiens sapiensПол в этом отношении отличается от других. На самом деле вполне нормально, если на тебя оказывает влияние, к примеру, манера речи собеседника. С этим фактом хорошо знаком каждый лингвист. Но сразу после Того происшествия эта особенность стало проявляться у Пола в значительно большей степени, чем обычно, к тому же против его воли: он подражал мимике собеседника и языку его тела, а также голосовому регистру, высоте голоса, темпу речи, акценту и произношению. Но поскольку все считают свою манеру речи наиболее естественной, большинство людей даже не замечали склонности Пола.

В то время он почти до совершенства развил в себе способности попугая. Пол прекрасно имитирует норвежские диалекты. Он может говорить по-английски, как с британским, так и с американским акцентом. А если он разговаривает с ирландцем или австралийцем или с другим англоговорящим, он безошибочно перенимает их произношение. Пол прилично говорит на французском и итальянском, а в коротких беседах вполне может показаться блестящим знатоком немецкого и голландского. Ведь исследования показывают, и Пол может это подтвердить, что именно фонетика является решающим фактором в определении того, насколько хорошо человек говорит на иностранном языке. Произношение Пола эффективно сглаживает недостающие познания в грамматике и слишком маленький запас слов.

Сейчас, беседуя с американцем, Пол совершенно осознанно говорил с мягким журчащим акцентом уроженца южных штатов, точно с таким же, как и американец.

– Well, [13]13
  Ну что же (англ.).


[Закрыть]мне нужно идти, – произнес наконец американец и похлопал Пола по плечу. Пол кивнул, и американец снова раскрыл рот, но Пол его опередил и первым выдал прощальную реплику, которую собирался сказать американец:

– Давай выпьем как-нибудь вечером.

Американец, немного ошарашенный, удалился.

– Hello there! [14]14
  Привет! (англ.)


[Закрыть]

Пол оторвал взгляд от Миллза и его четырех дам и обернулся. На этот раз он увидел перед собой довольно некрасивое лицо молодой женщины.

– Hello, – ответил Пол вежливо, но равнодушно и быстро опустил взгляд на ее большую и красивую грудь. Серо-зеленая футболка все еще не высохла после столкновения с Ринкель, и мокрые пятна четко очерчивали края лифчика. На самом деле Пол искал бейдж с ее именем, прикрепленный довольно высоко над левой грудью: «Аспирант Петра ван Мелен, Университет Тильбурга». Девушка уже протянула ему руку, и Пол поспешил пожать ее, произнося при этом свое имя и название Университета Осло и одновременно указывая на свой бейдж.

– Well, – проговорила Петра.

– Yeah, [15]15
  Да (англ.).


[Закрыть]– ответил Пол.

И вот они оба стояли и молчали. Пол не был уверен, хочет ли он разговаривать с этой женщиной, но было вполне очевидно, что Петра желает пообщаться с ним. Она покашливала и смотрела на него снизу вверх, а потом спросила, в какой области он работает. Поскольку невозможно представить, чтобы Пол был невежлив по отношению к даме без малейшего к тому повода, он начал говорить. Петра не заметила, что он разговаривает не слишком охотно, к тому же скоро он смягчился. Он рассказал о латыни и праскандинавском, о тех выводах, к которым пришел в работе над своей докторской, о совпадающих парадигмах и общем происхождении этих языков. Он долго восторженно распространялся о красоте морфологии, о прекрасных, математически выстроенных парадигмах. Он жестикулировал, был обаятелен и испытывал мальчишеский энтузиазм. Петра оказалась хорошим слушателем, она кивала и улыбалась, вставляла короткие комментарии и задавала правильные вопросы. И она начинала нравиться Полу.

Когда Пол наконец умолк, полагая, что сказал все самое главное, она подняла брови так, что они скрылись под челкой, и спросила, не по ошибке ли Пол здесь оказался. «Это конференция посвящена футуристической лингвистике, а не диахронической», – сказала Петра, которая за время долгого выступления Пола набралась мужества шутливо подтолкнуть высокого рыжеволосого норвежца. Пол засмеялся, сразу признаваясь в своей любви к истории языка, немного помедлил и сказал, что он в такой же мере интересуется исследованиями будущего языкознания. Он коротко рассказал о кафедре футуристической лингвистики, о своей нынешней должности и текущих исследованиях. Петра засмеялась, Пол тоже засмеялся и признал, что она его раскусила: он действительно больше увлекается диахронической лингвистикой, чем футуристической. «You've got me there», [16]16
  Ты меня поймала (англ.).


[Закрыть]– сказал он со слабым голландским акцентом.

Пол снова стал скользить взглядом по ее груди, которая начала колыхаться так, что на это невозможно было не обратить внимания, особенно когда она подталкивала его. На ее бейдже было написано «аспирант». Пол стал расспрашивать о ее проекте, и Петра с удовольствием рассказала о программе компьютерного моделирования, с помощью которой можно выяснить, как изменяются пространственные наречия в голландском языке под влиянием наиболее распространенных в Нидерландах языков иммигрантов: суринамского, арабского и турецкого.

– Dat is leuk, [17]17
  Классно (гол.).


[Закрыть]– сказал Пол.

– Вы говорите по-голландски? – удивилась Петра.

– Nee, alleen een beetje, [18]18
  Нет, только чуть-чуть (гол.).


[Закрыть]– ответил Пол. Петра засмеялась, и грудь ее под футболкой заходила ходуном.

Тем временем Джек Миллз оставил своих дам и направился к выходу. Он пересекал фойе, и его звездный статус расчищал ему путь. Все уважительно отступали в сторону, давая ему дорогу, и среди стоящих в помещении людей образовался широкий проход. Все, абсолютно все смотрели вслед высокому, одетому в темно-серый костюм мужчине. Когда его спина скрылась из виду, в фойе еще пару минут стояла тишина, после чего все снова начали тихо переговариваться.