Текст книги "Гнев. История одной жизни. Книга первая"

Автор книги: Гусейнкули Гулам-заде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

ГРАБЕЖ

Миянабад – центр Эсфераинской долины – один из богатейших оазисов Курдистана, но население здесь – беднее не сыскать во всей Персии. А беден Миянабад потому, что хорошо снабжает богатых. Так говорят курды. У правителя Миянабада всегда есть кто-нибудь в гостях. То господин из Мешхеда прибывает с потней казаков. Погостит, набьет карманы и – обратно в путь. То боджнурдский Сердар со своими джигитами нет-нет да и заглянет к миянабадскому голове. Словом, Миянабад беден для своих. А вообще – это бесплатная гостиница и прекрасная дача для наслаждения и увеселений высокопоставленных провинциальных господ.

Шагая с почтовой сумкой, еще издали я заметил, что в городе неспокойно, видимо, что-то случилось. Я прибавил шаг, спешу к почте и на площади, у дома правительства, вижу шумный людской водоворот. Что тут происходит?

Почему собралась толпа? Вдруг вижу, быстро идет ко мне Ахмед и рукой размахивает:

– Гусейнкули! Идем быстрее, иначе ничего не увидим. Давай – бегом!

– Куда бежать? Кого не увидим?

– Кого?… Нового правителя. Сердара Монтасера, брата Сердара Моаззеза. На смену Самсану приехал. Вон приближается Сердар. Бежим, а то он заедет в арк.

Мы помчались туда, где толпились горожане: купцы, коммерсанты, духовенство, чиновники, просто городской люд. Все вышли встретить боджнурдского хана. То тут, то там в толпе разносятся льстивые голоса:

– Какое счастье – встретить своего родного, курдского, хана, его превосходительство Сардара Монтасера-Хабибулла-хана. Слава аллаху.

– Да, это великая радость, что ушел от нас Самсан! Он, был грабитель! То курицу тянет из каждого дома, то клевер для лошадей сарбазов, то деньги на прием гостей! Сколько незаконных штрафов с нас содрал?! В мечеть не пошел – штраф. В Мешхед на молитву не ездил – штраф. Голову не побрил – штраф!

– Ай, что и говорить! Слава великому аллаху, что убрал от нас ненавистного чужого Самсана и дал нам своего, курдского хана!

Миянабадцы с нетерпением ждут той минуты, когда покажется его величество. В колыхающейся толпе радостное волнение. Двое дюжих мужчин держат у ног крупного барана. Они его прирежут, в знак жертвоприношения, дабы отогнать от Сердара всякие болезни, напасти и неудачи: так принято у курдов.

И вот послышались нетерпеливые выкрики:

– Едет, едет!

Люди подвигаются вперед к дороге, вытягивают шеи и смотрят туда, откуда должен появиться он. И вдруг правое крыло, сбившихся в огромную кучу горожан, затихает. Слышится цокот подков. Едет!..

Под Сердаром Монтасером пританцовывает неописуемой красоты ахалтекинский конь. Скакун, как бешеный, грызет удила, идет боком, все норовит рвануться вперед, встать на дыбы. Вслед за Сердаром едет отряд всадников. Они в черных шерстяных накидках, из-под которых видно легкую шелковую одежду.

Городской комендант, где-то в центре властно командует:

– Вии-ма-нн-е!

Все замерли. Спины люден послушно согнулись, как одна, будто под действием гигантской пружины. Прямо стоят только те, двое, что сейчас перережут горло бара ну и польют дорогу кровью. Как только конь Сердара перешагнет кровавую лужу, Монтасер может забыть навсегда всякий опасности, – никакие напасти его не возьмут.

Сердар Монтасер косит глазом на толпу, осанка его величественна, горделива. Толпа замерла в поклоне. Тишина, словно все умерли, Только тонкий, петушиный голос Шейх-аль-Ислама вещает:

 
Пусть продолжается жизнь твоя тысячу лет!
Счастье сопутствует тысячу лет!
Тысячу месяцев в каждом году!
В месяце каждом тысячу дней!
Тысячу тысяч часов в каждом дне!
В каждом часу – тысячу лет!
 

Сердар проехал мимо и скрылся за воротами арка. Толпа растеклась по многочисленным улицам и уличкам. На город опустились туманные сумерки. Муэдзин с мечети прокричал: «Алла-хо-акбер», и люди заспешили вовремя свершить вечерний намаз.

