Текст книги "Всё, что он не смог (ЛП)"

Автор книги: Харлоу Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Глава восемнадцатая

Эвелин

– Твоё предложение впечатляет, – Сет Фергюсон, мой начальник и наставник, сцепляет руки на груди, глядя на меня через стол. – Хотя меня это не удивляет.

– Правда? – я почти подпрыгиваю в кресле напротив. Я так нервничала, показывая ему свою работу – не хотела его подвести. Он годами позволял мне учиться у него, готовил меня к работе в фирме. Всё это было бы напрасно, если я не смогла бы оправдать его ожидания.

Сет встаёт, обходит стол и садится на его край передо мной: – Я более чем впечатлён, Эвелин. Я знал, что ты подходишь для этой работы. – Он протягивает руку и заправляет выбившуюся прядь моих волос за ухо. Всё моё тело моментально напрягается.

Сет достаточно взрослый, чтобы быть моим отцом. Я знала его всю жизнь, и он никогда не прикасался ко мне вот так.

Может, я всё преувеличиваю. Да, Эвелин, ты просто параноик.

Но затем его пальцы скользят вниз по моей руке.

– Эм… Сет?

– Не делай вид, что ты этого не хочешь, Эвелин. – Он теперь стоит надо мной, опираясь руками о подлокотники моего кресла, полностью загнав меня в ловушку.

– Чего не хочу?

– Я видел, как ты на меня смотришь.

Я хмурюсь: – О чём ты говоришь?

Он касается своей промежности поверх брюк: – Ты этого хочешь. И теперь, когда тебе восемнадцать, ты можешь это получить.

Тошнота подступает к горлу от этого воспоминания – поэтому я почти никогда о нём не говорю. Мне до сих пор больно от того, насколько наивной я была, как меня разочаровал человек, который якобы помогал мне строить карьеру, а на самом деле просто подготавливал меня к роли своей любовницы.

После того как мы с Уокером оделись и забрали Кайденс, мы ушли с костра пораньше. Маме Гиб это, конечно, не понравилось, но нам нужно было поговорить – особенно сейчас, когда до медиации остаются считаные дни.

И его признание сегодня выбило меня из колеи.

Он любит меня. Хочет остаться в браке. Он набил татуировку с совой и луной – навсегда увековечил меня и мою дочь на своём сердце.

И я тоже этого хочу. Я знаю это. Но мне нужно перебороть страх. Страх, что история повторится.

Я знаю, что Уокер – не мои родители и не Сет Фергюсон. Но дать кому-то такую власть над своими эмоциями страшно, потому что я уже сталкивалась с тем, как этим могут злоупотребить. Очень рано в жизни я поняла, что доверять людям – опасно.

Когда Кайденс засыпает, я выхожу к Уокеру на веранду. Он уже налил мне бокал вина. Мы садимся на диван – мне нужно, чтобы он был рядом.

Я сказала ему, что хочу рассказать историю. Он уже знает части этого рассказа. Осталось только собрать их вместе.

– Я рассказывала тебе о друге моих родителей, который позволил мне пройти стажировку в своей инвестиционной фирме, – начинаю я, глубоко вдыхая, чтобы стабилизировать давление.

– Да. Сет Фергюсон, верно?

– Да. – Я опускаю взгляд на бокал, давая себе минуту. – После школы я стала работать в его фирме на полную ставку. До моего совершеннолетия мне не давали собственных клиентов. Но когда в конце июля мне исполнилось восемнадцать, Сет предложил мне первого клиента. Сначала я должна была представить свой план ему. – Я смотрю вглубь сада. – Я так нервничала, так хотела доказать, что он не зря в меня вкладывался. Я принесла ему план – и он его одобрил.

– Но что-то пошло не так? – спрашивает Уокер.

– Да, – я замолкаю на секунду, готовясь. – Мы встретились поздно вечером в офисе – он сам так назначил. Я ничего не заподозрила – он всегда был занят. Мы были там одни. – Уокер напрягается. Он уже догадывается. – Он ко мне приставал, Уокер. Домогался. Сказал, что теперь, когда мне восемнадцать, я могу получить то, чего всегда хотела. И что он собирается взять то же самое.

