Текст книги "Спираль"
Автор книги: Гурам Панджикидзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Научно-исследовательский институт астрофизики.
Кабинет академика Давида Георгадзе.
В огромном помпезном кабинете с колоннами все было сохранено в неприкосновенности. На стенах по-прежнему висели портреты Эйнштейна, Ньютона, Бора и Эйлера; старинный письменный стол на каких-то слоновьих ногах, старинные мягкие стулья, кожаный диван в углу, новый, но сделанный под старину длинный стол, примыкающий торцом к письменному, по-старому располагались в кабинете директора института.
Было только одно, но весьма значительное изменение. В директорском вращающемся, массивном, обтянутом черной кожей кресле вместо академика Давида Георгадзе восседал профессор Отар Кахишвили.
Отодвинув кресло от стола и барски откинувшись на мягкую спинку, новый директор закинул ногу на ногу. Держа в руках очки, он несколько растерянно смотрел на молодого человека, остановившегося в дверях.
Этим молодым человеком, на лице которого играла наглая улыбка, был Рамаз Коринтели.
Внимание Отара Кахишвили сразу привлек его очень дорогой белый костюм.
«Интересно, какое дело привело его ко мне?» – подумал он.
В течение двух дней директор ждал встречи с незнакомым юношей, но, увидев его в кабинете, все-таки смешался и ощутил волнение. Он сам не понимал, что это на него накатило.
Не интуиция ли сигнализировала ему о каком-то значительном скором событии?
Не дожидаясь приглашения, Рамаз быстро подошел к столу, выдвинул мягкий стул, удобно расположился в нем и только после этого сказал:
– Здравствуйте!
Директор в знак приветствия склонил голову.
* * *
Рамазу Коринтели, три дня назад впервые наведавшемуся к новому директору, снова попалась на глаза полная грудь личной секретарши директора Марины Двали. На молодой женщине было все то же черное платье с глубоким вырезом. Марина прекрасно понимала, что в вырезе черного платья матовая белизна ее груди выглядит особенно заманчиво.
Разведенная, добропорядочная молодая женщина находила своеобразное удовольствие в страстных взглядах мужчин. Некоторые приходили в приемную безо всякого дела, чтобы только лишний раз окинуть жадным взглядом ее грудь. Страсть, излучаемая их вспыхнувшими глазами, будто жаркая мужская рука, нежно ласкала ее.
– Директор пришел? – довольно развязно спросил ее юноша.
Его бесцеремонность удивила Марину. Она привыкла: кто бы из мужчин, рассерженных или поглощенных делом, ни вошел сюда, у каждого при взгляде на ее грудь в уголках губ непременно возникала улыбка.
– Сегодня приема нет!
– Я об этом не спрашиваю. Я спросил, пришел ли директор?
– Директор пришел, но никого не принимает, заперт.
– Вы его заперли?
– Я не расположена шутить!
Рамаз понял, что Марина взбешена не его наглостью, а невниманием.
– А я вас давно знаю.
– Не думаю!
– Я, к примеру, знаю, какая картинка висит над вашей кроватью.
– Картинка?! – Марина была поражена.
– Да, картинка, «Балерины» Дега. У вас есть еще торшер в желтый горошек.
– Откуда вы это знаете? – От волнения пышная грудь Марины сделала попытку вырваться из разреза дорогого черного платья.
– Я знаю все. Впустите к директору?
Марина встала из-за стола, многозначительно посмотрела на парня, ошеломленно кивнула и вошла в кабинет директора.
Рамаз поправил галстук.
Секретарша скоро вернулась.
– Пройдите! – разрешила она, в полнейшем недоумении садясь за свой стол.
Вступив в кабинет, Рамаз ощутил волнение, лицо его вспыхнуло, в сердце вцепился огромный клещ, алчно высасывая кровь.
Отар Кахишвили терпеливо смотрел на юношу.
Рамаз как будто запамятовал, зачем пришел к директору. Жадным взглядом окинул кабинет и остановил его на сейфе. Там, в старинном немецком сейфе, стоящем в дубовой нише, лежало его исследование «Пятый тип радиоактивного излучения».
