Текст книги "Гнев. История одной жизни. Книга первая"

Автор книги: Гусейнкули Гулам-заде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– В первую очередь, дорогой солмани – мастер с бритвой, надо обслужить больного. Постричь, помыть… Потом надо вычистить из раны червей и сделать повязку.

Солмани занялся Абдулло, а мы со стариком сожгли его старую одежду, нагрели воды. Общими усилиями усадили Абдулло в корыто, но даже возня и горячая вода его не привели в чувство. Тогда я решил силком покормить Абдулло. Еще неизвестно – от болезни или от голода потерял он сознание. Я сбегал в ресторан, принес куриный бульон. Со стариком стали мы вливать его из ложки в пересохшее горло больного. Это длилось очень долго и, кажется, ник чему не привело. На улице стемнело, и старик заспешил домой. Кое – как я уговорил его остаться до рассвета. Утром, прощаясь с добрым человеком, я отдал ему оставшиеся у меня деньги.

– Отец, если умрет, то закажите ему саван и уплатите землекопам за могилу, – наказал я старцу. – А если поправится, то не покидайте Абдулло до моего возвращения. Я приду на следующей неделе.

– Он не умрет, – уверенно заявляет старик. – Биение сердца у него стало лучше, дышит не на зеркало, а на блюдо с пловом. Не вру, сынок. Ох, сынок, скольких я похоронил… знаю в больных толк.

– Пусть ваши слова дойдут до аллаха, отец!

На обратном пути я не замечал красот ширванской долины. Меня неотступно преследовали мысли об умирающем Абдулло и грязных улицах Ширвана. Я проклинал этот городишко:

 
О ты, страшный Ширван!
О ты. мрачный Ширван!
О ты, грязный Ширван!
Будь ты проклят, Ширван!
 

Дома меня встретили так радостно, будто я побывал на самой крайней горе вселенной, Кухе-каф, и вот вернулся цел и невредим. Однако вскоре торжество превратилось в траур. Волей-неволей мне пришлось рассказать о трагедии Абдулло. Ей богу, когда умерли мои братишки, мать так громко не плакала, как сейчас. Отец ходил по комнате со стиснутыми зубами, и глаза его горели страшной ненавистью. Наконец– он не вытерпел, обрушил свой гнев на бога:

– Эй ты, хадее бе дадегар![15]15
  Эй ты, господь-притеснитель!


[Закрыть] Как же ты жесток! Зачем ты так издеваешься, палач и убийца?! Ты-то и есть преступник перед человечеством! – Потом отец как-то сразу сник и промолвил упавшим голосом: – У нужды ноги скорые, бедный человек никуда от нее не уйдет.

Раньше на эту старую курдскую поговорку я не обращал внимания. Она не рождала во мне никаких мыслей. Сегодня я впервые понял ее глубокий смысл. «Неужели, так и не сделают бедняки свою жизнь счастливой? Неужели, сколько бы не работали, чем бы не жертвовали, у бедняков один конец, нищета и смерть? От голода бежал Абдулло из Киштана, но гончая сука-нужда догнала его в Ширване. Почему же все так несправедливо в мире? Почему я подобно вьючной лошади бегаю через горы с тяжелой сумкой, а какой-то боджнурдский чиновник целыми днями играет в карты: выигрывает и проигрывает за один присест столько, что мне хватило бы этих денег на целый год?»

Чем больше думаю я об этом, тем больше запутываюсь в противоречиях окружающего меня мира, глубже сознаю свое бессилие.

– Гусо-джан, у тебя же не было денег… Как ты помог Торчи Абдулло?

– Я получил их за хорошую весть, мама, от инженера завода Микиртыча!

– Что же за весть ты ему сообщил?

– В России свергнут шах! Теперь там хозяин в стране народ. Такие же бедняки, как мы. Вот об этом я и сказал ему. А сам узнал из газеты «Бахар».

– Дай бог, чтобы каждый день свергали по одному шаху, – говорит мать. – Тогда бы ты каждый день приносил, по пять туманов, и мы неплохо жил» бы…

– Мама, а что нового в городе?