– Боже мой, Эвелин. – Он наклоняется вперёд, держа пиво в руках. – Он...

– Нет. До этого не дошло. Я ударила его коленом между ног и убежала. – Спасибо Богу, что он не успел сделать ничего хуже. Не знаю, как бы я это пережила.

– Хорошо. – Он сглатывает. – Если бы он прикоснулся к тебе... мне пришлось бы его убить.

– Он был в бешенстве, но я тогда не знала, что делать. Всё моё будущее рухнуло. – Я качаю головой. – Я пошла к родителям. Думала, что, несмотря на их дружбу, они меня поддержат. Но...

– Что они сказали?

Я смотрю вдаль: – Я вошла домой в слезах. Они были злы. Очень злы. И сказали, что я могу ничего не говорить – они уже всё знают.

Брови Уокера хмурятся. – Что значит – знают?

– Из кухни вышла жена Сета с видео – как мы смеёмся на встречах, как я выхожу из его кабинета, заправляя волосы за ухо, глядя в пол, будто смущаясь. Была даже запись, как я выбегаю из офиса той ночью. – Я отпиваю вина. – Она уже была в доме моих родителей, готовая рассказать им, какая я шлюха, потому что она наблюдала за нами. Она обвинила меня в том, что я завела роман с ее мужем, сказала, что, когда он сегодня вечером порвал со мной, я напала на него и в ярости выбежала из офиса, желая обвинить его в том, что он приставал ко мне, вместо того чтобы сказать правду. Думаю, она позвонила ему после того, как я ушла, и он рассказал ей свою версию событий.

– И что сказали твои родители? – Уокер хватает меня за руку. Но комок в горле становится все больше, когда я вспоминаю их реакцию. – Что они сказали, милая?

– Они поверили Сету и его жене, – шепчу я, и по щеке катится первая слеза. Я стираю её и допиваю бокал.

Уокер вскакивает. – Да, ты, блять, шутишь.

Я тяну его за руку, усаживая обратно: – Да, Уокер. Но твой гнев ничего уже не изменит. Это было давно.

– Это неправильно, Эв. Они поверили чужим людям, а не собственной дочери.

– Знаю. И это ещё не всё.

– Чёрт, есть что-то ещё?

– К сожалению. – Я вздыхаю, решаясь уже выложить всё разом. – Жена Сета рассказала всё нашему окружению: друзьям родителей, сотрудникам фирмы, всему городу. Всем, кому могла, она наврала.

– У меня никогда не было такого желания разнести кого-то, – сквозь зубы шепчет Уокер.

Я вздыхаю. – Она того не стоит. Я ушла. Ушла из этой жизни, потому что, во-первых, я этого никогда по-настоящему не хотела. А во-вторых – там для меня больше ничего не было. Все считали меня шлюхой, которая спала с женатым, чтобы пробиться наверх. Даже мои родители смотрели на меня с отвращением.

– Чёрт. Теперь всё становится на свои места, – бормочет Уокер, глядя в небо.

– Что именно?

Он опускает голову и смотрит прямо в мои глаза: – Теперь я понимаю, почему ты всё время так сомневалась. Почему слова и мнения окружающих о нашем браке так сильно тебя тревожили. – Он приближается ко мне, обрамляя моё лицо ладонями: – Мне так жаль, что я снова заставил тебя через это пройти.

– Ты ведь не знал. – Слеза снова катится по моей щеке, но Уокер ловит её губами, слизывает солёную каплю. – Но, как я уже говорила: по крайней мере ты встал на мою сторону. Я тогда даже не знала, как реагировать. Никто никогда не вставал за меня, Уокер. Никто. Все отвернулись от меня, когда случилось то, что случилось с Сетом.

– Ты не заслужила этого.

– Сейчас я это понимаю. Но это не меняет того, что этот опыт оставил во мне шрамы.

– Я же говорил: я хочу знать о твоих шрамах. Я хочу знать о тебе всё.

– Ну, теперь ты знаешь.

Он целует меня, мягко, так что я вся таю в его объятиях. Он только что занимался со мной любовью – и я снова этого хочу. Кажется, я никогда не смогу насытиться им.

