Текст книги "Лучшие из нас"
Автор книги: Хелене Ури
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
Гуннар Вик также не принимал участия в подобных разговорах. Он еще больше склонял свою и без того сутулую спину над обеденным столом и не слушал разговоров о Ринкель, пытаясь предложить другие темы для застольных бесед. Во-первых, Гуннар Вик по природе своей не привык думать плохо о людях и уж тем более не привык плохо говорить о других. Так же, как и Эдит Ринкель, он не завистлив, ему хватает забот о семье и работы, и из-за нечестного поступка Ринкель он не перестал уважать ее и восхищаться ее профессионализмом. А во-вторых, он испытывает очень теплые чувства к Ринкель, возникшие около трех лет назад в Копенгагене.
Хотя Гуннар Вик глубоко уважает профессиональные достижения, он часто напоминает себе о бренности науки. В качестве заставки на мониторе компьютера он поместил стихотворение Улава X. Хауге. Всякий раз, когда пальцы Гуннара Вика не касаются клавиатуры более двух минут, на мониторе появляется текст, в котором звучит насмешка над его профессией и вообще над научными исследованиями. Он и сам не знает почему, но это стихотворение всегда напоминает ему об Эдит Ринкель и том случае в Копенгагене:
Почти три года назад Гуннара Вика пригласили выступить с традиционной пятничной лекцией в Университете Копенгагена. Совершенно случайно он узнал, что Эдит Ринкель присвоили звание почетного доктора этого университета и что церемония посвящения назначена на вечер того же дня.
Он решил пойти на это мероприятие. Как и большинство норвежцев, Гуннар Вик становится особенно патриотичным, находясь за границей, даже в соседнем государстве. Вот и теперь он испытывал гордость оттого, что он норвежец и работает в одном университете с бесспорной героиней сегодняшнего дня. Гуннар Вик, как уже неоднократно упоминалось, всегда восхищался профессиональными достижениями Эдит Ринкель. Следует также признать, что Гуннар Вик, наряду со множеством коллег мужского пола, испытывал к ней влечение. Он восторгался ее бедрами, когда шел за ней по коридору, покачиванием ее грудей, когда она что-то доказывала. Он любовался ею на почтительном расстоянии (он ведь был женат) и относился к ней с неизменным пиететом.
Он удивился, что не слышал об избрании Ринкель почетным доктором, и посчитал, что, по всей видимости, это произошло из-за ее скромности. (На самом деле руководство кафедры разослало электронное письмо с информацией о предстоящем событии, но Гуннар Вик удалил его, не дочитав до конца.)
Он сидел в зале, расположенном в низком кирпичном здании Университета Копенгагена, и следил за незнакомым помпезным спектаклем. Почетными докторами были избраны три человека: два мужчины и Эдит Ринкель – известный датский писатель, итальянский генетик и профессор лингвистики из Норвегии. Двое ученых, как сообщили собравшимся, внесли огромный вклад в развитие науки, а писатель – в развитие искусства и культуры.
Представители Университета Копенгагена, так же как трое будущих doctores honoris causa, [67]67
Почетные доктора (лат.).
[Закрыть]были одеты в длинные черные мантии с яркими воротниками. Первым выступал ректор, он говорил на довольно понятном датском языке, приправленном цветистыми выражениями и значимыми фактами. Далее выступали деканы соответствующих факультетов, они произносили свои речи на латыни, и оба закончили свои выступления, как и положено, пожеланиями успехов и удачи: «Quod honum felix faustum fortunatumque eveniat». [68]68
Пусть вам сопутствует счастье и благословенная удача (лат.).
[Закрыть]
В конце церемонии три доктора произнесли слова благодарности. Генетик говорил монотонно и скучно, писатель же так нервничал, что его слова можно было разобрать, только приложив массу усилий. Речь Эдит Ринкель была блестящей; она стояла за кафедрой с прямой спиной и высоко поднятой головой, совершенно безучастная к происходящему. Гуннар Вик имел все причины гордиться своей соотечественницей, она не опозорила ни Норвегию, ни Университет Осло.
