Текст книги "Всё, что он не смог (ЛП)"
Автор книги: Харлоу Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Харлоу Джеймс
Всё, что он не смог
Тем из нас, кто старается расти каждый день, справляться с горем и одиночеством и идти сквозь волны перемен…
Как сказала Брене Браун:
«То, что нам меньше всего нужно посреди борьбы – это стыд за то, что мы просто люди.»
Когда думаешь о жизни, помни: никакое чувство вины не изменит прошлое, а никакое беспокойство – будущее.
– Неизвестный
Пролог
Эвелин
Шесть месяцев назад
– Приятно, что ты наконец-то соизволил прийти.
– Я же здесь, не так ли? – Джон Шмидт, отец моего будущего ребёнка, пошатываясь, заходит в таунхаус. Избегая моего взгляда, он направляется к дивану; от него несёт алкоголем. Он опоздал почти на час по сравнению с тем временем, о котором мы договорились по переписке, – но, как он сам выразился, по крайней мере, он здесь.
Я смотрю, как он плюхается на диван, и в который уже раз за последние сутки меня накрывает реальность. Та самая, к которой человек передо мной, похоже, так и не готов.
Меньше, чем через месяц у нас родится ребёнок, а Джон совершенно не готов быть отцом. Материнство конечно не входило в мои планы в двадцать семь, но секс всегда сопряжён с риском беременности – мы оба пошли на этот риск. Хотя, похоже, я – единственная из нас двоих, кто пытается справиться с переменами, которые необратимо вошли в мою жизнь. В нашу жизнь.
Я ставлю руки на бёдра, борясь с собой: наорать на него или разрыдаться? Хотя я знаю – гормоны всё равно рано или поздно возьмут верх. – Ну что на этот раз? Текила? Виски?
Он усмехается, откидывается на спинку дивана, закрывает глаза и поднимает лицо к потолку. – Водка. Какая разница? Тебе-то что до этого?
– Что мне до этого? У нас вот-вот родится ребёнок, Джон. И последнее, что мне нужно – это пьяный неудачник-отец для нашей дочери.
Он резко поднимает голову и сверлит меня взглядом. – Я этого не хотел, Эвелин.
Я вздымаю руки, чувствуя, как учащается пульс. – А ты думаешь, я хотела? Сколько раз мы ещё будем возвращаться к этому разговору?
– Столько раз, сколько ты будешь его заводить! – Он бросает кепку на подушку рядом. – Это ведь должно было быть просто… сексом. Весельем, понимаешь? Я не хотел детей. Тем более сейчас.
Его слова ранят, но я слышала это уже не раз, так что с каждым разом боль уже тупее. – Ну, видимо, на уроках полового воспитания ты плохо слушал, потому что беременность – это вполне естественное последствие секса, Джон. – Я кладу руки на живот, круговыми движениями поглаживая то место, где меня только что пнула наша дочь. И, клянусь, она чувствует, что вокруг напряжённая атмосфера.
– Я просто, блять, не готов к этому. Я стараюсь, но… моя жизнь полностью изменится, а я… – Он проводит руками по волосам. – Я не готов.
– Ты не единственный, чья жизнь меняется. На всякий случай: это касается и меня. – Качая головой, я наконец-то говорю вслух то, что давно зрело внутри: – Но я начинаю думать, что мне будет проще делать всё это одной.
Сердце колотится, пока мои слова висят в воздухе между нами, но мне наконец-то стало легче, что я их произнесла.
Он снова вскидывает взгляд. – Ты хочешь справляться с этим одна?
Глаза жгут, но я пока сдерживаю слёзы, которые всё равно прольются позже этим вечером. Я позвала Джона, чтобы наконец обсудить роды – он ведь уклоняется от разговора уже несколько месяцев. Но осталось всего четыре недели, и мы больше не можем игнорировать тот факт, что наша дочь вот-вот появится. А судя по его пьяному состоянию и неспособности думать ни о ком, кроме себя, он по-прежнему не готов смотреть правде в глаза.
– Я и так всё это время справлялась одна. Чем будет отличаться то, что я буду одна после её рождения? Я сама на себя полагаюсь с тех пор, как сказала тебе, что беременна, Джон. Ты ни разу даже не пошёл со мной на приём к врачу. Эта девочка заслуживает отца, который её любит и хочет. И если ты не можешь быть этим человеком – возможно, тебе вообще не стоит быть частью её жизни.
