Текст книги "Тайная вечеря"

Автор книги: Хавьер Сьерра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

31

– Вы должны выдать мне вашего узника.

Мария Джакаранда смотрела на меня в изумлении. Она была одета не в мужской костюм, как накануне вечером, а в слегка приталенное платье с голубыми рукавами и полосатым лифом, а ее пышные белокурые волосы были спрятаны под изящную сеточку. От девушки исходило сияние.

Юная Джакаранда явно не ожидала увидеть меня так скоро, тем более что моя просьба звучала достаточно… необычно. О чем она не догадывалась, так это о том, что явившемуся к ней инквизитору ничего другого не оставалось. Насколько мне было известно, Марио Форцетта, фехтовальщик, потерпевший поражение от ее отца, – последний из тех, кто пытался заполучить синюю книгу, изображенную на игральной карте Леонардо. И к тому же единственным, кто еще не расстался с жизнью. Этим объяснялось мое стремление пообщаться с ним.

– Честно говоря, я не уверена, что отец одобрил бы эту идею, – ответила она, выслушав мои неуклюжие объяснения.

– Тут вы ошибаетесь, Мария. Вы присутствовали при нашем разговоре с доном Оливерио, когда он просил меня помочь найти книгу Леонардо. Именно это я и намереваюсь сделать.

– А зачем вам нужен Марио?

– Для начала я хочу взять его под свою защиту, то есть под защиту инквизиции. А после этого я намерен допросить его.

Упоминание об инквизиции окончательно развеяло сомнения девушки. Красавица Мария, на которую произвела впечатление моя серьезность, тут же согласилась сопровождать меня в подвалы под особняком, лишь бы в отсутствие отца избежать конфликта с доминиканцами. Она пояснила, что он отправился в путешествие сразу после нашей встречи и вернется в Милан лишь к концу недели. В отсутствие дона Оливерио в ее обязанности входило заботиться о доме и сохранности его имущества, частью которого, разумеется, являлся юный Форцегга.

– Он агрессивен? – поинтересовался я.

– О нет. Ничего подобного. Мне кажется, он и мухи не обидит. Но он хитер. С ним лучше быт ь начеку.

– Хитер?

– Его этому обучил Леонардо, – пояснила Мария. – Как и остальных своих учеников.

Юноша находился в той части особняка, которая в старину служила тюрьмой. Толстые стены и бесчисленные лестницы вскоре сменились странным подземным миром. Не побывав здесь хоть единожды, невозможно даже составить представление о нем. Благосклонность Джакаранды к нерадивому слуге проявилась в том, что он бросил его в одну из камер строгого содержания – murus strictus. Это означало, что размеры помещения позволяли лечь, встать во весь рост и сделать пару шагов от одной стены до другой. В камере не было окон – вокруг царила непроглядная тьма, тем не менее Марио Форцетта мог считать себя счастливчиком. Мария показала мне находившиеся поблизости камеры строжайшего содержания – mums strictissimus, где невозможно было ни выпрямиться стоя, ни вытянуться во весь рост лежа. Отсюда выходили либо мертвыми, либо безумными.

Остановившись перед дверью его камеры, я вдруг испытал приступ удушья. Не хотелось, чтобы дочь Джакаранды стала свидетельницей моей нерешительности, но я испытывал отвращение к посещению тюрем, мне становилось плохо в закрытых помещениях. Фактически, из всех возможных обязанностей инквизитора меня тяготила работа администратора. Я предпочитал кропотливую возню с бумагами этому запаху, влажности и частому стуку капель воды о каменный пол. В этой атмосфере мне было трудно дышать. Наконец я остался один со светильником и связкой тяжелых железных ключей в руках. Некоторое время я стоял, потеряв дар речи.

– Марио Форцетта?

Никто не отозвался.

Мне казалось, что по ту сторону ржавого замка могла ожидать только смерть. Я вставил ключ в скважину и повернул его. Войдя в камеру, я увидел внутри Форцепу – тот стоял с потухшим взглядом, прислонившись к стене. Увидев светильник, он тут же закрыл глаза. Юноша по-прежнему был одет в сорочку со следами крови. Рана на щеке приобрела тревожащий синеватый оттенок. Его волосы покрылись пылью, и, несмотря на краткое время заключения, вид у него был жалкий.