Мысли захватили его с такой силой, что он забыл о директоре.
– Что вам угодно, молодой человек! – послышался вдруг голос Отара Кахишвили.
В конце предложения новый директор научно-исследовательского института от восклицательной интонации перешел к вопросительной, выразив свое раздражение, вызванное беспардонностью посетителя.
Рамаз очнулся и сразу перенес взгляд на директора. Он взял себя в руки, успокоился, хотя возбужденные глаза все еще блестели.
«Кто сидит в кресле академика?» – ни с того ни с сего разозлился он.
– Молодой человек, что вам угодно? Я не располагаю временем!
– Я пришел по очень важному делу, батоно Отар! – Слово «батоно» Рамаз иронически подчеркнул. – Если сегодня вам недосуг, я приду завтра, в крайнем случае послезавтра. Но, когда вы меня примете, уделите мне полчаса.
Отар Кахишвили ничего не ответил. Он не знал, что сказать. «Наверняка очередной псих, изобретший вечный двигатель», – подумал он, решив сейчас же избавиться от незнакомца.
– В чем же заключается ваше дело, если его нельзя уложить в две минуты?
– Когда вы меня примете, я все вам объясню.
– Вы, по-видимому, не совсем поняли меня. – Директор заговорил тоном ниже, настолько подавляли его глаза Коринтели: – Меня интересует тема предстоящей беседы. Может быть, мне стоит подготовиться заранее?
– Я полагаю, что ученому вашего ранга не нужно заранее готовиться к беседе с молодым человеком.
– Хм! – недовольно повел головой Отар Кахишвили, посмотрел на календарь и после недолгого раздумья сказал: – Жду вас послезавтра в шесть вечера.
– Премного благодарен! – Рамаз резко повернулся и ушел.
Директор пожал плечами. Когда за юношей закрылась дверь, он медленно поднялся и подошел к окну.
На улице стояли красные «Жигули», о которые опиралась красивая девушка с белокурыми распущенными волосами. Отару Кахишвили было трудно разобрать отсюда ее национальность.
«Видимо, русская, а может быть, из Прибалтики, хотя не исключено, что и грузинка, – думал он, – разве мало среди наших светлых и голубоглазых?»
Директор пришел к двум выводам: несмотря на брюки, нетрудно заметить, что у девушки очень красивые ноги, и она дожидается того молодого человека, который только что покинул кабинет. Он не ошибся. Скоро показался и его недавний посетитель. Девушка оторвалась от автомобиля – Отару Кахишвили бросились в глаза ее стройные, обтянутые узкими брюками ноги, – обошла машину, открыла переднюю дверцу и села на место водителя. Не успел молодой человек захлопнуть за собой дверцу, как «Жигули» стремительно сорвались с места.
Кахишвили проводил взглядом сверкающую красную машину. Молодой человек явно заинтересовал его. «Следовало бы сегодня выслушать его, кто знает, что он собирался сказать мне». Хотя он сейчас же понял, что интерес к молодому человеку появился после того, как он увидел белокурую красотку. Директор грустно вздохнул и поспешил к креслу. На ходу покосился на сейф – огромный старинный сейф, где, по его убеждению, находились труды академика Давида Георгадзе. И сразу забылись и странный посетитель, и белокурая длинноногая девица, и профсоюзное собрание, где ему предстояло выступать с речью, и объяснительная записка на имя президента Академии, в которой ставили вопрос об ассигновании средств на ремонт института и о строительстве нового корпуса. Отар Кахишвили понимал, что к просьбе новоиспеченного директора в начале его деятельности отнесутся более благосклонно.
Вот о скольких заботах заставил забыть старинный немецкий сейф, стоящий в нише, облицованной дубовыми панелями. У директора было такое ощущение, будто он сам уподобился громоздкому сейфу.