– Думаешь, это то, что узнали родители Джона? – спрашивает он, возвращая нас к сути разговора.

– Думаю, да. Если бы мне пришлось делать ставку, я бы сказала, что жена Сета восприняла это как новый повод очернить меня, когда семья Джона начала расспрашивать и копать.

– Этого не будет. Я прослежу за этим.

– Как?

Он прижимается лбом к моему: – Не беспокойся. Всё будет хорошо. Теперь это и моя борьба – за тебя, за Кайденс. Я не позволю им победить. Просто не позволю.

Я хочу верить, что он прав. Но ничто так не испытывает отношения, как внезапное испытание на деле, проверяющее, смогут ли слова подкрепиться поступками.

Мой телефон в третий раз за утро завибрировал на стойке. На экране снова высветилось имя мамы.

После того, как я рассказала Уокеру всю правду о своём прошлом, меньше всего мне хочется сейчас говорить с ней. Она звонит всю неделю – что для неё крайне нехарактерно – но она не заслуживает моего внимания. Она не имеет права снова заставлять меня чувствовать себя никчёмной и разочаровывать – как делает каждый раз, когда мы разговариваем. Поэтому я поставила границу: я не обязана с ней разговаривать, если не хочу.

Но трудно держать эту границу, когда она сама заходит в мой магазин и смотрит мне прямо в глаза.

Чёрт. Что она здесь делает?

– Мам? – мой голос дрожит.

Её губы скривились в презрительной усмешке, пока она медленно, шаг за шагом, идёт ко мне за прилавок. Слава Богу, Кайденс спит в манеже, но если я начну сейчас кричать, она точно проснётся.

– Что ты здесь делаешь, мама? – Я словно приросла к месту, наблюдая, как она оценивающе оглядывает мой магазин – моё дело, мою гордость, кроме дочки – самую важную часть моей жизни.

– Ты бы знала, зачем я здесь, если бы отвечала на мои звонки, – шипит она, сверля меня взглядом.

Смотреть на неё – всё равно что заглядывать в собственное будущее. Я всегда была похожа на мать: выше среднего роста, стройная – пусть после рождения Кайденс я уже не такая худая, но Уокер не жалуется – и натуральные светлые волосы.

На ней тёмно-синяя юбка, пиджак в тон, белая блузка. Волосы аккуратно собраны в низкий пучок – её фирменный стиль – и безупречный макияж, который ей каждый день делает визажист.

Моя мать – воплощение высоких стандартов и идеальной внешней картинки. Ни единого изъяна. Изъяны делают тебя слабой, а Тринити Самнер не знает, что такое слабость.

– Не понимаю, как ты уже девять лет живёшь отдельно, а я до сих пор вынуждена разгребать твой бардак, – холодно бросает она.

Моя голова отклоняется назад: – Прости, что?

– Ты в суде борешься за опеку с родителями отца своего ребёнка. А они пытаются выяснить правду о твоём романе с Сетом Фергюсоном.

Я сжимаю зубы: – У меня не было романа с Сетом, мама.

– Да-да, я уже слышала это. – Она закатывает глаза. – Это всё абсурд, Эвелин. Что за деревенскую жизнь ты здесь устроила? – Она размахивает руками. Единственная эмоция, которую она умеет показывать – это злость. Любовь? Радость? Сострадание? Нет. Но злость – её коронный номер.

– Ту, до которой тебе нет никакого дела! – кричу я, надеясь, что не разбудила дочку. – Это мой бардак, а не твой. Так какого чёрта ты вообще здесь делаешь?

Она залезает в сумочку и достаёт чековую книжку: – Сколько нужно, чтобы это всё исчезло?

– Это не решается деньгами!

– А что мне тогда делать?! – кричит она в ответ. – Твой отец собирается баллотироваться в мэры. – Вот это новость. Я даже не в курсе их жизни. – Мы не можем позволить, чтобы на поверхность снова всплыли эти старые скандалы!

– Господи, только об этом ты и думаешь – о своей фамилии и репутации! Напомню, моя фамилия уже давно не твоя!