Эти отношения, если их так можно назвать, закончились ещё в тот момент, когда на тесте проявились две розовые полоски. Но я не собираюсь отказывать ему в возможности знать свою дочь – если он этого действительно хочет и сможет принять ответственность.
Он резко встаёт с дивана, оступается, но удерживается на ногах. Встаёт передо мной и смотрит на меня, переводя взгляд с одного глаза на другой. – Я не хочу этого.
В этот момент по моей щеке скатывается первая слеза. Но не из-за жалости к себе или к нему.
Нет, эта слеза – ради моей дочери. Ради обещания, которое я дала себе: защищать её от любого, кто не будет её поддерживать, любить и принимать без условий – так, как должны любить родители. Чему мои собственные родители так и не научились.
– Тогда соберись, чёрт побери. Она родится – хочешь ты того или нет. Но я не позволю тебе её ненавидеть. Я не позволю тебе играть с её чувствами. И уж точно не позволю тебе разочаровывать её всю жизнь, Джон. Либо ты в её жизни полностью, либо тебя в ней не будет вообще.
Он поднимает руку и заправляет мне прядь волос за ухо. – Прости, Эвелин. Так не должно было быть.
– Но это реальность. – Я мягко отодвигаю его руку. Не знаю, говорит ли за него алкоголь или же это искреннее сожаление о той боли, которую он причиняет мне столько месяцев. Беременность и постоянные ссоры с отцом ребёнка – то, что я не пожелала бы даже врагу.
– Не трогай меня, пожалуйста. – Боль мелькает в его взгляде. – Мы можем оставаться в нормальных отношениях, если ты прекратишь пить. Но если ты будешь продолжать всё это – я не хочу, чтобы ты был рядом, Джон. Более того, не появляйся здесь, пока не протрезвеешь, не разберёшься в себе и не решишь стать отцом. Если ты не можешь этого сделать – ты не будешь частью моей жизни и жизни своей дочери. И я сделаю всё возможное, чтобы ты никогда не смог причинить ей боль.
Он сжимает челюсть, пристально глядя на меня. В его голубых глазах, когда-то искрящихся и притягательных – тех, что очаровали меня своей дерзостью, сексуальностью и уверенностью – теперь только тусклая, потухшая печаль.
И эта мысль вызывает у меня новую слезу, а руки начинают подрагивать.
– Мне надо поспать. Завтра у меня смена, – наконец говорит он, вызывая такси через телефон и полностью игнорируя поставленный мной ультиматум. Но меня это уже не удивляет. Я серьёзно. Я не позволю ему больше причинять боль – ни мне, ни нашей дочери.
Я не ждала от него сказки. Наши отношения с самого начала не были о чувствах. Мне тогда просто хотелось веселья, и Джон Шмидт умел веселиться. Мы проводили много времени вместе – наслаждаясь друг другом, смеясь и ведя беззаботную жизнь. Всё было легко и просто – до тех пор, пока я не забеременела. Теперь слово «просто» вообще не применимо к нашей жизни. Особенно когда я смотрю, как он выходит к машине, подъехавшей к моему таунхаусу.
Джон Шмидт не плохой человек. Но сейчас он делает такие выборы, которые влияют не только на него самого. И я молю Бога, чтобы он одумался за эти оставшиеся четыре недели. Иначе, кто знает, насколько хуже всё станет после рождения дочери.
– Позже поговорим, Эвелин, – бросает он, открывая дверцу машины. Но я окликаю его прежде, чем он успевает сесть.
– Даже не думай возвращаться, Джон, если ты не готов принять это полностью. Я серьёзно. Твоя жизнь вот-вот изменится, и ты должен это понять. Или не приходи сюда вообще, – говорю я твёрже, чем чувствую себя на самом деле. Но именно так я думаю. Нервный холод пробегает по позвоночнику, пока я стою и смотрю, как его мозг обрабатывает мои слова.
Он кивает, усаживается в машину, и я провожаю взглядом красные огни задних фар, пока автомобиль растворяется в ночной темноте.
Тогда я ещё не знала, что Джон Шмидт больше никогда не вернётся в мой дом. И не потому, что он не хотел стать отцом.
А потому, что не смог.
