Текст книги "Пойти на риск (ЛП)"
Автор книги: Ханна Бонам-Янг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Нет. Пока не об этом. Сначала ванна.
Точнее, сначала несколько дел.
Вообще, почти всё, что угодно, прежде чем сказать матери.
Я никогда не знаю, как говорить с мамой о том, что происходит в моей жизни. Где-то после одиннадцати лет я стала скорее подругой и доверенным лицом, чем дочерью. В наших разговорах никогда не хватало места для двух наборов проблем, и её всегда казались важнее.
Честно говоря, думаю, она была одинока. Кроме Марси, у неё не было ни друзей, ни семьи. Её родители отвернулись от неё, как только я появилась на свет, а братьев и сестёр у неё не было. Да и, кажется, некоторые люди просто рождаются с одиночеством встроенным внутрь. Казалось, ей вечно не хватало внимания, чтобы заполнить пустоту внутри.
Боюсь, я замечаю это только потому, что у меня то же самое.
И я слышала, что о ней говорили. Другие родители. Называли её резкой, шумной, безвкусной. Шутили, что надо запирать мужей, когда она рядом. Но Джун Макналти всегда оставалась собой – без извинений. За это я её уважаю. И искренне люблю.
Могла бы обойтись без её ночных возвращений с неудачных свиданий. И, пожалуй, попросила бы поменьше подробностей после удачных – вещи, которые дочери не стоит знать о матери. Но я знаю: она старалась, как могла. Так она общалась – делилась со мной жизнью, надеясь, что я отвечу тем же. Но я не могла. У меня была Марси. Она давала мне пространство, чтобы мысли устоялись, и ждала, когда я сама приду. Слушала, не перебивая и не делая выводов.
Но я всегда знала, что меня любят. Даже если мне хотелось, чтобы эта любовь выражалась иначе.
Зажигаю свечу, жду, пока наполнится ванна, и умываюсь, смывая дневную грязь – тёплые ладони на щеках успокаивают. Глубоко вдыхаю, пока пенка с маслом чайного дерева испаряется вместе с паром.
Опускаюсь в воду, кладу руки на живот и смотрю на то, на что обычно избегаю смотреть слишком долго.
Дело не в том, что мне не нравится моё тело или особенно живот. Просто я заметила: чем меньше я вообще думаю о том, что у меня есть тело, тем реже накатывает неуверенность.
Как большинство женщин моего возраста, я научилась ненавидеть себя ровно настолько, чтобы угодить другим. Если тебе нравится, как ты выглядишь, тебя назовут неприятной – самовлюблённой, эгоистичной, высокомерной. Но это не случайно – нас стравливают. Капитализм требует, чтобы мы вечно были недовольны своей внешностью. Если бы мы все себя любили, десятки индустрий рухнули бы, как Вавилон. Мы должны хотеть решений для всех своих мнимых проблем – чтобы фабрики работали. Чтобы деньги текли в карманы мужчин.
Прыщи? Купи тональник, который только усугубит всё.
Растяжки? Вот крем, а вот подороже.
Жёлтые зубы? Эти полоски сделают их белыми! (Только не спрашивай, что в составе.)
Толстая? Вот диета – настолько дорогая, что на еду не останется.
Слишком худая? Надень этот бюстгальтер, который поднимет твои сиськи – потому что огромные сиськи тебе всё равно нужны.
Но я поняла (возможно, слишком рано), что некоторые вещи нельзя «исправить». В подростковом возрасте для меня не существовало журнальных статей «10 быстрых способов отрастить больше пальцев». Не было кремов, которые могли бы замаскировать, исправить или изменить мою руку. Только глубокие карманы, длинные рукава и продуманные позы, чтобы держать руку вне поля зрения. Прятать её, как и положено прятать недостатки.
И хотя в тот момент это было ужасно унизительно, я многим обязана Марси за то, что она пристыдила меня за это. Мне было четырнадцать, и я пригласила друзей в местный бассейн на день рождения. Мы фотографировались на одноразовый фотоаппарат, когда Марси стремительно подошла от шезлонгов, которые они с мамой заняли ещё утром.
– Уиннифред Джун МакНалти, что ты делаешь? – рявкнула она.
– Ничего, – ответила я с вызовом.