Кайденс шевелится за моей спиной, но я не отвожу от матери взгляда. Я не позволю ей увидеть свою внучку. Я не дам ей удовлетворения видеть меня сломленной – я бы никогда так не обошлась со своей дочерью. Я не могу представить, чтобы когда-нибудь усомниться в ней или отвернуться, как это сделали мои родители.

– Ну хоть это радует, – холодно бросает она, сузив глаза. – Когда закончится эта ваша медиация?

– Завтра! А потом ты больше не сможешь обвинять меня в том, что я порчу твою жизнь!

– Надеюсь. Эта поездка нарушила все мои планы, Эвелин. Ты же знаешь, насколько я занята.

– Тогда уезжай. И не возвращайся. Я бы не хотела больше нарушать твой график. – Кайденс начинает плакать, но я остаюсь стоять на месте. Сердце колотится. По спине стекает пот. Желудок скручен в узел. Но я не позволю ей увидеть, что она со мной делает. Никогда.

Мама скользит взглядом вправо, туда, где за прилавком стоит манеж с дочкой. Но она ничего не говорит. Последнее, чего бы она хотела – встретиться со своей внучкой.

Нет, она просто разворачивается и идёт к двери.

– Я думала, ты уже переросла эту свою фазу вечного хаоса, Эвелин. Видимо, ошибалась, – бросает она через плечо напоследок и уходит.

Я падаю на пол и разрываюсь в слезах вместе с дочерью. Потому что как только я подумала, что прошлое осталось позади, оно снова ворвалось в мою жизнь и заставило сомневаться – справлюсь ли я с этим.

Может, мне снова стоит сбежать, начать всё заново где-то ещё. Так я поступила в прошлый раз. Так я пыталась справиться с отсутствием любви и поддержки.

Но теперь на кону куда больше. И я не уверена, что смогу выдержать всё это.

Уокер находит меня на полу моего магазина через полчаса. – Эвелин?

Кайденс играет со своей бутылочкой между моими ногами, но у меня нет сил подняться с ковра. Не знаю, как я выгляжу после всех этих слёз, но как только я поднимаю на него глаза, новая волна нахлынувших эмоций заставляет меня разрыдаться снова.

Что он здесь делает?

– Что случилось? Ты в порядке? Ты не ранена? – Он поднимает Кайденс на руки, а потом протягивает мне руку и помогает подняться.

Я вытираю лицо тыльной стороной руки и иду искать салфетки.

– Эвелин… поговори со мной, милая.

Я высмаркиваюсь и выбрасываю салфетку в мусорную корзину. – Моя мама только что была здесь.

Его тело напрягается. – Что? Зачем?

– Чтобы напомнить мне, какая я ужасная дочь и мать, видимо. – Шмыгая носом, я беру ещё одну салфетку и иду к зеркалу на стене. Тушь растеклась по всему лицу, глаза опухли – я выгляжу ужасно. Забавно, я себя так и чувствую.

Вот что со мной делает встреча с матерью – разбивает меня на осколки. Я не видела её девять лет. Теперь я помню почему.

– Родители Джона начали копать, как я и предполагала. А мой отец собирается баллотироваться в мэры Далласа. Видимо, она боится, что моя жизнь бросит тень на их репутацию. Она узнала о медиации.

Уокер напрягается ещё сильнее: – Почему ты мне не позвонила?

– Я не знала, что она собирается приехать! Она застала меня врасплох! – выкрикиваю я, разворачиваясь к нему.

– Чёрт, Эвелин. Что ты хочешь, чтобы я сделал? – спрашивает он, покачивая Кайденс на руках.

– Ты ничего не можешь сделать, Уокер. Она уехала. И, надеюсь, больше не вернётся. – Я сжимаю руки в кулаки. – Вот как они поступают, Уокер. Вот какие мои родители. Они пытаются контролировать ситуацию. Она хотела просто заплатить и избавиться от проблемы.

– Так не позволяй им контролировать тебя. Какая, к чёрту, разница, что они думают? Мы уже выяснили, что они – ужасные люди, Эвелин.