И наконец, трем почетным докторам вручили дипломы, огромные листы бумаги кремового цвета с красными блестящими печатями. Когда ректор протянул Эдит Ринкель ее диплом, она сделала то, чего Гуннар Вик никогда не забудет – не знающая равных профессор, прекрасная doctor honoris causa,одетая ради такого случая в академическую мантию, сделала реверанс. Она взяла в руки свой диплом и присела, как скромная школьница.
В последние дни Нанна была очень занята. Отчет, то есть тот документ о «РЕВ 21», который будет обнародован первым, был уже готов. Это заслуга Пола. Он внимательно изучил труд Ринкель и без зазрения совести (еще не хватало!) включил ее разработки в окончательный текст отчета. Ей удалось найти кое-какие интересные направления в исследованиях, о которых Пол с Нанной даже не думали. Но Нанне еще предстояло сделать так много, ведь это она отвечала за презентацию проекта. Пол видел ее нечасто и очень скучал, но каждый раз, когда они лежали, тесно прижавшись друг к другу, на арбузно-красном диване (Нанна не хотела заниматься сексом на двуспальной кровати Пола – «в этом случае все кажется таким спланированным»– говорила она), Пол знал, что мучился не зря. Он целовал ее веки, покусывал нос. Она размыкала веки и смотрела прямо ему в лицо, а он глядел в ее большие круглые глаза, в глубине которых мог различить будущее, светлое и сияющее.
Близился день презентации проекта. Пол работал в своем кабинете, пряча бумаги о «РЕВ 21» под большие таблицы «Excel» всякий раз, когда кто-нибудь стучал в его двери. Но на самом деле он завершил свою часть работы. Теперь Нанна трудилась засучив рукава. Ей, естественно, хотелось, чтобы все было подготовлено идеально.
– Только подумай, а вдруг появится Эдит Ринкель и устроит скандал, – говорил, не удержавшись, Пол.
– Это будет нечто, – смеялась Нанна, но Полу казалось, что мысль об этом ее не пугает. Нанна ужасно беспокоилась, что что-то может пойти не так, Полу больно было смотреть на нее. – Но что может пойти не так? – спрашивал Пол. Нанна точно не знала, но вдруг она забудет, что должна сказать («О, Пол, а не мог бы ты провести презентацию вместо меня?»), или упадет и сломает ногу по пути на сцену. Нанна Клев боится. Нанна Клев напугана, а Пол Бентсен успокаивает ее, и ему это нравится. Но иногда он сам испытывал страх. Он знал, какое значение проект имеет для Нанны (и для него самого, а как же иначе!).
Нанна в сотрудничестве с руководством кафедры разработала амбициозную программу, включающую в себя семинар, пресс-конференцию и праздничный ужин. Профессиональная часть программы должна была пройти в Старом Актовом зале в центре, а ужин – в отеле «Континенталь». Средств на это мероприятие не жалели, Нанне удалось убедить Паульсена и начальницу администрации в том, что проект крайне важен.
Обычно ни Паульсен, ни остальное руководство не отличаются щедростью, но их соблазнила перспектива сделать кафедру футуристической лингвистики центром академического внимания. (Пол злобно думал об изменениях, произведенных в курсе «ФУТЛИНГ 1340», самом популярном из курсов, предлагаемых кафедрой. Они привели к тому, что студенты больше не бросали этот курс, а чем больше баллов они наберут, тем больше будет бюджет кафедры, и, соответственно, возрастет возможность заказывать праздничные ужины из четырех блюд. За такое надо быть признательным.)
У Пола появилось больше времени для общения с Мортеном, и они возродили традицию играть в сквош и пить пиво по четвергам. Полу очень хотелось познакомить Мортена с Нанной. Он несколько раз говорил ей об этом, но она отнеслась к перспективе знакомства сдержанно.
– Нельзя ли подождать немного и не втягивать других? – спрашивала она. – Подождать до конца презентации, подождать, пока не съедет Кристиан?
