Текст книги "Гнев. История одной жизни. Книга первая"

Автор книги: Гусейнкули Гулам-заде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

ТРИ ВСАДНИЦЫ

Никогда раньше не думал, что в мечети можно проводить митинги. Ведь мечеть создана для верующих, а они горластых митингов не устраивают, тем более в храмах аллаха. Однако Аббас тянет меня в мечеть, и мы переступаем порог святой обители.

В мечети тесно. Все богомольцы Кучана здесь. Но, черт возьми! Да-да, я имею право сказать слово «черт» в мечети потому, что слышу раскатистый голос городского начальника.

– Прошу тишины, господа! Слово имеет господин Назем, посланец его превосходительства, губернатора Кавам-ас-Салтане.

– Господа! Прежде всего имею честь передать вам привет его превосходительства, и в лице вас всему кучанскому народу! – сладко начинает свою речь Назем. – Во-вторых, я доведу до вашего сведения, что в настоящее время творится в вашем городе и что беспокоит его превосходительство губернатора. В Кучане, господа, существует подпольная организация, которая ведет всяческую антиправительственную пропаганду, в том числе пускает в ход «Шабнамэ». Многие из арестованных признались, что они хотели отделить Курдистан от Персии. По имеющимся сведениям, в Кучане работает масса агентов Ходоу-сердара. Его превосходительство губернатор обращается к вам, знатным людям Кучана, жить по принципу: «Легче предотвратить пожар, чем потушить его». Поэтому, – продолжает Назем, – кому дорога жизнь и свобода, тот не будет обманут провокаторами и разбойниками!

В мечети на мгновение воцаряется тишина. Назем наливает в стакан из кувшинчика воду, пьет. Заминкой воспользовался широкоплечий купец, спрашивает:

– Когда же будет, господин Назем, положен коней бесчинствам Ходоу-сердара?!

– Послушайте, уважаемый, – отвечает Назем, – вам особенно следовало бы быть активным в борьбе с опасностью. Если разрастется разбой в масштабах Курдистана, вы будете первой жертвой!

– Господни Назем! Согласно какого договора и до каких пор английская армия будет стоять у нас в Кучане? – спрашивает худощавый мужчина в чистеньком модном костюме, и с кольцом на белом пальце.

– Договора, как такового, не существует… Но, по просьбе его величества Шах-ин-шаха, Великобритания, в знак дружбы, не отказалась защищать север Персии от большевистских угроз. Наши друзья будут в Кучане до тех пор, пока мы не обеспечим гарантию безопасности всей страны.

– Господин Назем! – слышен голос офицера жандармерии. – Скажите, пожалуйста, когда нам выдадут жалованье? Четвертый месяц сидим без денег. Может быть разрешите нам воровать, или продавать винтовки? Или же прикажите сдать оружие и отправляться на поиски работы и куска хлеба?

Назем молчит. Видно, не знает– что ответить. Он вытаскивает из кармана портсигар, закуривает,

– Я вас понял, господин аждан! – говорит наконец Назем. – Хотя и не уполномочен отвечать па ваш вопрос, но все же скажу! Жалованье вам задерживает главное управление жандармерии. Это связано опять же с военным положением. Советую вам. как офицеру, быть более выдержанным и уяснить не только себе, но внушить вашим солдатам тоже, что это явление временного характера!

«Господин Назем!» «Господин Назем!» – слышится с разных сторон. У кого что болит, тот о том и говорит,

– Пошли, Гусо, – дергает меня Аббас, – все ясно.

Мы вернулись в казарму на исходе дня. Солнце село и только зарево заката отсвечивалось на окнах. Вновь, как и вчера и позавчера, начинается словесная перепалка. Спорим сразу все восемь обитателей тесной комнатушки. Аббас говорит:

– Неплохо бы поднять весь полк на вооруженное восстание!

– Ты прав! – соглашается Рамо. – Но удастся ли это сделать? Если нет, то мы окажемся в невозместимом проигрыше.

– Я беседовал с ребятами из других эскадронов. Они говорят о том же: «Пока не поздно, надо зажечь факелы, иначе мы на век опозоримся перед своим народом,» сообщает Шохаб.

– Конечно, что творится вокруг нас, это все в нашу пользу! – вступает в разговор Ахмед. – Но плохо то, что мы не взвешиваем и не ценим свою работу! Конечно, любой меня может обвинить в трусости, но я пока что против вооруженного восстания. Над этими словами следует поразмыслить.

