Текст книги "Гнев. История одной жизни. Книга первая"

Автор книги: Гусейнкули Гулам-заде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Но и на этом не успокоился Аббас. Часового он привязал к перилам моста, чтобы потом не подумали: не захотел бежать в караульное помещение за подмогой.

То же самое мы проделали и с другими часовыми.

Теперь, когда никто не мешал, мы стали щипцами перекусывать нижний ряд проволоки. Вскоре образовался лаз, через который можно было свободно пройти, пригнувшись.

Прежде чем лезть за колючую изгородь, я еще раз проверил: все ли готово к побегу? Шохаб и Рамо держали лошадей около пролома, наблюдали за двором. Там в полумраке иногда проходили люди из караулки в казарму и обратно. Аббас и я полезли за изгородь, к конюшне…

Подползли к двери. Остановились. Аббас остался снаружи, а я приотворил дверь. Сняв засов, я проник внутрь помещения солдатской тюрьмы. В ноздри ударило спертым запахом гнили. Я двинулся наощупь, позвал негромко:

– Ахмед!..

– Кто там? – донесся чей-то голос. Я разглядел кучу лежащих тел.

– Где Ахмед? – спросил я.

– Это ты, Гусо? Как ты сюда попал? – послышался недоверчивый голос Ахмеда.

– Быстрей, потом все узнаешь. Все – за мной.

По одному и по два заключенные побежали к дыре в проволочном заграждении. Только успел вылезти последний, как по двору забегали. Топот сапог и крики огласили ночную тишину. Мы кинулись с Аббасом к дыре, потом к забору, к лошадям. Вскакивая в седла, слышали, как зазвенело чугунное било, возвещая тревогу. Грянули выстрелы. В беспорядке, мешая друг другу, мы проскочили мост, выехали на пустырь. Тут я увидел, что Шохаб держится правой рукой за левое плечо, стонет.

– Ранило, Шохаб? – спросил я. – Давай перевяжем. Эй, Аббас, погоди!

– Да брось ты, чудак! – обозлено прикрикнул Шохаб. – Хочешь, чтобы всех поймали. Скачи быстрей! – И он первым погнал коня по пустырю в сторону гор. За ним кинулись остальные.

– Перевяжем, Шохаб! – крикнул я, догнав его.

– Отстань, Гусо! Ничего страшного.

– Ну, смотри…

Где-то далеко позади гремят выстрелы. Там паника. Пока англичане опомнятся и поймут, что произошло, мы будем далеко. Надо только гнать коней без остановки. Погоня неминуема. А у англичан кони куда резвее наших. Я скачу на каком-то старом мерине и думаю, кто же сел на моего «Ыкбала». А, может, не взяли его?

Темнота начинает рассеиваться. Вдали проступают контуры гор. Над ними ярко вспыхивают звезды, похожие на догорающие угольки на ветру. У подножья – равнина. Она изрезана естественными впадинами и пригорками. Еще ближе к горам начинают попадаться овраги. Приходится ехать осторожно, уздечка все время натянута. Я держусь около Шохаба, боюсь, как бы ему не было хуже. К нам присоединяются Ахмед и Аббас. Шохаб в середине. В случае чего, всегда успеем протянуть к нему руку. Аббас недовольно ворчит:

– Где-то здесь должен быть шалаш пастуха. Куда он делся? Мы приезжали сюда за овцами к пастуху. Я запомнил…

Начинаю и я ворчать:

– Когда же появится твой шалаш?

– А-а!.. Шалаша, Гусо, не будет. Мы стороной проехали, – почему-то радостно отвечает Аббас. – Сейчас покажется домик Жано-мергена.

Копыта лошадей дробно ударили по каменистой тропе. Начался подъем. Мы перевалили через небольшой холм и сразу же оказались в узком ущелье. Под ногами лошадей зашуршала трава. Я посмотрел вверх. Над нами слева и справа нависали гигантские скалы. В горах становилось светло, небо из черного превратилось в бледно-голубое, и мне показалось, будто мы находимся на дне глубокого колодца. Неожиданно Аббас остановил коня, запрокинул голову. Я поглядел в сторону, куда смотрит он, и увидел между двух скал на полянке небольшой домик. Аббас заложил пальцы в рот, пронзительно свистнул. Из домика вышел пожилой человек, высокого роста, в изодранном чекмене, в островерхой папахе и чарыках. Увидев нас, он произнес неприветливо:

– Ну, поднимайтесь. Тропа перед вами. Если одолела усталость, можете отдохнуть у меня.