– А когда, черт возьми, съедет этот придурок? – возмутился Пол однажды вечером. Он был немного пьян, и в его вопросе прозвучало больше нетерпения, чем ему бы хотелось. Глаза Нанны расширились еще больше, но она не ответила.
В следующий четверг Нанна пришла в бар, где Пол обычно встречается со своим другом, чтобы Мортен смог с ней познакомиться. Мортен одобрительно кивнул, выразительно поднял брови, и как только они с Полом остались вдвоем, сказал о Нанне очень правильные слова, именно те слова, которые должен говорить лучший друг влюбленного мужчины. У Пола словно гора с плеч упала. Мортен часто критиковал подружек Пола. Но немногие способны устоять перед обаянием Нанны. Нанна нравится всем, и Пол любил ее еще сильнее, чем прежде. Он с умилением слушал, как Нанна расспрашивает Мортена о сыне, а тот рассказывает ей, что Сондре ест и как спит, чего он никогда не поверял Полу. Мортен пытался объяснить Нанне, какую любовь человек может испытывать к своим детям, и Полу вспомнился его исчезнувший отец. Он встал и пошел к стойке, чтобы принести еще пива.
На соседнем столике лежала стопка иностранных журналов. В одном из них была напечатана статья об успешном бельгийском архитекторе, о рыжеволосом бельгийском архитекторе по имени Феликс Ванделаар. Статья была проиллюстрирована фотографиями. Если бы Мортен, или Нанна, или Пол взглянули на эти снимки, то моментально заметили бы, что Феликс Ванделаар потрясающе похож на Пола Бентсена, но никто из них никогда не откроет этот журнал.
– Он переехал, – заявила Нанна в один прекрасный день. Они случайно встретились у кафетерия на пятом этаже. Пол выходил из кафетерия, а Нанна направлялась туда. Они стояли и смотрели друг на друга всего в нескольких метрах от эскалатора, ведущего вниз. Пол словно онемел. Был пасмурный день в начале марта, но утром, когда он шел на работу, в воздухе уже пахло весной.
Растения на склонах холмов еще спали, белая природа застыла, до экзаменов и защит было еще далеко. Но почки на деревьях уже начали набухать, густой древесный сок забродил в самой глубине стволов, а из-под замерзшей земли стала пробиваться трава. Потому что весна уже приближалась, и все знали, что она наступит – рано или поздно. У студентов начал зарождаться страх перед экзаменами, пока он проявлял себя нечастым покалыванием в животе, пока еще он надежно был спрятан под толстыми шерстяными свитерами, шарфами и непродуваемыми куртками, но все знали, что время экзаменов приближается и рано или поздно наступит. Страх увеличивался пропорционально уменьшению слоев одежды, и в начале мая, когда на деревьях появятся прозрачные маленькие листочки, а из земли покажется щетина травинок, страх уже вырастет, у некоторых он превратится в панику, у других – в наигранное равнодушие, а у нескольких человек вызовет железную целеустремленность.
– Кристиан с буквы «К» переехал, – повторил наконец Пол удивительно глухим голосом. Он был скорее тронут, чем рад, у него словно гора с плеч свалилась оттого, что время ожидания закончилось и этот Кристиан исчез из их жизни.
– Да, – подтвердила Нанна. – Да, он переехал.
– Пообедаем у меня дома? – предложил Пол.
– Ты уже поел.
– Ну и что? Я могу поесть еще раз.
– А что у тебя есть?
– Черствый хлеб, обветрившийся печеночный паштет и заплесневелый сыр, – ответил он, и на него нахлынула наконец волна радости.
– Звучит аппетитно. Пойдем?
Спускаясь на эскалаторе, Пол ощущал себя бутылкой колы, которую основательно потрясли: он напевал, бесцельно сжимал и разжимал кулаки, и он просто обязан был наклониться и поцеловать Нанну, стоящую ступенькой ниже. Он громко чмокнул ее прямо в макушку.
– Прекрати, – сказала она, – кто-нибудь может нас увидеть.
