Текст книги "Спираль"
Автор книги: Гурам Панджикидзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
– Я признаюсь только в одном! – после недолго молчания сказал Кахишвили. – Я признаюсь, что побежден. И поделом мне, не поддавайся соблазну!
– Спасибо! – Рамаз встал.
– А вы, вы… – Директор не находил слов. – Я не знаю, кто вы, человек или сатана. Я не верю ни одному вашему сегодняшнему слову. Я знаю, что и в эту минуту вы врете. Пусть письмо написано Георгадзе, но я уверен – он вас не знал и в глаза не видел. Вы издалека околдовали и загипнотизировали его. И вас не гложет совесть за то, что к намеченной цели вы идете по кривой дорожке?
– Среди дорожек, ведущих к цели, самая быстрая – кривая, батоно Отар! А письмо покойного академика, могу поклясться, написано самим Георгадзе. Хотите – верьте, хотите – нет, мне все равно. Я удаляюсь и надеюсь, что сразу по моем уходе вы порвете написанную вами жалобу. Вы прекрасно понимаете, что так оно лучше и для вас, и для вашей научной карьеры. Счастливо оставаться, товарищ директор! – Рамаз грациозно поклонился и направился к двери.
– Позвольте один вопрос? – остановил его Кахишвили.
– Слушаю вас! – с готовностью повернулся Рамаз.
– Когда-нибудь в своей жизни вы бывали откровенны?
– Я откровенен только с богом. И то потому, что его нет.
* * *
Два месяца прошли в ожидании.
Почему в ожидании? Разве Мака Ландия кого-то ждала?
Рамаз Коринтели внес смятение в жизнь девушки. По сей день Мака не могла понять, симпатизирует она этому высокому атлету с каштановыми волосами или ненавидит его. Бывали минуты, когда ей нравился открытый нрав Коринтели, а то вдруг страшно возмущал его самоуверенный, категоричный тон. В такие минуты она боялась его глаз, казалось, что из них, как из темного ночного окна, смотрит кто-то неведомый.
И все-таки она ждала.
Может быть, Маку интересовало мнение Коринтели о ее решительном шаге?
Если к человеку равнодушен, какое значение имеет его мнение?
«Боюсь влюбиться в вас!»
Не эта ли фраза будоражила сознание?
Случались минуты, когда ей казалось глупым и бессмысленным думать о молодом ученом. Любить его представлялось смешным. И уж предел несерьезности – верить фразе, кокетливо брошенной во время непринужденной беседы: «Боюсь влюбиться в вас!»
«Хватит, кончено, мне никогда больше не придется встретиться с Рамазом Коринтели. И нет ни малейшего желания выяснять, кто выглядывает из его глаз, как из темного окна?»
Мака Ландия сидела в общей комнате.
В этой не особенно большой, вечно нагретой солнцем комнате стояли столы еще трех редакторов.
– Мне никто не звонил? – спрашивала Мака, возвращаясь с задания.
– Никто!
И в глубине души девушка ощущала разочарование
Чьего звонка ждала она?
Не стоило обманывать себя, ее интересовал только звонок Рамаза Коринтели.
Однажды утром, по дороге на службу, недалеко от здания телецентра, перед входом в зоопарк, на ее пути встала цыганка:
– Дай погадаю!
– Некогда! – резко бросила Мака, понимая, что вежливый отказ только придаст цыганке наглости.
– Дай погадаю, у тебя хорошие руки и глазки, протяни ручку!
– Очень прошу, отстань от меня! – рассердилась Мака.
Рассердилась скорее всего потому, что ужасно захотелось протянуть гадалке руку.
О чем сразу подумалось ей?
Она тряхнула головой, не желая придавать особое значение тому, что моментально вспомнила о Коринтели, избавилась от гадалки и ускорила шаг.
– Мне никто не звонил? – по обыкновению вместо приветствия спросила она.
– Кто позвонит в такую рань? – рассмеялся совсем еще молодой, но уже совершенно лысый редактор.
– Дай-ка мне газету!
– Пожалуйста!