– Детка… – Она усмехнулась без тени веселья. – У всех этих девочек руки подняты вверх. Две руки, две кисти. Ты ведь умеешь считать, да? Где твои?
Я возмущённо посмотрела на Сару, словно говоря «забери свою мать», но Марси пролезла между мной и подругой, схватила мою правую руку и подняла её вверх, сжимая, как когтями.
– Вот кто ты, малышка. И это прекрасно.
Она отступила назад, с теплотой глядя на наш ряд – и это чувство до сих пор живёт в моём сердце.
– Ты ничего не изменишь, пряча это. Ты просто оглянешься на воспоминания и поймёшь, что пыталась стереть себя. И как же это будет грустно.
Именно то, как она сказала «грустно», пронзило меня. До сих пор слышу её голос. «Грустно» – как «жалко». А для девочки-подростка это удар, который не забывается.
До этого момента я не осознавала, что делала. Прятала свою руку, будто однажды смогу оглянуться на свою жизнь и забыть, что я другая. После этого я понемногу стала переставать стирать себя.
Сначала это требовало усилий. Я ловила себя на привычке прятаться и поправлялась. Потом, со временем, стало легче. До той точки, где мне больше не нужно было напоминать себе не скрываться – по крайней мере, внешне.
Внутренняя борьба оказалась сложнее. Игры в сравнение и спирали стыда преследовали меня большую часть юности и ранней взрослой жизни. Я часто отказывалась от попыток, потому что боялась провала. Мне говорили, что нормально испытывать трудности с простыми вещами, но при этом я видела новости о…сверхуспешных.
О элите с ограниченными возможностями, если хотите знать.
Сёрфер с одной рукой, альпинист без ног, барабанщик с одной кистью.
И где-то в глубине души я понимала, что должна ими гордиться. Они были частью моего сообщества, они боролись со стигмой за всех нас. Но я не чувствовала гордости. Я чувствовала горечь. И зависть. Злость от того, что они не просто «отличный сёрфер», «рекордсмен-альпинист» или «успешный барабанщик». Для меня они были напоминанием: мир всегда будет видеть меня иначе – ставить в другую категорию, – даже если я вознесу себя на пьедестал.
Я не хотела достигать чего-то «вопреки». Не хотела ничего «преодолевать». Я просто хотела чувствовать себя обычной. Не компенсировать себя каждый день. Хотела быть плохой в чём-то и слышать смех – потому что такова жизнь. Я не хотела жалости.
А когда я была хороша в чём-то (например, в плавании), я не хотела, чтобы меня хвалили за то, что я «преодолела». Я хотела просто быть хорошей.
Это сводит с ума – соревноваться с заниженными ожиданиями. Ни одна победа не ощущается победой.
Но, как и большинство людей, я с возрастом частично переросла свои комплексы. Нашла свой ритм. Поняла, кто я вне своих обид и ограничений. Стала строить идентичность на том, что придавало уверенности. На том, кто я есть, а не на том, кем я не была или никогда не стану. Перестала прятать части себя.
Потом появился Джек.
И он пошатнул мою уверенность так, как никто другой.
Джек хотел быть героем в моей истории. Поначалу. Он держал мою руку в своей на людях, но улыбался мне так, словно безмолвно говорил: «Тебе не нужно меня благодарить». На самом деле, все эти обычные жесты моего парня – мелкие, отчасти ожидаемые вещи вроде помощи с сумками или открывания дверей – никогда не делались просто из доброты. За всем этим всегда скрывался умысел. Грязный подтекст, который я не хотела замечать, боясь, что всё развалится.
Я была его «добрым делом».
Он любил меня «вопреки» – никогда «потому что».
В конце концов, думаю, ему всё это надоело. В его глазах я была беспомощной. Недостаточно старалась. Тогда он решил стать злодеем. И у него это отлично получилось – признаю.
Однажды вечером, когда мы опаздывали на вечеринку по случаю помолвки его друга, я возилась с ремешком туфель, наверное, на минуту дольше, чем нужно.
– Хоть немного постарайся, Уин! – рявкнул Джек, раздражённо размахивая руками. – Люди не обязаны вечно прыгать вокруг тебя! Хватит быть такой бесполезной!
И вдруг я снова стала той самой четырнадцатилетней девочкой с рукой за спиной. Отчаянно желавшей измениться. Спрятаться.