– Теперь уже все равно, – возразил Пол и счастливым взглядом посмотрел на стену с цитатами, мимо которой они проезжали. Прямо рядом с ними находилась выдержка из статьи Гуннара Вика, три предложения о компаративном синтаксисе, набранные красным шрифтом, а буквально над головой Нанны ядовито-розовыми буквами было написано название дипломной работы, которая получила такие плохие оценки, что Пол его запомнил: «Как дети будут склонять существительные в 2018 году. Футуристическо-морфологическое исследование».
Нанна повернулась, и Пол быстро наклонился и укусил ее за ухо. «Ай!» – Нанна кокетливо шлепнула его. Потом она подняла на него глаза, и когда они проезжали мимо аквамариновой цитаты из ее собственного произведения, совершенно серьезно сообщила, что они должны поговорить об этом деле. Прошло несколько секунд, прежде чем Пол догадался, что Нанна имела в виду под «этим делом». Он понял, что она, возможно, хочет и дальше хранить в тайне их отношения. В то же мгновение силы оставили его, и он почувствовал себя каплей теплой колы на дне бокала.
По дороге к выкрашенному в зеленый цвет дому на две семьи на улице Нильса Хенрика Абеля оба они молчали. Пол был раздосадован. Он месяцами ждал того дня, когда сможет рассказать о своих чувствах всему миру, он согласился подождать и терпел роль болонки, которую она ласкала, когда у нее было время – тайно! В немом раздражении он изо всех сил захлопнул почтовый ящик, отпер дверь и пропустил ее внутрь.
– Я хорошо понимаю, что ты злишься, – сказала Нанна, сняла куртку (новую, бирюзового цвета, прекрасно гармонирующую с ее волосами), прошла в гостиную и уселась посреди дивана. – Я знаю, что веду себя как ребенок. И то, о чем я хочу тебя попросить, тоже ребячество.
Пол оперся о дверной косяк и удрученно глядел на нее.
– Больше нет никакого Кристиана, и все же давай подождем до дня презентации!
Она умоляюще смотрела на него и выразительно хлопала ресницами. Она была похожа на куклу со светлыми волосами и огромными глазами. Пол не отвечал, позволяя ей закончить мысль. Она сама должна все уладить! Он же станет слушать, это будет его вкладом. Чертова женщина!
– Я всегда была такой, – объясняла Нанна. – Я люблю оставлять лучшее напоследок. Я всегда ела самое вкусное в конце, я быстро съедала картошку и горох, а котлету отодвигала, чтобы потом насладиться ею от души. Я месяцами откладывала субботние конфеты. Мама называла меня Нанна-копилка.
И ребенком, и взрослым Пол всегда сначала съедал все самое вкусное и никогда не понимал смысла этого риска: вдруг ты наешься до отвала тем, чего тебе не особо хочется? Но он ничего не сказал, просто стоял в дверях, скрестив руки на груди.
– Я никогда не открывала окошки в рождественском календаре заранее, – продолжала Нанна. – Никогда. Я ждала и откладывала на потом.
Уголки его рта немного дернулись, когда он вспомнил, что в детстве по какой-то непонятной причине всегда получал рождественский календарь отвратительного качества, особенно же плохо были сделаны окошки, всегда имевшие странную тенденцию открываться сами по себе еще в начале декабря.
– Вот какая у меня мечта, Пол…
Он по-прежнему молчал, но внимательный наблюдатель (а Нанна, вероятно, была именно таким наблюдателем) заметил бы, что он расцепил руки и убрал их в карманы.
– Я хочу, чтобы в день презентации мы встали рядом и рассказали о проделанной нами работе над «РЕВ 21», и когда все будут смотреть на нас, вот тогда, Пол, тогда мы возьмемся за руки и дадим всем понять, что мы – пара. А если они не поймут, мы закричим об этом! Пожалуйста! – Она склонила голову набок и быстро заморгала. – Иди сюда!
Пол подошел к ней.
– Скажи да, Пол.
– Ну ладно, Нанна, раз это так для тебя важно, – ответил Пол. – Конечно, мы можем подождать, Нанна! Осталось недолго.