– Господи, зачем она вообще сюда приехала? – Я запрокидываю голову к потолку. А потом опускаю взгляд на него: – Это моя жизнь, Уокер. Эти люди. Эта драма. Осуждение. Зачем тебе всё это?

Он выглядит так, словно я дала ему пощёчину. Но я серьёзно. Как он может хотеть связать себя со всем этим?

Он стискивает зубы. – Потому что ты не заслуживаешь такую семью. Я хочу стать той семьёй, которую ты действительно заслуживаешь, Эвелин. – Он подходит ко мне и бережно берёт моё лицо в ладони. – Я хочу защищать тебя от них. Хочу показать, что ты достойна любви. Я тот, кто хочет это доказать.

Я отталкиваю его руку, не позволяя себе слышать его слова. – Сейчас это всё слишком. – Я начинаю нервно шагать по ковру. – Это люди, которые дали мне жизнь. Я всегда буду с ними связана. Они всегда будут пытаться контролировать меня, внушать, что я – разочарование. И знаешь что? Может, так оно и есть!

Он мгновенно преодолевает расстояние между нами: – Не смей так о себе говорить, Эвелин Гибсон.

– Самнер! – кричу я. – Я не меняла фамилию, Уокер!

– Мне плевать. Ты всё равно моя!

– А может, я не хочу быть твоей! Может, тебе это не нужно! Может, мне снова стоит уехать. Начать всё с чистого листа… – Я смотрю в пустоту, в голове бешено носятся мысли о том, как быстро я могла бы всё бросить и уехать.

Мне просто нужно, чтобы всё это закончилось.

Уокер трясёт головой, теперь уже вскипая: – Так вот твоё решение? Сбежать? Ты хочешь увезти эту девочку от её жизни и семьи, Эвелин?

Я разворачиваюсь к нему: – Я не знаю! А что, если родители Джона выиграют завтра?

– Этого не будет!

– Ты не знаешь этого! Вдруг всё, что мы сделали – впустую. – Я закрываю глаза, глубоко вздыхаю и говорю то, что должна: – Ты не заслуживаешь этого. Тебе не нужен весь этот стресс. Я просто втяну тебя в свою бездну.

Я устала, так устала бороться. Я боролась с Джоном, его родителями, своими родителями. Теперь – с Уокером.

Я больше не могу бороться.

Он долго смотрит на меня. Так долго, что мне кажется, он ослеп. Но потом его слова режут моё сердце: – Ты заставляешь меня расплачиваться за то, что с тобой сделали твои родители. За то, что сделал Сет Фергюсон. Но я – не они. – Он подходит ещё ближе. – Я здесь, Эвелин. Я хочу быть с тобой навсегда. Я говорил, что готов сделать всё, чтобы помочь тебе. Но, похоже, ты пока не готова к тому же. – И вот тогда он добивает меня: – Может, тебе нужно немного времени, чтобы об этом подумать.

Он целует Кайденс в щёку, укладывает её в манеж, а потом разворачивается и уходит, оставляя меня разорванной на куски.

Я не хочу, чтобы он уходил. Это последнее, чего я хочу.

Мне нужен он. Нужна его любовь, его преданность, его сила. Мне нужно, чтобы он остался и боролся со мной. Ради меня. Ради нас. Он – единственный, у кого ещё остались силы на борьбу.

Так зачем же я его только что оттолкнула?

Глава девятнадцатая

Уокер

Всё, чего я хотел – это провести спокойный вечер накануне медиации. Я загрузил продукты в машину, собирался заехать в магазин и сделать девочкам приятное, а Мелисса как раз ехала, чтобы закрыть смену и отпустить Эвелин пораньше из Luna.

Я думал, всё будет идеально. Думал, мы встретим завтрашний день с оптимизмом и единым фронтом.

Но потом всё рассыпалось у меня на глазах, и я снова оказался бессильным – чувство, которое я ненавижу.

Я уже пять часов в дороге, но поездка почти закончилась. На горизонте вырастают высотки Далласа – я почти добрался.

Когда я ушёл из её магазина, я чувствовал себя разбитым и опустошённым. Но позволил всего пару минут жалости к себе, прежде чем включился в режим «надо что-то делать». Я должен был хоть как-то помочь женщине, которую люблю. Поэтому я сразу поехал в офис Чейза, пока он не ушёл домой.