Мы направили лошадей к домику. А когда спешились, Аббас весело сказал:

– Здравствуй, дядя Жано. Познакомься с моими друзьями!

Взгляд у Жано-мергена был недружелюбным. Ои исподлобья по несколько раз осмотрел каждого, затем остановил свой выпытывающий взгляд на Аббасе.

– Давно не видно тебя, орел. Я думал, что ты давно болтаешься в петле или пулю проглотил…

– Аллах миловал, дорогой апо Жано. Что нового на той стороне гор?

– Зачем про это спрашивать! Воюют… Больше защищаются, отстреливаются. Давно уже не было нашинских, курдских вылазок. Вот я и пришел сюда за перевал, посмотреть да узнать, что здесь творится. На днях проводил к своим в Гилян Суйрголь со снохами… Больше нового не выпытывай. Нет ничего… Скажи-ка лучше как у вас, в Кучане? Откуда и куда держите путь?..

– Эх, апо! – с отчаянием говорит Аббас. – Кучан в крепость превратили. Многие бы оттуда сбежали, да без фокусов не прорвешься. У нас друг ранен, помочь надо ему. – Аббас подвел охотника к Шохабу. Раненый покачал головой, губы его дрогнули:

– Не надо, Аббас… Я с вами… Не останусь без вас.

Охотник Жано попросил ребят снять Шохаба с коня.

Те немедленно выполнили его просьбу. Шохаба положили в комнатушке на кошме. Охотник подсунул под голову раненому свою подушку. Шохаб сразу же уснул, а может потерял сознание? Дядя Жано склонился над ним, пощупал пульс и долго рассматривал красивое юношеское лицо. Затем охотник быстро вышел и скоро вернулся с пучком сухой травы. Он растер траву в ладонях, мякину поднес к ноздрям Шохаба. Шохаб закрутил головой и открыл глаза.

– Апо-джан, пить хочу, – тихо произнес он и растерянно добавил: – А где они?..

– Мы здесь, милый Шохаб. – ответил я. – Не беспокойся, без тебя не уйдем.

Ребята склонились над Шохабом и стали утешать его, кто как мог. Дядя Жано тем временем поднес ему в пиалушке немножко воды.

– Ты, ягненок!.. Сын мой!.. Пей. Много сразу нельзя, Понемногу. Потерпи. Я перевяжу… Боль сразу ветром унесет.

Шохаб жадно всматривается в грубое, изрезанное морщинами лицо зверобоя Жано. Он хочет знать правду, он хочет прочитать ее в глазах горца с обветренным, черным от солнца лицом. Глаза никогда не солгут. Об этом давно знает Шохаб. В глазах дяди Жано видна тревога, брови его сдвинуты к переносице, он сосредоточен, суров, но не испуган… Видно, пытается победить смерть, засевшую в груди парня.

Шохаб приподнял голову, посмотрел, как дядя Жано отдирает от раны окровавленную рубашку. Болезненно поморщился и снова ткнулся в подушку. Охотник обмыл холодной водой рану, приложил к ней пучок сухой травы и стал перевязывать предплечье белыми лоскутами. Все это время, пока длилась операция, дядя Жано не переставал шутить, будто ничего особенного не случилось. Он пересыпал свою речь хлесткими пословицами и потешными шутками.

– Ну вот и все… Не радуйся, больше щекотать не буду. Пошутил и хватит. – Теперь лежи и не думай ни о чем, – ласково наставлял дядя Жано. – Наплюй на все.

– Большое спасибо, спаситель, – спокойно и четко выговорил Шохаб. – Теперь дайте мне листок бумаги и карандаш, я напишу маме письмо.

– Шохаб, родной, тебе нельзя подниматься. Скажи что надо, я напишу, – говорю я.

– Нет, я сам. Дайте скорей…

Ахмед вынул из нагрудного кармана гимнастерки листок и карандаш, протянул Шохабу. Раненый поднялся на локоть и стал писать. Мы следили за выражением его лица, за его дрожащей рукой. Лицо его с каждой секундой становилось бледнее, а пальцы переставали слушаться… Он не дописал. Как-то вдруг сильно рванулся, засуетился, отыскивая кого-то, остановил взор на мне и быстро заговорил:

– Ты… Гусейнкули… передай… маме отдай… Про-ща..

– Шохаб, что с тобой? – закричал я.