Уокер
Шесть месяцев назад
Я поднимаю руку и дергаю за воротник рубашки. Я чертовски ненавижу носить костюм, особенно по такому поводу. Меня словно душит не только рубашка, но и ощутимое напряжение в воздухе, которое перекрывает кислород.
Повсюду стоят люди, молча и скорбно глядя в землю, плача, слушая слова священника, пока тело моего лучшего друга лежит холодным и мертвым в гробу. Иногда их глаза останавливаются на мне с таким сожалением, что я не уверен, сколько еще смогу это выдерживать.
В этом моя вина. Я не смог его спасти. А больше всего на свете я ненавижу именно это – когда не могу кого-то спасти.
Джон Шмидт, известный всем как Шмитти, мертв. И в этом виноват я.
Я знал, что нам не стоило заходить в то пламя, но мы с ним справлялись с пожарами и похуже. Нужно было убедиться, что в здании не осталось людей, что никто не застрял внутри. И хотя я видел колебания в глазах начальника, он доверил нам эту миссию, веря, что мы выйдем оттуда живыми.
Не каждый день в таком городке, как Ньюберри-Спрингс, загорается жилой комплекс. Но это случилось. А я, следуя всему, чему меня учили, настоял на том, чтобы проверить здание и убедиться, что все выбрались.
Только я не знал, что единственным погибшим той ночью окажется человек, который доверял мне свою жизнь. Человек, который последовал за мной в огонь, когда нам вообще не стоило туда идти.
И теперь, стоя здесь, задерживая дыхание – потому что так проще, чем терпеть, как с каждым вдохом лезвия словно царапают мне легкие от всей этой удушающей скорби вокруг, – я позволяю вине накрыть меня с головой. Потому что умер не только мой лучший друг – он оставил после себя ребенка, который никогда не узнает своего отца.
Мой взгляд находит Эвелин – она стоит с опущенной головой, в черном платье, красиво облегающем округлившийся живот, в котором растет их дочь. И я чертовски ненавижу себя – за то, что заставил ее плакать, за то, что отнял у ее ребенка отца. И за то, что втайне желаю, чтобы в ней сейчас рос мой ребенок.
– Склоним головы и помолимся, – говорит священник, и все окружающие повторяют движение, прежде чем он начинает читать очередной отрывок из Библии. Но он мог бы говорить на немецком – последние слова, на которых я сейчас способен сосредоточиться, – это его проповедь.
Холодный ветер проносится по кладбищу, делая этот декабрьский день в Ньюберри-Спрингс, еще более нестерпимо морозным. По моей спине пробегает дрожь, когда я смотрю, как стая птиц борется с ветром, пытаясь добраться до цели. На мгновение я даже сочувствую им. Последний год моей жизни напоминает именно такую борьбу, в какой сейчас сражаются эти птицы.
Солнце на несколько секунд пробивается сквозь облака, озаряя траву вокруг гроба золотистым светом, а затем вновь скрывается – так же быстро, как появилось. Так же внезапно, как прожил и умер Джон – щелчок пальцев, и всё.
Движение справа возвращает меня к происходящему, ворот рубашки все сильнее давит на шею, пока я отсчитываю минуты до конца церемонии – до момента, когда смогу уйти и утопить свою вину в виски. В конце концов, именно этого хотел бы Джон: выпить в его честь. Он любил выпить и веселиться. Хотя, в последний раз, когда мы разговаривали, он говорил о том, что собирается завязать с алкоголем.
Эта мысль о его обещании – единственное, что помогает мне как-то продержаться оставшиеся двадцать минут.
– Выглядишь как дерьмо, – говорю я лучшему другу, когда он захлопывает дверцу своего шкафчика и поворачивается ко мне, оставляя нас вдвоем в раздевалке пожарной станции.
– Ну, чувствую себя я тоже как дерьмо, если тебе от этого легче, – Шмитти проводит рукой по волосам, а затем надевает кепку пожарного департамента Ньюберри-Спрингс, завершая свою униформу.
Начало нашей смены в пятничный вечер – а это значит, что ночь может быть либо спокойной, либо адской. Обычно промежуточного варианта не бывает.
– Опять с похмелья? – спрашиваю я сквозь стиснутые зубы, уже зная ответ, потому что это стало стандартным поведением Джона с тех пор, как Эвелин сказала ему, что беременна. Я стараюсь не зацикливаться на этом, чтобы не сойти с ума.
