Текст книги "Девушка из бара"

Автор книги: Ха Кхань Линь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Ха Кхань Линь
Девушка из бара

«Цветок, обращенный к солнцу»

Лишь основательно порывшись в архивах цензуры, которая свирепствовала во времена марионеточного режима, можно воссоздать картину литературной жизни в городах Южного Вьетнама, находившихся под пятой сайгонской администрации, – считают многие вьетнамские литературоведы. «Написав фразу, излив на бумаге сокровенное, – сетовал несколько лет назад сайгонский интеллигент, – с беспокойством перечитываешь написанное и думаешь, что все это не пропустит цензура. Поэтому писатель почти никогда не имеет возможности высказать то, что у него на душе».

Атмосфера страха порождала ретивых продажных писак, носивших мундиры сайгонского управления «психологической войны» и с верноподданническим усердием украшавших свои романы «глубокомысленными» эпиграфами из речей марионеточных правителей. Но были, к чести творческой интеллигенции Южного Вьетнама, и такие писатели, которые считали непреложным долгом говорить правду о судьбах своего народа и своей страны. Радикальная общественная позиция, пламенный патриотизм привели многих из них в ряды борцов за освобождение родины. Они внесли свой вклад в формирование литературы освободительной борьбы. В их числе и автор романа «Девушка из бара» (1973) – молодая писательница Ха Кхань Линь, которая превосходно, до тонкостей знает жизнь городов вьетнамского Юга при американо-сайгонском режиме – ведь ей самой приходилось жить в их тяжелой, отравленной атмосфере.

Роман Ха Кхань Линь – одна из немногих пока книг, раскрывающих эту тему, исполненную глубокого и подлинного драматизма. «Издавна мы хотели, более того, мы жаждали узнать, как жили и боролись в последние годы люди южновьетнамских городов, – писала критик Тхиеу Май в журнале «Литературные новинки», издающемся в Ханое. – Благодаря своим обширным знаниям в этой области Ха Кхань Линь в определенной мере удовлетворяет настоятельному требованию нашего читателя. Ее роман встретил у нас горячий прием еще тогда, когда отдельные его главы публиковались в наших журналах».

Действительно, крушение проимпериалистического сайгонского режима и поражение американской военщины в Южном Вьетнаме – одно из крупнейших событий современности – по-новому осознаются каждым, кто откроет эту первую на русском языке книгу, рассказывающую о том, как созревали силы сопротивления в самой цитадели ныне уже ушедшего в прошлое марионеточного режима, как зрели «гроздья гнева» в душах тех, кого сайгонский диктатор самонадеянно считал своими подданными.

Драматическая судьба героини романа «Девушка из бара» ведет нас то в дом сайгонского капитана-карателя, где работает Тхюи, то в модный магазин вьетнамки по имени Жаклин, то в фешенебельный бар, в компанию «тихих» американцев. Столь характерная для вьетнамской классики тема страданий чистой душою женщины, вынужденной пройти через позор и унижения, приобретает новое звучание и новый смысл в условиях недавно закончившейся в Южном Вьетнаме войны.

Тонко и ненавязчиво показывает писательница перемены в сознании Тхюи, которая приходит к решению помогать патриотам в их борьбе, – ее ждет трудная работа разведчицы в самом логове врага, в Дананге.

Дананг выбран основным местом действия романа не случайно. Наряду с Сайгоном этот второй по величине город Южного Вьетнама был средоточием язв и пороков марионеточного режима, лишенного хоть сколь-нибудь значительной социальной опоры и державшегося только с помощью американских штыков.

Более столетия назад французские колонизаторы, оценив исключительно важное военно-географическое расположение города, пытались захватить Дананг. Им потребовалось тридцать лет, чтобы вынудить императора последней вьетнамской династии Нгуенов сдать Дананг в концессию. Так, город, получивший тогда название Туран (Башня над рекой Хан), попал с 1888 года под колониальное господство, которое продолжалось более полувека. После 1954 года Дананг стал пристанищем американо-сайгонской военщины, превратившей его в огромную морскую и военно-воздушную базу. Именно здесь, в Дананге, в марте 1965 года на вьетнамскую землю ступили первые пехотинцы американского экспедиционного корпуса. И как бы по иронии истории отсюда же, из Дананга, восемь лет спустя – в марте 1973 года – эвакуировалось последнее воинское подразделение заокеанских агрессоров.