Теперь, с бумагами в руках, я подъезжаю к особняку Самнеров, молясь, чтобы мой план сработал.

Дом на окраине Далласа раза в три больше нашего ранчо. Здесь, наверное, десять ванных комнат. Кому, чёрт возьми, нужно столько унитазов?

Но несмотря на всю их «статусность» и богатство, они – дерьмовые люди. И именно поэтому я сделаю так, чтобы у них больше никогда не было возможности связаться с дочерью. Я прослежу за этим лично.

Я беру манильский конверт с пассажирского сиденья и направляюсь к их двери. Уже за полночь. Не знаю, откроют ли они. Если нет – я заночую в грузовике и разбужу их на рассвете, чтобы лично вручить бумаги. Я хочу, чтобы они видели моё лицо, когда я скажу им держаться подальше от Эвелин до конца их жизни.

Моя жена поймёт, что вчерашняя ссора была вызвана лишь её страхами. Я знаю, что эта борьба не окончена. И я не позволю ей закончиться.

Но всему своё время. Сейчас – это то, что я должен сделать, прежде чем мы сядем завтра за стол переговоров с родителями Джона. Вернее – уже сегодня.

Я звоню в дверь и заглядываю в окна. Свет внутри ещё горит. Жду несколько минут – никто не выходит. Звоню снова.

Через десять секунд появляется пожилая женщина, как две капли воды похожая на Эвелин лет через тридцать. Она плотнее завязывает шелковый халат. – Вы понимаете, что сейчас за полночь? – огрызается она.

– Простите за выражение, но мне посрать, который сейчас час, – резко отвечаю я. Её голова отшатывается.

– Как вы смеете…

Я делаю шаг к ней, и она невольно пятится, глаза расширяются от страха. Бить я её не собираюсь, но она должна почувствовать, насколько я зол.

– Нет, это вы смеете приезжать в Ньюберри-Спрингс и оскорблять свою дочь, Тринити Самнер!

Появляется пожилой мужчина – видимо, её отец. – Послушайте, молодой человек…

– Нет, это вы послушайте. – Я бросаю конверт им под ноги. К чёрту вежливость – они её не заслужили. – Это судебный приказ о запрете контактов, поданный в штате Техас. С этого момента вы не имеете права ни видеть, ни звонить, ни писать, ни даже, чёрт побери, отправлять ей весточку голубем. Она больше не ваше дело. Она – моя семья, моя жизнь. И я не позволю вам причинить ей боль снова.

– Кто вы вообще такой, чтобы говорить нам, что мы не можем связываться с дочерью? – шипит её мать.

Я приближаюсь ещё, заглядывая ей прямо в глаза: – Я её гребанный муж. И вы заставили мою жену плакать в последний раз. – Я вижу, как она сглатывает, и продолжаю: – Вы либо подпишете эти бумаги, либо я разнесу по всем таблоидам правду о том, какие вы отвратительные родители. Кампания вашего мужа мгновенно рухнет, и я не остановлюсь, пока не уничтожу вас окончательно. Вы больше не заслуживаете её любви и внимания. Она ничего плохого не сделала. А вы – мерзкие люди. И если вы не согласитесь подписать это, я прослежу, чтобы об этом узнал весь мир.

Отец смотрит на мать. Между ними происходит безмолвный разговор глазами. – Тринити, принеси ручку.

– Но, Чарльз…

– Нет. Мы закопаем договор в архивах суда. Но мы не можем позволить себе ещё один скандал. Принеси ручку, – сквозь зубы приказывает он. Она разворачивается и уходит.

Я стою, скрестив руки на груди, пока Тринити не возвращается, подписывает бумаги, а потом передаёт их Чарльзу. Тот расписывается, кладёт бумаги обратно в конверт и протягивает его мне: – Всё. Доволен?