Новый директор был сметлив и реалистически воспринимал происходящее. Он отдавал себе отчет, что здесь, в институте, много ученых его ранга, а может быть, и повыше. Он помнил о двух достойных исследователях-грузинах, подвизавшихся в Москве и Новосибирске. Кахишвили понимал, что, вырази они согласие возглавить институт, никто бы не встал им поперек пути. Правда, он захватил бразды правления институтом, но авторитет…
Отар Кахишвили судил здраво. Он прекрасно разбирался в людях и понимал, что директорство в исследовательском институте не дает никакого ощутимого преимущества перед другими, если в науке он не будет стоять хотя бы на одном уровне с сослуживцами. А если к этому уровню добавится директорская должность, тогда и его научные исследования станут котироваться намного выше. Намного выше, чем они того стоят. Профессор Кахишвили прекрасно понимал это.
И вот рядом, в немецком темно-коричневом сейфе, покоится исследование, способное на десять голов возвысить профессора над коллегами и заставить заговорить о нем весь мир.
Отар Кахишвили не забывал, что и сотрудники института приблизительно знают, что может находиться в директорском сейфе. Поэтому он не спешил создавать комиссию по изучению научного наследия академика Георгадзе.
Академик умер и унес в могилу тайну шифра, позволявшего проникнуть в сейф. Кахишвили был не в состоянии угадать ту единственную комбинацию из миллиона или миллиарда сочетаний пяти цифр, которая позволила бы нелегально ознакомиться с содержимым сейфа. Если же пригласить мастера из Москвы, все пропало – на открытие сейфа соберется целая комиссия.
Кахишвили раз побывал у вдовы академика. Уже в первый свой визит он не смог преодолеть соблазн и завел разговор о шифре, ссылаясь на то, что у покойного супруга Аны и их весьма почитаемого директора остались запертыми в сейфе кое-какие секретные документы. Если эти документы срочно но передать в надлежащие органы, над дирекцией разразится гроза. А посему не сможет ли уважаемая Ана напрячь память и вспомнить, нет ли где-нибудь этого шифра.
Напасть на след не удалось. Зато он убедился, что вдова академика ничего не знает о шифре.
И здесь Кахишвили осенило:
«Может быть, он и не думал запирать свои труды в сейф?
Может быть, они здесь, в квартире, в папке, в каком-нибудь ящике?»
Холодный пот прошиб новоиспеченного директора. Он вытащил из кармана платок, вытер свою лысеющую голову, затем снял очки, подышал на них и тщательно протер. Во время этой процедуры он лихорадочно соображал, как подавить волнение и приступить к разговору.
– Калбатоно Анна! – выдавил он наконец из себя, напирая на двойное «н», снова извлек платок и на сей раз промокнул щеки.
Печальная женщина грустными глазами смотрела на нового директора института.
– Калбатоно Анна! – невнятно повторил он. – Мне очень трудно вам это говорить, но другого выхода нет. Может быть, уважаемый Давид принес домой те секретные документы? Естественно, вам трудно даже прикасаться к вещам мужа, тем более вспоминать что-то, связанное с ними. Вы должны простить меня, калбатоно Анна, простить. Я полагаюсь на ваше снисхождение. Ничего не поделаешь, служба есть служба, а секретные документы – секретные документы. Мы и так очень опоздали сдать их по назначению. В эти трудные минуты мне хочется прийти вам на помощь, и, если вы позволите, я сам осмотрю ящики письменного стола и книжные полки, тем более что я знаю, какую документацию искать.
Вдова глубоко вздохнула, вытерла выступившие на глазах слезы и дала понять Кахишвили, что она согласна.
– Я всегда верил в вашу истинную интеллигентность, калбатоно Анна, – проворно вскочил со стула директор института и горячо облобызал руку вдовы. Лобызание продлилось дольше, чем это принято.
До чего же в эту минуту не походил на самого себя приземистый, как казанок, профессор. Единственной интеллектуальной деталью на его грубом, словно вырубленном бездарным резцом, тупом лице были очки. Все его напыщенные фразы и необычные, смешные телодвижения напоминали бензиновые пятна на поверхности лужи. Неестественность манер нового директора вызывала улыбку еще и потому, что во всем его облике выдавали себя энергия и хватка провинциала, приехавшего в столицу пробивать себе дорогу.
Отар Кахишвили сел в кожаное кресло, стоящее за письменным столом.