Шохаб был уже мертв. Отошел сразу, на коротком вздохе…

Я держал письмо в руке, оно еще хранило тепло рук Шохаба. Сейчас остынет, улетучится его теплое прикосновение, но я ошибся!.. Первые же строки письма обожгли меня: «Милая моя мама…»

Дядя Жано велел остаться в комнатушке Рамо и Аббасу. Остальным дядя Жано сказал, чтобы вышли, не мешали.

Мы с Ахмедом как опустились на краю скалы, так и сидели, не произнося ни слова. Каждый думал об ушедшем друге. Я все еще держал письмо Шохаба в руке, забыл положить в карман. Машинально, сам того не сознавая, стал читать.

«Милая моя мама! В прошлом письме я написал тебе, что скоро приеду, и мы с тобой сразу же устроим свадьбу. Я просил тебя купить побольше хны, пусть бы все парни покрасили себе руки… Теперь ничего этого не надо. Руки мои и тело мое окрашены собственной кровью от пули англичан. Я бежал к гилянцам, чтобы сражаться против заморских зверей, но пуля нашла меня…

Мама… не плачь. Нынче… матери теряют сыновей…

Мама… уже солнце… Потерпи… мама…».

Вот и все. Последние слова воина своей любимой матери.

Шохаба мы похоронили возле домика дяди Жано. Отгремели над могилой выстрелы. Мы двинулись дальше.

ГИЛЯН БУРЛИТ

Прихотливая, запутанная тропа вывела из глубокого ущелья. Перед нами равнина, залитая солнцем и цветами. Тропинка бежит между горных карликовых деревьев, прячется в цветах и густой траве. Она пересекает неширокие русла родников, петляет по предгорью. Мм снова взбираемся на холмы, спускаемся вниз и въезжаем в ущелье. Оно было не таким узким. По обеим сторонам теснины сплошной стеной тянутся кусты ежевики и барбариса. Едем тихо, чтобы дать коням передышку.

Каждый из нас крепится, но вид у моих друзей подавленный. Мы никак не оправимся после похорон Шохаба. Я непрестанно думаю о нем. В моей голове никак не укладывается: был человек, только что разговаривал с тобой, делился своими сокровенными тайнами, рассказывал о невесте, и вдруг– нет его и никогда больше не будет! Никогда… темно… Как странно устроен мир. Как легко пропасть в нем. И погиб-то ведь Шохаб случайно. Наверно смерть искала меня, но ошиблась в суматохе. Шохаб-то сел на моего скакуна Ыкбала… Теперь мой конь подо мной, но не сама ли судьба это? Может, и меня скакун поднесет под вражескую пулю?.. Какая ерунда. Конь мой никогда не изменит. Друг мой быстроногий…

Откуда-то издалека доносятся звуки флейты. Звучит красивая курдская мелодия, но такая тоскливая, загробная, что хочется плакать навзрыд. Хочется выплакать все, что скопилось на душе. И опять я думаю, что странно все-таки сотворен этот опасный мир, в котором можно исчезнуть без следа. Откуда же флейтисту знать, что мы похоронили друга? Почему он, как бы сочувствуя, наигрывает, печальную мелодию?

– Хей, Ахмед, Аббас! Слышите флейту? Она кого-то отпевает.

– Да, Гусо, давно слышу, – отзывается Ахмед. – Я думаю, что это не песня флейты, а плач курдского народа по погибшим сынам-воинам.

Наш невеселый разговор прерывает Аббас:

– Хватит вам рыдать! – сердито говорит он. – Воя за тем кустарником начинается тигровая балка. Туда смотри да смотри!.. Не дай бог этот гад полосатый учует конину или человечину!..

Действительно, местность за кустарником необычная. На несколько километров вдоль и вширь тянутся сплошные камыши выше человеческого роста. Неизвестно, когда последний раз через эту балку проходили люди. Следов нет, не видно даже потаенной охотничьей тропки. Аббас снимает с плеча винтовку, загоняет патрон в патронник. То же проделываем и мы. Едем по двое: впереди Аббас и я, за нами Ахмед с Рамо, все остальные…

Продвинулись километра на два по камышам. Никаких тигров. Стали подсмеиваться над Аббасом: «Ну и врунишка ты, Фарамарз! Откуда тут взяться тиграм?» И вдруг лошади беспокойно затоптались, запрядали ушами. Захрапели. Я кольнул своего Ыкбала шпорами, однако он не двинулся с места. С трудом вынудили лошадей идти дальше. Теперь уже я не сомневался, что зверь где-то рядом, возможно крадется сбоку, но мы не видим. Такие камыши любое чудовище укроют.