– Просклоняй для меня fjorðr, – попросила Нанна. Она откинулась на арбузно-красный диван и показалась Полу необычайно желанной, он внезапно вспомнил, что ее соски такого же цвета, как и клубничная карамель, и что у нее в паху есть крошечная родинка. Своим глубоким красивым голосом Пол стал склонять существительное «фьорд» на древненорвежском, перечисляя формы четырех падежей и двух чисел – fjorðr, fjorð, fjarðar, firði, firðir, fjorðu, fjarða, fjorðum, – а на полу быстро росла куча из одежды. Когда он дошел до формы fjorðr, то есть до единственного числа родительного падежа, на ней осталось только нижнее белье, а когда он прошептал форму множественного числа дательного падежа fjorðum ей в волосы за ушком, оба были уже нагими. Он кусал ее за ухо немного сильнее, чем на эскалаторе.
– Моя маленькая глупенькая свинка-копилочка, – сказал он (и промурлыкал еще несколько слов, слишком глупых и непристойных, чтобы приводить их здесь, что-то насчет щели, которая есть у копилки-свинки на розовом поросячьем тельце).
Они сидят в Старом Актовом зале в историческом здании университета, расположенном в центре города. Сейчас самый конец апреля, понедельник, на улице сыро и дождливо. Весь мир окрашен в серые, грязно-белые и коричневые цвета. В Блиндерне еще кое-где лежит снег, а здесь, в центре, только в самых тенистых углах остались полурастаявшие гнилые сугробы. Песок, которым зимой посыпали улицы, лежит грязными кучами на тротуарах. Весеннее солнце дарит жизнь, но не знает жалости. Собачьи экскременты, мокрая бумага, палочки от прошлогоднего мороженого, все, что на протяжении долгой зимы было скрыто снегом, теперь доступно взорам. Весна пришла за один день, и тепло наступило так быстро, что дворники не успели даже приготовить свой инвентарь. Но на клумбах вдоль Национального театра и в Дворцовом парке проклюнулись первые крокусы: своенравные взрывы беззастенчивого лилового и яркого желтого.
Низкое весеннее солнце светит между колоннами Domus Academica. [69]69
Академический дом (лат.).
[Закрыть]Его свет пробивается через высоко расположенные окна исторического здания университета, построенного в 1854 году, и падает прямо в Старый Актовый зал, освещая картину на плафоне и заставляя сверкать желтые стены и красный бархат.
В этот жаркий апрельский день исполняется ровно одиннадцать месяцев с того дня, как Эдит Ринкель поймала пчелу и осторожно выпустила ее из окна своего кабинета. Пол, конечно, этого не знает, но зато он знает (хотя он и не тот человек, который легко связывает события и даты), что сегодня исполняется семь месяцев с того дня, когда они с Нанной встретились в огромных стеклянных дверях кафедры футуристической лингвистики. Прошло ровно семь месяцев с того волшебного мгновения, когда они застыли, глядя друг на друга, между вибрирующими створками автоматических дверей. Полу досадно, что прошло семь месяцев, а не девять. Сейчас он испытывает влияние своей матери, неоспоримой королевы бульварной литературы, отдающей предпочтение прозрачным символам.
В девятимесячных отношениях была бы чудесная, милая символика, думает Пол. Но сам тут же признает, что это дешевая аллегория, хотя, с другой стороны, у них с Нанной естьребенок, ведь они вместе создали «РЕВ 21». Пока у них есть только это дитя, но оно по крайней мере прекрасно развивается, ему поют дифирамбы, а рождение этого дитяти празднуется как раз сегодня. Он бесконечно гордится как мамой и ребенком, так и собственным вкладом. Нанна находится где-то рядом, она в том же здании, что и он, и скоро Пол ее увидит, скоро она расскажет об их детище всем этим людям.
Пол сидит в первом ряду. Сегодня утром он проснулся в шесть часов почти в лихорадке и с каким-то щекотанием в животе, он помнит эти чувства с детства, именно с ними он просыпался рано утром в день рождения и 17 мая. [70]70
Национальный праздник – День Конституции Норвегии.