– Так, значит, ты из Феррары, как и донна Беатриче... – произнес я, усаживаясь на убогую постель и давая ему время привыкнуть к свету. Он утвердительно кивнул.

Юноша никогда прежде не слышал моего голоса и толком не знал, кто я такой.

– Сколько тебе лет, сынок?

– Семнадцать.

«Семнадцать лет! – подумал я про себя. – Да он совсем мальчишка». Марио, удивляясь столь странному визиту, не сводил глаз с моего черно-белого одеяния. Честно говоря, между нами сразу пробежала искра взаимной симпатии. Я решил этим воспользоваться.

– Ну, хорошо, Марио Форцетта. Скажу, почему я здесь. У меня есть разрешение забрать тебя отсюда и выпустить на свободу, как только мы договоримся, – солгал я. – Только ты должен ответить на несколько вопросов. Если ты будешь говорить правду, я отпущу тебя.

– Я всегда говорю правду, падре.

Юноша сел рядом со мной. Он действительно мало походил на опасного преступника. Несколько тощий и сутулый, он совершенно очевидно был не приспособлен для физического труда. Неудивительно, что Джакаранда легко одолел его.

– Ты был учеником маэстро Леонардо, верно? – поинтересовался я.

– Верно.

– А что произошло? Почему ты оставил его мастерскую?

– Я оказался недостоин его. Маэстро очень требователен к своим ученикам.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что я не выдержал предложенных им испытаний. Да и только.

– Испытаний? Какого рода испытаний?

Марио глубоко вздохнул, разглядывая скованные цепью кисти рук. Я заметил, что его запястья уже посинели.

– Испытаний интеллекта. Маэстро недостаточно, чтобы его ученики умели смешивать краски или делать наброски на картоне. Он требует от них живости ума...

– Да, но что это за испытания? – настаивал я.

– Однажды он попросил меня истолковать несколько его произведений: привел меня к «Вечере», когда она была едва начата, а затем в замок герцога, чтобы показать написанные портреты. Думаю, я плохо справился с заданием, потому что вскоре он попросил меня покинугь его мастерскую.

– Понятно. Именно поэтому ты и решил отомстить, ограбив его?

– Что вы? Ничего подобного! – разволновался Марио. – Я бы никогда не ограбил маэстро. Он был для меня как отец. Он повсюду водил нас, учил работать и даже кормил. Когда денег не хватало, он собирал нас в вашей трапезной – в соборе Санта Мария, усаживал, как апостолов, за длинный стол и, отойдя в сторону, рассматривал нас, пока мы принимали пищу...

– В таком случае, ты был свидетелем того, как рождалась «Вечеря».

– Конечно. Это великое произведение маэстро. Он много лет занимался исследованиями, прежде чем написать эту картину.

– Изучая книги вроде той, которую ты украл?

– Я ничего не крал, падре! – вновь запротестовал Марио. – Дон Оливерио попросил меня пойти в его мастерскую и взять в библиотеке старинную книгу в синем переплете.

– Это и есть кража.

– Да нет же. В последний раз, когда я был в мастерской, я попросил ее у маэстро. Я объяснил, что мне она необходима, чтобы выполнить задание моего нового хозяина.

Он вручил мне тот самый том, который я позже передал дону Оливерио. Маэстро дал мне книгу в подарок В память о моем ученичестве у него. Он сказал, что она ему больше не нужна.

– И ты решил продать ее сеньору Джакаранде.

– Мастер Леонардо сам учил меня, что следует просить денег у тех, у кого они есть. Поэтому я и назвал цену. Вот и все. Но дон Оливерио не стал слушать моих разъяснений. Вне себя от ярости, он вручил мне шпагу и заставил участвовать в дуэли, отстаивая свою честь. Потом запер меня здесь.

Рассказ мальчика показался мне правдивым. Наверняка Марио был искреннее жадного торговца древностями, готового ради пригоршни дукатов использовать в своих спекуляциях монахов и неискушенных юношей. Мне пришла в голову идея использовать Марио в своих целях. Быть может, знания бывшего ученика Леонардо, мастера головоломок, помогут мне справиться с моими загадками?