– Не знаю, сынок. Говорят, в Миянабаде пастухи Ходоу и Аллаверды давят богатых пиявок, а с бедняков никаких налогов не берут. У нас здесь богачи бесятся, а бедняки, как мы, радуются, ждут, может быть Ходоу приедет и сюда. Вот пришел бы! Сейчас, говорят, оба брата заняты. Рыскают они со своими всадниками по горам и забирают награбленное богатство купцов, помещиков… Говорят, на Ходоу много раз жаловались в Мешхед и Тегеран, но ему – ничего. У него, слух идет, в столице есть заступник сильный: не то друг, не то родственник. А другие болтают, будто сам шах разрешил Ходоу-сердару, чтобы тот выворачивал мешки у бояр и купцов, потому что богачи долгое время не вносят налоги в шахскую казну. Теперь Ходоу и Аллаверды даже называют не просто разбойниками, а государственными разбойниками… Ишь, честь какая! Вот такие новости, Гусо-джан. – Мать помолчала и добавила; – Вчера приходила тетя Хотитджа, велела тебе зайти. Она ждет…

Быстренько собираюсь к тете. Надеваю свой праздничный костюм. Как-никак, а я уже взрослый парень, и появляться перед девушкой в чем попало стыдно. В разглаженном костюме у меня и походка совсем иная, медленная и степенная.

Тетушка оказалась дома, и я, как обычно, осыпаю ее шутками-прибаутками, потому что люблю ее настоящей родственной любовью.

– Здравствуй, тетя-джанечка! Ты помолодела, стала еще выше ростом и красивей!

Тетя Хотитджа злится, а меня это веселит еще больше. Я хохочу. Тетя отмахивается обеими руками.

– Ну, хватит, хватит тебе баловаться! Почему так долго не заходил? Спрашивает тебя каждый день… Мучаешь бедняжку.

Я сразу становлюсь серьезным. Меня давно одолевают сомнения, но только сегодня я высказываю их.

– Тетя Хотитджа, вы никогда не задумывались над тем, что мне уже восемнадцать лет? И что Парвин уже настоящая барышня? Она очень просто и доверчиво ко мне относится… Я боюсь, люди могут подумать… пойдет нехороший разговор… Шу-шу… А это для меня равносильно смерти… Мне она – не пара. Парвин богата, а я…

– Не говори глупостей, Гусо! – строго, даже сердито обрывает меня тетя Хотитджа. – Ты просто боишься девушек, как черт ладана. Ты самого себя боишься, не только женщину… Как мулла! Надо же, наконец, быть настоящим мужчиной!

– Нет, дорогая тетушка! Я не трус и с муллой вы напрасно меня сравниваете. Я люблю ее больше себя, но поймите…

Разговор наш прервала Парвин. Она неожиданно вошла в комнату, и мы споткнулись на полуслове. Произошла небольшая заминка.

– Здравствуй, Парвин! – Я смутился, наверное, Парвин слышала наш разговор.

– Здравствуй, мой Гус! – засмеялась Парвин и потянула меня за руку. Я понял, ничего она не слышала, и сразу ободрился.

Мы, как обычно, пошли в сад и сели на скамейке под яблоней.

– Ну, рассказывай про Ширван, – попросила она.

Мне хотелось ей рассказать о чем-нибудь хорошем, хотелось поразить ее воображение красотами, но Ширван опять вставал в моих глазах мрачным видением: скучные серые дома, грязные улицы, шум, галдеж, и Абдулло и болячках… Я рассказал все, как было.

– Неужели он умер? – печально и в то же время гневно спросила Парвин.

– Боюсь, что да…

Как ни старался я потом развеселить ее и поднять свое настроение, ничего из этого не получилось. Простились мы вяло, лучше бы не было вовсе такой встречи.

Утром я вновь отправился в свое «кругосветное путешествие». Гей, дороги и горы!..

Если бы подсчитать, сколько километров я прошел за время работы почтальоном, то, наверное, веревкой такой длины можно бы обвязать шар земной!.. Бегаю за своим счастьем, а где оно? Правда мои гонки за счастьем пока не приносили мне горечи, но это до первого похода в Ширван. Я всегда чувствовал себя самоуверенным, пока не встретился с этим мрачным городом. Теперь же во мне зародилась тоска и злоба.