[Закрыть]В зале тоже ощущается беспокойство и любопытство, коллективное любопытство, словно публика является единым организмом, большим зверем, который громко дышит и нетерпеливо ждет, шевелит огромным количеством ног, нервно скребет каблуками по полу, постоянно покашливает то одной пастью, то другой. И вот зверь затихает.
В одну из боковых дверей входит декан, одетый в мантию, и степенно шествует к высокой белой кафедре. Он поднимается, кладет на нее руки, торжественно оглядывает неподвижно сидящую, затаившую дыхание публику и приветствует собравшихся. «Welcome, – говорит он, – welcome to this day of joy, and I dare say of glory, for Norwegian research within the field of humanities». [71]71
Добро пожаловать. Приветствую вас в этот радостный день, не побоюсь сказать – в день триумфа норвежских гуманитарных исследований (англ.).
[Закрыть]
Когда декан заканчивает, на трибуну поднимается Паульсен, его представляют как заведующего кафедрой, взрастившей этого замечательного ученого, кандидата наук Нанну Клев, автора проекта.
Фред Паульсен одет в новый темный костюм. Поначалу он выглядит совершенно растерянным, но откашливается, произносит несколько приветственных фраз на прекрасном английском, делая частые нервные паузы, и в конце своей речи зачитывает совершенно не подходящее к случаю и довольно бессмысленное стихотворение Греверюда (кстати, прекрасно переведенное на английский язык стипендиаткой-блондинкой с кафедры британских и американских исследований).
Настала очередь Нанны. Она неожиданно появляется у кафедры. Костюм цвета слоновой кости сидит на ней великолепно. («Он стоил слишком дорого, Пол, – жаловалась она ему накануне, но была довольна, – я ведь должна прилично выглядеть. О, Пол, как же я боюсь!»)
Она стоит перед красным бархатным занавесом, закрывающим доску за кафедрой. У Пола сосет под ложечкой от сочувствия, от напряжения, от солидарности, от любви. Нанна кажется такой маленькой, ранимой, хрупкой по сравнению с огромной люстрой, украшающей Старый Актовый зал, и по сравнению с расставленными по бокам от нее букетами, такими громадными, что Пол заподозрил Паульсена в растрате цветочного бюджета на год вперед. Видимо, стипендиатам кафедры, которые будут защищаться в этом году, придется обойтись без цветов. Букеты источают дурманящий, сладкий, почти тошнотворный запах. Люстра над Нанной похожа на огромную гроздь винограда с сочными, готовыми лопнуть ягодами. Он очень переживает за нее. Но все должно пройти хорошо!
Но как только Нанна начинает говорить, Пол перестает нервничать. Голос ее звучит четко и уверенно, она смело смотрит во все глаза зверя-публики, который, в свою очередь, мгновенно влюбляется в нее, прижимает ее к своей груди, открывает все свои пасти от восхищения и преданности. Потому что именно так Нанна воздействует на людей.
Нанна рассказывает о «РЕВ 21», о том, как несколько лет назад у нее возникла идея проекта, о том, как она работала поздними вечерами и ночами и что несколько месяцев назад проект наконец был завершен. Пол слышит в зале одобрительный шум, поворачивается и видит, как люди улыбаются и благосклонно качают головами – коллеги по кафедре, сотрудники других филологических кафедр, нейролингвист из Стокгольмского университета (они с Полом познакомились вчера), руководство факультета, ректор, журналисты, представители компьютерных компаний.
Пол находит взглядом министра образования и научных исследований, а между ректором и министром замечает загорелый калифорнийский лоб Джека Миллза. В руках у него резюме речи Нанны на английском языке, поскольку именно эта часть программы проходит на норвежском. Это подробное резюме, Пол знает это, поскольку сам его написал.