Я решил попытать счастья.

– Что тебе известно о карточной игре, в которой появляется одетая монахиней францисканского ордена женщина с книгой в руках?

Марио смотрел на меня в изумлении.

– Тебе известно, о чем я говорю?

– Дон Оливерио дал эту карту, отправляя меня к маэстро за книгой.

– Продолжай.

– Когда я пришел к маэстро со своей просьбой и показал эту карту, он рассмеялся. Он сказал, что здесь скрыта большая тайна и он никогда не станет со мной о ней говорить, если только я не додумаюсь сам. Он всегда так поступает. Никогда ничего не объясняет, пока ты сам это не поймешь.

– А он объяснил тебе, как достичь понимания?

– Маэстро всех своих воспитанников учит понимать скрытый смысл вещей. Он преподавал нам Ars Memoriae древних греков, иудейские нумерологические шифры, оккультную математику Пифагора... Хотя, как я уже сказал, я был глупым учеником и не понял многих уроков.

– Ты бы потрудился для меня над одной загадкой, если бы я тебя об этом попросил?

Марио задумался на секунду, но кивнул.

– Это загадка, достойная твоего бывшего учителя, – пояснил я, извлекая из кармана клочок бумаги, чтобы объяснить ему суть проблемы. – Здесь зашифровано имя человека, которого я разыскиваю. Внимательно изучи этот текст. – Я протянул ему тот клочок. – Сделай это для меня. В благодарность за подарок, который я намереваюсь тебе сегодня преподнести.

Юноша поднес бумагу к свету, чтобы лучше рассмотреть слова на ней.

– «Oculos ejus dinumera»... Это латынь.

– Да.

– Так, значит, вы меня освободите?

– Сначала я должен задать тебе еще один вопрос, Марио. Насколько я понял, ты сказал дону Оливерио, что Леонардо пользовался этой книгой для создания образа одного из апостолов «Вечери»?

– Это так и есть.

– Кого из апостолов, Марио?

– Апостола Матфея.

– А ты знаешь, почему он использовал ее, создавая этот образ?

– Думаю, да... Матфей был составителем самого известного из Евангелий Нового Завета, и маэстро хотел, чтобы человеку, лицо которого будет использовано для образа этого апостола, было присуще подобное благородство.

– И что же это за человек? Платон?

– Нет, не Платон, – улыбнулся юноша. – Этот человек еще жив. Возможно, вы о нем слышали. Его зовут Марсилио Фичино. Он перевел Divini Platonis Opera Omnia. Как– то я услышал, как маэстро сказал, что, когда он изобразит его на одной из своих картин, это будет сигналом.

– Сигналом? Каким сигналом?

Прежде чем ответить, Форцетта несколько секунд колебался.

– Я уже давно не общался с маэстро, падре. Но если вы сдержите свое обещание и освободите меня, я для вас это узнаю. Обещаю. То же касается доверенной мне загадки. Я вас не подведу.

– Тебе следует знать, что ты даешь обещание инквизитору.

– Я готов повторить свои слова. Дайте мне свободу, и я его сдержу.

Мне было нечего терять. Этим же вечером, еще до девяти часов, мы с Марио покинули особняк Джакаранды под недоверчивым взглядом Марии. Оказавшись на улице, черноволосый мальчик со шрамом на лице поцеловал мне руку, потер кисти рук со следами оков и побежал к центру города. Меня удивило то, что я не беспокоился о том, увижу ли я его снова. В конце концов, это было неважно. Я уже знал о «Вечере» больше, чем любой из монахов, деливших с ней кров.

32

Рано утром в четверг девятнадцатого января Маттео Банделло, юный племянник приора, задыхаясь, ворвался в трапезную Санта Мария делле Грацие. Черты его лица исказил страх, а в глазах стояли слезы. Ему было необходимо срочно поговорить с дядей. Наконец, обнаружив приора перед загадочной фреской Леонардо, юноша испытал в равной степени ободрение и потрясение. Если то, что ему сказали на Рыночной площади, было правдой, проводить много времени в этом помещении, наблюдая за созданием этого дьявольского произведения, было опасно и могло свести их всех в могилу.