Действие романа Ха Кхань Линь охватывает главным образом первую половину шестидесятых годов, в нем передана сложная и вместе с тем неповторимая атмосфера, которая царила тогда в городах Юга. А ситуация была переломной и накаленной.

Национальный Фронт Освобождения широко развернул свою борьбу, под ударами народных вооруженных сил освобождения зашатался марионеточный режим: началась сайгонская «чехарда». На «президентском» кресле с конца 1963 года с невероятной быстротой сменяли друг друга генералы, приходившие к власти в результате военных заговоров. Зыонг Ван Миня сменил Нгуен Кхань, это он приезжал в Хюэ, чтобы «урезонить» студентов (эпизод этот описан в романе). Но вскоре, после очередного заговора, Нгуен Кхань вынужден был отправиться во Францию, где занялся делами собственного отеля.

Чтобы спасти агонизирующий режим, США начали печально знаменитую «эскалацию» войны во Вьетнаме. В романе вооруженная борьба патриотов остается как бы за кадром, но и до улиц Дананга доносится отзвук победоносных боев патриотов. Антиамериканское движение широко захватывает города, его участники ищут и находят сторонников даже в среде сайгонского офицерства и чиновничества. Так, например, один из героев романа, подпольщик Винь Ко, носит мундир офицера сайгонской армии. Известно, что противники марионеточного режима сумели проникнуть даже в ближайшее окружение сайгонских правителей и много сделали для окончательной победы своего народа.

Борьба в каждом из городов Южного Вьетнама развертывалась в особых условиях. В отличие от Дананга в Хюэ – древней императорской столице Нгуенов, одном из давно сложившихся центров образования (именно там мы впервые встречаемся с героиней романа), – особенно остро развертывается патриотическая борьба интеллигенции, студенческой и учащейся молодежи. Здесь проходят массовые демонстрации против насильственной мобилизации в марионеточную армию, здесь особенно широко разворачивается борьба с навязываемым вьетнамскому народу чуждым образом жизни и чуждой культурой.

Сознание пагубности американского вмешательства охватило все слои южновьетнамского общества. «Сейчас нет числа тем, кто ругает американцев. Это и открытые выступления, и туманные намеки. Просмотрите ежедневные газеты – и вы увидите, что некоторые честят американцев от души, другие же только для того, чтобы показать: мол, и они тоже «свои», – писал в то время сайгонский журнал «Энциклопедия» («Батькхоа»).

Описанный в романе эпизод – сожжение студентами так называемого американского культурного центра в Хюэ – реальный исторический факт. Когда разобидевшиеся «добрые» заокеанские дядюшки стали упрекать вьетнамских студентов «в отсутствии культуры», им резонно ответили, что те отбросы культуры, которые янки хотели бы навязать Южному Вьетнаму, вьетнамскому народу не нужны. «Культура» ночных баров, «веселых заведений», шумных дансингов так и не привилась в изысканно скромном и сдержанном Хюэ, раскинувшемся по обоим берегам Ароматной реки, где возвышаются древние стены, живописные башни, храмы и палаты знаменитого императорского дворцового города.

Иная ситуация сложилась в Дананге, где расцвела компрадорская буржуазия, где темные дельцы, такие, как владелица бара «Джина» из романа Ха Кхань Линь, наживались на трагедии своего народа и, не надеясь на прочность сайгонского режима, спешили переправить капиталы в швейцарские банки. Этот «пир во время чумы», наглое сияние роскоши в дни народных бедствий убедительно изображены писательницей.