– Ага, – признаётся он, избегая моего взгляда.
– Тебе это не надоело, мужик?
Теперь он смотрит прямо на меня, в его плечах появляется напряжение, выказывающее защитную реакцию. – Ты ведёшь себя так, будто сам со мной не пил.
– Я и не говорил, что не пил. Но серьёзно, чувак, я начинаю волноваться. Ты заливаешь в себя в разы больше, чем я, это точно. И вчера меня с тобой не было. Я знаю, ты можешь пить больше остальных, но рано или поздно тебе придётся остановиться. Ты не можешь продолжать, когда ребёнок появится на свет.
Он прищуривается, готов выплеснуть злость в любую секунду. – А тебе-то что? Это ведь не ты собираешься стать отцом.
Этот ответ мгновенно включает во мне ярость. Я пересекаю комнату, как пуля, вылетевшая из пистолета, и прижимаю лучшего друга к шкафчикам, выпуская всю злость, тревогу и внутреннюю боль.
– Ты, блять, издеваешься? Почему я забочусь, Джон? Потому что ты мой чёртов лучший друг! И последние восемь месяцев я смотрел, как ты заливаешь своё отрицание по поводу появления ребёнка литрами алкоголя. Как тебе такое?
– Пошёл ты, Уокер, – шипит он, и я замечаю, как несколько других парней заходят в раздевалку, привлечённые нашей перепалкой. – Ты понятия не имеешь, через что я прохожу, – продолжает он, пытаясь оттолкнуть меня.
Но я только сильнее прижимаю его. – Ты прав, Шмитти. Я ни хрена не понимаю. Но я точно знаю одно – ты не трус. Ты, мать твою, Джон Шмидт. Ты прыгал с парашютом и бежишь в горящие здания – по работе, между прочим. – Я вижу, как его глаза начинают наполняться слезами. – Ты смелый, решительный, верный и сильный, как бык. И точно не трус. – Я понижаю голос. – И я абсолютно уверен, что ты не из тех, кто бросит свою дочь. – Я тыкаю пальцем ему в грудь. – Это не ты. Это не твоя суть.
– Я... я боюсь, чувак, – выдавливает он, и его голос срывается. Но для этого не нужно быть гением – я знал это давно. Только что я мог сказать, не выдав себя? Ведь смотреть, как он и Эвелин вместе, и что она теперь носит его ребёнка – это пытка.
Так что я просто забирал его из баров, когда он звонил. Иногда шёл с ним, заказывая воду, когда он думал, что мы пьём водку. Я был рядом, ждал, пока он осознает, что, даже если он считает себя не готовым стать отцом, он справится. И эта девочка будет счастливой, что у неё такой папа.
А сам по ночам лежал в постели и думал, как я оказался в этой ситуации – страдал по женщине, которую первым заметил мой лучший друг. И что ещё хуже – она всё это время была рядом. Годами я не признавался себе, что хочу чего-то большего от Эвелин. Хотя я верю в родственные души и всё такое, ни одна женщина не заставляла меня задуматься, что, может быть, я её нашёл – пока мой лучший друг не начал ухаживать за ней прямо на моих глазах.
И вот где мы теперь.
– Бояться – нормально, ублюдок, – говорю я, отрывая руку от его груди. – Но хватит уже напивать себе могилу. Эвелин нужна тебе. Твоя дочь – тоже. Чёрт, вся эта станция нуждается в тебе. И я, блять, тоже, Джон. – Мне нужен тот человек, которого я знаю, чтобы не выбивать из тебя дерьмо за то, что ты стал отцом-уродом.
– Знаю. Чёрт, – он зажимает переносицу, пытаясь собраться.
Я оборачиваюсь и кричу остальным: – Все вон отсюда! Скоро накормлю вас, придурки. Дайте нам минуту!
Я отвечаю за еду на смене, и никто не ест, пока я не приготовлю. Но сейчас моему лучшему другу нужна помощь – и остальные могут подождать.
Смеясь, один из парней – Дрю – выкрикивает из коридора: – Хотел убедиться, что тебя не придётся оттаскивать, Уокер!
Я качаю головой и снова поворачиваюсь к Джону: – Ты в порядке?
Он тяжело вдыхает, смотрит мне прямо в глаза: – Да, чувак. Всё нормально. Ты прав. И Эвелин права. Хватит сопротивляться. Надо просто принять это и сосредоточиться на том, что нужно делать. Я пока не знаю, что именно, но я могу научиться, понимаешь?