Маттео осторожно приблизился, стараясь не помешать разговору приора с его неразлучным секретарем, отцом Бенедетто.

– Скажите, – как раз говорил одноглазый, – вы не заметили ничего странного в поведении мастера Леонардо, когда он писал портреты святого Симона и Иуды Фаддея?

– Странного? Что вы понимаете под словом «странный», падре?

– Бросьте, приор! Вы отлично понимаете, что я имею в виду! Вы не заметили, обращался ли он к каким-либо записям или наброскам, чтобы придать этим апостолам определенные черты? Или, быть может, вы припомните, не навещал ли его кто-либо, от кого он мог бы получить инструкции относительно упомянутых портретов?

– Это странный вопрос, падре Бенедепо. Я не понимаю, куда вы клоните.

– Что ж... – одноглазый монах откашлялся, – вы просили меня разузнать все, что можно, о загадке, над которой трудились брат Александр и падре Лейр. И, честно говоря, за недостатком информации я принялся выяснять, чем они оба занимались в течение предшествовавших смерти библиотекаря дней.

Маттео дрожал от ужаса. Приор и его секретарь обсуждали именно то, что привело его сюда.

– И что же? – продолжал беседу приор, не обращая внимания на перепуганного племянника.

– Падре Лейр проводил здесь долгие часы, используя ключ, который вы ему дали. Тут все нормально.

– А брат Александр?

– Здесь-то и начинаются странности. Ризничий много раз заставал его в обществе Марко ди Оджоне и Андреа Салаино, любимых учеников Леонардо. Они встречались в Галерее Мертвых и подолгу беседовали. До проходивших мимо доносились обрывки фраз, из которых следовало, что тосканец крайне обеспокоен портретом святого Симона.

– И вы обратили на это внимание? – Приор по своему обыкновению недовольно наморщил лоб и подергал себя за нос. – Маэстро болезненно относится к деталям, пусть даже самым незначительным... Вам бы следовало об этом знать. Я не знаю другого художника, который столько раз все перепроверял бы.

– Это все так, приор. Однако тогда брат Александр уделял капризам Леонардо гораздо больше внимания, чем обычно. Он разыскивал для него книги и гравюры и вообще работал не покладая рук. Он даже ходил в крепость герцога, чтобы позаботиться о перевозке какого-то очень тяжелого груза, о котором мне пока ничего не удалось узнать.

Приор пожал плечами:

– Быть может, это все не так странно, как может показаться, падре. Разве брат Александр не позировал для него? Разве Леонардо не выбрал его из многих других, чтобы писать с него Иуду? Они вполне могли подружиться, и нет ничего противоестественного в том, что Леонардо обратился к нему за помощью незадолго до кончины брата.

– Вы считаете это случайностью? Насколько мне известно, падре Лейр уже говорил вам о своих подозрениях.

– Падре Лейр, падре Лейр... – проворчал Банделло. – Этот человек явно что-то от нас скрывает. Я это чувствую всякий раз, когда разговариваю с ним...

Маттео никак не решался вмешаться в разговор. Чем дольше он слушал их разглагольствования по поводу «Вечери» и скрытых в ней тайн, тем больше его охватывало нетерпение. Он знал что-то очень важное об этой фреске!

– Но ведь он считает, что Леонардо мог иметь отношение к убийству брата Александра.

– Ошибаетесь. Это мнение Оливерио Джакаранды, заклятого врага маэстро. Экстравагантность маэстро, его причуды, то, что он редко является на службу и кичится скрыт ой в этой фреске тайной – все это еще не делает его убийцей.

– М-да... – одноглазый задумался. – Пожалуй, вы правы. Это делает его еретиком. Кому еще кроме этого тщеславного типа могло прийти в голову изобразить себя в «Тайной вечере»? Да еще в образе Иуды Фаддея!

– Интересное совпадение. Себя он изобразил в качестве «хорошего» Иуды, а брата Александра использовал как модель для образа «плохого».

– Прошу прощения, приор, но обратили ли вы внимание на положение Леонардо на картине?

– Разумеется, – Банделло кивнул на стену. – Он отвернулся от Господа.