Почти всю дорогу я думал об участи Абдулло. Выжил он или добрый старик уже схоронил его? Я тешил себя надеждой, что бахши Абдулло жив. У него неплохо работало сердце, и дышал он с охотой… Он молод! Справится с болезнью Абдулло. За эти шесть дней, пока я в дороге, он наверное поправился и может ходить. Я передам ему привет от его жены Якши, а потом поведу с собой к Ходоу-сердару, пусть возьмет в свое войско.

Незаметно я подошел к Киштану. Оглядывая село с горы, я думал: «Сейчас зайду к Якши, расскажу ей все о ее муже…» Но тотчас прогнал эту глупую мысль. Она не вытерпит, сразу рванется в Ширван, всю дорогу будет плакать. Нет, лучше я сделаю так: приведу его домой, если жив, а нет – на обратном пути скажу об этом Якши.

Спускаясь с горы я встретился с киштанским пастухом-сказочником.

– Здравствуйте, дорогой апо! Как ваша жизнь? Не нападают ли волки?

– Ай, дорогой сынок, с тех пор как не стало полков и арке никто пока не тревожит. А что касается четвероногих волков, с ними вполне справляется мой пес.

– Да, летит жизнь, – говорю я. – Даже сесть и поговорить некогда. Давно я ваших сказок не слышал…

– А вот послушай, – с готовностью отзывается пастух. – Про всемирный потоп Нуха есть небольшой слушок… Умер во время потопа один грешник, летает между раем и адом, ждет суда. Вот, наконец, являются божьи судьи, посоветовались н выносят приговор грешнику: «ад!». Можешь, говорят ему, перед тем как сгореть, высказать свое последнее желание. Грешник взмолился: «Боже, ты велик! Ты могуч! Сделай меня таким великаном, чтобы тело мое заслонило весь ад и никто бы туда больше не поместился!» Вот это должно быть солнцем души каждого человека, сынок!

– Спасибо, отец, за умную сказку. Пойду…

– Шагай с богом, мой ягненок!

Заночевал я в Миянабаде, а на рассвете двинулся дальше. В полдень миновал село Солхи, затем Гилян. И вот опять я в Ширване. Сдал почту, спешу в караван-сарай. Абдулло нет. Место, где он лежал, занимает другой человек, который ничего не знает и не слышал о больном. Другие тоже, видимо, только что остановились на отдых, пожимают плечами, дескать, ничего не знаем. Как очумелый, я обежал все помещения постоялого двора, но безуспешно.

Наконец, догадался обратиться к дворнику. Уж если Абдулло умер, то вынос его тела, наверняка, не обошелся без помощи дворника. Я подошел, спросил об Абдулло. Дворник сказал:

– Это который был без памяти?

– Да, остался со стариком.

– Помню такого. На второй день он пришел в сознание. Потом к нему приехали какие-то люди. Фургон во дворе стоял. Я не спросил, кто они. Только на следующее утро вспомнил: «Дай, думаю, взгляну, как этот бродяга бездомный… еще дышит?» Зашел в людскую конюшню, а его уже след простыл. Может, эти фургонщики отвезли в Мешхед?

– Хорошо, если так. Иногда встречаются добрые люди.

Дворник ушел. Я поспрашивал о старике, которому доверил присматривать за Абдулло, тоже ничего толком не узнал. «Мертвец» исчез бесследно.

Двадцать раз я побывал после этого в Ширване, но про Абдулло так ничего больше и не узнал.

Однажды, перед выходом в Ширван, меня вызвал в арк Аллаверды-сердар, боевой заместитель нашего вождя. Общительный и простой, как и его брат Ходоу, Аллаверды пользовался среди населения Миянабада большим почетом. Вскоре после свержения Монтасера, его избрали головой города и он с поразительным хладнокровием вершил дела. При виде его, неосведомленный вряд ли мог бы сказать, что Аллаверды из пастухов. Осанка, умение вести себя с людьми говорили о том, что этот бедняк родился для того, чтобы стоять во главе народа. Аллаверды-сердар принял меня у себя в комнате.