У вдовы сжалось сердце. Впервые после смерти супруга в его кресло кто-то сел. Ана смахнула набежавшие на глаза слезы и вышла в гостиную.
Отар Кахишвили облегченно вздохнул и плотоядно запустил руки в ящики. «Если завершенный труд заперт в сейфе, то, даст бог, хоть черновики найду!» – надеялся он, лихорадочно роясь в столе. Сердце билось так часто и громко, что директор опасался, как бы вдова в соседней комнате не услышала его удары. По лицу стекали капли пота. Чтобы не терять времени на доставание платка, директор смахивал их рукой.
В течение двух часов он обшарил все, ища рукопись даже среди книг. Ничего. Разочарованный и убитый, он снова опустился в кресло. И сразу почувствовал, как страшно хочется пить.
Вдова скоро вернулась. Увидев осунувшееся лицо Кахишвили, она испугалась:
– Что с вами, батоно Отар, вам плохо?
– Вы не принесете мне воды?
Перепуганная женщина не по возрасту быстро принесла ему воду.
– Неужели эти документы – такая экстренность? – обеспокоенно произнесла она, когда Кахишвили выпил.
– Экстренность, да еще какая! Если вас не затруднит, я еще раз приду и поищу более внимательно.
– Ради бога!
Отар Кахишвили еще дважды наведывался к вдове академика. Еще дважды все переворачивал в ее квартире и не нашел не только черновиков, но даже следов их.
После трехдневных безрезультатных поисков отчаявшийся директор пришел к заключению, что завершенная и переписанная набело работа академика хранится в сейфе, в том самом сейфе, к которому он не знал как подступиться, чтобы без лишних свидетелей открыть его.
После этого, где бы ни находился Отар Кахишвили, все его думы были поглощены старинным немецким сейфом и тем, как можно было бы открыть его. Часто, смотря телевизор, Кахишвили спохватывался, что видит не происходящее на экране, а тяжелый, громоздкий, коричневый сейф.
Если в свободную минуту он пил кофе, непременно проделывал это у сейфа, то с яростью, то с мольбой вперяясь в пять металлических кружков, позволяющих набрать миллиард цифровых комбинаций.
На заседаниях большого ученого совета института несколько раз высказывали мысль, что пора бы уже создать комиссию по изучению научного наследия академика. Вполне оправданная настойчивость коллег приводила Кахишвили в расстройство чувств, и он раздраженно отвечал, что прежде надо дать остыть покойнику.
Он прекрасно понимал, что от сослуживцев не укрылась непривычная нервозность нового директора. И дома ему не было покоя. Почти каждую полночь он вставал, терзаемый бессонницей, шел в кабинет и, устроившись там, курил сигарету за сигаретой. Обеспокоенная супруга не раз уже сетовала на его теперешнюю должность, которая вовсе не нужна, если он и дальше будет так дергаться и замыкаться в себе.
Ответ всегда был один: дай время – я освоюсь и с новым окружением, и с большой нагрузкой, и с ответственностью.
* * *
Элегантный белый костюм молодого человека привлек внимание Отара Кахишвили еще во время его прошлого визита – ничего похожего директор ни у кого не видел, и это только подхлестнуло его любопытство.
«Он один или снова с белокурой длинноногой девицей?» – промелькнуло в голове директора. Он степенно оставил кресло, не спеша подошел к окну и выглянул на улицу.
Красные «Жигули» стояли на старом месте перед институтом, точно и не уезжали. Белокурая девушка сейчас не опиралась о машину, а, скрестив руки на груди, прохаживалась около нее. На сей раз на ней была белая мини-юбка и голубоватая майка. Кахишвили не обманулся, у девушки в самом деле оказались прелестные ноги. На красном фоне сияющей машины ее золотистые волосы выглядели еще более эффектно.
Директор института, стараясь скрыть свою заинтересованность, невозмутимо отвернулся от окна.
– Ничего особенного! Обычная стандартная девчонка! – насмешливо заметил Рамаз.
Кахишвили бросило в краску. Он не предполагал, что молодой человек поймет, зачем он выглядывал в окно.