Утром джарчи ходит по базару, кричит во все горло:

– Эй, граждане, доводится до сведения всех миянабадцев, бамейцев, софябацуев и джувейнцев! Ворота арка открыты для каждого. Его превосходительство Сердар Монтасер, лично сам принимает жалобы от любого, независимо от его положения и происхождения!.. Свобода всем!

Стою неподалеку от мечети, слушаю джарчи. Мимо, даже не удостоив внимания городского глашатая, проходит белобородый старик. Я останавливаю его:

– Апо-джан! Вы слыхали, о чем кричал джарчи? Свобода, говорит, всем! Скоро будет свобода!

– Будет, ягненок, будет, – не останавливаясь, отвечает старик. – Свобода начинается не сразу. Его превосходительство пока не проснулся… Вот проснется, тогда и «свобода» будет! – В словах, и дряблом голосе старика явная насмешка над новым миянабадским правителем, да и не только над ним, а надо мной и над другими такими, как я простаками и легковерными… Растерянно смотрю я вслед старику, ничего не пойму,

Не прошло и десяти дней, как я стал очевидцем удивительного пророчества старика, «Свобода», в первую очередь, обрушилась на голову жителей Миянабада и Киштана. Город в тревоге. Люди ждут какого-то ограбления. Слухи об этом распространяются со скоростью ветра.

Я разнес почту – и бегом к Ахмеду; хочу подробно знать, что происходит в городе.

– Что случилось опять у вас, Ахмед-джан? Говорят, Миянабад на военном положении?

– Дорогой Гусейнкули, свобода уже началась. «Свобода» пошла с базара. На всех, у кого есть магазины и лавки, новая власть наложила штраф. По десять туманов с каждого…

– Это же неправильно! За что взяли штраф?

– Хо-хо, не знаешь за что штраф? За грязь и мусор. На базаре возле магазинов и лавок много этого добра. Фарраш Исмаил оштрафовал всех подряд и ушел довольный!

– Добрый Ахмед, а после штрафа, убрали торговцы грязь и мусор?

– А как же, Гусо-джан? Вот уже несколько дней подряд пять человек работают по очистке базара. Каждый получает по два крана от Сердара. Говорят, за дерзкие разговоры будут штрафовать,

– Ахмед, но разве в этом – свобода? Помнишь, на второй день после приезда Монтасера, джарчи кричал о свободе? «Свобода всем!»

– Наверно, они по-своему понимают слово «свобода», – невесело смеется Ахмед. – Сердарские джигита! свободно заходят в любой двор. Свободно берут все, что им надо. Разве это не свобода? О, ты еще не видел, что тут творится. Недавно собрались люди, пошли к арку, хотели пожаловаться на беспорядки. Тогда сердар выслал отряд казаков, те налетели на горожан, стали руки крутить и связывать. Почти всех увели в арк и посадили в зиндан.

– Скажи, Ахмед, что же делать?

– Действовать надо, Гусо! – побледнев, говорит Ахмед. – Арефа надо спросить, что делать? Он знает.

Возвращаясь от Ахмеда, зашел в мечеть, узнать новости. Там сидят старики. Молятся. Вид у них такой важный, такая озабоченность на лицах, будто ведут равноправный разговор с аллахом. На самом же деле, как нищие, выпрашивают у него милости:

– …Ты добр, ты справедлив, ты щедр… Услышь наша рыдание! С надеждой просим мы тебя… Убери от нас жестокого хана Монтасера! Верни нам Самсана! О, аллах, прости нас заблудившихся! Надоели мы тебе со своими жалобами и просьбами. Прости и пошли управу на Монтасера.

Жалкие попрошайки.

Впервые за всю свою жизнь я так сильно был рассержен на верующих мусульман. Мне хотелось, чтобы они шумели, кричали, возмущались, бросали камни в ворота арка. А они – будто беспомощные скоты.

Я не находил места, не знал, куда деться. С досады я махнул рукой, выругался и заспешил в Киштан.

Быстро туда добрался. Постучал в дом Мухтара. Захотелось увидеть его, именно его. До этого дня я относился к нему настороженно, как и он ко мне, но сегодня я вдруг почувствовал, что надежнее Мухтара у меня сверстников нет. Только он, с его запальчивым, непримиримым нравом, может устоять и не растеряться в этой неразберихе. Во всяком случае, молчать не будет. Выскажет прямо, чего хочет.