Выросшие как грибы после дождя бары, дансинги и притоны, предназначенные для увеселения янки и сайгонского воинства, не остались без внимания патриотов, непосредственно связанных с теми, кто в джунглях и горах громил армии оккупантов и их приспешников. Здесь, среди броской, циничной рекламы, в атмосфере, затуманенной винными парами, можно было добыть чрезвычайно необходимую, порою бесценную информацию.

Риск был огромен, а ставкой могла стать жизнь. Чтобы пойти на это, человеку надо было много пережить, передумать, пройти сквозь муки, страдания, подобно юной героине романа.

Подвиг и жертвы вьетнамских патриотов были не напрасны. Мы становимся теперь свидетелями наступления новой эпохи в истории страны, ставшей для всего человечества символом мужества и героизма.

Мне в качестве собственного корреспондента «Известий» довелось стать одним из первых советских людей, побывавших в Дананге буквально через несколько дней после его освобождения народными вооруженными силами.

31 марта 1975 года я просматривал первые еще не смонтированные телевизионные пленки, срочно доставленные из Дананга. Операторы Национального Фронта Освобождения вошли в город вместе с передовыми частями. Перед глазами – знаменитый мост Чинь Минь Тхе через полноводную реку Хан-Дананг и рядом – пожилой человек с флагом Фронта Освобождения. На тротуарах посреди улиц Тханькхе и Хунг Выонг жители Дананга сжимали в братских объятиях освободителей. На улице Батьданг перед городской мэрией несла караульную службу девушка-ополченка с автоматом через плечо. В нескольких метрах от нее старый рыбак топтал ногами выброшенные из здания портреты диктатора Тхиеу. Из дверей дома выносили папки с архивами и укладывали в грузовик. Возможно, многое расскажут эти документы о преступлениях, которые чинили империалистические агрессоры, сайгонская военщина и администрация кровавого диктатора. Распахнулись двери данангской городской тюрьмы. Тысячи политических узников обрели свободу, во имя которой они боролись столь долгие годы.

…Самолет «ЯК-40», несший на борту флаг Временного революционного правительства, шел на посадку.

Неподалеку от океанского побережья с нежно-золотистыми пляжами, у подножия живописной горной гряды Морского облака раскинулся Данангский аэродром – один из самых крупных в Индокитае и Юго-Восточной Азии. Его бетонное полотно толщиной до трех метров принимает самые современные реактивные самолеты. Еще совсем недавно отсюда поднимались «фантомы» и «скайрейдеры». Полотно было готово и для приема стратегических бомбардировщиков «В-52». Десять лет назад отсюда взлетал бывший сайгонский «премьер» – вице-маршал от марионеточной авиации Нгуен Као Ки – для бомбардировок территории ДРВ, ее особого уезда Виньлинь. Ки похвалялся, что сайгонская военщина сокрушит национально-освободительное движение на Юге. Оглядывая с воздуха десятки трофейных сайгонских вертолетов и самолетов, которые так и застыли на взлетных полосах, в ангарах и капонирах, я невольно вспомнил об этих широковещательных заявлениях сайгонского вояки.

Вот и бетонное полотно. Еще не стерты на аэродроме прежние указатели, оставшиеся от времен сайгонского режима: «Эскадрилья № 233», а рядом – уткнувшийся носом в землю, беспомощно распластанный бомбардировщик. «Дисциплина – сила сайгонской армии». И тут же, под этой надписью на стене офицерского клуба – растоптанный желтый флаг. Говорят, что он был сорван и расстрелян в упор из автомата одним из бывших сайгонских офицеров, который в числе ста с лишним тысяч военных сложил в Дананге оружие и затем выразил желание служить интересам народа.

Я иду по улице, носящей имя национального героя Фан Тю Чиня, с членом народно-революционного комитета Фам Дык Намом. Он рассказывает о том, как 29 марта над зданием городского муниципалитета взметнулось знамя Национального Фронта Освобождения. Его поднял бывший сайгонский капитан медицинской службы, ныне хирург одной из данангских больниц. После освобождения в здании муниципалитета расположился военно-административный комитет.