Я хлопаю его по плечу и веду по коридору. – Вот именно. Никто не знает, каково быть родителем, пока не становится им. Учишься на ходу. Пообещай мне, что не подведёшь этих девочек, ладно?
– Обещаю, – голос у него дрожит, но я это принимаю.
– Хорошо. И просто знай – я с нетерпением жду, как ты будешь разбираться во всей этой херне. Особенно когда будешь учиться менять подгузники.
Мы смеёмся, идя к кухне, где нас ждут остальные.
Я и не подозревал, что это был наш последний смех – и последняя ссора. Потому что через два часа он был мёртв.
Глава первая
Уокер
Наши дни
– А вот и мой самый любимый деверь! – жена моего брата, Келси, направляется ко мне, закидывая полотенце на плечо и облокачиваясь на стойку бара между нами. Пятничный вечер, и мне срочно нужно пиво – а лучше сразу пять – перед тем как отправиться домой.
– Приятно знать, что я всё ещё опережаю Форреста.
– Ну, когда он помогал нам с ремонтом ванной, он был любимчиком. Но сегодня… ладно, пусть будешь ты. – Её кривая, озорная улыбка приносит мне то спокойствие, в котором я сегодня особенно нуждаюсь, хотя я и не покажу вида. Именно поэтому я решил заехать в пивоварню брата по дороге домой.
Мой брат-близнец, Уайатт, расширил семейный бизнес Гибсонов, когда три года назад открыл эту пивоварню и ресторан. Получив степень MBA, он вернулся в наш родной город и использовал свой новенький диплом, чтобы построить процветающее заведение. И Келси, его лучшая подруга с детства, всё это время была рядом.
Келси росла с нами. Наши родители были для неё настоящей семьёй, гораздо больше, чем её собственная. Её мать бросила семью, когда Келси было десять, а отец-дальнобойщик часто уезжал в рейсы. Тогда она жила у нас неделями. У них с Уайаттом всегда была особая связь – не такая близнецовая как наша. Но со временем между ними возникли и другие чувства.
В прошлом году я устал смотреть, как они избегают очевидного, и уговорил Келси притвориться моей девушкой, чтобы вызвать у брата ревность. И когда я говорил, что он сожжёт весь мир, стоит мне до неё дотронуться, я не преувеличивал. Всё обернулось как надо – они поженились в мае и недавно отметили первую годовщину. Я бы сказал, что моё вмешательство было не напрасным.
– Так что, может, ты нальёшь пива своему любимому зятю? День был тяжёлый.
Она печально улыбается – точно знает, почему сегодня мне особенно паршиво, – и берёт стакан. – Конечно.
Я наблюдаю, как она наливает мой любимый светлый эль, который варит сам Уайатт, и ставит стакан передо мной. – Спасибо.
– Всегда пожалуйста. Ну, как ты держишься?
– Не верится, что прошло уже шесть месяцев, – говорю я, уставившись в пиво, а не в её глаза. С Келси мне всегда было легко говорить. Когда знаешь кого-то всю жизнь, он читает тебя, как открытую книгу. И Келс сразу чувствует, когда мне хреново. Я больше даже не пытаюсь это скрывать. К тому же она лучшая подруга Эвелин, так что наверняка понимает, как тяжело мне сегодня.
– Знаю, – отвечает она, на мгновение нахмурившись.
– Как она? – спрашиваю я, и Келси прекрасно знает, кого имею в виду.
– Держится. Неделя была трудной. Кайденс плохо спит, так что я стараюсь слишком сильно не вмешиваться – она и так на взводе. А ты же знаешь Эвелин: она никогда не признается, что ей тяжело. Так что, если честно, я не знаю, как она переживает сегодняшний день. Завтра хотела зайти в её магазин за детскими обнимашками – ну и заодно убедиться, что она не разваливается.
Эвелин владеет модным бутиком в нашем городке, и с тех пор, как она переехала сюда девять лет назад, дела идут отлично. Она продаёт женскую одежду, аксессуары, обувь. Я был там всего пару раз, но у неё всегда что-то новенькое. Даже моя мама следит за её ассортиментом.
– Ну, хоть что-то, – киваю я.
Келси кладёт ладонь на мою руку. – Знаешь, если ты так переживаешь, можешь сам её навестить.