– Слушай, Аббас, – говорит сзади Ахмед, – не дать ли один-два выстрела. Может он отзовется! Не дай бог, накинется. И пикнуть не успеешь, не то что выстрелить.

– Давай, пали, может испугается и удерет, – говорит Аббас.

Грохнул выстрел. И в ту же секунду разнесся оглушительный рык зверя. Он был где-то почти рядом. Ахмед выстрелил еще раз. Снова рев, слева. Аббас остановил коня.

– Трое-четверо… за мной! А ты, Гусо, если покажется – не промахнись, – говорит Аббас.

Он с солдатами поехал влево.

– Вон!.. Там!.. – раздался голос Ахмеда. Прогремел выстрел. Еще… Я поднялся на стременах и вытянулся во весь рост. Поверх метелок камышей, метрах в ста от того места, где мы остановились, я увидел небольшую прогалину. Зверь выскочил на нее, страшно заревел и громадными прыжками понесся в нашу сторону.

– Бей, Рамо! – закричал я сорвавшимся голосом, чувствуя, что зверь налетит на нас. Я выстрелил. Почти одновременно со мной спустил курок Рамо. Сбоку открыли огонь Аббас, Ахмед и двое солдат. Я видел, как тигр сначала откинулся на задние лапы, заревел, забил передней лапой по воздуху и вдруг ткнулся мордой в землю. Затих. Его доконал чей-то запоздалый выстрел.

Оставив лошадей поодаль, мы подошли к тигру. Царь здешних зверей лежал на боку, изо рта у него сочилась кровь. Хищник уже не дышал. Мы поздравляли друг друга с успешной охотой, потому что в ней участвовали все четырнадцать человек.

Я спросил:

– Интересно, чей был выстрел последним?

Ахмед показал на Аббаса. Тот смутился, шутливо сказал:

– У нас в роду все только в лоб бьют! Ничего особенного нет. Привычка.

Мы сняли с тигра шкуру, а огромную жилистую тушу оставили беркутам. Пожалуй, давненько они не лакомились тигриным мясом.

Камышовые заросли влажной низины сменились холмистой местностью. На безжизненных холмах не было на травинки, под копытами лошадей шуршал мелкий щебень, галька. Лошади проголодались. Скорее бы хоть самое захудалое, нищенское селение.

Солнце уже готово было коснуться западных вершин, когда с высокого холма перед нами открылся вид на небольшое селение в Джернстанской долине. Этот оазис напомнил сказку, так тут было зелено, таинственно и красиво. Пусть же она будет еще и надежной защитой, чтобы скрыть путников от волчьих глаз.

– Как ты думаешь, Аббас, можно здесь заночевать? – показал я камчой на село.

– Здесь живут мои дальние родственники. Можно будет зайти к ним тихонечко и разузнать…

К селу приблизились в густых сумерках. Местом привала выбрали густой тихий сад на окраине. Рядом с садом журчал небольшой арык. Досыта утолили жажду чистой горной водой, напоили лошадей. Стали изучать окрестности. Неподалеку стоял большой дом с террасой в сторону гор. Шагах в двадцати от него – фонтан. Вокруг цветник и фруктовые деревья. Мы подошли к фонтану. На поверхности воды плавали яркие звезды и тонкий серпик луны. Интересно, какой же богач пользуется подобной красотой? Зря мы ломали головы, оказалось, что это самая обыкновенная мечеть. Привязали коней к стволам деревьев, легли у фонтана. Аббас и два бойца направились к родственникам за едой. От голода темнело в глазах.

– Надо узнать путь до Гиляна, – говорит мне Ахмед. – Ей-богу, не могу понять – сколько еще впереди фарсахов, сколько еще придется натирать спины лошадям?

– Откровенно говоря, я и сам ничего не пойму, дорогой Ахмед. Но думаю, что самый короткий путь пролег через Ширван. Проникнем ли мы через этот город? Если удастся, то нам тогда останется перевалить через горы Спиян и Рувин. Там единственный горный проход к Гиляну. Если же он занят англичанами, то тогда надо идти в обход – через Ченаран, Басхана и Джадж…

Вскоре вернулись Аббас и его телохранители. Они принесли столько еды, хоть начинай пиршество. Аббас похвастался, что родственники только что вернулись из Ширвана, многое порассказали. Подкрепившись, мы немедленно отправились разузнать обстановку.