Со второй страницы на Маку смотрело знакомое лицо. Она узнавала и не узнавала. Пробежала глазами заголовок: «Большой успех молодого ученого», – ощутила сердцем – Рамаз Коринтели. Почему он показался ей изменившимся? Почему трудно было узнать его? Может быть, потому, что у него появились усы? Они явно шли ему, как будто делали старше и придавали степенности лицу молодого человека. Мака залпом проглотила статью. Потом начала сначала, неторопливо, внимательно, вдумываясь в каждую фразу и взвешивая ее, прочла все. Особенно много раз она возвращалась к одному абзацу: «Открытие пятого типа радиоактивности – величайший успех молодого грузинского ученого, а самое исследование смело можно поставить в ряд с выдающимися научными открытиями».
Мака снова перевела взгляд на снимок. Интересный молодой человек смотрел прямо на нее. Какие у него добрые глаза, добрые и умные! Она, разумеется, ошибалась, его взгляд не вызывал к ней отвращения.
«Люблю?
Или нравится?
Может быть, ни капельки не нравится, а просто хочется наказать его за пренебрежение?
Как и чем?
Нужно, чтобы он влюбился в меня. Да-да, чтобы влюбился! И тогда мой отказ будет лучшей местью!»
«Боюсь влюбиться в вас!» – послышался вдруг голос Коринтели.
«Точно! Нужно, чтобы он влюбился в меня. Отказ будет лучшей местью!
А за что мне мстить ему? В чем он виноват? Неужели я злюсь на него за то, что он сказал правду прямо мне в лицо? Или я такая злопамятная? Всю жизнь не могла терпеть злопамятных и мстительных людей!
Неужели люблю?
Невозможно!»
Звонок телефона.
Мака вздрогнула.
Звонок повторился.
Девушке почему-то было страшно снять трубку.
– Мака, ты что, не слышишь? – крикнул лысый.
Она сняла трубку, бог весть почему уверенная, что звонит Коринтели.
– Слушаю!
– Мака, это вы?
– Да! – По телу девушки пробежала дрожь, она узнала голос молодого человека.
– У вас телефон изменился?
– Да.
– Узнали меня?
– Узнала.
– Я хочу видеть вас, у вас есть время?
– Сначала не мешало бы спросить, согласна ли я?
– Извините! Вы согласны?
– Допустим, согласна! – Она с самого начала знала, что будет согласна. И сейчас, слыша голос Коринтели, окончательно убедилась, что Рамаз нравится ей, а может быть, она даже влюблена в него…
– Через полчаса я подъеду к главному входу телецентра. Прошу вас выкроить для меня хотя бы пару часов.
Мака взглянула на часы. Было десять.
– Почему вы молчите?
– Откуда вы знаете, что я так рано читаю газеты?
– Какие газеты?
– Вы что, не читали?
– Что я должен был читать?
– Статью о вас, «Большой успех молодого ученого».
– Клянусь сестрой, не читал.
Мака счастливо засмеялась. Она поверила, что молодой человек клялся искренне. И сама клятва сестрой понравилась ей.
– Поздравляю вас!
– Большое спасибо. Вы согласны?
– Хорошо. Приезжайте в одиннадцать.
* * *
Ведя за собой гостя, Мака открыла двери большого павильона. С потолка огромного помещения свисали «юпитеры». Оно было совершенно пустое – ни людей, ни вещей. И лишь черный рояль в углу казался незаметно пробравшимся сюда буйволом.
– Вам нравится? – спросила девушка Рамаза.
– Я восхищен!
– Усы придают вам совсем другой вид.
– Плохой или хороший?
– Не знаю. Мне непривычно.
– Если вам не нравится, сейчас же сбриваю.
– Не стоит ради меня принимать столь радикальное решение, – засмеялась Мака. – Пригляжусь, может быть, привыкну.
– Стукнуло в голову, вот и отпустил. Отпускать нелегко, целый месяц уходит на это. Сбрить – минутное дело.
– Пойду принесу стулья.
– Не лучше ли нам прокатиться на машине?
– Я вас не знаю, и нас ничто не связывает. Я даже не знаю, какое у вас ко мне дело. Только раз между нами могли завязаться деловые отношения. Вы почему-то не пожелали сниматься в документальном фильме. Прочитали мне нотацию и – с приветом. Если у вас какое-то дело ко мне, зачем куда-то ехать? Развернуться в этом павильоне есть где. Там, за роялем, в углу, должны быть стулья, сядем и побеседуем.
– Курить здесь, разумеется, нельзя! – попутно выяснил Рамаз.