Эскадрон спит, а мы думаем – что же делать дальше?

Ночью шел сильный дождь. За окном от ветра трещали сучья и шумела в арыке вода. Я долго не спал, но поднялся утром задолго до подъема. Сходил в конюшню, почистил своего красавца Ыкбала, вернулся в казарму и только потом разбудил друзей.

Занятия в этот день, благодаря сильному дождю, отменили: дождь расквасил, превратил в болото плац для строевых упражнений, на него нельзя было ступить ногой. Пользуясь случаем, мы с Аббасом отправились в странствия по городу. Попутно зашли в первый эскадрон к Мирза-Мамеду. Его не оказалось в казарме. А мне так хотелось с ним поговорить, давно не виделись. Я хотел его пригласить в ресторан «Фердоуси» – лучший в Кучаие. Мирза-Мамед любит поговорить за столиком, в спокойной обстановке. Ну раз нет, что же делать? Мы бродим вдвоем. В ресторан идти раздумали. Лучше полюбоваться природой.

За городскими воротами протекал канал, за ним стояли военные палатки. Возле палаток ходили солдаты, из трубы походной кухни на колесах вился дымок.

– Если судить по форме, то это солдаты из Тегерана, – проговорил Аббас, глядя в сторону лагеря. – Интересно, для чего их пригнали в Кучан?

– Двинут на Ходоу-сердара, – ответил я. – Больше им тут делать нечего. А ну, пойдем к ним, разузнаем!

Мы миновали небольшой мостик, свернули влево к палаткам, откуда доносился смех, выкрики и лязг котелков и ложек. Остановились ка берегу, около палаток. Я оглядел лагерь. Солдат было не меньше батальона. Они толпились у берега, мыли котелки. Наверное, только что позавтракали. Возле кухни под кустом повар усердно рубил дрова, разгибался и бросал поленья в топку. Несколько солдат, расстелив на берегу одеяло, сидели в одних трусах, сушили портянки и подрезали на ногах мозоли. От всего этого походного бивака тянуло скукой и усталостью. Мы попытались заговорить с солдатами, что были поближе к нам, но те отвечали нехотя: «да», «нет» и разговора не получилось. Спустя некоторое время, мимо нас пробежал небольшой солдатик с котелком, увидев на моих плечах офицерские погоны, вытянулся и козырнул. Я остановил его.

– Эй, герой, откуда? – спросил я.

– Оттуда, – махнул рукой солдат. – Из-под Гиляна.

– С разбойниками что ли воевали?

– Зайцами бегали! Страшно там, господа. От полка один батальон кое-как остался.

– Неужели всех остальных побили разбойники?!

– Да там такой народ! Лучше и не показываться туда нашему брату! Без всякого страха и предупреждения нападают ночью. Только приляжешь – тревога! Сколько полегло офицеров да солдат! Говорят, какие-то Гулам-реза и Абдулали хитрее всех действуют. Не только на солдат страх нагоняют. Они усадьбы ханов все пожгли. Тех, кто торгует хлебом с англичанами, тоже убивают, никакой пощады! Дзинь!.. Вам-то здесь рай! – неожиданно злобно процедил сквозь зубы солдат. – Шли бы туда, понюхали бы пороху!

– Но, но! – прикрикнул Аббас. – Ты что – не видишь с кем разговариваешь? А ну убирайся, тушкан!

Солдат не очень испугался, однако повернулся и зашагал прочь.

В это время из городских ворот выехали три богато одетых всадника, степенно миновали мост и направились к развесистому дереву. Мы следили за ними и только сейчас обратили внимание, что под деревом, которое росло неподалеку от палаток, сидят офицеры: человек пять-шесть. Всадники направились к ним. Захваченные любопытством мы подошли к офицерам. Трое на лошадях оказались людьми из знатного дома, причем, одна из них женщина.

– Если я не ошибаюсь, вы приехали из Мешхеда? —

обратилась она к старшему офицеру. – Вы присланы нашим другом Кавам-эс-Салтане?

Звучный и властный голос заставил офицера вскочить на ноги и отдать честь:

– Так точно, ханым! Мы прибыли занять место офицеров, погибших под Гиляном. По личному распоряжению его превосходительства губернатора, ханым!