– Вот именно! Леонардо, или Фаддей, как вам будет угодно, беседует со святым Симоном, в то время как его внимание должно быть устремлено на Христа, который только что объявил о грядущем предательстве. Почему? Почему святой Симон для маэстро важнее Господа? Если мы пойдем в своих подозрениях дальше, то, зная, что все апостолы представляют значимых для маэстро людей, возникает вопрос: кем является этот апостол на самом деле?

– Не понимаю, к чему вы клоните.

– Это очень просто. Если действующие лица «Тайной вечери» – это вовсе не известные нам евангельские персонажи, а сам Леонардо демонстрирует гораздо большее расположение к святому Симону, чем к Мессии, то этот Симон просто обязан быть кем-то чрезвычайно важным для него. И брату Александру это было известно.

– Святой Симон... Святой Симон Хананеянин...

Приор потер виски, как будто пытаясь соотнести услышанное с картиной. Маттео нетерпеливо переминался рядом. Ему срочно было необходимо что-то сообщить дяде!

– Твоя настойчивость, брат, заставила меня припомнить нечто странное. Это произошло, когда Леонардо закончил эту часть «Вечери», – произнес наконец приор, продолжая игнорировать присутствие племянника.

– В самом деле?

Единственный глаз Бенедетто засверкал.

– Это была довольно типичная ситуация. Леонардо в течение трех лет встречался с кандидатами на роль апостолов. Вы помните, как он заставлял нас всех позировать? Затем он пригласил гвардейцев герцога, потом его ювелиров, садовников, пажей... Из всех сеансов он что-то выносил: выражение лица, профиль, очертания руки или плеча... Но когда он приступил к правому углу картины, Леонардо отказался от живых моделей...

Одноглазый пожал плечами.

– Я пытаюсь объяснить вам, падре Бенедетто, что мастер Леонардо никого из них не использовал при написании портрета святого Симона.

– Что же, он придумал его?

– Нет. Он использовал бюст. Скульптуру, которую распорядился привезти из замка иль Моро.

– Ага! Вот оно что! Ящик брата Александра!

– Я хорошо помню тот день, когда эту мраморную штуковину привезли в монастырь, – бесстрастно продолжал приор. – Солнце стояло в зените, лошади с трудом тянули повозку с тяжелым ящиком. Честно говоря, я не знаю, почему все это так занимало донну Беатриче, но, когда ящик уже снимали с повозки, она явилась сюда собственной персоной.

– Донна Беатриче?

– О да! Она блистала в одном из своих любимых ажурных платьев, осыпанных драгоценными камнями, и ее пухлые щеки раскраснелись от жары. Как и положено, она прибыла с эскортом, но тут же нарушила протокол, набросившись на рабочих, тащивших бюст. Можете себе представить? Она на них накричала.

– Накричала? Принцесса сама командовала носильщиками?

– Это еще не все, брат. Она совершенно утратила самообладание, приличествующее ее сану. Она оскорбляла их и поносила самыми непристойными словами и даже угрожала всех повесить, если они причинят хотя бы малейший вред ее философу.

– Ее... философу? Но разве это не был бюст святого Симона?

– Вы меня сами спросили, могу ли я припомнить нечто странное. Ну вот, это и есть самое странное событие, которое я помню.

– Простите, приор. Прошу вас, продолжайте.

– Леонардо установил этот бюст у входа в трапезную на куче мешков с землей. Это был древний aнтичный бюст. Он постоянно его поворачивал, изучая, как он выглядит при разном освещении. Когда маэстро наконец мог его себе представить с закрытыми глазами, он приступил к созданию этого образа на стене. И сделал это просто виртуозно.

– А где он разыскал этот бюст?

– А это самое любопытное! Как я узнал позднее, донна Беатриче приказала его доставить из Флоренции только для того, чтобы угодить маэстро.

Терпение Маттео было на исходе. Ему было совершенно необходимо прервать их разговор, но он никак не мог на это отважиться.

– Донна Беатриче всегда была так предупредительна по отношению к маэстро? – поинтересовался одноглазый.

– Конечно. Леонардо был ее любимым живописцем.

– А вы можете просветить меня относительно причин такого интереса Леонардо к святому Симону из Флоренции?