Вошли в чистую комнату, освещенную керосиновой лампой. Женщина лет пятидесяти отошла от печки, где она пекла лаваш, вытерла руки о фартук.

– Тетя Зохра, познакомьтесь с моими друзьями, – представил Аббас. – Это – Гусейнкули, а второй – Ахмед!

– Я давно знаю, что сегодня у нас будут гостить трое, – улыбнулась хозяйка. – С самого обеда о вас только и думаю!

– Откуда вы знаете? Неужели о нас уже везде сообщили? – Ахмед смотрит на всех испуганными глазами.

– Кто вам сказал, тетя Зохра? – осторожно спрашиваю я, а сам посматриваю на дверь. Может не стоит больше задерживаться здесь, быстрей в сад, на коней и ходу?

– По ласточкам узнала, – ласково отвечает хозяйка. – Залетели сегодня в комнату сразу три. Летают, щебечут под потолком. Я сразу догадалась. Значит, трех гостей жди.

Ахмед облегченно вздохнул, а Аббас захохотал. Между тем я подумал о хозяйке: – «Дорогая, что ты сразу о ласточках не сказала. Мне показалось, что попали в западню».

– А где же Широ? – спрашивает у хозяйки Аббас.

– Эй, Широ! – зовет тетушка Зохра, глядя в сторону смежной комнаты. Откинув занавески, оттуда выходит молодой парень, среднего роста, с землистым лицом. Мы знакомимся с ним, спрашиваем о здоровье, о делах. Тетя Зохра вносит кувшин с водой, велит Широ полить нам на руки. Мы помыли руки, хозяйка подала каждому полотенце. Широ тем временем стелет скатерть. Через несколько минут появляются горячий лаваш и превосходные голубцы.

– Кушайте, дорогие, будьте как в своем доме! – напутствует нас хозяйка.

Через некоторое время тетя Зохра подает чашу с кислым молоком, приправленным ароматной горной травой. Напиток этот называется – дав. «По вкусу он превосходит все напитки, какие употребляют тегеранские принцы», – уверяет хозяйка. Мы благодарим тетушку за внимание, поочередно пьем из чаши. Действительно, лучшего напитка не встретить на свете.

– У вас золотые руки, тетя Зохра, – говорит Ахмед. – Ничего подобного я еще не пил. – И тут же спрашивает у Широ: – Дорогой друг, не расскажете, что делается на Гилянском фронте?

– Да, Широ, – добавляет Аббас, – нам об этом нужно знать. Мы направляемся именно туда.

– Ах, как досадно, но я дальше Ширвана не был, – отвечает Широ. – Могу сообщить, о чем болтают люди. Они говорят, что за последние десять дней англичане и их прислужники сипаи раз десять атаковали крепость, но ничего из этого не вышло. Много погибло под Гиляном, а толку нет.

– Не скажешь, Широ, иранская армия тоже воюет против Ходоу-сердара?

– Если верить слухам, то – нет. После «варгской» битвы, когда султан Ахмед хан Хакими потерял на поле боя всю армию, больше шах не бросает войска против курдов. А сам Хакими от командования отстранен.

– Кто же занял его место?

– Какой-то Махмуд хан Новзари. Но какой от него толк. Тоже по зубам получит, если сунется!

– А сипаев много под Гиляном?

– Кто знает? Говорят, что от села Хосар до Гилянских ворот сплошь стоят военные палатки.

– А что слышно насчет Фараджолла хана? Куда он делся?

– Вот уже десять дней, как он болеет, – со смехом отвечает Широ. – Повстанцы послали ему письмо, в котором написали; «Ты торгуешь своей совестью н честью, ты продался врагам народа! Но можешь быть уверен, что за все свои проделки ты скоро получишь от нас пулю в лоб, а не деньги от англичан…» Говорят, после этого письма он ни разу не выходил из дома. На болезнь ссылается. Какая там болезнь! Страх его валит с ног.

Мы посмеялись. Сын хозяйки стал рассказывать дальше:

– Вообще, у англичан паника. Ходоу-сердар им опомниться не дает. Ночью, говорят, особенно ловко действуют отряды Абдулали и Гулам-Реза… На днях приехал под Гилян сам губернатор Кавам-эс-Салтане, посмотрел, что творится и – назад, в Мешхед! Сейчас они там совещаются, думают как бы разбить курдских повстанцев.