Я начала планировать каждый свой день до мелочей, лишь бы не просить его ни о чём. Но он всё равно находил повод для крика.
Даже после того, как я наконец ушла, в самые тяжёлые моменты следующего года я ловила себя на мысли, что благодарна Джеку. За то, что он научил меня: кто-то может меня хотеть. Что я могу быть любимой.
Это пугало меня куда сильнее, чем его вспышки гнева. Та власть, которую я добровольно отдала ему – решать, достойна ли я любви. Та власть, которую я могла бы отдать кому-то ещё, если бы снова оказалась достаточно глупа. Поэтому я решила: больше никогда. Никому. Пока не научусь любить себя настолько, чтобы чьё-то одобрение – или неодобрение – не могло перевернуть всё с ног на голову.
У меня ушло почти четыре года, чтобы прийти к нейтральному, смутному принятию себя. Иногда, как в Хэллоуин, я думаю, что красива – внутри и снаружи. А иногда в голове снова звучит голос Джека, этот жестокий, отстранённый, меланхоличный протяжный голос, шепчущий, какая я никчёмная…И я верю ему.
Но я уже научилась не доверять этим мыслям однажды. Значит, смогу и снова. Придётся. Потому что впереди меня ждёт совершенно новый вызов. Такой, который потребует от меня всей моей уверенности. Самых лучших моих качеств.
Завтра я разрешу себе пробовать и ошибаться. Я начну продумывать стратегии материнства, которые можно адаптировать. Начну запасаться детской одеждой с удобными застёжками, изучать слинги и переноски, тестировать коляски и автокресла.
Но сегодня я сделаю вид, что никаких проблем не будет. Позволю себе чувствовать то же, что и любой человек, который неожиданно узнал о беременности. Буду чувствовать лёгкое головокружение, страх и нервозность – но только по обычным причинам, без лишних тревог. Сегодня я могу позволить себе просто быть.
И с этим чувством я погружаюсь в ванну и предаюсь мечтам. Глаза закрыты, волосы растекаются вокруг, как чернила в воде. Уши под поверхностью воды заглушают звуки из соседних квартир, и песня Fleetwood Mac «Songbird» становится тихим, мягким колыбельным напевом.
Я представляю крошечного, сладкого новорождённого, лежащего у меня на груди. Думаю о множестве ванн, которые мы примем вместе. О всех чудесных вещах, которые будем делать вместе. О бессонных ночах, истериках, прорезывании зубов и других тревогах родителей. Но в основном я думаю о хорошем. О сказках на ночь и неторопливых утрах, наполненных солнечным светом. О прогулках в парк, где мы будем собирать одуванчики, или к пляжу, чтобы бросать камешки в воду. Об объятиях, тепле и священном чувстве – любить кого-то больше, чем себя.
И я повторяю себе снова и снова: у меня получится. Пока наконец не начинаю верить, что это хоть отчасти правда.
Глава 8
9 недель беременности. Малыш размером с виноградинку.
Дышать становится почти невозможно, пока я иду к стойке, чтобы забрать заказ. Всё в меню этого кафе казалось мне отвратительным. Как, впрочем, и большинство продуктов на прошлой неделе. И даже если еда кажется моему мозгу приемлемой, позже меня всё равно рвет.
Доктор Салим называет это утренней тошнотой, будто это не происходит круглые сутки. Правда, она сказала, что, скорее всего, ко второму триместру это пройдет, и я молюсь, чтобы она оказалась права.
Но сегодняшняя тошнота – не из-за крошечного малыша внутри меня. Нет, это результат недели, проведенной в размышлениях над воображаемым разговором, и всё ещё непонимания, что сказать, когда Бо появится. Это от незнания, как он отреагирует и что я почувствую в ответ.
Конечно, мои эмоции сейчас крайне нестабильны (опять же, это ожидаемо), но этот разговор – тот самый, от которого сводит живот и бросает в пот даже на холоде.
На прошлой неделе я начала пытаться успокаивать себя мирной визуализацией, полностью выдуманной: я на пляже в июле. Мой живот огромный, выпирает из-под бикини, ярко накрашенные пальцы ног утопают в песке, а тёплый ветерок сдувает волосы с лица. Я кладу обе руки на живот, чувствуя, как малыш бурно пинается, пока чайки кружат над головой, а волны разбиваются о берег.