Я не ошибся. Мухтар открыл дверь, сдержанно поздоровался. Вид у него был мрачный, лицо осунулось, посерело, будто Мухтар недавно болел.

– Мухтар-джан, что с тобой?! Расскажи, что происходит?

– Киштан оскорблен и ограблен, – тихо, с ненавистью, говорит Мухтар. – Рассказывать тяжело… Да разве ты сам не знаешь? Вообще, не успели отбиться от голодной смерти, как вдруг эта клыкастая гиена – боджнурдский хан. – Лицо у Мухтара стало красным от гнева. Он закашлялся, злость перехватила ему горло.

– Продолжай! Будь же мужчиной!

– Что продолжать?! Одиночные штрафы не насытили этого ишака. Наложил штраф на всех поголовно. По двадцать туманов с души. И знаешь за что? За то, что в бане лопнул котел. Прискакали казаки, прочитали сердарскую декларацию. – Мухтар меняет голос, кричит, подражая фаррашу: Что за дикость?! Что за кошмар?! Разбить котел и оставить почтенное общество без бани! Нарушить общественный покой да еще и укрыть преступника?! Учтите! Где нет бани, там нет и культуры! А там, где нет культуры, там нет и радости жизни! Его превосходительство Сердар Монтасер очень обеспокоен поломкой котла!.. Ай, в общем, по двадцать туманов с души! А с бахши Абдулла взяли пятьдесят.

– С музыканта?!

– Бахши призывал людей к сопротивлению. За ним пошли мужчины с палками, побили троих казаков. Потом в Киштан ворвался целый отряд всадников. Многие успели спрятаться в ущелье, а Абдулло не успел. Его поймали и хлестали плетками до тех пор, пока жена музыканта не принесла пятьдесят туманов. Сейчас он в тяжелом состоянии. Дома лежит. Вряд ли останется живым.

Мы долго молчали. Потом Мухтар заговорил снова:

– Если даже Абдулло выживет, все равно с Киштана не снять нам пятно позора. Помнишь Нистеру – дочь плотника? Ее публично увезли в гарем, Монтасеру для лакомства. У-у, жеребец!..

Если бы Мухтар вонзил в мою грудь нож, мне, наверное, было бы легче, чем слышать такое. Да, черное это пятно позора, это публичное оскорбление! Я почему-то злюсь на себя, будто виноват во всем я один, только я. «Эх ты, почтальон! Горе-почтальон! Гляди, как надругались над киштанской девушкой! Где же ты был в это время, почему не пришел на помощь?!»

Я окончательно расстроился. Я даже забыл попрощаться с Мухтаром.

На площади, перед зданием арка, разгуливает-гуляет во всей наготе «свобода». Распоясавшиеся казаки Монтасера бродят кучками, задевают прохожих, сквернословят и хохочут. Слуги нового властителя в пьяном угаре. Слава аллаху, пока еще не дошло до открытого погрома и истязаний. Но, кажется, солдатня близка к этому. Из-за ворот арка доносятся крики узников, плач детей. Сотни горожан пытаются подойти к воротам, вызвать Монтасера, просить у него милости, чтобы освободил их родных и близких. И вот на эти мольбы и увещевания сарбазы хана отвечают издевательским смехом…

Жизнь идет. В «классе экабер» собрались все ученики. Здесь же и Ахмед. У всех скучный вид, разговаривают не так, как всегда. Я прекрасно понимаю, почему мои товарищи так замкнуты, так недовольны, – но разве это выход из положения?! Пытаюсь шутить:

– А, Ахмед! И ты тут? А скажи-ка, Ахмед-джан, отчего у тебя и у других желтые лица?

– Солнце надело желтый намордник! – грубо отвечает Ахмед.

На этом иссякло наше остроумие.

Сидим, ждем Арефа. Его нет. Почему так долго нет учителя? Армия ожидает своего полководца! Наконец открывается дверь и входит Ареф. Мы встаем.