– Дорогой Широ, а какой путь удобнее до Гиляна? – спрашиваю я.

– Что я могу сказать? На англичан везде можно напороться. Не надо идти через гору Басхана. Лучше ехать в сторону Спияна, потом через Джадж. В эти места англичане еще не заходили…

Было двенадцать ночи. Мы поблагодарили тетю Зохру и ее сына Широ за угощение. Попрощавшись, направились в сад, где ожидали нас друзья. Все, кроме Рамо, спали. Он дежурил. Поговорив немного, мы отыскали себе местечко поудобнее и тоже легли.

Хорошо отдыхать после долгого, утомительного пути в цветущем саду, где нет казармы, иностранного капитана, где воздух не заражен пороховым дымом… Над нами искрятся яркие звезды, шепчутся листья деревьев. Веет ночной ветерок, несет прохладу и ароматный запах цветов.

Я неподвижно пролежал часов до четырех, положив голову на седло, и даже не закрыл глаза. И вот, сотни петушиных голосов зазвенели над селом. Огласили окрестность. И вдруг все разом замолкли, будто кто-то им скомандовал замолчать. Мы встревожились, но зря. Все было спокойно. До прихода муэдзина мы сели в седла, покинули, сад мечети и двинулись дальше, к Гиляну. Ехали по широкой долине, иссеченной оврагами и вымоинами небольших речушек. С обеих сторон, ограждая долину, возвышались горные хребты. В низине шумно бурлила Сумара – курдская река. Я ехал по самому берегу, бодро посвистывал, чувствуя, как отлетали от меня и друзей все страхи и горести. Мы были в родных местах, хотя до Киштана оставалось еще более десяти фарсахов. О скорой встрече с родной землей радостно твердила буйная говорливая река. Милая Сумара, ведь мы с тобой с детства знакомы! Она проходит через весь Курдистан, омывая скалы и камни, поит поля курдов, наполняет их бурдюки и ведра. Сколько раз я купался в родной Сумаре, когда усталый, весь в пыли нес свою почтальонскую сумку из Боджнурда в Миянабад. Сколько воды выпил из нее! А теперь я еду защищать эту реку, чтобы не опоганили ее руки и рты колонизаторов. чтобы не мутили ее вражеские лошади.

В полдень мы резко изменили маршрут, повернули на север. Километрах в десяти маячили две горные вершины. Это и были Спиян и Джадж. Подъехали ближе. Аббас предложил осмотреть ущелье, по которому нам предстояло пройти. Вперед выслали двух солдат. Скоро они вернулись. Горный коридор был свободен.

Через час поднялись на гору Джадж. Я показываю друзьям свой родной Киштан. Его хорошо видно. Рассказываю о своих детских играх и приключениях. Сердце мое рвется птицей!.. Хочется ринуться с горы, заехать хотя бы на час к землякам. Но время… время. Надо ехать дальше и, чем быстрее, тем лучше.

Попутно встречаем село Солхи. Это то самое село, где увидев иа моей фуражке значок с изображением льва и солнца, старики и старухи сочли меня за тегеранского принца, а девушки стали заигрывать со мной. Помню, тогда они пели мне вслед шутливые задорные песни, а я стыдился смотреть, потому что был еще очень молод. На этот раз нас никто не встречает. Появился только старик. Он вышел с корявой клюкой из глинобитной хижины, невесело посмотрел на нас.

– Апо-джан! – обратился я к нему. – Где же ваши ребята и девушки? Почему никого не видно?

Старик мотнул головой, хмуро отвечает:

– Вон, посмотри! – он показывает рукой в сторону кладбища. – Там наша молодежь. Крепким сном спит. Никто больше не разбудит. А кто не уснул, те вон там! – он показывает на дорогу в Гилян. – Кто жив, тот в окопах. Других дорог у нас не осталось!..

– Апо-джан, значит, все они, – я показываю в сторону кладбища, – юноши и девушки умерли?

– Нет, не умерли… Кто отдает жизнь за народ, тот навсегда остается жить… Они спят… Отдыхают после боя. Пусть отдохнут. Пусть…

Старик еще раз хмуро взглянул на нас и ушел. Мы посмотрели ему вслед, тронули коней и поскакали на перевал. На высотке остановились как вкопанные. Перед нами простиралась широкая гилянская долина, и на ней стояла крепость, оплот свободолюбивых курдов. Вот он – наш оазис свободы!