– Более чем. Запомните: не испытывайте судьбу. Моя жена и я будем жить счастливо – без вашего призрака в её жизни. Вы не заслужили знать женщину, которую родили, но не воспитали. Она вырастила себя сама. И она – невероятная, заботливая, любящая мать. Чему вы её явно не учили. – Я разворачиваюсь и ухожу. – Надеюсь, этой ночью вы не сомкнёте глаз, осознавая, что только что потеряли единственного человека, которого должны были любить безусловно.

Усаживаясь обратно в грузовик, я пытаюсь успокоить дыхание.

Чёрт, как же это было приятно. Но сердце бешено колотится, в голове каша, желудок урчит – я даже не поужинал. Некогда было.

Я заезжаю в ближайшую закусочную, беру что-то поесть и снова выезжаю на шоссе. Мне не терпится вернуться в Ньюберри-Спрингс к своей жене.

Солнце только начинает подниматься над горизонтом, окрашивая небо в жёлтый и голубой, когда я снова въезжаю в черту города. Поездка в Даллас вчера вечером не входила в мои планы, но после того, как Эвелин фактически сказала мне, что я ей не нужен, я должен был что-то сделать. И я рад, что сделал.

Я знаю – она не имела в виду те слова, которые выпалила в порыве эмоций. Но всё равно было больно это слышать. Особенно после того, как она открылась мне несколько ночей назад. Эта женщина такая чистая и добрая, и меня разрывает от злости, что люди в её жизни когда-то опускали её так низко. Я помог это остановить. И ни капли не жалею об этом, особенно после того, как увидел лица её родителей на пороге.

Всю обратную дорогу я прокручивал в голове то, что мог бы сказать. Как это обычно бывает после ссор – правильные слова приходят позже. Но несмотря на всё, я уверен: эта поездка и этот контракт изменят нашу жизнь к лучшему.

Я уже почти десять часов в дороге. Но я не могу поехать домой. Не хочу будить Эвелин и Кайденс, если они мало спали ночью. Я написал ей несколько сообщений, сказал, как сильно её люблю, но она так и не ответила.

Я и не ждал. Я знаю свою жену. Ей нужно всё обдумать самой, как бы тяжело мне ни было от этого. Я хочу сказать ей в лицо, что никуда не уйду. Но она сама должна прийти к этому.

По крайней мере, я надеюсь, что успеет – до медиации.

До суда осталось ещё несколько часов, но сейчас мне нужен горячий душ, кровать и кто-то, с кем можно поговорить.

И для этого нет человека лучше, чем моя мама.

Я захожу в главный дом на ранчо чуть позже шести утра в среду. День и время шокируют маму, как я и ожидал. Её широко раскрытые глаза говорят сами за себя.

– Уокер? – изумляется она, откладывая нож на столешницу.

– Привет, мам. – Я подхожу к ней и обнимаю так крепко, что ей почти трудно дышать. Но, чёрт возьми, как же мне повезло с такой матерью. Особенно после того, что пришлось пережить Эвелин.

– Сынок, ты меня пугаешь.

– Не пугайся, мам. Я просто хочу, чтобы ты знала, как сильно я тебя люблю и ценю.

– Я тоже тебя люблю, мой мальчик. – Когда я наконец её отпускаю, она смотрит на меня с морщинкой между бровями: – Что происходит? Где Эвелин? Где малышка?

Она возвращается к разделочной доске, берёт нож, продолжая готовить.

– Они дома, – отвечаю я. По крайней мере, так показывает геолокация на телефоне – я установил её, когда мы поженились, потому что чересчур защищаю своих девочек.

– А почему ты не с ними?

Я вздыхаю, борясь со сном, и сажусь за кухонный остров. – Я только что вернулся из Далласа.

– Что ты делал в Далласе?

– Мне нужно кое-что тебе рассказать, мам. – Последнее, чего я хочу – разочаровать эту женщину. Но объяснить, через что я прошёл за последние сутки, не рассказав всю правду, невозможно.

Она откладывает нож и смотрит прямо на меня: – Уокер… Что случилось?

– Мы с Эвелин не были влюблены, когда поженились, мам, – признаюсь я. Она молчит, поэтому я продолжаю: – Родители Джона подали иск о лишении Эвелин опеки. Хотели забрать у неё Кайденс, считая её плохой матерью из-за того, что она была одна и из-за некоторых событий в её прошлом. Поэтому я предложил ей выйти за меня. И я ни секунды об этом не жалею.