Думаю, в глубине души я напоминаю себе, что в любом случае всё будет хорошо. У меня останутся я, пляж и этот малыш к лету, даже если Бо отреагирует плохо. Даже если он захочет не иметь с нами ничего общего. У меня всё равно будет мой покой. Просто, возможно, придётся немного потрудиться для этого.
Я благодарю баристу, беру свой «Лондонский туман» и направляюсь к маленькому круглому столику в самом укромном уголке кафе. Сажусь лицом к двери и жду, когда появится этот белокурый великан, борясь с желанием сбежать через чёрный ход или окно туалета.
Было немного неловко просить Бо встретиться за кофе, учитывая, что в последний раз, когда мы были вместе, он одевался, чтобы уйти, буквально через несколько минут после того, как был внутри меня.
Уверена, он думал то же, что и я – что мы больше никогда не увидимся и не услышим друг о друге. Не будет никакого продолжения, свиданий и уж тем более встреч за кофе в случайное воскресное утро два месяца спустя. Но он согласился. Так что это уже начало. Причём, судя по всему, с энтузиазмом.
Я: Привет, Бо, это Уин. Вторая пиратка с Хэллоуина… Не знаю, свободен ли ты в эти выходные выпить кофе?
Бо: Уин, привет. Тебе не нужно было напоминать, кто ты. Я, очевидно, тебя помню. И да, я готов выпить кофе. Ты знаешь «Saints» на Косгроув-авеню? Воскресенье в десять?
Дверь кафе открывается с лёгким звонком, и внутрь заходит будущий отец, пока ещё не подозревающий об этом. И, чёрт возьми, он ещё красивее, когда не одет как лихой мушкетёр. На нём длинный бежевый спортивный пиджак и шарф поверх зелёного вязаного свитера. Чёрные джинсы и такие же чёрные ботинки. Борода чуть длиннее, чем на Хэллоуин, а волосы всё такие же непокорные. Он машет мне с порога, стряхивая снег с ботинок, и широкая улыбка озаряет его лицо. Потом он указывает на стойку, без слов спрашивая: Тебе что-нибудь нужно?
Я в ответ поднимаю свою кружку. Он одобрительно кивает, поворачивается к бариста, чтобы сделать заказ.
Бедняга даже не подозревает, что его жизнь вот-вот изменится.
И тут я внезапно понимаю, что в этой ситуации я – доктор Салим. Мне нужно оставаться спокойной, объективной и сострадательной. Но, чёрт, я не уверена, что смогу. Я сама ещё в шоке. И я нервничаю рядом с ним.
Раньше я случайно сталкивалась с прошлыми партнёрами – город не такой уж большой. Но мне всегда удавалось сохранять лёгкость. Здесь же никакой лёгкости и случайных отношений быть не может.
В конце концов, он подходит ко мне с широкой кружкой и тарелкой, на которой три разных пирожных. Я стискиваю зубы, гадая, не пожалеет ли он, что не взял их с собой.
– Я подумал, мы могли бы разделить это, – говорит Бо, ставя тарелку на стол между нами. – И, э-э, привет, – тепло добавляет он, опускаясь на стул напротив меня и разматывая свой коричневый шарф. – Это был приятный сюрприз.
– Привет, – выдавливаю я. В моём голосе уже слышатся нотки «мне так жаль». – Эм, как дела? – спрашиваю я.
– Нормально. – Бо наклоняет голову и упирается языком в уголок рта, скептически разглядывая меня.
Я понимаю, что выгляжу нервной, так что неудивительно, что он уже смотрит на меня с такой обеспокоенностью. Мои губы непроизвольно сжимаются, глаза слегка дёргаются, наверное, моргаю слишком часто. К тому же я никак не могу усидеть на месте.
Я пытаюсь сделать натянутую улыбку, но понимаю, что она неубедительна, когда брови Бо едва заметно сдвигаются.
Он прокашливается, прикрыв рот кулаком, и продолжает:
– На работе завал. Всегда так перед праздниками. Перед тем как закрыться на перерыв. Но, честно говоря, э-э, больше ничего особенного. – Он смеётся вполсилы, продолжая изучать моё выражение лица.
– Да, – соглашаюсь я.
Он делает долгий глоток кофе, взгляд скользит к моей дрожащей коленке под столом.