День солнечный. Яркие лучи слепят глаза. Дует ветер, и… где-то стрекочет пулемет. Частую дробь на мгновенье прерывает гул артиллерийского орудия. Слева от нас раздался людской крик, затем – ржание лошадей… Мы прислушались. Коней пустили влево, объезжая громады скал, между которыми извивалась тропинка. Двинулись над пропастью. Пришлось с лошадей слезть, вести их в поводу. Только обогнули выступ скалы, как неожиданно донеслось:

– Стой, руки вверх!.. Кто такие? Откуда?

Несколько человек с маузерами подошли к нам, бесцеремонно разглядывая наши лица, коней, оружие.

– Свои! – спокойно ответил я. – Мы оттуда, откуда Мирза-Мамед…

– Что, разве мы не похожи на курдов? – улыбнулся Ахмед.

– А как вас зовут?

Пришлось каждому назвать свое имя.

– Борден! Ов е мана![22]22
  Пустите! Они наши!


[Закрыть] – донесся от костра голос.

Нас пропустили. Мы подошли к костру. Завязался разговор. Вскоре бойцы сторожевого отряда уже приглашали нас отведать с ними печеную картошку, а командир, усатый миянабадец, торжественно преподнес три горячих, только что испеченных лепешки. Мы отказались, сославшись на сытость, и в свою очередь выложили из мешка все наши продукты, что дала в дорогу тетя Зохра. После обеда усатый вызвался нас проводить в штаб.

Продвигались осторожно, перепрыгивая через окопы. Шли мимо землянок, огибали скалы, с которых слышались голоса курдов. Боже мой, наконец-то предо мной все земляки: миянабадцы, киштанцы, боджнурдцы! Сердце замирало от радости. Сейчас я встречу Арефа, Ходоу-сердара, Мирза Мамеда и, конечно, Мухтара – друга детства. И Мансур – мой двоюродный брат здесь!

Из-за огромной кучи хвороста выходят несколько человек с винтовками. Я еще не успел разглядеть, есть ли среди них знакомые, как Аббас выкрикнул:

– Бай-бо! Шамо! Здравствуй!

Мы останавливаемся, смотрим, как Аббас и Шамо, неуклюже обхватив друг друга, обмениваются тумаками «привета…» Затем Аббас отталкивает Шамо, тянет за руку Ахмеда.

– А этого узнаешь, Шамо?

Шамо быстро подходит к Ахмеду, крепко обнимает его.

– Как с патронами, Шамо? – спрашивает Ахмед. – Благополучно добрались?

– Ха, все здорово получилось!.. Твоими патронами и гранатами уничтожены сотни англичан. Много врагов полегло. – весело отвечает Шамо. Помолчав, спрашивает: – Как отец там мой?

– Можешь не беспокоиться!

Идем дальше. Почти на каждом шагу знакомые. Здороваемся, но не останавливаемся, иначе до штаба не дойдёшь и к вечеру. У первых домов селения нас вновь остановили. Спрашивают, кто такие, откуда? Слышу из комнаты знакомый голос, но кто говорит – не вижу. Ахмед шепчет:

– Гусо, по-моему, там Мирза-Мамед!

– Я тоже так думаю, очень похож голос.

– Эй, курдлеви! – кричу, смеясь. – Ты чего зазнаешься, не узнаешь друзей?

Из дверей высовывается голова Мирза-Мамеда с черной бородой. Он удивленно вскидывает брови, отталкивает рядом стоявшего бойца и хватает меня в объятия. Я тоже обнимаю его, забыл о своем скакуне, выпустил уздечку. Конь шарахнулся в сторону, поскакал, вздыбив гриву.

– Рамо! – кричу я. – Держи Ыкбала.

Я слушаю Мирза-Мамеда. Он говорит и говорит без умолку: – Гусейнкули, Ахмед, друзья мои! Я рад вас видеть в Гиляне. Как это вам удалось бежать?

Мы садимся на полуразрушенный дувал и я подробно рассказываю обо всем, что произошло в «курдлеви» после бегства Мирза-Мамеда. С грустью он слушает о том, как погиб Шохаб. Губы его вздрагивают, пальцы сжимаются в кулаки.

– Пока не сбросили цепи с рук, будут жертвы… Ладно, потом поговорим, а сейчас оставьте коней и пойдем к Ходоу-сердару. – Мирза указывает нам дорогу.