– Понятно, – говорит она, изогнув брови.

– Мне жаль, что я соврал вам всем. Ну, кроме Уайатта и Келси. Они знали – были нашими свидетелями.

– Уокер, даже слепой бы заметил, что ты влюблён в Эвелин.

Я усмехаюсь: – Знаю.

– Так что сама свадьба меня не удивила. Бесило только, что ты ничего не сказал.

– Ещё раз прости. Просто всё нужно было сделать быстро. Времени не было.

Она кивает. – Я поняла. Но знаешь, я видела, как ты на неё смотрел ещё до смерти Джона.

Я поднимаю глаза. – Правда?

– Конечно. Так что в твоих чувствах я никогда не сомневалась.

– Дело не в этом, мам. А в её семье, в том дерьме, что они с ней сделали. – Я рассказываю ей всё: о матери Эвелин, о визите вчера, который всё сорвал, о том, как я поехал в Даллас и заставил их подписать приказ о запрете контактов. Теперь я просто разбит, потому что женщина, которую я люблю, убеждена, что не заслуживает этой любви.

– Она сказала, что мне будет лучше без неё. – Я опускаю голову, сдерживая слёзы. Я знаю, что между нами ещё не всё кончено. Но если она этого действительно хочет – мне придётся её отпустить.

Мама обходит остров, кладёт руку мне на плечо и откидывает волосы с моего лица, как когда-то в детстве. – Ей больно, Уокер.

– Я просто хочу, чтобы она сама захотела меня, мам. Я хочу, чтобы она поверила, что заслуживает быть любимой.

– Она уже хочет. Ей просто нужно позволить себе это принять.

Я поднимаю на неё глаза: – А если нет? А если мне придётся её отпустить? А если всё это было зря? Если смерть Джона продолжит меня преследовать? Если я не выдержу потерять и его, и его дочь, и Эвелин?

Моя мама смахивает слезу, глядя на меня сверху вниз:

– Эта сломанная часть твоей души, что до сих пор чувствует вину из-за Джона, этот кусочек тебя, который ты пытаешься снова собрать – он даже близко не сравним с тем прекрасным мужчиной, в которого ты превращаешься ради Эвелин и Кайденс. – Она вытирает глаза. – Я так горжусь тобой за то, что ты для неё сделал. И Эвелин это тоже знает. Ей просто нужно немного времени, чтобы догнать тебя.

Я бы хотел, чтобы моё сердце поверило её словам.

– Но проблема в том, что у нас заканчивается время. Когда она всё осознает – может быть уже поздно. Медиация через пять часов. Мы не разговаривали с тех пор, как я ушёл из магазина вчера вечером.

– Ну а ты собираешься прийти ради неё?

– Конечно, мам. Я бы не позволил себе не придти.

– Вот и всё, что от тебя нужно, сынок. Просто прийти. Поступки говорят громче слов. Она знает, что ты чувствуешь, и, возможно, время, проведенное в одиночестве, помогло ей понять, что она чувствует.

Господи, надеюсь, что так и есть.

– Но тебе срочно нужен душ. И еда.

– И сон, – добавляю я, зевая.

– Да. Иди, приведи себя в порядок, немного вздремни, а я позвоню Уайатту, пусть привезёт тебе сменную одежду.

Вставая со стула, я снова обнимаю её.

– Спасибо, мам.

– Нет, спасибо тебе, Уокер. За то, что ты стал тем мужчиной, которого я воспитывала. – Она кладёт ладонь мне на щёку. – Нет большего счастья для матери.

– Эвелин заставляет меня хотеть быть тем мужчиной, который ей нужен. Тем, без кого она не сможет жить. Я хочу стать для них всем тем, чем Джон не смог.

– И ты становишься. Ты отдаёшь дань памяти другу, но и себя самого ты не предаёшь – ты честен в своих чувствах. Всё будет хорошо. Я в это искренне верю.

Надеюсь, она права. Хотя… мама всегда права. Лучше бы ей не нарушать эту свою победную серию сейчас.