– Вы угадали!
Они сели на стулья.
– Не думала, что усы так меняют человека. На улице я не узнала бы вас.
– Видимо, безобразят меня, раз вы вторично возвращаетесь к ним.
– Наоборот, придают вам солидности и степенности. Слава богу, что вы в таком возрасте, когда выглядеть старше, видимо, доставляет удовольствие.
– Я давно перешагнул за седьмой десяток.
– Мне следует прийти в восторг от вашей шутки?
– К сожалению, я не шучу.
– Хорошо, оставим пустословие. Ответьте прямо, почему вы позвонили мне?
– Я люблю вас, Мака!
– Что вы сказали? – смешалась девушка.
– Я люблю вас, Мака, и пришел просить вашей руки!
«Я люблю вас, Мака, и пришел просить вашей руки!»
– Я совсем вас не знаю, Рамаз! – проговорила Мака и тут же прикусила губу. Она сразу выдала себя – что, как не согласие, означают ее слова?! И попыталась исправить оплошность: – Мне просто интересно, можно ли полюбить так, с первого взгляда. Любовь с первого взгляда всегда казалась мне чистой воды литературщиной.
– Настоящая любовь бывает только с первого взгляда, все остальное – приспособление, сделка, расчет, анализ! А любовь с первого взгляда – истинная любовь, чуждая анализа, привычки, торга с самим собой.
Мака ничего не ответила, только испытующе посмотрела на молодого человека.
– Вы знаете, что я написала заявление? – наконец нашлась она.
– Какое заявление? – не понял Рамаз.
– Потому и изменился мой телефон. Я же была заместителем главного редактора. Но, вняв вашим нотациям, перешла в рядовые редакторы.
– Вы шутите? – растерялся он.
– С какой стати? Поэтому я не смогла принять вас в своей комнате, где нас теперь четверо.
– Зачем вы совершили такую глупость?
– Затем, чтобы ни вы, ни другие, ни в глаза, ни за глаза не могли сказать обо мне те слова, которые вы сказали мне в тот памятный день. Но не это главное. Главное то, что вы были правы. Главное в том, что я хочу своими силами, а не папиным авторитетом прокладывать себе дорогу.
– Господи боже мой!
– Вы огорчены? А я думала, обрадуетесь!
– Я обрадован, я очень обрадован, я восхищаюсь вашим благородством, но…
– Что «но»?
– Но я огорчен. Кто оценит ваш поступок? Да какая там оценка, ваше благородство еще не подняли на смех?
– Я не ждала никаких благодарностей и оценок и не собиралась никого поражать своим «моральным героизмом», – Мака подчеркнуто иронично произнесла слова о «моральном героизме». – Мне достаточно, что я права перед самой собой… И еще перед тем человеком, который меня любит.
– Я могу считать, что тот человек я?
– Не знаю, ничего не могу вам сказать. И не воображайте, что всякий блицкриг завершается победой!
– А вам не кажется, что я сам – жертва блицкрига?
Мака засмеялась.
– Поздравляю вас с большим успехом! Поверьте, что он меня искренне обрадовал.
– Благодарю. Верю, что он вас обрадовал.
– Вы всемирно известный ученый, а вместе с тем совершенно молодой человек. Не подумать ли нам снова об одночастевке?
– Мака, я более двух месяцев думал и готовился к сегодняшнему дню. Очень прошу вас, не опрощайте драгоценные для меня минуты.
– Вы очень любите вашу сестру? – спросила вдруг Мака.
Рамаз побледнел, глаза у него остекленели, огромный павильон сразу подернулся мраком.
– Почему вы спрашиваете о ней?
– Недавно вы с такой любовью поклялись вашей сестрой, что у меня слезы навернулись на глаза. Скажу вам откровенно – эта клятва предопределила нашу встречу. Ваша сестра красивая?
– Очень красивая, светлая и святая, как мадонна!
– A y меня нет ни сестры, ни брата! – искренне пожаловалась Мака.
Зал снова наполнился светом.
«Только Мака спасет меня, только она поможет мне избежать пропасти!»
– Я люблю вас, Мака!
– Скажу вам откровенно, – улыбнулась девушка, – мне приятно слышать ваши слова. Предупреждаю, что моя откровенность не дает вам права на ошибочные выводы. Просто я женщина, и мне радостно слышать приятные слова.