– Надеюсь, что вы и ваши солдаты на этот раз сумеете расправиться с проклятым разбойником?! – голос ее звучал аристократически, подчеркнуто небрежно. – Мы ждем, когда вы избавите нас от страха и беспокойства за нашу жизнь. Меня зовут Мансура! – вдруг назвалась она. – Я – супруга Фараджолла-хана. Вы, конечно, слышали о нем?

Услышав столь известное в Кучане имя, офицер еще раз приложил руку к фуражке, а его товарищи проворно поднялись на ноги, смущенно оправляя мундиры.

– Сразу видно, вы люди храбрые, – улыбнулась женщина. – Когда же отправляетесь в Гилян?

– Завтра, ханым. Сегодня ждем резервную часть. Должен подойти из Тегерана батальон пехотинцев. Завтра непременно выступим в горы.

– Хорошо, – кивнула женщина. – Аллах вам поможет в дороге… Не стану мешать и утруждать перед битвой. До свидания, господа!

Они вновь переехали мостик и направились к городским воротам. Аббас все время не сводил взгляда с всадников, о чем-то напряженно думал. Наконец сказал тихонечко мне:

– А ведь эта женщина обманывала офицеров! Ты догадался, Гусейнкули?

– А ты разве видел хоть одного богача, который бы не умел обманывать? Если разобраться, то вот эти господа и напомаженные дамы продают нашу страну англичанам. Разным дурманом затуманивают голову простому народу!

– Ай, я не об этом, – нетерпеливо оборвал мою речь Аббас. – Я говорю, что эта женщина на самом деле не та, за кого себя выдает. Я несколько раз видел жену Фараджолла-хана, она нисколько не похожа на эту ханым. И лицо не такое, и голос другой.

– Кто же она?

– Давай последим, куда они поехали?

Мы вошли в город и начали расспрашивать у встречных, куда повернули три богато одетых всадника. Постепенно выяснили, что они направились к дому бедняка по имени Фаттах-апо.

– Уж не к отцу ли нашего Шамо направились эти трое? – пошутил Аббас.

Шутка его оказалась пророческой. Именно во дворе старика Фаттаха и укрылись всадники.

Когда мы постучались и вошли, то сразу увидели нерасседланных коней, что стояли возле сарая иод навесом. Фаттах обнял Аббаса, как родного сына, пожал мою руку. Я назвал свое имя.

– Извините, уважаемый Фаттах-апо, за столь неожиданное вторжение, – проговорил Аббас. – Мы пришли засвидетельствовать свое почтение Мансуре-ханым, жене почтенного Фараджолла-хана.

Старик довольно засмеялся, ему понравилась шутка Аббаса и он повел нас в дом, у дверей которого стояли два молодых джигита – слуги «Мансуры».

Женщина в комнате у окна, не спеша снимала покрывало. Когда мы вошли, она вопросительно посмотрела на Фаттаха. На лице у нее не дрогнул ни один мускул, хотя было понятно, что она насторожилась.

– Знакомьтесь, господа! – весело сказал Фаттах-апо. – Это Суйрголь. А это, – она указала на меня и дружка, – командир эскадрона «Курдлеви» Гусейнкули и его друг Аббас. Оба они – верные друзья моего сына Шамо.

Женщина слегка наклонила голову, улыбнулась. Аббас воскликнул:

– О! Мы рады вас видеть в Кучане, храбрая Суйрголь-ханым! Мы много слышали о вас и, ей-богу, искренне завидуем вам! Странно ведь получается, женщины воюют, а мы – молодые и сильные бездельничаем, занимаемся муштрой!

– Интересно, где и от кого вы слышали обо мне? – Суйрголь вскинула густые, черные брови. – О таких, как я, в галетах не пишут.

– Нам запомнился день, когда вы расправились в селе Чапан с одним вашим врагом… Мы были там на свадьбе.

– А! Тогда понятно, кто вы! – опять улыбнулась Суйрголь.

– Мы мечтали увидеть вас, дорогая Суйрголь, мы гордимся вами. Вы – единственная женщина-курдянка, вставшая на защиту Родины против угнетателей! – поддержал я разговор.

– Что вы, богатыри, я не единственная! – с усмешкой ответила Суйрголь. – Дядюшка Фаттах, пригласи сюда моих телохранителей! – попросила она старика и засмеялась, повела плечом так, что задрожали ее высокие груди и длинные косы.