– Уин, ты…
– Я беременна, – громко перебиваю я, и все слова вырываются из меня вместе с воздухом, словно я перестала дышать.
Бо моментально бледнеет. Его плечи опускаются, будто он забыл, как держать собственный вес.
– Что?
– Прости, – шепчу я. Я больше не могла это скрывать.
– Ты… – Он сглатывает, глядя на стол между нами. Поднимает руки с колен и кладёт ладони на стол, сутулясь. – Ты сказала… – он поднимает на меня широко раскрытые, немигающие глаза, —...что беременна?
– Да. Я…да.
Он кивает. Потом ещё раз. Затем так много раз, что кажется, будто у него сломана шея.
– Ладно. Хорошо. Ладно. И я, э-э, полагаю, ты говоришь мне это, потому что… – Он делает долгий, дрожащий вдох, всё ещё кивая сам себе.
– Да. Это твой, – отвечаю я.
– Ого. – Он зажимает переносицу, глубоко вдыхая. Потом слегка раскачивается на стуле, прикрыв рот ладонью, пальцы прижаты к щеке. – Ладно, – говорит он сквозь пальцы. – Ладно, – повторяет, опуская руку.
– Я знаю, это шок. – Я сжимаю руки на коленях, смотрю на соседний стол и думаю, сколько раз в жизни сидела рядом с судьбоносными разговорами, пребывая в блаженном неведении. – Прости, – снова говорю я.
– Нет, э-э, я… – Его дыхание снова сбивается, когда он тянется за кофе и делает ещё один долгий глоток. – Ого, – выдавливает он, сглатывая.
– Да, – соглашаюсь я. Оглядываюсь к стойке и замечаю кувшин с водой и стаканы. – Может, хочешь воды? – предлагаю я. В основном просто хочу отойти от стола, хоть на пару секунд.
– О. Да. Конечно. Спасибо.
Я встаю и наливаю два стакана, благодарная за мгновенную дистанцию между мной и бомбой, которую только что сбросила.
– Вот, – говорю я, ставя стакан перед ним и садясь обратно.
Он осушает его залпом.
– Чёрт, прости. Как ты себя чувствуешь? Как ты? Как…как ты?
– Нормально, – честно отвечаю я. – Меня часто тошнит. Но я в порядке. Мы, э-э, мы в порядке. – Я кладу руку на живот под столом, вне его поля зрения.
Познакомься со своим папой, малыш.
– Я правда не ожидал этого. – Взгляд Бо наконец перестаёт метаться по комнате, он останавливает его на мне, и в его глазах читается растерянность. Всё его лицо напряжено. Я почти вижу, как его мозг прокручивает наш вечер вместе и тот самый момент, когда он добирается до недостающих презервативов.
– Я тоже. – Я прокашливаюсь. – Я…я не врала, когда говорила, что принимаю таблетки.
– Нет, я так не подумал. – Он быстро мотает головой, хмуря брови.
– Я не пыталась…ну, знаешь...подстроить это.
– Ладно.
– Такое иногда случается, – пожимаю я плечами, стараясь выглядеть равнодушной, хотя внутри всё наоборот. Очень даже не равнодушной.
Бо проводит ладонями по лицу, растягивая кожу.
– Так…мы…мы поженимся?
– Что? – я отшатываюсь. – Нет! Что? С чего вдруг? Мы даже не знаем друг друга!
Он выпрямляется, тяжело вздыхая.
– Прости, не знаю, что на меня нашло.
– Видимо, дух твоего прадеда.
– Но тогда…что мне делать? Как помочь? Чем я могу…
– Бо, я решила оставить ребёнка, – перебиваю я. – Я ничего от тебя не жду, но готова сотрудничать. Ты можешь участвовать настолько, насколько захочешь, но если согласишься – будь добр остаться в их жизни надолго. Это не игра в прятки с отцовством. Хочешь ребенка? Тогда будь рядом и с малышом, и с подростком, и со взрослым. Понял?
Это была единственная часть, которую я отрепетировала. Вышло не совсем так, как планировалось, но мне стало легче, когда я сказала то, за чем пришла. Хотя бы часть. Остальное теперь зависит от него.
– Хорошо, – говорит он, слегка приоткрыв рот, и его взгляд снова становится отсутствующим.