Я отдёргиваю руку. – Последний человек, которого Эвелин хочет видеть, – это я, Келси.
– Это неправда, Уокер, – выпрямляется она. – Ей тоже больно, знаешь ли.
Я поднимаю глаза и встречаю её строгий взгляд. – Да, больно… из-за меня.
– Нет, не из-за тебя. Когда ты уже примешь, что смерть Шмитти – не твоя вина?
– Когда это перестанет быть правдой.
Прежде чем Келси успевает возразить, наш разговор прерывает мой младший брат (на целых две минуты младше). – О, смотрите-ка, уродливый близнец пришёл.
Закатывая глаза, я выпиваю половину пива. – Хватит воровать мои реплики.
– Ну, с этой щетиной, взъерошенными волосами, просящими ножниц, и мешками под глазами – ты определённо менее опрятный, чем я сейчас.
Я смотрю на него с раздражением. – Я только что с работы.
– Ты сегодня работал? Правда? – Уайатт хмурится.
– Решил, что лучше занять голову.
– Ну да, логично. Просто подумал...
– Я не хочу об этом говорить, ясно? – перебиваю его, осушая стакан и возвращая его Келси. – Повтори, пожалуйста.
– Ты уверен? – спрашивает она.
– Уверен. Меньше разговоров – больше алкоголя. Вот мой девиз на вечер. – Я бросаю взгляд на брата. – У тебя с этим проблема?
Он явно хочет поспорить, но, когда его плечи опускаются, я понимаю – он понял. – Нет. Но дай мне свои ключи.
Он тянет руку, и я достаю связку из кармана, швыряю её ему, а потом принимаю свежее пиво. – Вот, иди, займись своей пивоварней, а я дам знать, когда буду готов ехать домой.
Уайатт вздыхает, целует Келси в висок и уходит, засунув мои ключи в карман.
– Он за тебя переживает, – тихо говорит Келси, вытирая стойку.
Я делаю несколько больших глотков, отчаянно надеясь, что алкоголь хоть немного приглушит боль в груди – ту самую, которая, похоже, теперь никуда не денется. – Да, ну… я тоже за себя переживаю.
– Жаль, что у меня нет травы, – говорю я, проводя рукой по газону у пивоварни и усаживаясь на землю. Стоять сейчас – вообще не вариант.
Летние вечера – лучшие. Когда солнце заходит, и в воздухе появляется лёгкая прохлада – спасение после дневной жары и духоты. А после нескольких бокалов пива лечь в траву и просто дышать этим свежим воздухом – звучит как идеальный план.
Я падаю на спину и начинаю размахивать руками и ногами, как будто делаю снежного ангела. Или, в данном случае, травяного.
– Такая мягкая...
Хруст гравия под ногами заставляет меня насторожиться – это брат. Но я не открываю глаза, продолжаю "порхать" конечностями по траве.
– Пора домой, Уокер.
– Ещё пять минут.
– Нет. Ты повеселился – и хватит. У меня бизнес, который нужно закрыть. Я пообещал Келси, что вернусь домой в разумное время, и последнее, чего мне хочется – это разозлить жену.
– У тебя есть жена, – я икаю и смеюсь. – И ты знаешь, кого за это благодарить, да? Меня.
– Да-да. Я помню. – Он наклоняется и протягивает мне руку, останавливая мои движения и вынуждая открыть глаза. – Ты помог мне прозреть. А сегодня я помогу тебе.
Всё веселье моментально испаряется. В реальность меня втаскивает как обухом по голове. Мир вокруг начинает вращаться, и я сосредотачиваюсь на том, чтобы не вытошнить шесть банок пива, которые я глотнул за довольно короткое время. Я хватаюсь за руку брата и поднимаюсь.
– Я в порядке. Правда. Мне не нужна лекция.
– Да мне плевать, что тебе нужно, Уокер. Сначала довезу тебя до дома, а потом уж поговорим.
Уайатт помогает мне добраться до его грузовика. Я пристёгиваюсь и прислоняюсь лбом к окну, закрываю глаза – вдруг головокружение отпустит. Должно быть, я задремал, потому что следующая вещь, которую я слышу – это хлопок дверцы. Я резко просыпаюсь, дезориентированный и с тошнотой в горле.