В комнату вошли те двое, что стояли у порога. Суйрголь подошла к джигитам, сняла с них папахи. Черные жгучие косы упали на плечи у одной женщины. Другая попридержала свои волосы рукой. Да, это были самые настоящие курдянки, переодетые в мужское.

– Вай, аллах! – вырвалось у Аббаса. – Не увидел бы собственными глазами, никогда бы не поверил!

– Ловко, Суйрголь-ханым! Ох, как ловко! – я тоже не мог сдержать своего восхищения.

Молодые джигиты оказались снохами Суйрголь. Это были Дорна и Новрузголь.

– Вы рискуете, – озабоченно сказал Аббас после того как вдоволь насмеялись над преображением джигитов. – Город полон жандармов и доносчиков, дорогая Суйрголь.

– Пугливый джейран боится тени. Если бояться, то из дому не надо выходить. А из дому не выйдешь, ничего хорошего не увидишь и не сделаешь. Не так ли, Гусейнкули? Что-то вы подозрительно молчите?

– Думаю, все думаю, дорогая Суйрголь, что мы с вами из одной материи сотканы. Как у вас на Гилянском фронте?

– Да, из одной материи, это правильно, – подтвердила Суйрголь. – Мне рассказал о вас Абдулали. Я очень рада, что мы встретились. На гилянском фронте все хорошо. Связь между отрядами налажена. В основном действуем в окрестностях Ширвана. Ночью вылазки, набеги…

– А как с продовольствием, боеприпасами?

– С этим плохо. Туго, плачевно! Как хотите понимайте! Патроны вот-вот кончатся. Основной поставщик боеприпасов – сам враг. Погибая, он оставляет и оружие и патроны…

Интересно, как настроение ихних солдат?

– Вы же этих вояк видели, – за мостом? Солдаты не хотят воевать, в офицеров тоже зря верит правительство.

Ей-богу, они толком не знают, за что кладут свои головы. А те, кто знает, работают против своих же. Недавно на улицах Ширвана появились листовки, ночью наклеили: «Эй. братья солдаты, вы обмануты вашим старшим командованием! Вы убиваете своих же братьев». Правительственная армия потихоньку распадается, ненадежной стала. В последнее время, все чаще солдат жандармерии отправляют в тыл, а на место их подходят сипаи из Индии. Много их – ей-богу! От Гиляна до самого Хосара растянулись их палатки, почти на сто километров… А как у вас тут в Кучане?

Мы с Аббасом рассказали ей о работе нашей группы: о ночных прокламациях, о приезде чиновника Кавама-эс-Салтане. Я говорил и все время думал об оружии. Неужели так и не удастся нам взять склад с боеприпасами? Кроме дерзкого нападения я не видел иного выхода. Но разве это возможно? Если б даже поднялся весь эскадрон, то все равно мы оказались бы бессильными в стычке с войсками кучанского гарнизона. Мы не знали, как поведут себя жандармы.

Об оружии мы не сказали Суйрголь ни слова: ни Аббас, ни я. Хотя могли бы сказать, что ни на минуту не забываем о том, что Ходоу-сердар нуждается в боеприпасах. После встречи с Шамо, мы постоянно изучали подхода к складу: можно ли в него проникнуть не возбудив внимания часовых? Оказывается, этого сделать невозможно. Через каждые тридцать-сорок метров стоит часовой. Охрана с обеих сторон пакгауза. Все же оставались кое-какие способы проникновения. Первый: подготовить побольше солдат к ограблению, а затем, когда часть их будет нести охрану, проникнуть в склад. Этот вариант мы отклонили. Пришлось бы слишком многих посвящать в тайну и наверняка нашелся бы какой-нибудь доносчик, подлец. Заговор наш был бы раскрыт.

Днем на посту стояло часовых вдвое меньше, двери пакгауза были открыты. В складе то перебирали ящики, то сгружали привезенные винтовки, пулеметы и боеприпасы. Это делали наши же солдаты из «Курдлеви», Именно днем мы и решили забрать и вывезти оружие за город, а там переправить его к Ходоу-сердару. Но когда настанет этот день? Когда из нашего эскадрона затребуют людей на работу в склад? Решили терпеливо и настороженно ждать этого дня.