– Садитесь, друзья, – скучно произносит Ареф. По привычке он проходит к дальней стене, заложив за спину руки. Он о чем-то мучительно думает, брови его насуплены, уголки губ вздрагивают. Ареф сурово смотрит в окно, говорит: – Сегодня последний день существования «классе экабер». Таков приказ Сердара. «Классе экабер» объявляется вне закона. За неподчинение – жестокое наказание. Реакция свирепствует. Ареф переводит взгляд на нас, тихо продолжает: – Не теряя времени, надо организовать надежную группу людей для отправки в Мешхед. Там, в центре, немедленно должны узнать, что тут у нас творится.

Ареф говорит спокойно и твердо, только непонятно, где он оставил свою ласковую улыбку? Кто-то спрашивает, перебивая учителя:

– Господин Ареф! Неужели нельзя поднять восстание. Такое же, как когда-то поднял кузнец Кавэ? Надо штурмом взять арк.

– Сейчас такая попытка равносильна самоубийству, – отвечает Ареф. – Чтобы поднять восстание, надо сначала подготовить людей к этому. Надо быть среди простых людей, разъяснить им, что к чему, разбудить их, поднять на борьбу! Задача в том, чтобы смело рассказать всему народу правду про то, что творится в Миянабаде, Киштане, во всем Хорасане. Это мы должны сделать через газеты. Надо печатать статьи, заметки в газете «Бахар». Мы раскроем, покажем без фальшивой маски лицо боджнурдских правителей, надругавшихся над нами…

Через полмесяца в «Бахар» под заголовком «Спасите!» появилась статья. Эту статью я заметил, когда зашел в чапарханэ, в свой почтовый дом, перед рассветом. Я сразу же начал читать. Как я был горд, что мне выпала честь первым сказать Арефу и всем моим товарищам о появлении статьи.

В этот день я пришел в Миянабад на два часа раньше обычного. Сам не поверил, что могу быть таким скороходом. Может быть часы почтовые отстают? Нонет, чиновник чапарханэ спрашивает:

– Что, Гусейнкули, так рано сегодня пришел?

– Хочу быть быстрее гонца его величества Шах-ин-шаха!

– Ого! Ты, оказывается, молодец. Ну, иди разнеси почту, потом отдохнешь.

Спустя час, я зашел домой к Арефу.

– Господин учитель, честь имею доложить, что статья уже опубликована в «Бахар». Вот, читайте.

– Рад тебя видеть, проворный почтальон. Проходи, садись. Я давно поджидаю эту статью. – Он быстро взял газету, окинул ее – сразу всю – взглядом, отыскал нужное и стал читать. Глядя ему в лицо, я видел, как чутко Ареф реагирует на каждое слово. Лицо его то розовело, как у юноши, то темнело и становилось недобрым, то вдруг набегала улыбка и на щеках играли маленькие ямочки. Потом руки его сжались в кулаки, он встал, отыскал карандаш, и продолжая чтение, стал подчеркивать строчки.

Ареф прочитал статью, медленно сложил вчетверо газету, спросил:

– Господин Гусейнкули, вы читали эту статью?

– Еще вчера, как принял почту! До самого утра читал. Раз сорок, клянусь аллахом! Даже не заметил, как наступило утро. Всю статью могу рассказать наизусть. Хотите?

– Ого! Ну, тогда, давай поговорим по-деловому. Итак; я – учитель, ты – почтальон! Я могу писать, а ты – разносить людям написанное мной. Мы оба в одинаковой мере отвечаем за судьбу народа. Так я говорю, Гусейн-кули?

– Правильно, господин учитель!

– Очень хорошо, что у тебя такая работа. Ты постоянно находишься среди людей. Ты можешь им прочесть любую статью из газеты, и тебе никто не запретит! Так ведь, Гусейнкули?

– Очень правильно, господин учитель! Могу.

– Только будь осторожным и бдительным. Иначе, не успеешь оглянуться, как попадешь о лапы молодчиков Монтасера!

– Буду смотреть за шакалами… Эх, господин учитель! Было бы у нас оружие! Вы научили бы меня выступать и говорить речи. Я пошел бы к молодежи Миянабада, Киштана, Портана! Я сказал бы: «А ну-ка, друзья, берите в руки оружие!» Ох, и дали бы мы жару этим гадюкам! Чтоб они все лопнули, как лопнул котел в киштайской бане! Правда, господин учитель?

– Правда, – с довольной улыбкой отзывается Ареф. – Но пока это только мечта. А что касается оружия – оно у нас есть. Мощное, дальнобойное оружие. Название ему – газета. Ты понимаешь меня, Гусейнкули?