И вот Нанна начинает презентацию проекта, она произносит главный вывод, приводит всю аргументацию, подкрепляющую его, объясняет, как может быть использована формула и как легко теперь будет создать революционную переводческую компьютерную программу. Пола переполняет гордость как за эту женщину с копной светлых волос, так и за проект, который, вне всякого сомнения, является самым важным лингвистическим проектом из когда-либо представленных норвежскими учеными. Честь создания этого проекта принадлежит в том числе и ему: «РЕВ 21» – их с Нанной детище.
Он хорошо знает эту речь, он помогал написать ее, отточить формулировки и отрепетировать прочтение. Слова проносятся мимо него, как старые знакомые, он едва успевает поздороваться с ними, кивает, узнавая их, не слишком прислушиваясь к тому, что говорит Нанна. И снова начинает думать о ребенке, об их с Нанной ребенке, о еще не рожденном и даже не зачатом ребенке. О маленькой девочке с растрепанными косичками.
Нанна дошла до того места, где описывается сохранение культурно-языковых особенностей в переводческих программах. Сидящие вокруг него с интересом слушают, некоторые, вероятно журналисты, записывают. Пол по непонятным причинам начинает думать о Ринкель, и живот его скручивает внезапная боль. Подумать только, что было бы, если бы она появилась здесь с диким опухшим лицом, выкрикивая абсурдные обвинения! Но такого не случится, Ринкель сегодня сюда не придет.
Его нечистая совесть рисует ее, поблекшую, посеревшую, постаревшую раньше времени, одиноко сидящую в своем доме в городе Бё губернии Телемарк. Но почему его мучает чувство вины? Этого он не может понять. Он не сделал ничего, кроме того, что должен был сделать. Ринкель получила только то, чего заслуживала. Он заглядывает во все закоулки своего сознания, но не находит ни одной причины для угрызений совести. Вообще-то говоря, для Ринкель все закончилось не так уж плохо, думает он. Она сидит, сытая, с гладко зачесанными волосами, красивая, как никогда, за письменным столом в сердце Телемарка и выполняет административную работу, рассчитывая на повышение жалованья, занимается сексом с молодыми любовниками и смеется над ним, Полом Бентсеном, рыцарем Нанны! Эти размышления успокаивают его, он какое-то время прислушивается к тому, что говорит Нанна, но как только слышит хорошо знакомые формулировки, доносящиеся с кафедры, моментально понимает, в каком месте текста она находится (внизу третьей страницы), и снова погружается в свои мысли, которые теперь кружатся все быстрее и быстрее вокруг одной темы – него самого.
Пол выпрямляет колени и осторожно вытягивает ноги. Хотя он этого не замечает, но инкрустированный дубовый паркет в зале начищен до блеска. У Пола есть основания гордиться и радостно смотреть в будущее. Его вклад в проект намного меньше работы, проделанной Нанной, но именно он нашел последний, ключевой фрагмент мозаики. Без него она бы не справилась.
Нанна говорит уже достаточно долго, но Пол знает, что ей предстоит прочитать еще несколько абзацев, а его вклад будет отмечен только в самом конце выступления, когда она станет благодарить всех остальных. Он сам так захотел. Нанна снова предлагала, чтобы они представили проект вместе, но он отказался. Он пожелал доверить это ей. Но скоро все узнают, что именно он, Пол Бентсен, разрешил загадку. Это он морозным январским днем вычислил местоположение глагольной фразы.
Сегодня вечером состоится торжественный ужин. Слева от Нанны будет сидеть декан, справа – Джек Миллз, а Пол сядет прямо напротив нее, и они предстанут пред всеми как пара.
Пол нетерпеливо ерзает на стуле и бросает взгляд в зал, туда, где сидит Джек Миллз, и – странно – начинает думать о том, с кем сегодня в Бё будет ужинать Ринкель. В последнее время о Ринкель говорили нечасто, в последние недели коридорная болтовня в основном касалась Нанны и ее выдающегося проекта. Поедая принесенные из дома бутерброды или булочки с бумажных тарелок, люди обсуждали предстоящую презентацию, выдвигая смелые предположения о том, кто на ней будет присутствовать. Ходили слухи, что согласился приехать сам Хомский, и что, скорее всего, прибудет Джек Миллз (красавчик Джек Миллз!).