– Мы опирались в своей деятельности на рабочий класс Дананга, на прогрессивно-патриотически настроенные слои населения, которые не только приветствовали освобождение города революционными силами, но и приложили большие усилия для нормализации и восстановления мирной жизни.

Буквально через несколько часов после освобождения города из здания муниципалитета поступил первый указ революционной власти о создании военно-административного комитета, который взял в свои руки всю полноту военного, политического и экономического руководства жизнью Дананга. Комитет объявил о том, что, как только в городе нормализуется жизнь, будет создана гражданская народно-революционная администрация. И гражданская власть была создана менее чем через полгода после освобождения Дананга.

Немало важных социальных преобразований было проведено буквально в первые дни после освобождения.

В Дананге был крайне высоким процент безработных, и теперь предстояло трудоустроить каждого, поставить на учет бывших сайгонских военных и чиновников, мобилизовать людей на работу в промышленных предприятиях, привлечь десятки тысяч человек для транспортных служб, бесперебойно поддерживать электро– и водоснабжение. Военно-административным комитетом были составлены срочные программы и планы надежного обеспечения населения продуктами питания, главным образом рисом, учтены земельные площади, долгие годы не знавшие крестьянского плуга и подлежащие восстановлению, налажена деятельность органов здравоохранения, культуры, финансов.

На базе бывших частных торговых предприятий были созданы первые 25 пунктов продажи риса населению – по государственной цене.

Уже на пятнадцатый день после освобождения на Данангском вокзале стали раздаваться гудки отправляющихся в путь паровозов. Железнодорожник Чыонг Ван Тян, который 29 марта вместе со своими товарищами организовал оборону вокзала и не дал сайгоиским солдатам взорвать локомотивы, по нескольку раз в день водил составы из Дананга в Каудо и Лангко.

Конечно, если для моих новых знакомых – члена военно-административного комитета Нама, капитана-медика, железнодорожника Тяна, водителя грузовиков Зуига, текстильщицы Лиен, многих тысяч патриотов – освобождение их родного города было делом всей жизни, то для некоторых категорий данангцев, представлявших местную буржуазию, приход новой власти был шагом в новое, еще для них не понятное.

«Мы всегда стояли вдали от политики. В газетах мы читали и слышали много страшного о Вьетконге (так сайгонская военщина называла армию патриотов. – М. И.). На протяжении десятилетий, – рассказывала мне пожилая коммерсантка, жена двоюродного брата бывшего вьетнамского императора Бао Дая, – нам говорили, что, когда придут вьетконговцы, то они спалят дома, лишат нас всего. Сейчас мы видим обратное. Один из моих домов в Дананге я сдавала американцам. Там размещалось консульство США. При поспешном уходе из Дананга они не успели вывезти все документы и сожгли мой дом. Когда же город стал свободным, ни одно здание не было разрушено. Перед бегством из Дананга сайгонские солдаты грабили магазины, избивали людей. Женщинам в те дни появляться на улицах было крайне опасно. После 29 марта в городе не было ни одного случая беспорядков, не было случая, чтобы к кому-либо из коммерсантов народные солдаты отнеслись без уважения. Наш долгий страх сменился спокойствием».

Ее дочь, чье имя и до сих пор свидетельствует о принадлежности к фамилии бывших императоров, девятнадцатилетняя Фыок, студентка университета Хюэ, познакомила меня с лидерами различных религиозных общин в Дананге. О чем думают эти люди, и каковы их настроения?

Архиепископ католической церкви Нгуен Куанг Слоен рассказал мне о том, как ночью с 27 на 28 марта в его квартире раздался звонок, – командующий первой корпусной зоны потребовал от него срочно собрать вещи и эвакуироваться в Сайгон. Пожилой архиепископ отказался покинуть город.

«В Дананге более десяти тысяч католиков. И почти все они остались в городе. Народная власть уже доказала нам свое доброе отношение к верующим, и мы, видя большие и положительные перемены, происходящие в Дананге, начинаем испытывать полное доверие к новым органам власти».