– Я сам удивлен. Можно было понять, если бы они отправились во Флоренцию за Крестителем, который, в конце концов, является святым покровителем этого города. Но святой Симон...

– Это не Симон, дядя! Это другой человек!

Возглас раскрасневшегося от волнения Маттео удивил монахов. Ему было хорошо известно, что вмешиваться в беседы старших нельзя, но он просто не мог больше сдерживаться.

– Маттео! – изумленно произнес приор, глядя на своего рослого двенадцатилетнего племянника. Лицо юноши исказило страдание, он шатался из стороны в сторону. – Что с тобой?

– Я знаю, кто этот апостол, дядя, – пробормотал мальчик, пытаясь унять дрожь в теле. И он упал в обморок.

33

Брат Бенедетто и приор Банделло долго не могли привести Маттео в чувство. Очнувшись, он по-прежнему был взволнован настолько, что с трудом выговаривал слова и дрожал всем телом от холода и страха. Он хотел только одного – чтобы они вместе как можно скорее покинули трапезную. «Это дело рук Сатаны», – бормотал он, не переставая плакать, под изумленными взглядами дяди и одноглазого Бенедетто. Убедившись в том, что им не удастся его успокоить, они уступили мольбам юноши и перешли в библиотеку. Библиотека отапливалась, и Маттео начал приходить в себя.

Вначале он отказывался говорить. Изо всех сил вцепившись в руку приора, он только отрицательно тряс головой в ответ на обращенные к нему вопросы. На теле мальчика не было ни ран, ни видимых ушибов. И его ряса, и он сам были выпачканы глиной, но было непохоже, чтобы он подвергся нападению. В чем же причина подобного состояния? Бенедетто спустился в кухню за горячим молоком и марципаном из Сиены, который в монастыре держали для особых случаев. Насытившись и согревшись, Маттео наконец разговорился.

Его рассказ привел монахов в изумление.

В этот день юный послушник, как обычно, пришел на Рыночную площадь, чтобы купить продукты для монастыря. Четверг был лучшим днем для покупки зерна и овощей, поэтому он взял несколько монет из кошелька брата Гульелмо и поспешил поскорее выполнить эту работу. Проходя перед величественным трехэтажным каменным зданием Дворца справедливости, возвышавшимся над площадью, он увидел огромную толпу людей. Они были чем-то взволнованы и, затаив дыхание, слушали торжественную речь оратора, взобравшегося на импровизированную сцену прямо перед портиками дворца. Поначалу Маттео не обратил внимания на происходящее. Уже собираясь уходить, он увидел оратора и остановился как вкопанный. Ему был знаком этот проповедник.

– Вот здесь, на этом самом месте отдал свою жизнь во имя Бога истинно верующий человек. Этот bonhomme [39]39
  Добрый человек, праведник (фр.).


[Закрыть], подобно Христу, пожертвовал собой за свою веру и за вас! Но ради чего? Совершенно напрасно! Вас нисколько не тревожит упоминание о нем! Разве вы не замечаете, как мы все более уподобляемся животным? Не видите, что равнодушие все более отдаляет вас от Бога?

Приор и одноглазый с трудом сохраняли спокойствие. Под описываемым Маттео портиком и был обнаружен труп брата Александра. Прихлебывая молоко, послушник продолжал свой рассказ. Когда он произнес имя проповедника, они пришли в еще большее недоумение. Маттео умолк в нерешительности. Человеком, порицавшим толпу зевак за то, что они погубили душу, не узнав посланников Всевышнего, был брат Гиберто. Немец-ризничий с волосами цвета тыквы, которому была поручена охрана ворот Санта Мария, в это утро оставил свои обязанности и принялся проповедовать на том самом месте, где оборвалась жизнь библиотекаря. Но почему?

Но самое странное было впереди.

– Вы все погибнете, если не отречетесь от сатанинской церкви и не вернетесь в лоно истинной религии! – все больше распаляясь, вещал ризничий. – Не вкушайте ничего, что происходит от совокупления! Откажитесь от мяса животных! Возненавидьте яйца и молоко! Уберегитесь от ложных таинств! Не причащайтесь и не креститесь понапрасну! Не повинуйтесь более Риму и задумайтесь над истинностью своей веры, если хотите спастись!