– Это письмо передашь Ходоу-сердару. Он – в Гиляне.

– Есть, господин сердар!

– Попроще, господин почтальон! Разве я похож на господина?

– Вылитый господин. Что-нибудь важное? – спросил я, показывая на конверт.

– Важное, Гусейнкули. Видно, борьба только начинается. Ну, иди, медлить нельзя!

Дорогой я только и думал: «Почему же Ходоу-сердар в Гиляне? Что ему там делать, в этом маленьком селении? Он же все время находился в Давлатабаде. Может быть, Гилян имеет особое стратегическое значение? Вообще-то, это, наверное, военная тайна…»

Я уже подходил к Гиляну, когда навстречу мне из-за скалы вышел молодой парень с винтовкой. Грудь его крест на крест была опоясана патронташами. Нетрудно догадаться, что это один из бойцов Ходоу-сердара. Парень поздоровался со мной, повернулся в сторону гор и пронзительно свистнул. Тотчас появилось несколько всадников. Одеты они были так же как и этот: в архалуках, чарыках, головы обмотаны шелковыми платками. Каждый сидел на коне арабской породы, за плечами трехзарядки, на боку – по маузеру. Когда они приблизились, в первом я узнал Ходоу-сердара. Вернее, я еще не успел его разглядеть, а узнал по голосу. Он крикнул, направляя ко мне коня:

– А, это наш постчи! Привет тебе, добрый вестник! Я рад тебя видеть в Гиляне.

– Здравствуйте, сердар! Вам письмо от Аллаверды-сердара. Вот возьмите.

Тут же, не слезая со скакуна, он вскрыл конверт и стал читать. Всадники следили за выражением глаз сердара, пытаясь понять, хорошее или плохое сообщение. А я тем временем любовался их воинскими доспехами, а главное – скакунами: кони были, как на подбор, белые с выгнутыми, как у лебедей шеями. Окончив читать, Ходоу-сердар сунул письмо в карман. На лице его не отразилось ни радости, ни разочарования, а глаза загорелись жарким блеском.

– Ну, что, Гусейнкули, не надоела тебе почта? Не тяжел тебе груз? – улыбнулся Ходоу-сердар. – А то, может, достать тебе лошадь – полегче будет.

– Надоело, сердар-джан, – признался я. – Надоело возиться с письмами и газетами. Клянусь моей мамой, клянусь солнцем и луной, я завидую вашей жизни, сердар-джан!

– Не спеши завидовать, братишка! Не было бы твоих писем и газет, может быть, не было бы и этих винтовок, и патронов, и лошадей. Не спеши, поработай еще.

Разговаривая, мы двинулись в сторону Гиляна: они на конях, я пешком. Миновали Гилянские ворота. На равнине Тахте Ворге показался отряд всадников, которые ехали нам навстречу. Скоро мы остановились, и я узнал помощников Ходоу-сердара – Абдулали и Гулам-реза. С ними было еще человек десять. А позади кавалькады тянулись на привязи неоседланные лошади.

– Ого, неплохой урожай винограда! – не сдержался, воскликнул я, зная, что эти кони, наверняка, отобраны у сельских богатеев.

– А это ты, киштанец? – засмеялся Гулам-реза. – Привет тебе на нашей земле. Сбор винограда хорош, ничего не скажешь! Это потому, что сейчас – год курицы. Видишь, подо мной коня – белого в черных яблоках? Такие лошади попадаются в год курицы.

До въезда в Гилян по пути повстречалось еще несколько групп с «добычей». Всадники Ходоу-сердара разъезжали по всей ширванской дороге, не пропускали ни одного встречного. Если это был бедняк, – отпускали с миром, богатого ждала другая участь. Что поделаешь, надо было как-то содержать армию повстанцев. Я понимал, как трудно приходится Ходоу-сердару.