– Можно я сыграю?
– Вы играете?
– Попробую.
Рамаз сел за рояль. Осторожно поднял крышку, задумался на мгновение. Видимо, выбирал, что сыграть. Наконец выбрал «Серенаду» Шуберта.
Маке никогда не нравилась эта грустная и приторная мелодия. А сейчас, что случилось сейчас? В эти минуты она как будто услышала ее впервые. Не потому ли, что «Серенаду» исполнял Рамаз?
Девушка окончательно убедилась, что любит Коринтели. Вернее, до нее дошло сейчас, что она полюбила его с той минуты, когда впервые увидела его на защите диплома.
Рамаз осторожно опустил крышку рояля и встал.
– Я, кажется, злоупотребляю вашим вниманием? – сказал он с печальной улыбкой.
– Наоборот, вы доставили мне безграничную радость. Я не предполагала, что физик может так играть.
– Физик еще многое может, но давайте поговорим о деле. В какое время мы сможем встретиться завтра?
– Завтра? – задумалась Мака, – Завтра, видимо, я не смогу. Есть кое-какие дела.
– Мака, очень прошу вас, придерживайтесь моего правила: никогда не делайте завтра того, что можно сделать послезавтра.
– Гениально! – рассмеялась Мака.
– Итак, в котором часу позвоните мне? Я буду точно знать, когда освобожусь.
В павильоне вдруг ожил громкоговоритель:
– Мака, танцоры двадцать минут не могут войти в зал!
– Ухожу! – крикнула девушка, хотя прекрасно знала, что микрофоны в павильоне не включены и ее никто не слышит.
В фойе толпились танцоры. Одни сидели, другие поправляли костюмы, некоторые отрешенно прыгали, отшлифовывая какие-то движения.
Краснея от неловкости, Мака ощутила на себе несколько пар неприязненных глаз. Косые и завистливые взгляды рассердили ее. Чувство неловкости сразу исчезло; высоко подняв голову, она так красиво несла через толпу свое высокое, тонкое, гибкое тело, что Рамаз окончательно решил: «Только Мака спасет меня от гибели. Только Мака, и никто другой».
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
– Рамаз, у нас будет ребенок! – сказала Марина, заглядывая в глаза молодому человеку.
– Что ты сказала? – Едва не закричав от отчаяния, Рамаз сел на постели.
Марина вздрогнула, что-то недоброе почудилось ей в выражении его лица.
– У нас будет ребенок, Рамаз! – мягко повторила она.
Рамаз ошеломленно уставился на нее, словно ожидая – вот сейчас она рассмеется и скажет, что пошутила. Когда он понял, что Марина не шутит, ему на сердце как будто свалили кузов горячего асфальта. Страшное желание – вцепиться в горло женщины и задушить ее – обуревало его.
Насилу справившись с нервами, он откинулся на спину и закрыл глаза.
В комнате установилась тишина, жуткая, напряженная тишина.
Марина не знала, как быть. Опершись на локоть, она окаменела в постели, не решаясь произнести ни слова, боясь пошевелиться. В испуге и отчаянии она смотрела в лицо Рамаза, лежавшего рядом с ней. Подводное волнение моря не ощущается на поверхности, и состояние Коринтели она почему-то сравнивала с глубинным неистовством морской стихии.
– Ты не оставишь ребенка! – глухо сказал Рамаз, не шевелясь и не открывая глаз.
– Я очень хочу ребенка! – донесся до него умоляющий голос женщины.
– Ты не оставишь ребенка! – тише, но гневно и угрожающе повторил он. – Сегодня же найдешь врача.
– Уже поздно, Рамаз! – помолчав, ответила Марина.
– Почему? – Рамаз открыл глаза и вопросительно посмотрел на нее.
– Я на пятом месяце.
– Врешь!
– Клянусь тобой, не вру!
– Тогда почему ничего не заметно?
– Но ты два месяца не видел меня. А вот сейчас пришел и…
– А о чем ты раньше думала?
– Я хочу ребенка, Рамаз!
– Ты-то хочешь, а я? – И снова на Рамаза нахлынуло неистовое желание схватить ее за горло и задушить на месте. – Разве я когда-нибудь обещал тебе, что женюсь, разве у нас был разговор о ребенке? Как назвать твой поступок? Шантаж? Авантюра?