Почему-то это озадаченное выражение лица заставляет меня замедлиться. Он выглядит таким потерянным – будто его давит что-то ещё тяжелее. Тяжелее этого. Мне хочется спросить, но, возможно, это не моё дело. В конце концов, мы почти чужие люди.
И всё же я начинаю ему сочувствовать. Он держится относительно хорошо, и, насколько я пока могу судить, он кажется хорошим парнем. Может, я была немного резка.
– Тебе не нужно решать прямо сейчас, конечно, – говорю я мягче, пытаясь сгладить удар.
Он возвращается из далёких мыслей, его взгляд становится сосредоточенным и твёрдым, когда он складывает пальцы перед собой на столе.
– Нет, я…я в деле. Настолько, насколько смогу. Как бы ты ни нуждалась в поддержке, я готов. Определённо.
– О, – невольно вырывается у меня. – Ладно, – соглашаюсь я.
– Прости, – говорит он на выдохе.
– Это ничья вина.– Я прикусываю губу, переформулируя. – Ну, вообще-то, это точно наша вина. Обоих. Коллективная. Я забывала вовремя принимать таблетки, у нас не было презервативов, и ты, наверное, мог бы прерваться.
– Я не думал… – он замолкает, откусывает огромный кусок шоколадной выпечки с тарелки, жуёт и кивает сам себе. Потом ещё один – и съедает всё целиком. Затем берёт следующую выпечку и повторяет то же самое. – Я думал, что не смогу, – говорит он с полным ртом.
– Не сможешь что? – спрашиваю я. Заниматься сексом? Он говорил, что ничего не было с тех пор, как потерял ногу. Но это определённо случилось. Уж точно поэтому у него не было с собой презервативов, если он об этом.
Он сглатывает еду одним глотком.
– Уин, я должен кое-что тебе сказать… – Бо берёт ещё одну выпечку, опустошая тарелку с рекордной скоростью.
Я понимаю, что он заедает стресс, когда он запихивает в рот последнюю выпечку целиком, с трудом проглатывает и затем запивает кофе.
– Несколько лет назад в моей жизни всё пошло не по плану, и я не… – он бросает взгляд по сторонам, будто готов на всё, лишь бы не говорить дальше. Только сейчас я замечаю, что он едва помещается в стуле, его крупное тело его перевешивает. Но при всей своей физической массе сейчас он кажется таким маленьким. Он сжался, его лицо выглядит моложе. Наконец, перестав сопротивляться, он выпрямляет шею и садится ровнее, глубоко вдыхая.
– У меня был рак, – резко говорит он. – Рак кости. Третья стадия. Мне поставили диагноз вскоре после двадцать восьмого дня рождения, а операцию сделали в прошлом октябре. Это было…это было тёмное время. Я не замораживал сперму перед лечением. Не думал, что доживу, чтобы её использовать, да и не хотел. Я только вышел из отношений, и всё казалось безнадёжным.
– О. – Я вздрагиваю. – Мне так жаль, я... – Мой голос затихает. Что тут можно сказать? Ничего полезного. Ничего, что могло бы передать, как сильно я жалею, что ему пришлось через это пройти.
Я пытаюсь вписать рак в хронологию, которую начала выстраивать в голове, основываясь на в основном бесполезной информации от Калеба. Понимаю, что это как раз время внезапной помолвки и последующего расставания с Корой.
Поднимаю взгляд от края стола к его лицу.
– Бо, мне правда...
– Я просто не думал, что такое возможно, – перебивает он, смахивая слезу с верхней части щеки. Своей щеки, приподнятой улыбкой. – Чёрт, прости, – кашляет он. – Просто...
Этот разговор оказался куда серьёзнее, чем я ожидала. Моё сердце разрывается от боли за человека напротив – и тут же склеивается обратно, облегчённое его сияющим, потрясённым выражением.
Я протягиваю руку через стол и касаюсь его локтя. Почувствовав прикосновение, он убирает ладонь от лица и берёт мою руку в свою, поднося запястье к губам и прижимая их к точке пульса.
В этом нет ничего сексуального. Это просто попытка дать и принять утешение. Потому что ни один из нас не знает, что сказать дальше.
– Буду честна. Я не ожидала слёз счастья, – полу-шучу я, изо всех сил стараясь успокоить его улыбкой, пока он опускает наши руки на стол между нами.
Смех Бо звучит горько-сладко.