– Все понимаю.

– Срочно, очень быстро надо прочитать эту статью людям. Постарайся это делать там, где больше собирается народу. Например, в мечети! Подойдет такой учебный класс для тебя?

– Лучшего не сыщешь, господин учитель. Сейчас же побегу туда. Если спросят, зачем я читаю газеты, скажу: люди же неграмотны, а я, почтальон, грамотный, вот и делаю им услугу. Я обязан им читать газеты. За это государство платит мне деньги. Правильно говорю, господин учитель?

– Верные слова, Гусейнкули! – подтвердил Ареф. – Большая это правда! Но ты сам-то хорошо понимаешь на какой путь становишься? Вот, послушай, что сказал Саади:

 
«Я говорю тебе: берегись, не выходи в море!
Ну, а если выйдешь, то вручи свое сердце бурям…»
 

Эти строки о тебе, Гусейнкули… Ты согласен?

– Всей душой, господин учитель!

– Иди. Будь удачлив.

Медленно я вхожу в мечеть. Иду, затаив дыхание. Навстречу, вниз по лестнице с минарета спускается муэдзин. Он только прокричал призыв к молитве. Зов его никогда не остается без внимания. Но, странно, сегодня в мечети только белобородые старики. Увидев меня, они все поворачиваются в мою сторону.

– Хоть бы ты что-нибудь рассказал хорошего! – с надеждой обращается ко мне один из стариков.

– Но я каждый день читаю вам газетные новости!

Чего вам еще надо? – пру напропалую. – Если вам кажется этого мало, то, пожалуйста, могу, например, прочитать статью из газеты «Бахар». Очень интересная.

– Эй ты, меджевур! Поглядывай в сторону арка. Дашь сигнал, если кто появится! – приказывает тот же старик притихшему сторожу.

Я достаю из сумки газету, разворачиваю. Старики теснятся вокруг меня и ожидании.

– Тише, агаян![12]12
  Агаян – уважительное отношение к старшим.


[Закрыть]– покрикиваю я недовольно, будто у меня и нет никакой охоты читать им, – Постарайтесь соблюдать порядок! Вот полный текст статьи, слушайте:

– Мы – представители Миянабада, обращаемся ко всему персидскому народу и его величеству Шах-ин-шаху, ради аллаха, чести и совести, хоть на минуту обратить взоры на наш маленький Миянабад. Наглый грабеж и произвол боджиурдских диктаторов превзошли тиранию самих Шаддада и Намруда. Они разоряют нас и попирают нашу честь.

 
Эй, люди Персии, глядите:
в горных потоках, на тропах горных,
на полях, в степях и долинам, —
всюду слезы и рыдания!
Эй, люди Персии, глядите!
 

Разве денежный мешок длиной в семьдесят километров, открытый с одной стороны сердаром Боджнурда, а о другого конца сердаром Миянабада, можем мы наполнить, миянабадцы? Спасайте нас от хищников!

Эй, мусульмане! Мы тоже мусульмане и верим в пророка и Шах-ин-шаха!

Разве мы иноверцы? Мет, мы истые мусульмане!

Мулл не обижаем, мечети посещаем, коран уважаем…

Мы обращаемся к его величеству Шах-ин-шаху, во избежание народного гнева и пожара отвратить руку грабителя!..

Закончив читку статьи, я понял, как был прав Ареф, когда говорил, что газета – орудие дальнобойное. Я не только прочитал верующим свежую газету, но и всполошил их. Мне подумалось, что сейчас они двинутся на арк с голыми руками. Молодец Ареф, знает, как разговаривать с людьми!

Время – десять. Светило движется в сторону Арарата, а мне нужно а Киштан. После недолгого путешествия по горам, по и извилистой дороге вхожу в селение. Стучусь к бахши Абдулло. Его нет. Дома только жена музыканта.

– Здравствуй, уважаемая Якши! А где же хозяин?

– Родной Гусейнкули, я так рада видеть нас. Муж чуть не умер под кнутами. Долго потом не вставал. Но, слава Аллаху, выздоровел. Сейчас ушел искать работу. Жить не на что. Нужда в каждом уголке дома. Продать даже нечего. Я прислуживаю кулаку Ходжи Исмаилу, А муж… вот уже десять диен, как он ушел, и всё нет его. Даже не знает, что ребенок его умер. Вчера похоронила. – Всхлипнула, вытерла слезы рукавом. – Вот она, наша судьба, Гусейнкули!