Обедал я у него. Сидели в темной нищенской хижине на кошме Ходоу-сердар, Гулам-реза, Абдулали и еще несколько приближенных курдского полководца. Разговор был не из веселых, и пользуясь случаем, я рассказал о бахши Абдулло. Ходоу пообещал разузнать через своих помощников про музыканта, затем сказал, что немедленно надо созвать всех командиров, сюда в Гилян. Завтра приедет Ареф.

«Что-то происходит очень важное, – думал я шагая в Ширван. – Просто так Ареф не поедет!» Хотелось вернуться назад, выбросить к чертям почтальонскую сумку, попросить у Ходоу коня и винтовку. Воевать надо, а не с бумагами возиться!

ВЫСТРЕЛ НА РАССВЕТЕ

Давно уже жители Боджнурда не видели такой тревожной ночи, как эта. Над городом висела круглая, холодная луна. Все спали, и только за высоким забором дворца Сердара Моаззеза суетились и кричали люди, ржали лошади и лязгали затворы винтовок. Вскоре по боджнурдским улицам в сторону восточных ворот города поскакали всадники. Топот лошадей будил сонных горожан. Люди бежали к калиткам и окнам, хотели посмотреть, что же стряслось у Сердара Моаззеза. Уж не повел ли он своих казаков на разгром разбойников Ходоу-сердара? Тот, кто так думал, был недалек от истины, хотя намерения Моаззеза пока что были другими. Вечером пришла телеграмма из Мешхеда от Джексона. Тот закупил партию оружия и боеприпасов. Пятьдесят подвод, нагруженных винтовками и патронами, двинулись из Мешхеда в Боджнурд. Сопровождает обоз малочисленный отряд. Джексон просил выслать навстречу усиленную охрану, дабы не попасть в горах к разбойникам.

По получении телеграммы, Моаззез пригласил к себе лейтенанта Кагеля, сообщил про депешу, и тот посоветовал: немедля ни минуты двигаться в путь. Ровно в полночь из города на большой Мешхедский тракт выскочил отряд казаков – около семисот человек – и двинулся на восток.

…В ту же самую ночь в Гиляне, в доме Ходоу-сердара собрались командиры повстанческих отрядов, сюда же на Миянабада приехал Ареф. Юзбаши пили чай, зажевывая черствым лавашом, и спокойно вели разговор. Ареф в черных брюках, заправленных в голенища сапог, в рубашке с засученными рукавами, и здесь больше походил на учителя фарсидского языка, нежели на военного руководителя повстанческой армии Ходоу. Говорил он медленно, обдумывая каждую фразу и, кажется, совершенно не волновался, хотя дело предстояло не из легких: захватить оружие, посланное англичанами Моаззезу. Неторопливость в суждении и полное хладнокровие этого человека не очень нравились командирам отрядов. То один, то другой горячо перебивали Арефа, высказывая свои соображения. Ареф выслушивал каждого и очень доказательно опровергал все их, порожденные горячностью, планы. Ареф говорил:

– О выходе обоза с оружием Моаззезу стало известно четыре дня назад. Наверно, он сразу же выслал казаков – встретить обоз. Если они едут рысцой с переходом на шаг и небольшими остановками, то прошли около тридцати фарсахов. Теперь они должны быть около Хасар-Девин.

– Да, так и есть, – согласился Ходоу-сердар. Он поднялся на ноги и стал ходить по комнате, вслух рассуждая, что делать дальше. – Вот Гулам-реза и Абдулали говорят, что при обозе человек сто не больше. Всей мощью на обоз нападать не надо. Если пойдем все вместе, то нас могут накрыть казаки Моаззеза с тыла.

– Правильно, Ходоу, – поддержал Ареф. – Как видишь, тут главное, – не допустить казаков Моаззеза к обозу. Надо встретить их под Шнрваном у села Чинаран и навязать нм бой. Если их окажется больше, мы уйдем в горы, но выиграем несколько часов времени. Гулам-реза с Абдулали успеют разоружить англичан и отправить подводы с оружием в крепость.

Ходоу сурово сдвинул брови, потер рукавом халата вспотевший лоб. В глазах его отразилась решимость.

– Давай, Гулам-реза, и ты, Абдулали! – твердо сказал он и махнул рукой. – Поднимайте свои отряды и скачите к Хасару.