– Ты же любил меня, Рамаз?!
– «Любил»! – передразнил взбешенный Рамаз. – Да, любил и сейчас люблю. Любовь – одно, а договор и обязанность – другое! Ты воспользовалась моей любовью и сделала то, чего я боялся больше всего на свете!
Собственная сдержанность удивляла Рамаза, и он понял, что вместе с бешенством им овладело отвращение к этой женщине.
«Как я мог ложиться с ней в одну постель?»– невольно подумалось ему.
В комнате снова сгустилась напряженная тишина.
Марина, не в силах вынести его взгляд, чуть не плача, уткнулась лицом в подушку.
Рамаз понял, что еще минута, и у Марины начнется истерика.
Он стянул с нее одеяло и присмотрелся к животу.
Ничего подозрительного не было заметно, у этой цветущей женщины он всегда округло выдавался вперед.
Рамаз едва сдержал себя, чтобы не вскочить и не пнуть ее ногой в живот.
Немного спустя Марина накрылась одеялом.
Она как будто позволила Рамазу убедиться, что не обманывает его. Бледная как полотно, беззвучно плача, лежала она с закрытыми глазами и ощущала на себе взгляд Рамаза. Женское чутье подсказывало ей, что она противна ему. Понимала, что все кончено, все погибло, что она сама подвела себя к краю пропасти. Остановившись на краю, заглянула вниз и замерла от ужаса, увидев ощетинившееся каменными глыбами далекое дно мрачного, мглистого провала. Она отступила назад, сделала несколько шагов прочь от края и с надеждой посмотрела на яркие лучи прятавшегося за горами солнца.
– Не думал я, что ты такая дрянь! – сказал вдруг Рамаз.
Сгинул сияющий букет лучей невидимого за горами солнца, будто там выключили прожектор. Многоцветные горы разом почернели.
– И это говоришь мне ты?! – после недолгой оторопи вырвалось у Марины. – Хотя так мне и надо! Ты, наверное, прав, ослепленная любовью, я поддавалась тебе и сделалась соучастницей твоих махинаций! Неужели за все это время нельзя было почувствовать, что ты не любишь меня?! Разве трудно было понять, что я потребовалась тебе для твоих темных дел? А я не понимала, ничего, к сожалению, не понимала! Сначала одурела от любви, потом где уж было раскусить, что мужчина, одаренный сверхъестественным даром, первоклассно может обманывать наивную, обездоленную женщину!
– Я и сейчас очень люблю тебя, Марина! – негромко сказал Рамаз. Он вдруг понял, что не стоит усложнять дело. Не стоит сгоряча отрубать пути назад. Сначала следует хорошенько все обдумать, внести в дело ясность. Решения под горячую руку до добра не доведут. – Ты сомневаешься, что я по-прежнему люблю тебя?
– Я не верю тебе, – всхлипнула несчастная Марина.
Рамаз успокоился. По голосу беспомощной, отчаявшейся женщины он понял, что она готова ухватиться за соломинку.
– Я тебя очень люблю, – более спокойно повторил он. – Известие о ребенке было для меня как гром среди ясного неба. Я растерялся и рассердился. Разве ты не понимаешь, что мне сейчас не до ребенка, и вообще, интересовалась ли ты когда-нибудь, что я думаю на этот счет?
– Рамаз!
– Давай не будем сегодня говорить на эту тему! – оборвал он Марину. – Потерпи немного, бог даст, я переварю и, смирюсь с тем, что ты сказала, или найду какой-то выход.
У Марины сразу отлегло от сердца. Она хоть и не верила словам Рамаза, но все равно цеплялась за единственную паутинку надежды.
Рамаз снова положил голову на подушку и закрыл глаза. С закрытыми глазами он мыслил более здраво и быстро.
Марина внимательно смотрела на него. Когда в первый раз после двухмесячной разлуки она увидела его с усами, сердце ее дрогнуло. Она подсознательно почувствовала, что в выражении лица Рамаза изменилось нечто гораздо большее, чем могли изменить отпущенные усы.
Рамаз чувствовал, что Марина пристально смотрит на него. Нервы разгулялись, но он старался, чтобы на лице ничего не отражалось, и сам удивлялся, как ему удается сохранять спокойный вид, в то время как он взбешен до глубины души.