Одноглазый покачал головой.

– Брат Гиберто действительно все это говорил?

Приор попросил племянника продолжать. Маттео, немного успокоившись, поведал им, что когда ризничий заметил его, он резко соскочил со своего импровизированного алтаря и, поймав мальчика за загривок, обратился к толпе.

– Вы все хорошо видите его? – вопрошал он, тряся мальчика, как мешок. – Это племянник приора Санта Мария делле Грацие. Если сейчас, пока он еще ребенок, никто не наставит его в истинной вере, что с ним станет? Я вам отвечу. Он превратится в такого же слугу Сатаны, как и его дядя! В проклятого богоотступника! И увлечет за собой к погибели сотни таких простофиль, как вы!

Приор сурово нахмурился.

– Он так и сказал? Ты уверен, сыпок?

Послушник кивнул.

– А потом он меня раздел.

– Раздел?

– И поднял, чтобы все меня увидели.

– Но для чего, Маттео? Зачем он это сделал?

От воспоминания глаза мальчика увлажнились.

– Не знаю, дядя. Я... я только услышал, как он кричал им, чтобы они не верили, что ребенок чист только потому, что еще не утратил невинность. Что мы все приходим в этот мир, чтобы очиститься от греха, и, если мы этого не сделаем в этой жизни, нам вновь придется вернуться в эту скорбную юдоль презренной материи, и наше существование будет более несчастным, чем раньше.

– Реинкарнация – это не христианская доктрина! – запротестовал одноглазый.

– Зато это доктрина катаров, – остановил его приор. – Не перебивайте его, брат.

Маттео вытер глаза и продолжил:

– Потом... потом он сказал, что, хотя братья этого монастыря исповедуют сатанинскую религию, следуя за Папой, который поклоняется древним богам, эта обитель вскоре превратится в маяк, который поведет весь мир к спасению.

– Он так сказал? – одноглазый нахмурился. – А он объяснил, как именно это произойдет?

– Не торопите его, брат.

Послушник схватил дядю за руку.

– Ведь это неправда? – всхлипнул он. – Это неправда, что наша церковь сатанинская?

– Конечно, неправда, Маттео. – Банделло погладил племянника по голове. – Почему ты спрашиваешь?

– Потому что... брат Гиберто очень рассердился, когда я сказал, что это неправда. Он дал мне пощечину и начал кричать, что только когда мы поклонимся «Вечере» и она откроется пониманию всего мира, только тогда вновь воссияет истинная Церковь.

Приор почувствовал, как им овладела ярость.

– Он поднял на тебя руку! – возмущенно воскликнул он.

Маттео, не обращая внимания на его реплику, продолжал:

– Брат Гиберто сказал, что чем больше мы будем смотреть на «Вечерю», тем больше будем приближаться к его Церкви, что во фреске маэстро Леонардо скрыт секрет вечного спасения, что именно поэтому и он, и брат Александр согласились на то, чтобы маэстро изобразил их рядом с Христом.

– Он так сказал?

– Да... – Маттео сдержал подступившие слезы.– Те, кто там изображены, уже заслужили Царствие Небесное.

Мальчик изучающе посмотрел на лица склонившихся над ним монахов. Вид Бенедетто развеял его сомнения. Библиотекарь был не единственным, кто позировал Лео-нардо и был изображен на картине в качестве Иуды. Другие братья, Гиберто в том числе, позволили написать свои портреты, предоставив апостолам «Вечери» свои лица. Немец воплотился в образе Филиппа. Кроме того, Варфоломей, оба Иакова и Андрей были списаны с обитателей монастыря. Даже Бенедетто выступил в качестве модели для Фомы. «Я изображен в профиль, чтобы не видно было, что у меня нет одного глаза», – объяснял он.

Одноглазый погладил взволнованного Маттео.

– Ты храбрый мальчик. Ты правильно поступил, заставив нас уйти из трапезной. Зло может лишить нас рассудка, подобно тому, как это произошло с Евой под влиянием змия.

Должно быть, Бенедетто догадывался, кто был изображен на картине под видом апостолов, потому что он неожиданно задал Маттео вопрос, который удивил даже приора.