Глава каодаистской общины, насчитывающей в городе не менее 12 тысяч человек, Хо Тан Синь считал, что уход сайгонской военщины стал благом для Дананга. «Мы верим, – подчеркнул он, – что при новой власти иностранные захватчики больше не ступят на нашу землю. За этой властью – будущее».

Я стремился в Дананге побеседовать со многими его жителями, понять их образ мыслей, и с каждой новой встречей понимал, что даже люди, которые в течение десятилетий обрабатывались сайгонской пропагандой и испытали страх перед патриотами, постепенно обретали уверенность в завтрашнем дне, проникались чувством наконец достигнутого мира и спокойствия. Безусловное большинство населения – рабочие, студенты, интеллигенция, мелкие торговцы встретили освобождение города как подлинный приход весны, как расцвет новой свободной жизни.

Рабочие Дананга, непосредственно участвовавшие в восстании, в первые же дни после освобождения создали свои рабочие правления, открыли двери предприятий. Рабочий класс Дананга – это сто тысяч рабочих электростанции, водокачки, речных пристаней, текстильной фабрики, вагоноремонтного депо, многочисленных предприятий при трех аэродромах и четырех портах Дананга. И они – главная опора народной революционной власти. Именно рабочие и студенчество создали отряды помощи военно-административному комитету в деле ликвидации социальных язв, оставленных сайгонским режимом. Революционной власти оказывали большую помощь и местные прогрессивные организации. В одном из бывших баров расположилось данангское отделение Союза женщин за освобождение Южного Вьетнама. Перед входом в здание под кустом с ярко-красными цветами еще валялись простреленные сайгонские каски…

На бульваре имени Фан Тю Чиня, во дворе дома с памятником этому легендарному герою Вьетнама, борцу за освобождение своей родины, находится центральный городской лицей. Учащиеся приступили к занятиям уже на шестой день после освобождения.

– Мы будем рассказывать детям не только о нашей стране, – говорил мне преподаватель Тиен, – но и о верных друзьях Вьетнама – Советском Союзе, государствах социалистического содружества, одно упоминание о которых всего месяц назад считалось запретным и крамольным.

И я рассказывал об Октябрьской революции, о Москве и Ленинграде, о великой победе над германским фашизмом, о необъятных просторах и богатствах Страны Советов.

Я расставался с преподавателями лицея, когда вечер опускался над городом. Лучи солнца словно вонзились в вершину 639-метровой горы Сонча, подобно каменному мысу, врезавшемуся в море. Затем весь город погрузился в ночь. Вспыхнули неоновые огни отелей «Тихий океан» и «Восток», в прошлом принадлежавших бежавшим китайским буржуа. Красочные рекламы расцветили витрины магазинов на улицах Доклап, Фан Бой Тяу, на бульваре Батьданг. Освещенный автомобильными фарами, вырисовывался силуэт моста Чинь Минь Тхе через реку Хан.

Там я должен был встретиться с моим старым другом – южновьетнамским журналистом и поэтом Чыонг Донгом.

Прощаясь со мной, Донг протянул листок бумаги, исписанный мелким аккуратным почерком. Я прочитал первые строки: «Цветок, обращенный к солнцу…»

– Человек как цветок, – объяснил мне Донг. – Он всегда должен видеть солнце, обращаться и тянуться к нему. Ныне солнце – это революция, свобода, независимость, мир, единство и социализм.

И мне подумалось, что этот поэтический образ как нельзя лучше соответствует духовному облику героини романа Ха Кхань Линь, с ее мужеством и чистотой, с ее мечтой о счастье.

М. Ильинский

Глава I

У Кхиета вошло в привычку перед сном записывать несколько строк в дневнике. На этот раз, закрыв дневник, он не сомкнул глаз до самого рассвета и беспокойно проворочался с боку на бок с половины двенадцатого до четырех утра. Ничего не поделаешь, пришлось подняться и зажечь свет. Перед глазами плыли и беспорядочно множились круги. Кхиет потянулся к дневнику – небольшой книжице – и почти бессознательно открыл на нужной странице…

«12 апреля 196… 16 часов.