– Я дома? – спрашиваю, когда Уайатт открывает дверь и помогает мне выбраться, закидывая мою руку себе на шею. Это не обязательно, но мне, честно говоря, приятно на него опираться.
– Насколько я знаю – ты здесь живёшь. – Он вставляет ключ в замок и открывает дверь в мой таунхаус. Две спальни – вполне достаточно для одного холостяка, и рядом с пожарной станцией.
Огонь. Так жарко. Где, чёрт возьми, Шмитти?
Я моргаю, пытаясь выкинуть из головы образы той ночи, пока брат закрывает дверь. Пошатываясь, дохожу до дивана. Закрываю глаза, запрокидываю голову назад – но это только оживляет кошмары. Цветные, чёткие, как кино.
– Уокер. – Голос брата – как плеть. Я морщусь. – Посмотри на меня, чёрт побери.
Я поворачиваю голову и открываю глаза. Мой брат-близнец стоит надо мной, скрестив руки на груди. Поразительно, как два одинаковых человека могут быть такими разными.
Уайатт многого добился за последние годы. От отрицания чувств к своей лучшей подруге – до полной отдачи. Я горжусь тем, каким он стал. Верным. Надёжным. Но сейчас вся эта его решимость направлена на меня – и мне это жутко не нравится.
– Ну что, младший брат? – снова икаю. Раздражает, что это происходит вообще без предупреждения. – Знаешь, забавно. Ты младше, но сейчас выглядишь выше меня.
– Потому что ты сидишь, придурок.
– Без обзывательств, Уайатт. Но, как говорится – палки, камни и всё такое. – Отмахиваюсь от него.
Он наклоняется ближе. – Ты доволен собой?
Я улыбаюсь во весь рот. – Я всегда доволен собой, Уайатт. Я же, блин, счастливый человек.
– Правда? А вот так сразу и не скажешь.
– Ну, значит, ты просто не замечаешь. Хотя я понимаю. Ты теперь женат. Счастлив. Ты заполучил женщину своей жизни. Наверное, это круто.
– Это круто, Уокер. И если бы ты на секунду перестал бухать, то, может, понял бы, что и ты можешь быть счастлив. Может, даже с...
Я отталкиваю его, закипаю внутри. – Мне не положено быть счастливым, Уайатт. Больше нет.
– Да пошло оно нахер, Уокер. – Он проводит рукой по волосам, мотает головой, смотрит в пол. Когда снова поднимает взгляд – в нём столько злости и боли, что я мгновенно узнаю этот взгляд. Я сам так смотрю на себя в зеркало. – Ты не сможешь запить вину, чувак. Когда ты это поймёшь? Шмитти мёртв. Его не вернуть. Это ужасно, да. Это печально. Но ты не можешь вечно винить себя.
– А кого мне винить, Уайатт?! – кричу, алкоголь разжигает ярость. Брат портит мне кайф, а последнее, чего я хотел – разбираться со всем этим сегодня.
– Никого! Это был несчастный случай. Каждый раз, когда ты влетаешь в пламя, ты рискуешь сдохнуть. Это твоя работа. Это была работа и Шмитти. Он не был дураком. Да, он погиб. Это больно. Но знаешь, что ещё больнее? То, как ты сейчас живёшь. Ты просто медленно убиваешь себя, думая, что это что-то изменит. Вот это, мать твою, трагедия.
Он садится рядом, протягивает руку и кладёт её мне на плечо – и я ломаюсь.
Вся боль, вся вина, всё, что я держал внутри – вырывается наружу. Глаза затуманиваются слезами, я наклоняюсь вперёд, опираясь локтями на колени и опуская голову. Я просто разваливаюсь.
– Я не смог его спасти, Уайатт. У него дочь... и я не смог спасти его для неё...
Сильные руки вытаскивают меня из огня, но я вырываюсь. Джон всё ещё там. Он не выживет, если я не вернусь.
Он гладит меня по спине, сжимает мою шею и тяжело дышит, пока я задыхаюсь от рыданий. – Я знаю, Уокер. Знаю. Но таскать этот груз на своих плечах – это не пойдёт тебе на пользу. Прошло уже шесть месяцев, и хоть я понимаю, что всё ещё свежо и будет сказываться на тебе всегда, пришло время начать двигаться дальше.
– Как? Как мне двигаться дальше, зная, что я был последним, кто видел его живым? Зная, что из-за той ночи у его дочери нет отца? Что Эвелин…
– Ты говорил с ней?