Лицо у него было холодное и неподвижное, словно у статуи. Но в голове с быстротой молнии возникали, метались и путались мысли, как в озере, скованном тяжелым льдом, снуют и мечутся задыхающиеся от нехватки кислорода рыбы.
«Погибло, все погибло!
Если Мака узнает про ребенка, надеяться не на что!
А она, конечно, узнает, что утаится в Тбилиси?»
Больше двух месяцев Рамаз не виделся с Мариной. Он и до этого собирался как-нибудь отделаться от нее. Сначала долгая поездка в Москву, потом миллион, как он объяснял Марине, дел мешали ему навещать молодую женщину. Ее подозрительность он убаюкивал ласковыми словами. Ему не хотелось, чтобы их разрыв сопровождался скандалом. Рамаз понимал, что Марина пойдет на все, только бы не выпустить его из рук. Поэтому и старался, чтобы она исподволь смирилась с ожидаемым несчастьем. Главное – выиграть время и обнадежить Марину, чтобы никто не узнал об их романе.
Рамаз понимал: если до Марины дойдет весть о его отношениях с Макой Ландия, она в отчаянии ни перед чем не остановится. Нетрудно догадаться, что Марина предаст огласке тайну с передатчиком и не преминет намекнуть на его причастность к сейфу. Еще хорошо, что ей неизвестно, как он орудовал в нем. Если же она откроет тайну с японским передатчиком, нет никакой надежды, что директор института не раструбит об этом по всему свету. С тех пор как он отправился в Москву, не было нужды пользоваться этим передатчиком. Все было улажено, его уже не интересовали разговоры и замыслы Кахишвили. И все-таки стальная пластинка под столом директора оставалась уликой. Снять ее нетрудно, но следы шурупов – достаточно веское доказательство.
Чем чреват скандал? Сплетнями, которые сами по себе не сплетни, пересудами, бесчестьем, но главное – рухнет надежда на звание доктора. Разумеется, со временем он добьется своего. Никто не скажет, что он не разбирается в физике. Лекциями, статьями, новыми исследованиями он укрепит репутацию талантливейшего ученого. Никто не отнимет у него знания языков, но сколько времени и труда, борьбы и энергии потребуется опять для завоевания уже достигнутого. Да что там, с научной карьерой как-нибудь устроится, но придется окончательно распрощаться с мыслью о Маке Ландия. Рамаз прекрасно понимал, что с первой минуты скандального разоблачения Мака не захочет даже слышать его имени, гордая Мака, которая призвана спасти его от любви к собственной сестре.
На лбу выступили капельки пота, затем они высыпали по всему телу. У Рамаза было такое чувство, будто из-под его кожи моросит дождик.
«Марина должна умереть!» – громко крикнул кто-то ему в уши.
Он в испуге открыл глаза и посмотрел на женщину.
У Марины было такое измученное лицо, такой несчастный вид, что только железное сердце могло не пожалеть ее.
«Может быть, оставить все как есть, пока не женюсь на Маке? – как будто немного оттаяло оледеневшее сердце Рамаза. – А потом?
Допустим, я уговорю ее и женюсь на Маке. Чем это грозит? Как отнесется Мака к всесоюзному, а может быть, и большему по масштабам скандалу? Обождать с женитьбой? Мака – известная в Тбилиси девушка, дочь знаменитого отца. А мое имя сейчас у всех на устах. Разве я смогу довести дело до загса так, чтобы Марина оставалась в неведении? Конечно нет!
Как быть? Что делать? Как избавиться от Марины?
Путь один… Марина должна умереть».
– Рамаз!.. – страшным голосом закричала Марина.
Произошло чудо. Марина не угадала, даже не прочитала мысль Коринтели, а увидела, как эта мысль родилась в его голове, подобно тошнотворной, бесформенной красной слизистой медузе.
Истерический крик Марины вернул Рамаза к действительности. Злоба, горящая в его глазах, померкла, будто в лампочке до предела упало напряжение. Он закрыл глаза.
– Что ты кричала?
– Посмотри мне в глаза!
Рамаз разлепил веки, посмотрел на Марину и вздрогнул. Он понял, что молодая женщина проникла в его решение. Попытался улыбнуться. Улыбки не получилось.