…Спасена девушка пятнадцати с половиной лет.

…Наглоталась слишком много воды. Несчастная жертва…

…Безжалостная власть чистогана и силы! Кто в ответе?»

Кхиет вновь представил себе спасенную им девушку: мертвенно-бледное лицо, широко открытые глаза, с трудом сдерживаемые рыдания.

– …Я уже не помню, каким был мой отец, хотя мама иногда говорила о нем. Отца не видели с тех пор, как он ушел воевать с французскими колонизаторами. Он так и не вернулся, остался на той стороне[1]1
  Имеется в виду Северный Вьетнам. – Здесь и далее примечания переводчика.


[Закрыть]. Мне тогда не было и шести, а братишка Ты еще не появился на свет. Мама работала прачкой. Братишке не исполнилось и двух с половиной лет, когда пришли за мамой, избили ее на моих глазах, затем забрали в тюрьму. Тогда я посадила на спину братишку Ты и перебралась в дом тетушки Зьеу, двоюродной сестры отца. Потом прошел слух, что мою маму отправили куда-то очень далеко, будто бы на Пуло-Кондор.

– И с тех пор вы ни разу не виделись с матерью?

– Когда мама была еще в тюрьме, мне разрешили навестить ее один раз. Мама наказывала мне приучаться к труду, помогать тетушке растить брата. Как сейчас помню: лицо у нее было опухшее, на волосах запеклась кровь, глаза красные… но она улыбалась. Потом охранник сказал, что вышло время, и вытолкал меня вон. Я плакала, просилась к маме, но меня не пустили. С тех пор я ее больше не видела. Тетушка Зьеу торговала с лотка похлебкой с лапшой и говядиной. Скоро братишка Ты научился рвать траву для свиней[2]2
  Обычно это несколько видов водяных растений. Их собирают на болотах, на низких заболоченных берегах рек, в прудах.


[Закрыть], стряпать, кормить кур, присматривать за домом… А меня пристроили в семью капитана Хюйена.

Кхиет сосредоточенно нахмурился. На его широком лбу явственно проступили ранние морщины. Он придвинул свой стул поближе к койке, на которой лежала спасенная им девушка, и, положив руки на колени, терпеливо ждал, когда она снова заговорит. Девушка замолчала, тщетно пытаясь скрыть свое смятение.

Кхиет ждал: ему хотелось узнать о ней как можно больше. Нежный овал лица, волосы разметались по больничной подушке… Итак, он уже кое-что знает о ее отце, матери, братишке. Маловато, правда, но и из этого можно сделать некоторые выводы. В конце концов она рассказала довольно подробно о том, как, оставшись без отца и матери, почти семь лет работала в людях. Сколько было пролито слез из-за каждой пиалы риса! Рис, сдобренный слезами. Тхюи… так ее зовут…

Кхиет был немало поражен, обнаружив, что в худенькой руке девушки, которую он вытащил из реки, зажата пластмассовая коробочка. Это был подарок, приготовленный ею для братишки. Подарить не успела… На этот подарок ушли все ее жалкие сбережения, накопленные за долгие годы работы в доме капитана Хюйена. Девушка пятнадцати-шестнадцати лет, считала Тхюи, должна отложить какую-то сумму на всякий случай. Недорогие хорошенькие часики, которые она видела на руке хозяйского сына, стали ее заветной мечтой. «У моего братишки Ты рука почти такая же, как у хозяйского сына Вьета… Нет, пожалуй, у Ты рука чуть полнее, и кожа у него посветлее», – размышляла она.

– Я хотела умереть, зачем только меня спасли? – Тхюи снова начала всхлипывать. – Господи, зачем жить, если жизнь – одни мучения? Теперь, после всего, что случилось, мне нельзя появляться в доме тетушки Зьеу. А жена капитана! Ужас как я ее боюсь! – Тхюи закрыла лицо руками и заплакала навзрыд, потом, немного успокоившись, прошептала: – Сколько раз она выгоняла меня из дому ночью, в холод и дождь.