Обсудив все дела, мы простились с Суйрголь и её «джигитами» – снохами. Они проводили нас до ворот. Самая младшая из трех – Дорна, когда я обернулся, послала мне воздушный поцелуй. В груди у меня шевельнулся игривый плутоватый бесенок…

ВСТРЕЧА БОГИНЬ

Сильными и волнующими были впечатления от нашей встречи с Суйрголь. Не знаю, как Аббас, но у меня за нее болело сердце: я боялся, как бы она по своей простоте и безудержной смелости, не попалась в лапы жандармов.

– Ты прав, Гусо, – соглашался Аббас. – И меня мучает тревога. В Кучане немало скверных глаз и ушей. Но я уверен, она не такая пташка, чтобы попалась в силок. Тем более, она находится у надежного человека.

– Я боюсь, как бы старик со своим старческим умом не прослабил. Вдруг захочет похвастаться: вот, мол, у меня сама львица Суйрголь остановилась!..

– Нет, Гусейнкули: старик Фаттах не такой простак. Как может он сделать глупость?!

Беседу нашу прервал Мирза-Мамед. Без стука вошел он в комнату, сразу же выпалил:

– Привет, друзья! Вы заходили ко мне? Передали. Я был… в одном месте. – Он огляделся и, убедившись, что поблизости посторонних нет, проговорил: – Есть сведения, что Тегеран, Занджан, Тебриз, Решт и Мешхед переполнены муссаватистами. Это перебежчики из Азербайджана. Армия русских рабочих и крестьян с позором выкинула их из России. Если они появятся в Кучане, – злобно добавляет Мирза-Мамед, – и вы встретите их, то поменьше расходуйте слов… и без выстрела – на полметра в землю.

– Чик-чик?.. Это моя специальность, – отзывается Аббас.

– Обстановка ухудшается, друзья, – продолжает Мирза-Мамед. – Сегодня по приказу командования, я с пятидесятью стрелками выезжаю в сторону Гиляна. Точно не знаю – куда. Пока не говорят, но думаю, что не тюльпаны собирать. До свидания. Я зашел проститься. Помните всегда, что Ходоу нужно оружие.

– Но ты же вернешься, Мирза-Мамед? – испуганно говорит Аббас. – Зачем таким тоном даешь наказы?

– Ничего неизвестно, друзья. Пока!..

На другой день, как обычно, проходили занятия и поле, за город выехал весь полк. Не было только Мирза-Мамеда и кавалеристов первого эскадрона. От солдат мы узнали, что Мирзу-Мамеда и еще около шестидесяти человек «неблагонадежных» командование бросило на пополнение полка сипаев под Гилям.

У меня под ложечкой засосало от тоски. Я уже привык к Мирзе, без него не обходилось ни одного щекотливого дела, а теперь вся ответственность ложилась на мои плечи. Надо было самому разбираться в окружающей обстановке, отличать друга от врага; знать – кому можно доверять, а кому и нельзя. Грустно было еще и потому, что меня вдруг с неодолимой силой потянуло в горы к своим: Ходоу-сердару, Арефу, Мухтару. Я завидовал Мирзе Мамеду и не сомневался, что в Гиляне он со своим отрядом или один перебежит на сторону повстанцев. Вместе с тем не давала покоя мысль – почему же командование, зная о неблагонадежности Мамеда, зная, что он чистокровный курд, бросило его против курдов? Неужели командир полка настолько глуп, что не видит в этом опасности? Понять изысканный маневр командования помог мне Аалам-хан. Через несколько дней, после отъезда Мирза-Мамеда, он сказал мне:

– Ты, кулдофадар внимательно следи за своими людьми! Не оказалось бы таких, как тот Мирза, которого отправили под Гилян. Если такие найдутся, то сразу попадут в пекло войны.

– Но они же могут перейти на сторону курдов, – ответил я Аадам-хану,

– Потом хоть к ишакам пусть уходят, не наше дело! – хохотнул Аалам-хан. – Главное – не было бы их в полку «Курдлеви», Есть слухи, что провокаторы засели именно у нас, за это нашему командиру каждый день делают втирания. Он не потерпит ни одного провокатора или подозрительного.

– Понятно, господин Аалам-хан. – Внутренне я порадовался: на худой конец – нам грозила отправка на фронт, а это не так уж плохо. Я не допускал даже мысли, что выстрелю в сторону своих братьев-курдов. Лучше пущу пулю себе, если не удастся бежать к Ходоу-сердару,

– Слава аллаху, нашему полку пока нет дела до Гиляна, – продолжал Аалам-хан. – Наш долг охранять северные границы от большевиков. Вот и посуди, как мы можем допустить у себя сочувствующих большевикам, если сами боремся против них!