– Что ты задумал, Рамаз?!
– Что я задумал?
Его удивленный взгляд сначала смутил Марину, затем успокоил, и наконец она ощутила укол совести:
«С чего я решила, что он собрался убить меня? Разве просто убить человека?»
– Ты лучше уходи! – сказала немного пристыженная Марина и накинула на себя халат. – Поодиночке мы, наверное, скорее успокоимся.
Она встала и прошла в ванную.
Рамаз с чувством гадливости проводил ее взглядом.
О, с каким удовольствием он утопил бы ее в ванне, если бы мог скрыть следы.
«Что делать? Что предпринять?
Надо держаться, взять себя в руки. Я должен медленно и постепенно, будто смирившись с судьбой, улестить ее – если сейчас пригласить ее за город, она может заподозрить неладное, испугаться и не поехать. В течение недели я якобы успокоюсь и примирюсь со всем, а вернув ее доверие, снова повезу в Пасанаури…
Лучше в ущелье Армази. Где-нибудь пристукну и сброшу в Куру.
Господи, и эту в реку!
Бог свидетель, я не вижу иного выхода. В чем я виноват? Разве я что-то обещал и не сдержал слова? Пусть за все пеняет на себя?» Его решение было твердым и окончательным.
* * *
От радости Рамаз воспарил на седьмое небо – Мака Ландия пригласила его домой. Сгоряча он решил приодеться, но тут же передумал. Ему не хотелось обнаружить перед кем-то свое ликование и волнение. Он оделся по-спортивному и посмотрелся в зеркало. «Неплохо!» – убедился он в правильности выбора: в кожаной куртке он выглядел более подтянутым, рослым и сильным. Собрался было сбрить усы, но немедленно решил, что не стоит этого делать, не то Мака вообразит, что он раб всех ее желаний. Временами на него, полного радости, накатывала тоска. Воспоминания о Марине были как нож в сердце, и у него опускались руки. Он даже не желал думать о том, что в ее утробе шевелится его ребенок.
Отчаянье быстро сменилось надеждой, твердой надеждой и ликованием; уверенность в будущем и ощущение собственной значительности оттесняли неприятные переживания в какой-то дальний угол души.
На рынке, неподалеку от стоянки, он купил белые гвоздики и положил их в машину. Поглядел на часы – время было рассчитано так, чтобы появиться у Ландия точно в восемь часов.
На мосту Челюскинцев он увидел толпу. Все смотрели вниз. Он остановил машину посреди моста и вышел. Волнение и любопытство обуревали наблюдавших.
– Что случилось? – спросил Рамаз у ближайшего молодого человека.
– Труп в Куре. В камнях застрял. Видимо, откуда-то принесло.
– Труп? – Что-то случилось с сердцем Рамаза: ему показалось, что оно разбилось на куски, словно стекло витрины от брошенного камня, и осколки посыпались в живот. Он быстро протолкался к перилам и поглядел вниз.
Внизу он отчетливо разобрал руку застрявшего в камнях трупа. На берегу Куры, оттеснив любопытных, стояла милиция. Там же, около привязанной лодки, то и дело указывая на труп, пылко толковали о чем-то трое молодых людей. Голоса их до моста не долетали, но не стоило обладать большой смекалкой, чтобы понять, что они совещаются, как лучше подобраться к утопленнику.
Рамаз отпрянул от перил, будто его ударило током. Сел в машину и поспешил уехать.
Молодой человек проводил его иронической улыбкой и снова перевесился через перила.
Рамаз напряженно гнал машину. Он вспоминал Марину и свой безжалостный приговор, вынесенный беспомощной женщине. Вспоминал и твердо кивал головой – никакая сила не заставит его изменить решение. Потом стал думать о сегодняшнем вечере.
Перевести мысли, подчинить их себе удалось легко, и он сразу забыл и о застрявшем в камнях трупе, и о Марине.
«Как вести себя?
Высокомерно?!
Не годится!
Лучше быть самим собой и в разговоры, пока не обратятся, не встревать.
Мои имя и фамилия все равно привлекут всеобщий интерес.
А особого внимания самой Маки будет достаточно, чтобы я сделался главной фигурой вечера».
Неприятное чувство бесследно испарилось, уступив место радости.