Кахишвили не обладал ни артистизмом, ни чувством юмора, чтобы разрядить обстановку и выкрутиться из неловкого положения. Он чувствовал, что странный гость без труда раскусил его, и предпочел промолчать. Как будто не слыша, что сказал молодой человек, директор с задумчивым лицом подошел к креслу, немного отодвинул его назад и с видом глубокого утомления тяжело сел.
– Слушаю вас! – негромко сказал он, кладя ногу на ногу и откидываясь на спинку кресла.
– Ваши слова позволяют мне надеяться, что вы готовы к получасовой беседе со мной?
– Да.
Отар Кахишвили воображал, что деловая поза и краткие, односложные реплики придадут ему строгий и академический вид.
– Одновременно я надеюсь, что никто не помешает нашей беседе. – Коринтели спокойно достал сигареты. – Вы позволите?
– Курите, – директор взглядом указал на пепельницу.
– Вы, правда, предпочитаете «Космос», но, может быть, на сей раз не побрезгуете «Винстоном»? – Рамаз с многозначительной улыбкой протянул ему пачку.
«Откуда он знает, что я люблю „Космос“?» Кахишвили в недоумении оглядел стол, полагая, что посетитель, видимо, заметил на нем пачку «Космоса», иначе трудно объяснить осведомленность незнакомого человека, но не нашел ничего, даже пепельница была пуста.
– Я много чего знаю. Однако давайте познакомимся. Вернее, я хорошо знаю вас, профессора Отара Кахишвили, ныне директора астрофизического института. Вы же не имеете представления, кто я.
Кахишвили не понравилась насмешливая улыбка, змеившаяся в уголках губ.
– Я – Коринтели, Рамаз Михайлович Коринтели. Студент третьего курса заочного отделения физико-математического факультета университета.
– Очень приятно. Чем могу служить?
– Вас беспокоит повышенная желудочная кислотность, не так ли?
– Допустим, вы правы, – поразился и рассердился Кахишвили, – неужели мое здоровье так тревожит вас? Я уверен, что вы пришли ко мне не затем, чтобы посочувствовать.
– Ваша взяла! Скажу прямо. Вы должны принять меня на работу.
– На работу?! – Больше всего Отара Кахишвили возмутило ультимативное требование гостя.
– Да, на работу!
– Как я могу принять вас? Во-первых, у нас вообще очень мало мест, соответствующих вашим знаниям; во-вторых, все штаты заняты и свободного места не предвидится.
– Вы являетесь директором солидного исследовательского института. И что стоит профессору Отару Кахишвили создать еще одну штатную единицу?! Зато наша совместная работа принесет вам немалую пользу.
Нервы Кахишвили натянулись до предела, его подмывало вскочить и взашей выставить этого молодчика, но он сдержал себя, подавив злость. Немного успокоившись, прищурил один глаз и иронично спросил нахала:
– Значит, наша совместная работа принесет мне немалую пользу?
– Да, именно вам! Разумеется, и мне тоже. Я уверен, что вы не пожалеете, не только не пожалеете, но и поймете с течением времени, какое доброе дело сделали самому себе!
– Нельзя ли узнать заранее, какое все-таки доброе дело я сделаю самому себе? – Директор института постарался вложить в произнесенную фразу в сто раз больше иронии, чем позволял ее объем.
Рамаз пренебрег нарочито подчеркнутой насмешкой. Он знал, что в несколько минут одержит ошеломляющую победу. Он наслаждался уничижающим взглядом бывшего заместителя. И понимал, что, чем больше Кахишвили будет третировать его, чем больше будет унижать и язвить, тем более впечатляющей и триумфальной будет победа, тем слаще окажется месть.
– Я могу сделать для вас не одно и не два добрых дела. Перечисление их заведет нас слишком далеко. Вы же отвели мне всего лишь полчаса.
– Назовите хотя бы одно из этих добрых дел. Вы же видите, что мое сердце готово от радости выпрыгнуть из груди, как испуганная птичка.
– Ого, у вас есть чувство юмора, – искренне поразился Рамаз. – О нем-то я действительно не подозревал!
– Как вы могли подозревать, когда мы с вами не знакомы.