– Спасибо, господин Аалам-хан, за приятные новости. Все понятно…

Шли дни, жизнь в полку продолжалась по заданному расписанию и режиму. Наступивший день напоминал прошедший, одна ночь похожа на другую. Ничего нового.

И вот, однажды, я только вернулся из конюшни от своего скакуна, – мне говорят: какой-то мальчишка у ворот ждет тебя. Я поспешил за ворота.

Мальчику было лет десять. Едва я вышел на улицу, как он подбежал ко мне:

– Вы – дядя Гусейнкули?

– Да, если ты не другого Гусейнкули ищешь.

– К вам приехала мать и сестра из Боджнурда. Они велели вам придти скорей в гостиницу.

«Какая еще сестра?» Но я не успел ничего расспросить у мальчишки. Он мигом скрылся за углом дома.

Шагая к гостинице, я раздумывал, как же сюда могла добраться мама? У нас нет ни осла, ни коня? Мало этого, оказывается и сестра с ней. Не могла же маленькая Мерниса приехать ко мне. Ей нечего делать здесь, да и не так просто матери было бы добраться с ней. Путает что-то мальчишка… Едва я поровнялся с гостиницей, как из ворот быстро вышла женщина в цветастом платке и широкой юбке. О аллах, я узнал свою мать!

– Мама, и правда – это ты? Какими судьбами ты оказалась в Кучане?

Я обнимаю ее, целую в лоб и щеки и не даю выговорить слово, потому что сам без конца тараторю от радости, не могу остановиться. Мать прижалась к моей груди, гладит мои плечи, лицо, волосы. Из глаз ее катятся слезы, крупные, горячие. Это слезы радости.

– Ох, каким ты стал! – наконец говорит она. – Красивый, стройный! И усики пробились! Прямо не узнать тебя.

Она говорила и улыбалась, и губы ее дрожали от волнения. По щекам, не переставая, катились слезы.

– Родная моя, хватит плакать! – успокаиваю я ее. – Где же сестренка? Тот мальчишка сказал, что приехали мать и сестренка…

Мама вытерла глаза концом платка, легонько отстранила меня и лукаво улыбнулась:

– Пойдем, она тебя ожидает.

Мы вошли в чистое и просторное помещение. Остановились возле двери с номером «восемь». Дальше, все поплыло у меня в глазах, я был будто во сне. Открыл дверь и увидел Парвин. Она стояла посреди комнаты в голубом платье, туфельках на высоких каблуках, стройная как молоденький кипарис. Я глядел и молчал, не мог проронить ни слова. Ошеломляюще на меня подействовала неожиданность встречи. Но а Парвин была подготовлена к нашей встрече, к тому же она никогда не отличалась робостью. Увидев меня, она шагнула навстречу, вскинув руки:

– Гусо-джан, вот я и приехала!

– Парвин! Милая! Не устала в дороге? – я суетился перед ней, размахивал руками, а ноги будто приросли к полу. Неуверенно потянулся за ее рукой, склонился, чтобы поцеловать ручку, но тотчас увидел рядом ее лицо, душистые мягкие локоны… – Любимая!.. Приехала ко мне!.. Скажи – ко мне?..

– К тебе, Гусо-джан.

Потом мы сидели на ковре, все рядышком: мама, Парвин и я. Наконец-то у меня развязался язык, я болтал без умолку.

– Вот, мамочка… Твой родной сын мечтал быть воином и стал им. Как хорошо, что вы приехали. Теперь я вас буду оберегать, как верный телохранитель, буду день и ночь стоять на страже.

Я стараюсь говорить в шутку, но у меня шуточки плохо получаются, мешает волнение. Никак не соберусь с мыслями. Постепенно ко мне возвращаются спокойствие и рассудительность.

– Какими судьбами вы очутились в Кучане? Это же божественное чудо…

Вот какими судьбами, – с гордостью говорит мама. – Парвин собралась на поклонение, а одной ей, бедняжке, страшно. Вот и попросила Зейнаб-енга твою тетю Хотитджу, чтобы нашла подходящего провожатого. А как Парвин-бану узнала, что я твоя мать, тоже дочкой мне стала…

– Смелые вы… отважились в путь. Кругом война.