В комнате дежурного зазвонил звонок. Кхиет торопливо поднялся, ласково сказал:

– Отдыхайте, выздоравливайте, я вас непременно навещу, – и направился к выходу. Мысли о спасенной девушке не выходили у него из головы.

Как нелепо прошла ее юность… в окружении врагов ее отца, ее матери, ее собственных врагов. Это по их милости она оказалась обесчещенной, опозоренной. Решила покончить с собой, еще немного – и ее уже не было бы в живых. В чем ее вина, этой девушки с таким открытым лицом, с большущими черными глазами? Кхиет тысячу раз задавал себе этот вопрос и не находил ответа.

Когда, закончив работу в госпитале, Кхиет шел домой, бездонные вопрошающие глаза девушки чудились ему в листве придорожных деревьев. И вот теперь, открыв дневник, он снова представил себе эти глаза – они словно смотрели на него со странички дневника.

Было еще очень рано, когда Кхиет оделся и вышел на улицу. Однако он не пошел в институт, а решил пройтись по городу, купить лекарства и фрукты. Утренний Хюэ прекрасен, как девочка, которая вот-вот станет девушкой. Чистый свежий воздух напоен благоуханием солнечного утра. Кхиет с наслаждением вдыхал этот воздух, и вдруг он снова помрачнел, вспомнив рассказ девушки. На ее теле он видел полосы от ударов плетью. Рис, сдобренный слезами.

Людской поток делился на ручейки, устремлявшиеся в разные стороны, по улице беспорядочно мчались машины и велосипеды. Нет, сегодня утром река Хыонг уже не казалась ему похожей на бирюзовую ленту, украшавшую стан восточной красавицы. Сейчас она, скорее, напоминала ему длинные волосы девушки, на которую обрушились бесчисленные тяготы и невзгоды.

Пройдя через рынок, где торговали фруктами, Кхиет завернул на маленькую улочку, где были выставлены на продажу изделия ремесленников, и очутился на улице, где продавали живых кур в плетеных корзинках. Неподалеку круто развернулся военный джип. Из джипа вышла женщина с роскошной кожаной сумкой в руках, одетая по последней моде. Шофер в чине старшего сержанта вывел из машины двух мальчиков. Еще один солдат нес оцинкованное ведро и две пустые корзины. Кхиет услышал, как рядом кто-то тихо сказал: «Жена капитана Хюйена!»

Кхиет вздрогнул. Внимательно посмотрев на женщину, он пошел прочь.

«Неужели это действительно она? Та, что терзала бедную девушку? Жена капитана Хюйена, искалечившего жизнь Тхюи? Та самая, которая зверски избила Тхюи, а затем выгнала из дому. То ли из ревности… то ли потому, что это лучший способ скрыть прегрешения мужа».

Вспомнив о Тхюи, Кхиет задумался о судьбе вчерашних мальчишек, ставших юношами и достигших призывного возраста. Таких, как он сам. Если страшишься фронта, можешь попроситься в услужение в офицерскую семью. Будешь на побегушках с утра до ночи, как те парни, которых он только что видел, – прислуга в доме, повара, шоферы офицерских жен. Некоторые девушки стремятся выйти замуж за офицера и буквально охотятся за ними. Говорят, солдаты иногда уступают своих жен и любимых девушек офицерам за хорошее вознаграждение. Кхиет содрогнулся: не сегодня-завтра ему предстоит то же самое – после окончания института его призовут в армию, тогда у него уже не будет никаких оснований для отсрочки. Заберут в армию, дадут, как положено, офицерское звание, и он наденет военную форму, так же как его лучший друг Винь Ко. Кхиет ужаснулся: «Никогда, ни за что!»

Прохожие подозрительно косились на Кхиета. А ему снова вспомнились ручейки слез на щеках девушки. И он повторил про себя почти спокойно: «Нет, никогда не бывать этому!»