Вокруг Гиляна по косогору – сплошь окопы и землянки. Видны стволы винтовок, пулеметов, и всюду люди. Мы поднимаемся вверх к скалам. Здесь сошлись в кучку человек десять безусых парней. Сколько же им лет. если еще нет на щеках щетинки? Об этом я спрашиваю Мирза-Мамеда. Он смеется:

– У этих бойцов на щеках не бывает волос! Такова женская природа. Неужели они не похожи на девушек? Ей-богу, я уже пригляделся к их мужскому наряду, и мне кажется, что все девушки так ходят!

– Неужели… и они стреляют по врагу? – удивленно спрашивает Аббас. – Или, может, варят обед и стирают портянки?

– И то и другое, – подчеркнуто кратко говорит Мирза-Мамед. – Днем они наравне с мужчинами отбивают атаки англичан, а вечером варят и стирают. Все удивляемся их упорству и выдержке.

Мы заговариваем с девушками. В основном их расспрашивает Аббас. Он особенно неравнодушен к женщинам. У одной несказанно красивой курдянки Аббас спрашивает:

– Девушка, что-то не пойму, – почему у вас у всех разные винтовки.

– Ах, красавец! – смеется девушка. – Если тебе удалось отличить меня от парня, то скажу. У нас особый источник снабжения. Она вскидывает над головой «трехзарядную» и добавляет: вот такими винтовками нас снабжают жандармы. Такие, – она показывает на «пяти-зарядку», что в руках у ее подружки, – нам подарили сарбазы хана Хакими. А вон те, дружок, английские – достаются от сипаев. Это самые подходящие, в них ровно одиннадцать зарядов, не больше, не меньше!

– Красавицы! – спрашиваю я. – А не видали ли вы здесь одного киштанского богатыря по имени Мухтар? Не скажете, где он от меня спрятался, что я никак не найду?

– Не хитри, джигит, знаем, какой тебе нужен Мухтар, – смеется одна. – Побьем англичан, тогда приходи, найдем тебе такого Мухтара! Всю жизнь благодарить будешь.

Девчата хохочут. Мы шагаем дальше к подножию другой горы, где виднеется небольшой дом, окруженный садом. Мирза-Мамед спрашивает:

– О каком ты Мухтаре спрашивал? Он из Киштана?

– Да, мой земляк, друг.

– Он в отряде Абдулали. Сейчас его отряд в разведке, скоро должны вернуться.

Останавливаемся у входа в дом, в небольшой тенистой аллейке. Смотрим на веранду. Ждем. Этот дом – главный штаб повстанческой армии. Здесь находится предводитель свободолюбивых курдов Ходоу-сердар. Вскоре из дома выходят четверо. По ступенькам они спускаются в аллею, направляются к нам. На них точно такая же, как и на других. одежда, обувь; у них густые черные бороды. Отличаются от остальных они разве тем, что у каждого через плечо маузер и бинокль. Я сразу узнаю Ходоу-сердара. У него умные, большие черные глаза. Сейчас они стали еще больше и выразительней, потому что он осунулся. Он ниже других ростом и шире в плечах. И зубы у него крупные и ровные. Когда улыбается, они особенно выделяются на смуглом лице. Вот наш военачальник подходит ближе. Я делаю два шага в сторону от своих, командую:

– Смирно!

Ходоу махнул рукой, не надо, мол, официальности, но у меня на душе такая радость, что хочется без конца рапортовать легендарному человеку.

– Дорогой Ходоу-сердар! – продолжаю я, – четырнадцать бойцов армии «курдлеви» прибыли в ваше распоряжение для прохождения боевой службы. Готовы драться за свободу и независимость Курдистана!

– Рад вас видеть! – широко улыбается Ходоу-сердар и всех поочередно прижимает к своей могучей груди. Затем он говорит: – Мы гордимся вами, друзья! За патроны, за гранаты спасибо… Ахмед, молодец! – Он берет Ахмеда и меня под руки. Всех нас приглашает в штаб.

Перед нами обыкновенная крестьянская комната, без всякой обстановки и украшений. Пол земляной, застелен кошмами. На полу два больших кувшина с водой, на стене – маузеры с коробками…

– Входите, добро пожаловать! – говорит Ходоу-сердар. – Только извините, что нарушаю курдскую традицию: угощать вас нечем. Поговорим так, – он устало вытирает лицо платком, трет виски. – Рассказывай, Ахмед, как тебе удалось взять боеприпасы.