– Ах, сыночек, – опять говорит мама. – Бывает и тихая жизнь хуже военной. Парвин обязательно надо уехать на время от этой тихой жизни.

– Сидеть я не могла. – добавляет Парвин. – Мне стало скучно без тебя, вот я и решила поехать. Ты лучше скажи, почему от тебя долго не было писем? Может, уже забыл меня?

– Что ты, Парвин! Как я мог забыть? Ты всегда вот тут, в моем сердце, клянусь тебе!

Мама тихонько улыбнулась. Парвин посмотрела на меня любящим взглядом, и я почувствовал, будто совершил геройский поступок.

– Мама… Вы оставайтесь здесь, а я пойду к командиру, попрошу отпуск на несколько дней. – Легко я поднялся с ковра, стал расправлять складки под ремнем. – А если хотите остаться – у меня есть знакомые в Кучане. Можно жить и у них.

– Нет, сыночек, – запротестовала мать. – Парвин будет стесняться. Лучше здесь, в гостинице. Зачем беспокоить людей!

Я выбежал из номера, чтобы побыстрее возвратиться в него. Спустя несколько минут, уже разговаривал с Аалам-ханом:

– Пять дней отпуска, господин Аалам-хан. Если это не в ваших силах, я обращусь к капитану Кагелю.

– Зачем тебе капитан Кагель? – говорит Аалам-хан. – У вас же есть младшие офицеры. Передайте командование кому-нибудь из них. За остальное я сам отвечаю. Иди, чего стоишь! Торопись к матери, это твой долг.

Я поблагодарил Аалам-хана и побежал к друзьям. Едва вошел в комнату, Аббас говорит:

– Что с тобой, Гусейнкули?! Ей-богу, давно я тебя не видел в таком радушном настроений. Наверное, письмо от Парвин получил?

– Ты не ошибся, друг! Только не письмо, а она сама приехала.

– Какой молодец! Ты умеешь врать, – говорит Рамо. – Она даже в «баге фовварэ» и «садрабад» никогда гулять не ходила, а ты захотел, чтобы сюда приехала! Кто-кто, а я-то знаю высокомерие этой тепличной девицы. Она к своим близким родственникам в месяц раз заходит, и вдруг к тебе, рябому, пожаловала? Ха-ха!.. Трое суток добиралась к тебе «всемирному красавцу»! – со смехом заканчивает Рамо.

– Может, поспорим?!

– Что ж, пожалуйста, – соглашается Рамо. – Если она приехала, я себя считаю в проигрыше. Если выиграю, буду целовать ее, а ты будешь смотреть! Идет?

– Друзья, бросим шутки и займемся деловым вопросом, – строго говорит Ахмед. – О Парвин я давно слышу, что она особая девица. По своему социальному положению и тому подобное. Поскольку она из богатой семьи, нам надо обратить на нее особое внимание! Мы должны показать ей то, чего не достает в богатом обществе, – человечность!

Шутки и остроты со всех сторон. Отбиваться бесполезно, лучше молчать и слушать, когда все выскажутся.

Наконец Аббас серьезно говорит:

– Ну хватит! Насмеялись досыта. Я предлагаю организовать для Парвин специальную встречу и угощение, как принято у нас, у курдов. Иди, Гусо, и ни о чем не беспокойся. Мы сами…

– Спасибо, друзья! Ахмед, выведешь эскадрон на занятия.

– Шагай, Гусо, не беспокойся. Все будет в порядке.

И вот я снова в гостинице, в отдельном номере – свободный на пять дней от службы Человек. Почти целая неделя в полном моем распоряжении. Быстренько снимаю С гимнастерки ремень и объявляю о своем отпуске матери и Парвин. Обе довольны; весело щебечут, как птицы, и у меня настроение – давно не бывало такого. Мама говорит;

– А не заказать ли нам что-нибудь покушать? Мы ведь с дороги.

– Ох, мама, прости недогадливого сына! Эй, мальчик! – кричу я, распахнув двери.

Когда подбегает коридорный мальчишка, я велю ему позвать официанта. Через несколько минут входит молодой парень в белой курточке, под горбатым носом у него ершистые усики.

– Чем могу служить, господин? – сам смотрит в сторону Парвин. Видно, поразила своей красотой.