Широкий проспект Чан Хынг Дао на миг показался Кхиету узким и тесным. На табличках с названиями улиц ему чудились слова: «Нет, никогда не бывать этому!» И тут он припомнил разговор с Винь Ко, самым близким своим другом, вспомнил, как у Винь Ко перекосилось тогда лицо, какие у него были глаза. На перекрестке Кхиет чуть не угодил под машину, за рулем которой сидела молодая девушка. Та даже и бровью не повела, а он и не подумал извиниться. У Винь Ко был отец, была мать и, кажется, жива тетка. Кхиет вспомнил историю о том, как в тюрьме – это было еще при французах – в одной камере с молодыми супругами оказалась девятнадцатилетняя девушка. Супруги взяли с собой в тюрьму маленького сына. В 1954 году[3]3
  Имеется в виду передвижение войск и гражданских лиц с Юга на Север в соответствии с Женевским соглашением 1954 года.


[Закрыть] всех выпустили, супруги отправили сына с девушкой – соседкой по камере – в родные края, в деревню, потому что им предстоял переезд на Север. Ребенок остался у тетки, сестры матери, мальчик был послушным и смышленым. Однако супруги не были отправлены на Север, а остались на подпольной работе. Вскоре революционная база была разгромлена, оба были арестованы и преданы суду, однако обжаловали решение суда. Тогда тюремно-полицейская машина сработала по-своему: их переправили в Хюэ якобы в связи с передачей дела в кассационный суд.

В конце концов оба были уничтожены по приказу Нго Динь Кана: однажды темной ночью их сбросили вниз с высокого здания. До последней минуты они не признавали себя мужем и женой, чтобы не дать врагам использовать методы психологического воздействия.

Кхиет припомнил разговор с Винь Ко. «Разве ты не знаешь, – сказал Винь Ко, – как раз в то время, когда враги расправились таким способом с моими родителями в Хюэ, в Дананге была арестована и брошена в тюрьму моя тетя!» Тут Винь Ко запнулся, словно обдумывая что-то, затем добавил: «Она приезжает ко мне очень редко, но если бы ты увидел тетю, ты бы сразу понял, сколько ей пришлось всего пережить. Ты и представить себе не можешь, какие у нее на теле остались следы от пыток, и все же…» Помолчав, он сказал с болью в голосе: «А какие у нее прежде были красивые руки! Теперь же они навсегда изуродованы – ведь ей загоняли иглы под ногти. И все же она хороша, – лицо Винь Ко просветлело, – она стала еще красивее, во много раз красивее!» Он, Винь Ко, не стоит и мизинца своей тетки, он недостоин ее душевной доброты, как недостоин доброты своей родни, которой пришлось перенести из-за него массу лишений и невзгод. Ведь его не только вскормили-вспоили, но и отдали учиться, каким-то образом выправили для него документы… «Всего не расскажешь, да и ни к чему рассказывать. Но больше всего меня тяготят мысли о моем будущем. Подумай, в один прекрасный день – я уверен, что это случится, – меня мобилизуют и определят в военное медицинское училище Тху Дыка. Это обернется страшной бедой для меня самого, не говоря уже о том, какие страдания причинит моей тете! Ты только задумайся над тем, что это за война!» Винь Ко стиснул зубы, голос его задрожал: «Они обманывают нас разглагольствованиями о свободе, чтобы затянуть в эту отвратительную мясорубку! Чего стоят все их разговоры об идеальном государственном устройстве? Пустая болтовня!» Винь Ко сделал жест, словно отмахиваясь от какой-то мрази: «Так уж издавна повелось: вероломные предатели, мерзавцы без роду без племени, оскверняющие память предков, не могут обходиться без красивых слов о государстве, об интересах нации!» Лицо Винь Ко исказилось от гнева, а глаза, обычно излучавшие спокойный холодный блеск, вдруг загорелись злостью и забегали… Кхиет смотрел на Винь Ко с изумлением, словно не узнавая друга. Да он ли это?