Что я могу сказать убитой горем женщине, кроме слов утешения.

– Ничего, Якши, ничего… Если Абдулло мужественно поднял руку за народ, люди никогда о нем не забудут. «Если на твою долю выпало счастье умереть бодрым, значит, ты вступил в жизнь, которая бессмертна!» Это не мои слова, Якши, Я их слышал от учителя Арефа, а он знает все. Главное, не падай духом, Якши!

Время у меня в обрез. Я спешу на площадь, где обычно собираются мои сверстники,

Салам, друзья! Вот держите орудие наступления. – Я достаю из сумки газету. Вот газета «Бахар». Сейчас я вам прочту, а потом вы сами будете читать всем другим сельчанам. Только остерегайтесь людей Монтасера.

– Что же нам все-таки делать? – требовательно спрашивает Мухтар. – Ожидать, когда дадут сигнал из Мешхеда?!

– Делать надо то, что советует Ареф, Больше я ничего не знаю.

– Ладно, пойдем ко мне, там поговорим, – Мухтар тянет меня за рукав, и мы направляемся к его дому.

Проснулся я на рассвете. В окно вливается свежий утренний ветерок. Разбудил Мухтара, сказал, что ухожу. Сонно он пожал руку. Что-то промямлил. Я выскакиваю со двора и – в Миянабад. Дорога сокращается быстро: не успел, кажется, и выйти, а вот уже миянабадский мост через реку. Это самое красивое место в городе. Я останавливаюсь, смотрю на берега. С обеих сторон реки полусонно шумят вековые чинары, арары, игдовые деревья. Тихо тихо всплескивают волны. Веет от всего таким устоявшимся покоем, что никогда не подумаешь о каких-то беспорядках, недовольстве, грабеже и голоде. Но об этом-то я и думаю, забываю обо всем другом.

Незаметно для меня над вершиной «Шаджехан» поднимастя солнце, свет его ударяет в глаза. Спохватываюсь: нужно торопиться к Арефу, надо получить ясное задание для киштанских ребят. Вхожу во двор. Ареф спал на тахте под звездами. Только встал.

– Здравствуйте, господин учитель! С добрым утром!

– Здравствуй, Гусейнкули. Садись, рассказывай, что у тебя нового.

– Ничего не изменилось, господин учитель. Только киштанская молодежь недовольна. Хотят действовать, киштанцы ожидают вашего приказа!

– Ты хотел сказать совета? Я не умею приказывать. И не хочу. Надо каждому чувствовать ответственность. Наши люди уже разъехались по селам, Вам, Гусейнкули, придется действовать в Киштане… Что касается самих киштанцев, то сделайте вот что: пошлите толковых ребят одного в Ожеган, другого – в Синан. Сам. Гусейнкули, по пути в Боджнурд знакомь со статьей всех встречных… Будь смелее и хитрее. От этого у тебя силы прибавятся.

– Господин учитель, всю статью читать? Если так, то я не доберусь до Боджнурда и за неделю!

– Тю, тю!.. А ведь ты прав, я не подумал! – смеется Ареф. – Статью всю, конечно, читать не надо, Главное передать ее суть, накал, острые шины показать. Например: «Нас ничем не запугать. Нас не творил боджнурдский гончар! Берегись, палач, народного гнева он, как пожар!»

– Расшибусь, а все сделаю, господин учитель!

В Киштане опять отыскиваю Мухтара и передаю наказ Арефа: направить двух надежных и шустрых ребят в Ожеган и Синаи. Дал Мухтару две газеты со статьей. На прощание спросил, кого он думает произвести в агитаторы? Может быть Мухтар пойдет сам? Было бы надежнее. Я как бы внушаю ему пожелания нашего вожака Арефа.

– Аллах говорит твоими устами, господин почтальон! – понимающе соглашается Мухтар. – Можно выполнять приказ?

Не приказ, а совет. Каждый сегодня должен быть силачом – пехлеваном.

– О, Гусо, вижу ты проходишь хорошую школу! На глазах растешь.

– А ты не знаешь? Я же у муллы был любимым учеником!