– Я тоже. – Он откашливается. – Прости, я не хотел делать это о себе.
– Я побыла в центре внимания в кабинете врача. И каждый день с тех пор, – говорю я.
– Ты выглядишь...спокойной?
– Ну, да. Думаю, так и есть. Я в порядке. Когда меня не тошнит. Вообще-то, я очень боялась тебе сказать, но в остальном как-то странно смирилась со всем этим. Я всегда хотела ребёнка, просто не думала, что это будет так...незапланированно.
Он кивает, изучая меня, будто запоминая каждое слово. Это слишком. Почти. Его взгляд, будто во мне есть ответ на нашу ситуацию.
– Ну и...если уж выбирать отца для ребёнка, у моего довольно хорошая ДНК, – перевожу внимание на него, забирая руку и кладя её на колени.
– Если не считать рака, – тихо говорит он, и его взгляд словно шепчет мне извинение.
И тут до меня доходит. Причина его отстранённого взгляда раньше – его неуверенность, что сможет быть рядом на всех этапах.
– Ты...всё ещё болен? – осторожно спрашиваю я, чувствуя, как сердце подступает к горлу.
– Нет. Я здоров. Прохожу обследования каждые несколько месяцев, и уже больше года всё чисто. Но... – Он вдыхает сквозь зубы, ёрзая в кресле. – Всегда есть шанс, что он вернётся. В другом месте.
Тошнота подкатывает снова.
– Прости, – говорит он с виноватой гримасой. – Знаю, было бы приятнее услышать гарантии.
– Нет, Бо. Не надо. – Я качаю головой, опущенной между нами. – Ни у кого из нас нет гарантий. Просто нужно делать всё возможное, пока есть время, – поднимаю взгляд на него.
Его нос вздрагивает, губы кривятся в неожиданной ухмылке.
– Теперь мы изъясняемся клише, да? – дразнит он.
Я фыркаю, хотя сама улыбаюсь.
– Заткнись. Прости. Нет никакого руководства «как реагировать, если отец твоего внезапного ребёнка переболел раком». Я не знаю, что тут делать. Думала, сегодня буду единственной с шокирующими новостями.
– Нет-нет, мне нравится, – фальшиво говорит он. – Попробуй добавить что-нибудь вроде «всё происходит не просто так».
Закатываю глаза.
– О! Или «ты такой храбрый» это мне всегда нравилось.
– Знаешь, вообще-то, это всё был розыгрыш. Я не беременна. Пожалуй пойду. – Скрещиваю руки на груди, откидываюсь на спинку стула и ухмыляюсь.
– Да? – удивляется он. – Вау, ты полна сюрпризов.
– Просто скучно было, понимаешь? Решила, может, выпрошу бесплатный кофе. Но оно того не стоит. Ты слишком раздражаешь.
Он облизывает губы. Озорной блеск в его глазах подсказывает мне, что он уже придумал новую шутку. Я нетерпеливо жду, вспоминая, как весело нам бывает вместе. Но затем он моргает, встряхивается и полностью стирает это выражение с лица.
– Когда ты узнала? – тихо спрашивает он.
А, точно. Кажется, у нас есть дела поважнее.
– На прошлой неделе. Роды двадцать четвертого июля. – Я смотрю на пустую тарелку между нами, усыпанную крошками и сахарной пудрой. – И в следующую пятницу у меня УЗИ.
– В пятницу? – Он достает телефон. – Во сколько?
– Да. В четыре.
– Где? – Он поднимает взгляд, пальцы замерли в готовности печатать.
– Клиника на Западной Девятой – синее здание.
Он вбивает это в телефон, кивает и убирает его в передний карман.
– Хочешь, я тебя заберу?
– Ты…ты идешь? – переспрашиваю я.
– Ну очевидно же.
– Нет, эм, мы встретимся там.
– Так… – Он слабо улыбается, делает вдох, который, кажется, немного его успокаивает. – Что теперь?
– Можешь взять нам еще перекусить? – Я указываю на «кладбище» выпечки. – Я голодна.
Он так резко вскакивает и направляется к стойке, что я только качаю головой, и на губах появляется легкая улыбка.
В груди вспыхивает опасное чувство. Дурацкая, всепоглощающая нежность к этому человеку. Я подавляю ее и списываю на гормоны – будто какой-то древний инстинкт велит держаться ближе к мужчине, с которым зачала ребенка.