Нанна делает паузу, осматривает зал, слабо улыбается. «Да, улыбайся, – думает Пол. – Ты дождалась своего звездного часа». И он тоже улыбается, хотя улыбка Нанны адресована не ему, а публике вообще, которая отвечает ей коллективной улыбкой, со спокойной благожелательностью синхронно поднимая уголки губ вверх и обнажая зубы. Уверенный, что только он имеет на нее права, Пол продолжает улыбаться еще долго после того, как у всех остальных уголки губ опустились вниз. На шее Нанны – жемчужное ожерелье, которое он подарил ей на Рождество, жемчужины нежно светятся на ее коже, а маленькая книжка белого золота сияет. Он тронут, в горле у него стоит ком от переполняющей его любви и нежности.
Нанна смотрит вниз и продолжает презентацию. Пол столбенеет, он не понимает, в каком месте текста она находится. Нанна внезапно переходит на английский, она говорит о пчелах, о пчелином языке, о танце пчел, из которого становится ясно, в каком направлении и на каком расстоянии находится нектар, она говорит, что именно это помогло ей закончить проект. Пчелы? Пол подбирает ноги, привстает, но опускается обратно. В «РЕВ 21» никогда не было ни слова о пчелах!
– Когда я обнаружила, что основные движения танца пчел идентичны рисунку речи людей, страдающих афазией, детской речи и речи тех, кто говорит на иностранном языке, это стало настоящим прорывом, – объясняет Нанна. – And it was а fabulous day for me. A fabulous day! [72]72
Для меня это был великолепный день! Великолепный! (англ.)
[Закрыть]
Пол уже не знает, что именно он слышит, но все же отмечает, что интонация Нанны меняется, Нанна приближается к концу речи, и, совершенно справедливо, в этом месте начинается длинное перечисление благодарностей. Она еще ничего не сказала про рунические надписи.
Вчера вечером, лежа между арбузно-красными диванными подушками, Нанна сказала, что, кроме Пола, ей никого не хочется благодарить, разве что того шведского нейролингвиста.
– Только вы двое что-то сделали, – сказала она, и ее круглые девичьи груди задвигались вверх-вниз в такт ее жестам, а соски улыбнулись ему. Пол вежливо улыбнулся им в ответ:
– Ты должна выразить благодарность.
– Я знаю, – ответила она, и ее голова и груди решительно кивнули. – Я должна поблагодарить людей, которые на самом деле благодарности не заслуживают.
– Да, особенно ты должна поблагодарить тех, кто этого не заслуживает, – сказал Пол.
– Но я отказываюсь целовать Паульсена, я не вынесу прикосновения его потной кожи к моему лицу! Не уговаривай, – попросила Нанна.
– Договорились, – сказал Пол, а она приподнялась на кровати, всплеснула руками и, одетая в собственную мягкую наготу, прочитала последнюю часть речи: она благодарила шведа, благодарила Пола, рассказывала о его вкладе, о том, что именно его находки привели к прорыву. Потом с иронией и шутливым смирением выразила признательность заведующему кафедрой Паульсену, декану, ректору и многим другим, которые, естественно, ничем этого не заслужили, но которых все же стоило поблагодарить, потому что от них зависит финансирование других проектов, предоставление постоянной работы, повышение по службе или выделение более просторного кабинета.
– Хорошо? – спросила она, запыхавшись после чтения.
– Да, – ответил он. – Просто прекрасно.
– Тогда завтра так и прочитаю.
– Да, можешь прочитать это завтра точно так же, как сделала это сейчас, – сказал Пол. – Только надень чутьбольше одежды, и постарайся чутьбольше скрывать, что не думаешь, будто они заслуживают благодарности.
Он рассмеялся. И она рассмеялась, перевернулась на спину, задрала вверх обе ноги и сказала, что скрывать что-либо она не в силах, а он мощно и радостно вошел в нее.