– Я должен знать все. Тем более о вас. Я же ясновидец.
– Ясновидец? – Отар Кахишвили сначала улыбнулся, затем разразился хохотом.
– Да, ясновидец! – На лице Рамаза не дрогнул ни один мускул.
– Если бы у нас было побольше времени, вы бы рассказали мне что-нибудь занятное из того, что помогло вам увидеть ваше ясновидение, не так ли?
Директор института решил, что перед ним очередной сумасшедший, и, позволив себе саркастически произнести последнюю фразу, сразу потерял интерес к незнакомцу. Он решил, что пора пресечь этот дурацкий диалог, и посмотрел на часы.
– У нас еще много времени! Не прошло и пяти минут, как я вошел к вам, – невозмутимо заметил Рамаз.
Странное спокойствие молодого человека и негромко, но твердо произнесенная фраза взбесили Отара Кахишвили. В гневе он посмотрел прямо в глаза Коринтели. Он уже готов был закричать, чтобы тот убирался из кабинета, но осел так же стремительно, как и вспыхнул. Злые глаза Рамаза Коринтели двустволкой в упор нацелились на него и пригвоздили к месту.
– Я уже сказал вам, что времени у нас более чем достаточно, – все так же спокойно проговорил Рамаз. В углах его губ по-прежнему играла насмешливая улыбка.
Директор понял, что его не так-то легко выставить, и покорился судьбе.
– Раз уж вы выказываете желание, я с удовольствием расскажу вам кое-что. Хотите сигарету?
– Я лучше свой «Космос» покурю! – Директор выдвинул ящик стола и достал сигареты. – Вы справедливо изволили заметить, что я предпочитаю «Космос» всем сигаретам. Откровенно говоря, я уже поверил в ваше ясновидение и горю желанием узнать, добыта ли столь ценная информация с помощью этого дара?
– Воздержитесь от иронии, господин профессор. Отправляясь к вам, я максимально напряг сознание и заглянул в самые темные уголки вашей души.
– И что же? Увидели что-нибудь интересное?
– Еще раз предупреждаю, выслушайте меня внимательно, я не хочу, чтобы ваша поспешная ирония обернулась для вас вечным сожалением.
– Как вы смеете! – Кахишвили хватил кулаком по столу и в ярости вскочил на ноги.
Рамаз и бровью не повел. Выпустил из ноздрей дым и посмотрел прямо в глаза директору.
– Мною движет одно доброе желание, профессор, и ничего больше. Поэтому мне не хочется, чтобы через какие-то несколько минут вы пожалели о своей иронии и опрометчивости.
– Может, мы все же закончим на этом? – Отар Кахишвили вторично понял, что злость ни к чему не приведет. Раздражение могло вылиться в скандал. А скандал в начале карьеры обрадует многих, да еще как!..
– Я смогу закруглиться в две минуты! – спокойно начал Рамаз, когда директор обреченно опустился в кресло. – Только я должен предостеречь вас, что потом вы сами захотите продолжать разговор. А я не могу обещать, что пойду навстречу вашему желанию.
– Приступайте, и закончим! – с бессильной злостью буркнул Кахишвили.
– Начиная с того самого дня, как преставился академик Георгадзе, а особенно с того момента, как вы вступили во владение директорским кабинетом, вашу душу и сознание терзает только одно желание, одно адское желание. Желание, которое ночами лишает вас сна, а днями – покоя. – Рамаз затянулся и выпустил дым в лицо директору.
Слова молодого человека так ошеломили Кахишвили, что он не замечал клубящийся дым.
– Да, вас терзает адское желание узнать шифр сейфа.
Невидимый художник одним взмахом кисти окрасил багровое злое лицо Отара Кахишвили в серый цвет. Сейчас в его глазах застыли ужас, смятение и любопытство.
– Там, – не оглядываясь, Рамаз указал большим пальцем через плечо на сейф, – на второй полке в серой папке лежит отпечатанный в двух экземплярах тот самый труд, который так смущает ваше сознание.
Рамаз Коринтели замолчал. Внимательно посмотрел на директора. Ему хотелось узнать, какое впечатление произвели его слова.