Рамаз быстро приближался к дому Маки, и волнение его усиливалось, волнение и приятное ожидание встречи с незнакомым окружением, с незнакомым обществом и, если хотите, с незнакомым миром.
Дверь открыла Мака.
– Я первый? – с улыбкой спросил Рамаз, вручая ей цветы.
– Наоборот, вы пожаловали позже всех.
– Но я не опоздал? – Обеспокоенный Рамаз посмотрел на часы и вступил в холл.
– Не волнуйтесь. Мне не хотелось томить вас в незнакомом обществе, поэтому остальных я пригласила на полчаса раньше.
Мака Ландия недоговаривала: ей не хотелось представлять Рамаза каждому приходящему гостю в отдельности. Ее снедало любопытство, какой эффект произведет на всех его запоздалое появление. По правде говоря, она не поделилась с ним своим замыслом еще и потому, чтобы не выдавать своего восхищения им, молодым ученым, что, естественно, пока было преждевременным.
– Мне нравится ваша предусмотрительность, – шутливым тоном похвалил Рамаз хозяйку и добавил: – Вам очень идет белое платье!
– Правда? – Взгляд обрадованной девушки метнулся к зеркалу.
Белое вечернее платье придавало Маке еще больше хрупкости и изящества.
Она увидела в зеркале, что почти не уступает Рамазу в росте. Несмотря на это рядом с мощным, сильным Коринтели она выглядит еще нежнее и женственнее.
«Какая танцовщица вышла бы из нее!» – мелькнуло в голове Рамаза, когда Мака пошла вперед, ведя его в зал. Он был не первым, кому при виде Маки Ландия приходило в голову такое сравнение.
Рамаз обрадовался, увидев в зале всего десять или одиннадцать человек.
Они разделились на две группы. Двое мужчин играли в нарды, трое стояли около них, наблюдая за игрой. Женщины беседовали, сидя в креслах.
Высокий, представительный мужчина негромко, но деловито разговаривал с другим, приблизительно одного с ним возраста. В руках оба держали узкие, на длинной ножке, бокалы с минеральной водой.
При появлении Рамаза в зале установилась тишина. Рамаз понял, что все ждали его, и от внимания молодого человека не ускользнуло любопытство, вспыхнувшее в каждом взгляде.
Вдруг из глаз молодой женщины, как из двуствольного ружья, вылетели две пули. Рамаз вздрогнул – против него в коричневом кожаном кресле сидела Лия Рамишвили. Ее рука с сигаретой, поднесенной к губам, словно окаменела.
Рамаз на мгновение опешил, но тут же взял себя в руки. Как ни в чем не бывало, улыбаясь, обвел взглядом всех гостей и, наконец, остановил его на высоком, представительном мужчине. Не только по солидности, возрасту и росту, но и по выражению его лица он догадался, что это отец Маки Ландия.
Георгию Ландия перевалило за пятьдесят, но живота у него даже не намечалось. На первый взгляд фигура этого высокого мужчины казалась как будто худой и слабой, но ощущение собственного достоинства, выработанное долголетним пребыванием на высоких постах, придавало ему вид уверенного в себе, сильного человека. Он так артистично держал в руке высокий бокал, что не оставалось сомнений в изысканности его манер.
– Рамаз Коринтели! – улыбаясь, не без торжественности объявила Мака и первым представила гостю отца: – Рамаз, познакомьтесь, мой папа, Георгий Ландия.
Рамаз поклонился и подождал, пока ему протянут руку.
– Я, правда, химик, – с улыбкой обратился к нему хозяин дома, – но, поверьте, прекрасно постиг глубину вашего открытия.
– Ваша оценка – большая честь для меня! – благодарно поклонился Рамаз.
– Уважаемого Ираклия Беришвили вы, вероятно, знаете, – известный всей Грузии кардиолог и наш сосед по лестничной площадке.
– Очень приятно! – Рамаз протянул руку кардиологу.
– Это мои закадычные школьные и университетские подруги. Сегодня я пригласила самых близких людей.
Девушки встали, по очереди протянули руки Коринтели, внимательно рассматривая его.
Рамаз чувствовал, что понравился им.
Его смелость и самоуверенность возросли еще больше. Подойдя к креслу Лии Рамишвили и чувствуя, что не испытывает при этом ни малейшего волнения, он совсем расхрабрился.