Я просто качаю головой. Если бы за избегание проблем давали золотые медали, я бы уже собрал все. Я определённо был бы чемпионом в этом виде спорта. За последние шесть месяцев каждый раз, когда я сталкивался с Эвелин, это было как удар ножом в грудь снова и снова, каждая рана открывалась заново, едва начав затягиваться. Так как она близка с Келси и иногда помогала на ранчо моих родителей, полностью избежать её мне не удавалось. Но когда я её вижу, максимум, на что я способен – это кивнуть в знак приветствия. И даже это даётся с трудом.
– Что я должен сказать? «Извини, что ты теперь мать-одиночка? Прости, что я не смог спасти человека, который и не хотел, чтобы ты забеременела? Прости, что он так и не успел доказать тебе, что хотел быть отцом, несмотря на то, как себя вёл?» – Я поворачиваюсь к брату. – В ту ночь, когда он умер, он пообещал, что попробует быть рядом с ними. Он собирался поговорить с Эвелин после смены. Но…
– Он так и не успел, – заканчивает за меня Уайатт. Я киваю. – Вся эта ситуация – отстой, брат. Но вместо того, чтобы утопать в этом, почему бы тебе не найти способ почтить его память? Почему бы не попробовать быть рядом с Эвелин так, как он не смог?
– Не уверен, что она вообще захочет моей помощи, Уайатт.
– Никогда не узнаешь, если не спросишь.
– Чёрт. – Я откидываюсь на спинку дивана и провожу руками по лицу, вытирая слёзы и сопли. – Мне так надоело чувствовать, будто мою грудь разрывают изнутри.
– Знаю. А мне надоело каждый раз отвозить тебя домой после того, как ты напиваешься до безумия. Что-то должно измениться, Уокер. Пора начать залечивать раны от смерти Шмитти, а не делать их глубже.
– Я даже не знаю, с чего начать.
– Разберёшься. И, скорее всего, это придёт в тот момент, когда ты меньше всего этого ожидаешь. – Он шлёпает меня по плечу, встаёт и направляется к двери. – А пока иди и прими, блять, душ. От тебя воняет.
– Ты уверен, что вонь не от тебя?
Он пожимает плечами, но в уголках его губ появляется ухмылка: – Может быть. Но меня дома ждёт моя горячая жена, чтобы помочь мне помыться, если что.
Я морщусь. – Пожалуйста, воздержись от подробностей вашей сексуальной жизни с Келси. Всё-таки она мне как сестра.
– Теперь она действительно тебе сестра, технически. Но я ничего не могу с собой поделать, чувак. Я, чёрт возьми, счастлив.
– Пожалуйста.
Он кивает и открывает дверь. – Знаю. Ты вмешался в мою жизнь, и я всегда буду за это благодарен. Но теперь моя очередь сделать то же самое для тебя. Поговори с Эвелин, Уокер. Говорю тебе, возможно, именно это поможет тебе начать исцеляться и двигаться вперёд.
Когда дверь закрывается за ним, моё сердце начинает колотиться сильнее. Я понимаю, что разговор с Эвелин поднимет в памяти и другие чувства, которых я избегал, те, что подавлял с той самой ночи, когда понял, что, возможно, женщина, которую я всегда считал просто другом, может быть для меня кем-то большим.
Жаль только, что сначала она заметила моего лучшего друга.
– Печенье ещё осталось? – спрашиваю я, входя на кухню на ранчо.
Мама оглядывается через плечо: – Только что достала свежую партию из духовки.
– Отлично.
Меня охватывает лёгкая радость, как только я снова ощущаю уют дома.
Пару раз в неделю я приезжаю на ранчо – это всегда помогает мне прийти в себя. А после того, как вчера я целый день приходил в себя после похмелья и наказывал своё тело в спортзале, чтобы искупить вину, у меня накопилось ещё больше работы здесь.
Когда мы были маленькими, наши родители начали строить это ранчо, воплощая давнюю мечту мамы – создать не просто ферму, а целое пространство с атмосферой. Через годы тяжелого труда мечта сбылась. Сейчас на их территории могут разместиться до тридцати гостей, они проводят свадьбы и корпоративные мероприятия, занимаются разведением скота и дают уроки верховой езды для семей. Последним занимаюсь я.