Двое молодцов в каракулевых накидках и туркменских папахах тотчас поднялись с кошмы, попрощались и шагнули в темноту гилянской ночи. Наступила тишина. Все замолчали, без слов было ясно: сидеть нечего, надо действовать.

Отряды Ходоу – триста с лишним человек, проскакав весь путь от Гиляна до Чинаран, пополнили свои ряды патрулирующими всадниками. В тесном ущелье, спрятав лошадей за скалами, повстанцы стали поджидать боджнурдских казаков. Все было хорошо продумано: казаки Моаззеза не минуют каменного мешка, где засели повстанцы…

Расчет Арефа и Ходоу-сердара оказался точным. На рассвете вожаки увидели приближающееся войско. Опытный Ходоу сразу определил сколько их: человек триста, не больше. Но не предугадали ни Ареф, ни Ходоу-сердар хитрости Моаззеза. Он не полез на рожон. Как только казаки Боджнурда сунулись в ущелье и на них обрушился свинцовый ливень из ружей «разбойников», то в горах над воинами Ходоу, замелькали на скалах фигурки казаков. Показались синие дымки от частых беспорядочных выстрелов. Только теперь догадался Ходоу, а вместе с ним и Ареф. что Моаззез перехитрил их: часть войск, при подходе к Чинарану он пустил по горам, выше дороги. Теперь повстанцы оказались между двух огней, – в них стреляли снизу – с дороги и сверху – со скал. Выход оставался один: ринуться вниз на казаков, что на дороге, тогда прекратится огонь сверху. Не будут же стрелять слуги Моаззеза в кучу, где и свои и чужие! В то время, когда началось замешательство, раздался твердый и зычный голос Ходоу, призывающий к рукопашной схватке.

Выстрелы загремели на дне ущелья. Стрельба, истошные крики раненых, ржание коней. Все смешалось, и если б не мундиры казаков, невозможно было бы отличить врага от друга.

Эх, аллах! Пропади ты пропадом! Как же ты, дорогой мой учитель Ареф, недооценил силы и хитрость Моаззеза. Это же головастый волк! Скольких людей утопил он в крови, скольких отравил и задушил тихонечко, так, что ни к чему не придерешься. И ты, Ходоу, умный, уважаемый всеми сердар, – и ты не предвидел, что Моаззез пошлет против тебя такое большое войско. Сам он повел казаков, не доверил никому. Посмотри, рядом с ним на взгорке английский лейтенант Кагель, Лачин и Монтасер, которого ты выгнал из Миянабада. Посмотри, ведь они в тебя целятся, а ты и не смотришь, не видишь их! Увернись, сердар!

Ходоу качнулся в седле, ткнулся головой в гриву коня. Тотчас несколько рук поддержало его, вывели коня с поля боя и поскакали в сторону Гиляна.

– Сам… Ареф! – успел крикнуть Ходоу-сердар, но поздно. Повстанцы, узнав, что их полководец ранен, стали в беспорядке отступать, отстреливаясь от казаков.

Сражение перенеслось на равнину. Повстанцы отступали. Боеприпасы у них были на исходе, а ряды бойцов заметно поредели. Видя безвыходное положение, Ареф дал команду отойти к Гиляну и закрепиться на высотах перед крепостью.

В то время как «разбойники» сражались под Чинараном, восточнее, в горах произошла другая стычка. Отояды Гулам-реза и Абдулали, следуя по дороге в сторону Мешхеда, встретились с английским обозом тоже на рассвете. Увидев вереницу подвод и небольшую охрану впереди и сзади обоза, курдские вожаки остановили коней и стали советоваться: то ли завязать переговоры с «обозниками», чтобы захватить оружие без боя, то ли – налететь вихрем и перебить всю стражу.

– Погоди, не горячись, Абдулали, может быть и договоримся, – сказал Г улам-реза. Оторвавшись от отрядов, он выехал навстречу повозкам. Дальше все произошло, как в сказке.