– Ты только что говорил, что знаешь, кем на самом деле является апостол Симон. Ты это тоже услышал от ризничего?

Послушник перевел взгляд на пустующие пюпитры и кивнул.

– Пока он меня там держал на виду у всех, он рассказал историю одного человека, который жил до Христа и проповедовал бессмертие души.

– В самом деле?

– Он говорил, что этот человек обучался у самых древних мудрецов мира. Он также наставлял о посте, молитве и холоде.

– А что именно он говорил? – настаивал Бенедетто.

– Что именно эти три вещи помогают нам покинуть тело, где обитают все грехи и пороки, и отождествлять себя только с душой... И еще он сказал, что в «Вечере» этот человек одет в белоснежные одежды и что он продолжает проповедовать свое учение.

– Только один из тринадцати изображенных на картине людей одет в белое, – заметил Банделло. – И это Симон.

– А он назвал имя этого великого мудреца? – продолжал настаивать одноглазый.

– Да. Он называл его Платоном.

– Платон! – вздрогнул Бенедетто. – Ну конечно! Философ донны Беатриче! Тот бюст, который она приказала привезти из Флоренции!..[40]40
  В галерее Уффици во Флоренции находится бюст Платона, приписываемый греческому скульптору Силаниону, который, как известно, был единственным, кто по приказу царя Митридата создал прижизненное изображение философа в IV веке до н. э. Возможно, бюст из Флоренции, о котором идет речь в романе, был тем самым бюстом или его копией. Бюст из галереи Уффици действительно обнаруживает удивительное сходство с портретом апостола Симона с «Тайной вечери». (Примеч. авт.)


[Закрыть]

Приор в растерянности потер виски.

– Но для чего Леонардо понадобилось изображать себя слушающим Платона вместо Христа?

– Как? Вы не понимаете, падре? Но это же ясно как Божий день! Своей фреской Леонардо указывает на источник своих познаний. Леонардо, как брат Гиберто и брат Александр, является катаром. Вы и сами об этом говорили. И были правы. Платон, а вслед за ним и катары, утверждал, что человечество получает истинное познание непосредственно из духовного мира, без посредников, церкви и молебнов. Он называл это явление gnosis [41]41
  Знание (греч.)


[Закрыть], приор, и это самая страшная ересь.

– Как вы можете быть в этом так уверены? Одного свидетельского показания недостаточно, чтобы обвинить человека в ереси.

– Вот как? Вы разве не замечали, что Леонардо всегда одевается в белое, как Симон в «Вечере»? Разве вам не известно, что он отказывается от мяса и практикует целибат? Вы когда-нибудь слыхали о его связи хоть с одной женщиной?

– Мы тоже носим белые рясы и постимся, падре Бенедетто. Кроме того, о Леонардо поговаривают, что он любит мужчин и не такой уж апологет целибата, как вы думаете, – отрезал приор, а юный Маттео смущенно отвел глаза в сторону.

– Говорят! А кто это говорит? Это пустые сплетни. Леонардо больше всего любит уединение. Он избегает парности, как чумы. Я утверждаю, что он презирает плотскую любовь так же, как и parfaits [42]42
  «Совершенные» (фр.) – высшая степень посвящения у катаров, XI-XIII в. (примеч. пер.)


[Закрыть] катаров... Все сходится!

Приор не скрывал тревоги.

– Предположим, вы правы. В таком случае, как нам следует поступить?

– Для начала необходимо убедить падре Лейра в том, что Леонардо – еретик. Он – инквизитор и то, что он здесь находится, – милость Божья. Конечно же, ему известно о катарах больше, чем нам.

– А что потом?

– Задержать брата Гиберто и допросить его, что же еще?

– Это невозможно...

Маттео произнес это шепотом, не решаясь перебивать их. Хотя мальчик уже чувствовал себя намного лучше, он еще не закончил свой рассказ о происшедшем на Рыночной площади.

– Ты что-то сказал?

– Его уже невозможно задержать.

– Почему, Маттео?

– Потому что... – юноша запнулся, – окончив проповедь, брат Гиберто поджег свою одежду и сгорел на глазах у всех.