Смеемся, но у обоих на сердце забота.

Тороплюсь в Боджнурд. Шагаю и не чувствую за плечами груза. Сейчас у меня единственная цель, желание и даже жажда – встретить кого-нибудь и рассказать о статье. Такой заряд я приготовил, боюсь взорваться. Но, как на зло, ни одного встречного. Куда люди делись? Прохожу пять, десять километров – никого. Просто наказанье, устал твердить про себя слова. Я в отчаянии, хочется высказаться хоть перед скалой или небом.

– Эй, есть здесь кто-нибудь? – кричу, что есть сил.

Эхо гулко разносится по горам, разбиваясь о скалы.

По долине пускается в бегство перепуганное стадо джейранов. Взлетел над обрывом каракуш – коршун.

– Эй, вы, косули! – кричу я, – Послушайте… Нас не творил боджнурдский гончар! Берегись, палач, народного гнева! Он, как пожар!

Стая горных голубей, ошарашенная криком, вырывается из коваха-пещеры, проносится низко надо мной.

– Эй, вы, беззаботные голуби! Послушайте… Нас не творил боджнурдский гончар! Берегись, палач, народного гнева! Он, как пожар!

Правду говорю – эхо согласно со мной, повторяет слово в слово.

Вхожу в ущелье Фархада. Над головой высится гигантская гранитная скала. Полнеба закрывает. Страшилище.

– Э-ге-гей, холодная скала, послушай… Нас не творил боджнурдский гончар! Эй, ты, сын паршивой суки! Вор и тиран, берегись нашего гнева! Изжарим на костре.

Как хочется стрелять словами.

Иду дальше. Взбираюсь на вершины, спускаюсь в долины – нигде ни души. Наконец, последняя моя остановка гора Имамверды. С высоты видно: внизу пасётся отара овец, медленно, как на поводу, ходит около отары пастух с палкой. Бегу к нему, кричу:

– Эй ты, бедный и угнетенный пастух, послушай… Нас не творил боджнурдский гончар! Эй, вы, кто идет против народа, берегитесь гнева бедняков. Мы уничтожим палачей и грабителей…

Пастух смотрит на меня как на безумца, отворачивается и идет своей дорогой, подгоняя овец. Но, вижу, слова мои запали ему в душу и он почесывает затылок. Восторженный и неустрашимый иду своей дорогой, в Боджнурд, домой.

У калитки с выбитой доской меня встречают сестренки. Беру самую маленькую на руки, поднимаю над головой и говорю ей осипшим голосом:

– Нас не творил боджнурдский гончар! Берегитесь звери, не кусайте бедных людей. Перебьем всех вас, как бешеных крыс!..

– Ой, какая красивенькая песенка! – восхищается маленькая Мерниса. – Спой еще, Гусо! Только не спеши!

– Ах ты, моя джанечка, это же не песня!

– А что же это, если не песня?

– Потом скажу. Я очень и очень устал, хочу немножко поспать. Можно, разрешаешь?

– Спи, я не буду шуметь.

Мерниса побежала, принесла подушку, положила мне под голову. Я лег и сразу же уснул. Сон мой, однако, был нарушен, я вскочил от плача матери, от ее горячих слез на моем лице, почувствовал горючие капли и, быстро открыл глаза, увидел ее, рыдающую мать.

– Ты, мой, ягненочек… Сердце ты мое… Что с тобой? Почему ты кричишь во сне? – «Нас не творил боджнурдский гончар!» Что это за слова?..

Вот тебе и на! Даже во сне я речи говорю.

– Ничего, мама… Это мне гончар приснился с глиняными горшками.

Мне удалось мало поспать, но чувствую себя бодрым и здоровым. Хочется поскорее узнать, как восприняли статью Арефа боджнурдцы? Выхожу на улицу, прислушиваюсь к разговорам и толкам. Всюду говорят об одном и том же. Даже слова одни и те же:

– Молодцы, миянабадцы! Не побоялись, подняли голос, встали за свои права. Мы – курды, а не кто-нибудь! Мы свое докажем, возьмем свое!..

Но кое-где слышны и другие речи:

– Горе. От этих дикарей-бунтовщиков всего ожидать можно! Только на коленях, с опущенными головами держать их надо. Дай волю – они осквернят и взорвут всю планету!

Знакомые голоса. Смердящий шакалий визг.