Ехавший во главе обоза англичанин на белой лошади вдруг остановился, что-то крикнул и поскакал прямо к Гулам-реза. Можно было подумать, что он увидел своего лучшего друга. Гулам-реза выхватил маузер и спрятал руку за спину. Встреча с англичанином один на один его нисколько не страшила. Гулам-реза разбирало любопытство. Чего бы это ради так обрадовался британский офицер, увидев незнакомого курда.

Англичанин осадил коня в трех шагах от Гулам-реза и вдруг, с расширенными от ужаса глазами, потянулся к кобуре. Он выхватил тяжелый «Смит-Вессон», но Гулам-реза, не будь дураком не стал ждать, когда англичанин всадит ему в лоб пулю. Курд выстрелил в английского офицера и махнул рукой своим. Тотчас две сотни всадников обрушились на обезглавленный обоз. Ехавшие впереди человек сорок сипаев и наемные персы-жандармы, сделав несколько выстрелов, подняли вверх руки. Остальная стража, что шла в конце обоза, повернула коней и унеслась в сторону Мешхеда. Курды обезоружили пленных, сняли с них сапоги, отобрали лошадей и приказали, чтобы возвращались назад – туда, откуда выехали. Обоз с оружием двинулся к Гиляну.

Гулам-реза и Абдулали опять ехали вместе. Абдулали не переставал удивляться, с чего бы это британец бросился в объятия.

– Ты что ему – брат, сват, или друг, Гулам-реза?

– Ну и дурная же у тебя башка, Абдулали! – хохотал Гулам-реза. – Неужели не поймешь, почему ему так захотелось со мной встретиться?

– Хоть убей, дорогой Гулам-реза, понять не могу. Тут что-то не то. Наверно, вы с этим офицером когда-то вместе пили водку или с девушками… того!..

– Это и в самом деле не так просто понять, – продолжал смеяться Гулам-реза. – Только давай ты ко мне сейчас не приставай. Когда буду докладывать Ходоу, то и ты услышишь.

Часа через четыре обоз въехал в ворота Гилянской крепости. Встречавшие Гулам-реза и Абдулали друзья почему-то не радовались добыче и говорили тихо. Оба вожака сразу догадались, – произошло что-то.

– Неужели Ходоу? – испуганно спросил Абдулали.

Гулам-реза и Абдулали оставили коней у двора, вошли в дом сердара. Ходоу лежал на перине, постланной на кошме. Около него сидел Ареф и еще двое. Гулам опустился на колени, заглянул ему в глаза. Ходоу легонько улыбнулся, сказал:

– Ничего, Гулам-реза, пуля в плечо влетела и вылетела. Рана скоро заживет. Как у вас дела?

– Обоз во дворе, Ходоу, – ответил Гулам-реза. – Винтовок теперь у нас много и патронов – тоже.

– Молодцы, – тихонько сказал Ходоу и закрыл от усталости глаза.

Врач попросил всех выйти. Пусть сердар отдохнет. На дворе Ареф спросил:

– С боем взяли оружие?

– Нет, налетели внезапно, а они и подняли сразу руки вверх, перетрусили, как зайцы. А как попал под пулю Ходоу?

Ареф подробно рассказал о сражении под Чинараном, все время сетуя иа просчёт, какой они допустили с Ходоу-сердаром. Надо было идти по верху, тогда бы и потерь было меньше, и Ходоу не задела бы пуля. А теперь не сегодня-завтра Моаззез пойдет па штурм Гиляна, надо немедленно принимать более осмысленное решение. Всякий просчет может стоить жизни.

– Что же нам делать, учитель? – настороженно спросил Абдулали.

– Силы не равны, друзья, – не сразу ответил Ареф. – Я думаю, надо пока приостановить открытую борьбу, будет разумнее уйти в подполье. Нас мало. Если примем бой, то можем потерять всех своих друзей и товарищей. – Ареф подумал, посмотрел на помощников Ходоу, сказал неуверенно: – Это только мое личное мнение, друзья. А я не один отвечаю за судьбу курдского народа. Мы вместе отвечаем. Надо решить сообща.