– Три «члов-кябаб», – говорю я. – И чай. Побольше сладкого!

– Слушаюсь, господин!

Официант манерно махнул рукой, уходит и скоро вновь появляется с подносом, на котором красуется и манит все заказанное нами. Я разливаю в пиалы чай, спрашиваю:

– Как поживает тетечка Хотитджа?

– Ой, Гусо-джан, она так соскучилась по тебе! – отвечает Парвин. – Тысячу приветов велела тебе передать… А у вас, в Кучане, как?

Я рассказал все интересное. О Суйрголь Парвин слушала с повышенным вниманием. На лице ее, в глазах проглядывала зависть, и я читал мысли Парвин: «Мне бы так! Мне стать бы такой!» Я представил ее на коне с винтовкой, в мужской одежде, и мне стало смешно. Нет, наверное, Парвин не смогла бы быть джигитом. Чтобы стать им, надо иметь большую физическую силу, а у нее этого нет. Надо быть злым, а Парвин ласковая и кроткая.

– Ты почему улыбаешься? – спрашивает Парвин. – Тебе, наверное, нравится Суйрголь больше, чем я?

– Ну, что ты! Посмотри-ка туда, кто пришел?

В комнату входит с двумя букетами цветов Аббас Фарамарз. Он элегантно раскланивается и преподносит цветы.

– Это вам, тетя Ширин! А это вам, Парвин-ханым!

Аббас церемонно отступает в сторону. Парвин прижимает цветы к лицу, прикрывает радостную улыбку.

Мама и Парвин узнают Аббаса. Я писал, что мы служим вместе. Парвин уважительно кивает ему, а мама приглашает Аббаса сесть.

– Мы очень рады, что вы посетили нас, – смущенно говорит Аббас. – Мы от души приветствуем вас.

Парвин краснеет от смущения, опускает глаза, над верхней губой у нее выступают капельки пота. Как раз в это время в комнату входит Рамо. В руках у него два букета огненных роз и две кисти винограда «Фахри». Рамо по всем правилам отдает воинскую честь, подает цветы и застывает на месте, будто ждет, когда ему скажут «вольно». Сдержанность и скромность Рамо тронули маму.

– Кто этот парень? Будто знакомый. Где-то я его видела, – с волнением спрашивает она.

– Да это же друг детства… Рамо! Из села Хамзанлу! Неужели, не узнаешь?

– Ой, боже мой! – восклицает удивленно мать. – Неужели это тот самый Рамо? Как ты вырос, какой богатырь из тебя вышел! – Мать обнимает его как родного. – Садитесь, Рамо-джан, садись около меня. – На глазах у мамы появляются радостные слезы.

Следом за Рамо, заходит в комнату Шохаб. Руки у него заняты свертками, кульками и, конечно, цветами. Знакомлю его с матерью и Парвин, а сам думаю, куда же девался Ахмед. И он – тут как тут, явился самым последним, наверное, отстал по дороге. В руках у него красный и фиолетовый букеты. С галантным жестом он протягивает цветы маме и Парвин.

– Тетя Ширин, Парвин-ханым! Своим приездом вы оказали высокую честь нам, друзьям вашего сына и друга! Я восхищен вами и не нахожу слов выразить свое удовлетворение и радость! Я склоняю голову перед вамп, как перед двумя богинями. Перед богиней – матерью, перед богиней – красавицей! Я ваш солдат и преданный слуга! – заканчивает Ахмед, с важностью, как будто все это происходило на важном дипломатическом приеме.

Своим красноречием он будто сразил Парвин, она окончательно растерялась: смотрит на Ахмеда, вероятно, что-то хочет сказать, но не решается, никак не может осмелиться. Но и без слов понятно, чего она хочет сказать. Девушка восхищена моими друзьями.

Ахмед так непринужденно и незаметно вовлекся в обстановку, что я даже забыл его познакомить.

– Мама, Парвин! – кричу я, заглушая голоса Друзей. – А с Ахмедом-то вы не познакомились! Знакомьтесь. Это и есть Ахмед, мой миянабадский друг. Мы с ним вместе ходили в «классе экабер», у Арефа учились…

Друзья смеются, подтрунивают над моей суматошностью. Мама и Парвин тоже смеются. Потом наступает тишина. Самое время поднять рюмки с вином, выпить в честь «двух богинь», как назвал их мой друг Ахмед.