По крайней мере, если уж нам предстоит провести рядом…ну, знаете, вечность, то он не совсем невыносим.
Глава 9
10 недель беременности. Малыш размером с клубнику.
– Слёзы счастья? – спрашивает Сара, переворачивая стул и ставя его на стол, чтобы я могла подмести под ним.
Она уже несколько лет заходит в кафе в конце моей смены. Возвращается, как бездомный кот, зная, что остатки выпечки всё равно куда-то денутся. Но обычно в итоге помогает мне с уборкой. Я люблю поддразнивать её, что она играет роль женщины, которой самой приходится платить по счетам. В ответ она, пугающе прямолинейно, шутит, что зарабатывает на жизнь в спальне.
– Слёзы счастья, Сар, – отвечаю я, бросая на неё взгляд, рука покоится на верхушке метлы. – Честно, этого я совсем не ожидала.
– Но это же хорошо, да? – Она поднимает противоположный стул и ставит его вверх ногами на стол.
– В тот момент это было приятно, но…
– Но ты пришла домой и начала загоняться, – перебивает меня Сара. Я сверлю её взглядом. Она вздыхает, в её глазах читается толика терпения, но выражение лица усталое. – Уин, иногда хорошие вещи – это просто хорошие вещи. Бо обрадовался ребёнку. Давай просто порадуемся за это.
Я скептически хмыкаю.
– Сначала я тоже думала, что Джек милый. Он тоже делал всё правильно.
Я замечаю это каждый раз. Лёгкое мерцание в глазах Сары, когда я упоминаю Джека. Она быстро сканирует моё лицо, оценивая, насколько меня расстраивает одно лишь упоминание его имени. Моё собственное упоминание, между прочим.
– Бо – не Джек, – осторожно говорит она.
– Ты даже не знакома с Бо.
– Калеб за него поручился, а я доверяю своему мужчине, – отвечает она, берясь за следующий стул, чтобы поставить его на стол.
Я перестаю подметать, думая о том, как часто я ошибалась раньше. Как хорошо некоторые мужчины умеют прятать свою уродливую сторону и как быстро могут перемениться.
– Мне нужно узнать его получше, верно? Ну, типа, он хочет участвовать, ходить на все осмотры и всё такое. Но мы, по сути, чужие люди. Что, если он захочет быть в родильной палате? Он всё увидит. – Я морщусь.
– То, что Бо уже всё видел, – Сара широко размахивает рукой в сторону моих бёдер, – это как раз то, как ты оказалась в таком положении. – Она забирает у меня метлу, видимо, решив, что я не способна одновременно говорить и подметать. – Думаю, всё будет в порядке.
Я содрогаюсь.
– Есть разница между полумраком спальни после пары бокалов и симпатичным незнакомцем, стоящим между моих ног, раздвинутых в стременах, и смотрящим прямо в глаз бури.
– Ты только что назвала свою вагину глазом бури?
– В той родильной палате? Да. Именно так всё и будет.
– Ему не обязательно там быть, если ты не хочешь. Но, вообще-то, – она делает паузу, твёрдо кладя руку мне на плечо, – я люблю тебя, но я там не буду.
– Сара, ты падаешь в обморок при виде крови из носа. Я не подпущу тебя к себе во время родов.
– Даже мысль об этом вызывает у меня тошноту, – шепчет она, взгляд её теряется где-то за моей спиной.
– Да, спасибо, – безэмоционально говорю я. – Очень полезно.
Она закатывает глаза, затем идёт за мной к следующему столу, подметая вокруг стойки, пока я протираю столешницу.
– УЗИ в пятницу днём, да? Если он будет свободен после, пригласи его к нам. Устроим игровой вечер. Если мы все объединимся, сможем посмотреть, как он реагирует на проигрыш. Это фундаментальный тест на устойчивость.
– Он, наверное, уезжает на выходные по делам. Его отец живёт во Франции.
– Видишь? Ты же что-то о нём знаешь! – Она сметает мусор в совок. – Просто пригласи. Если он занят, значит, занят. Но сомневаюсь, что он откажется от лишнего времени со своей сексуальной мачкой его ребёнка. – – Она игриво подёргивает плечами, шевеля бровями. – Может, попытается сделать тебе ещё одного.