Гулам-реза и Абдулали сели на коней, не спеша поехали в центр села, по склону горы, на которой лепились мазанки курдов, огороженные каменными заборами. Ехали молча. Наконец Абдулали сказал:

– Ладно, живы будем – аллах не даст умереть. Вечером сегодня решим, как дальше жить. А пока, Гулам, скажи-ка, почему же этот британец так спешил в твои объятия?

– Ай, Абдулали, ну и недогадливый! Ты думаешь, чей подо мной конь? – И тут же ответил. – Этого коня привел ко мне и обменял на двух жеребят один боджнурдский парень. Я тогда спросил у него: «А откуда ты взял такого красавца? Белый, да еще и весь в черных яблоках». Парень отвечает мне: «Дорогой Гулам-реза, этот конь принадлежал одному англичанину, имя которого Кагель. Он приехал в гости к Моаззезу, и скоро, наверное, уедет. – Вы, – говорит, – подождите пока, не садитесь на коня. А потом, когда британца не будет, сядете…» Я посмеялся над парнем, говорю ему: «Неужели я похож на труса? Да на этом коне я самих англичан лупить буду!» Теперь понял, дорогой Абдулали?

– Понять-то понял, но причем тут конь?

– Я же говорю, что ты самый недогадливый человек, каких я знал при своей жизни на свете! Вот слушай дальше. Когда мы перехватили телеграмму и я увидел, что она адресована Моаззезу и Кагелю, я сразу догадался – этот Кагель – хозяин моей лошади. Тогда я посмотрел от кого телеграмма. Оказывается – от Джексона. Теперь-то, надеюсь, понял?

– Нет, не понял, дорогой Гулам-реза, – смутился совсем Абдулали. – Ничего не понял. Скажи, наконец, – что тебя связывает с этим бритацем?

– Не меня, – сказал Гулам-реза. – Кагель связан с этим британцем. Я подумал, что они друзья, а значит хорошо знают и лошадей друг друга! Я решил: дай-ка выеду навстречу. Как увидит Джексон, что разбойник на лошади его дружка Кагеля, так и в обморок упадет, подумает, что убили «разбойники» Кагеля. Пока туда-сюда, тут мы их и хряпнем!.. Так я думал. А этот английский офицер, оказывается, хромает на оба глаза. Он коня узнал и самого меня принял за Кагеля, вот и поскакал в мои объятия. А когда увидел, что ошибся, то схватился за кобуру. Ну, тут уж, прости аллах, не умирать же мне!.. Я случайно пристрелил британца.

– Э-хе! Ты, Гулам-реза, тоже такой же хитрый, как Ходоу, – засмеялся Абдулали.

– Я еще хитрее, – шутя похвастался Гулам-реза, – Отец всегда считал меня самым хитрым курдом на свете.

Друзья подъехали к своим. Повстанцы сидели у костра, варили в котелках похлебку. Гулам-реза и Абдулали присели рядом.

После боя в ущелье под Чинараном я еще раз побывал в Миянабаде с почтальонской сумкой за плечами. Город был совершенно пуст: магазины закрыты, лавки тоже. По улицам из конца в конец разъезжали всадники Монтасера. Он опять занял свое место в арке. Я сдал почту, получил взамен письма и пошел к Ахмеду. Он встретил меня обрадованно.

– Ох, Гусо, как я боялся, что тебя арестуют. Сейчас они всех подряд хватают, кто имел связь с Ходоу-сердаром. Постарайся не попадаться им на глаза.

– Неужели всех? – испугался я. – Неужели больше не будет армии Ходоу? Неужели опять будут издеваться над нами стервятники боджнурдских ханов?

– Не падай духом, друг, – строго сказал Ахмед. – Это все временно. Настанет день, когда Ареф опять позовет нас. А сейчас надо прятаться и выжидать, чтобы собраться с силами и снова вступить в бой.

– Я буду молиться, чтобы твои слова сбылись.

– Так и будет, – спокойно ответил Ахмед.

Утром я вышел из Миянабада. На душе было горько, будто вся жизнь на земле остановилась или погрузилась в черный омут. Я шел и чувствовал: что-то должно произойти. А что именно – пока не знал…