Отар Кахишвили растерянно таращился на него.
– Да, – еще спокойнее и насмешливее продолжал Рамаз, – теоретически с блеском решенный и сформулированный труд, с еще большим блеском подтвержденный экспериментом. Вполне возможно, что вам известно название исследования – «Пятый тип радиоактивности». Да, академик Георгадзе открыл пятый тип радиоактивности. Предсмертный труд ученого – это первоклассное исследование мирового масштаба, непременно заслуживающее как минимум Государственную премию. И у вас, у Отара Кахишвили, – голос Рамаза поднялся на октаву выше, – нет возможности прибрать к рукам исследование академика, находящегося под боком, в сейфе, в каких-то пяти шагах от вас!
После некоторой паузы Рамаз снова на октаву понизил голос:
– Я вижу, как, оставшись один, вы подбираетесь к сейфу, как злобным взглядом буравите его пять никелированных кружков. Среди миллиона комбинаций, которые можно составить с помощью этих кружков, есть какая-то одна, которая без забот принесет вам научную славу. Вот что мучает вас и будоражит вашу душу.
Тишина, недолгая, но напряженная тишина установилась в кабинете директора астрофизического института.
– И это ваше ясновидение? Это же поклеп, шантаж! – с беспомощностью застигнутого на месте преступления попытался отпереться Кахишвили.
– Нет, многоуважаемый Отар, – слово «многоуважаемый» было щедро сдобрено иронией, – вы прекрасно понимаете, что у меня и в мыслях не было шантажировать и наговаривать на вас! Будь мои слова поклепом, вы бы не усидели, а в ярости вытурили бы меня за дверь. А у вас даже голос сел, пропал и теперь долетает до меня из такой глуши, словно вы разговариваете со мной, забившись в глубокую нору. В ваших глазах и лице поселился страх. Это обнадеживающий признак. Значит, по природе своей вы порядочный человек. Да, то, что я сказал вам, не поклеп. Это факт! В одном я безоговорочно согласен с вами. Я мог логическим путем прийти к своему заключению, безо всякого ясновидения, а наблюдая человеческие слабости. Тем более что проблема, над решением которой работал академик Георгадзе, не являлась тайной. Сейчас, с вашего позволения, если вы не утратили желания выслушать меня, попытаюсь убедить вас, что я не маньяк, не психопат и не шантажист. Мне хочется убедить вас, что ваш покорный слуга действительно ясновидящий. Позвольте мне сейчас же провести один сеанс и на ваших глазах, сию же минуту восстановить один день вашей жизни, один эпизод. Выбор оставляю за вами. Хотите, это будет прошлогодний день, хотите – позапрошлогодний.
Рамаз снова задымил сигаретой.
Кахишвили молчал. Он не знал, что сказать и как поступить.
– Я жду вас! – улыбнулся Рамаз.
– Предоставляю выбор вам, – покорно откликнулся директор.
– Хорошо, будь по-вашему! Давайте возьмем какой-то день двухлетней давности.
Рамаз уткнулся головой в руки. В молчании, воцарившемся в кабинете, слышался только таинственный голос тишины.
Молодой человек резко поднял голову и впился глазами в Отара Кахишвили. Странно просветлевшие горящие глаза Коринтели наводили дрожь на директора, гипнотизировали его, приковывали к месту, отнимали желание протестовать…
– Я вижу… Да, я в жу…
Кахишвили затрясло от кликушеского голоса Рамаза.
Тот. высоко вскинув голову, уставился в пространство.
– Да. да, Москва… Люкс гостиницы «Будапешт». Осень. Прекрасный, теплый и солнечный октябрьский день. В номере двое – вы и академик Георгадзе… Вы, – Рамаз протянул правую руку в угол, – сидите в кресле. На вас темно-синий финский костюм… Под ним я вижу серый пуловер… Давид Георгадзе поправляет галстук перед зеркалом…
Рамаз поднялся на ноги. Глаза его по-прежнему смотрели куда-то в горнее пространство. Отступив на два шага, он замер.
Пораженный Отар Кахишвили не отрывал взгляда от напряженного, наэлектризованного лица молодого человека.
– На нем… На нем, – снова заговорил Рамаз, – серые брюки. Такой же жилет… На манжетах белой рубашки сверкают подаренные вами запонки с александритами. Если не ошибаюсь, вы купили их за границей, точнее, в Стамбуле.
Отар Кахишвили плавал в поту. В поту страха. Вытаращив глаза, смотрел он на Коринтели, стараясь не пропустить не только ни одного слова, но и ни одной его гримасы.
– Вижу накрытый стол. Точнее, остатки вчерашнего застолья… Стол, по-видимому, накрывали на четыре персоны. На нем – начатая бутылка коньяку, водка, пустая бутылка из-под боржома. Полная бутылка боржома стоит в холодильнике… Вы довольны, у вас лицо счастливого человека. Одна из приглашенных вчера, очевидно, была дамой… Так и есть, высокая, очень худая, но привлекательная дама… Сорока нет… Лариса Владимировна… Я не ошибаюсь! – Горящие глаза Коринтели встретились с переполненными страхом и удивлением директорскими глазами. – На пальце у Ларисы Владимировны, – не дождался ответа Рамаз, – японское колечко с жемчужиной, преподнесенное вами накануне.
– Хватит! – закричал вдруг Кахишвили, вскакивая.
– Не мешайте мне! – таинственно прошептал Коринтели, махая левой рукой, чтобы директор сел, и снова уставился в потолок.
Отар Кахишвили покорно подчинился, сел в кресло и сейчас же заметил, что глаза молодого человека, возведенные к потолку, закрыты, лоб орошен крупными каплями пота, а лицо бледно.
– Да, вы довольны, потому что Лариса Владимировна очень понравилась и академику. Вот, вижу… Георгадзе кое-как справился с галстуком… Провел ладонью по свежевыбритым щекам, подошел к гардеробу, снял с вешалки пиджак… «Налейте», – говорит он, не глядя на вас… Вы тотчас встаете и беретесь за бутылку с коньяком. «Да не коньяк, боржому», – останавливает вас академик. Вы снова ставите бутылку на стол и направляетесь к холодильнику. Отчетливо вижу, как вы поскальзываетесь и спиной падаете на пол… Краснея, поднимаетесь с пола. «Пустяки», – успокаиваете вы академика; вот слышу шутливый голос Георгадзе – слегка жестковатый от старости баритон: «В самом деле пустяки, не волнуйтесь, бывает и хуже. Скажите спасибо, что не растянулись вчера на глазах у Ларисы Владимировны». Я не путаю? Академик произнес эту фразу?
– Да-a, произнес! – промямлил Кахишвили.
– Я устал! – сказал вдруг Рамаз и опустился на стул. Вытер платком влажный от пота лоб, и лицо его как-то сразу стало спокойным. Выключился ток высокого напряжения, и валы, вращавшиеся за его лбом постепенно сбавляли обороты.
– Кто вы и что вам нужно? – жалобно спросил директор исследовательского института.
– Кто я, вам уже известно, сейчас скажу, что мне нужно! – Рамаз закурил.
Перед Отаром Кахишвили снова сидел заурядный молодой человек, беспечный и нагловатый. Таинственное, экзальтированное выражение его лица, минуту назад тяжко подавлявшее директора, сошло на нет, как клок распушенного ветром тумана. Сейчас он больше походил на бездельника, любителя побалагурить в кругу дружков, чем на человека, отмеченного сверхъестественным даром.
– Вы берете меня лаборантом. На большее я пока не претендую. Я, правда, третьекурсник, но в январе сдам экзамен за три оставшиеся курса и защищу диплом. Точнее, кандидатскую диссертацию. О ее уровне не беспокойтесь! Вполне возможно, что за мои исследования мне и докторскую присудят. Я категорически требую, чтобы именно вы уладили все технические вопросы. В ответ я постараюсь сторицею воздать профессору, порадевшему молодому человеку. Вы станете соавтором моих будущих трудов. Соавторство же моих открытий, дорогой профессор, молниеносно принесет вам мировую славу и упрочит тот авторитет, которым вы как директор среди коллег не пользуетесь.
