Текст книги "Спираль"

Автор книги: Гурам Панджикидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

– Может быть, лучше проводить домой и там повесить? В этом случае все подозрения отпадут, – предложил Шадури.

– Вот видите, чем больше слов, тем больше глупостей. Я, скажем, довожу его до дому и предлагаю проводить до квартиры. Он же наотрез откажется. И у нас уже не будет шансов еще раз заманить в машину осторожного и трусливого старика.

– Ты прав, извини! – признал сконфуженный Шадури. – Но один вопрос остается невыясненным, всего один. Его близкие знают о существовании «Трафальгара». Не найдя марку в секретере, они же поймут, что старика убили?

– Близкие знают, что у Варлама есть «Трафальгар», но понятия не имеют, что он сделал с этой дорогостоящей и редкостной маркой. Может быть, продал? Может быть, подарил кому-нибудь? В квартире все будет на своих местах, на месте и тысяча марок, собранная стариком за всю жизнь. Вариант похищения марки из дому отпадает. А теперь представьте себе – убийца задушил старика, завладел вожделенной маркой, затем стащил труп с четвертого этажа и бросил его в Москву-реку! Согласитесь со мной, такое невообразимо. Теперь следующий вариант. Старик по какой-то причине, скажем, чтобы продать, выносит из дому «Трафальгар». Кто-то его убивает, вытаскивает из кармана марку, а труп бросает в реку. Предполагаемый вариант для нас особенно хорош. И третий, самый лучший вариант. Кто из родственников одинокого пенсионера вспомнит о его «Трафальгаре», а вспомнят – подумают, что продал или обменял на несколько марок. Не все разбираются в филателии. Увидят, что на трупе нет следов насилия, квартира не тронута, девятьсот девяносто девять марок по-прежнему в витрине и в секретере…

– А Лия? Существует же Лия Рамишвили – она привела тебя в гости на квартиру старика и вместе с тобой видела «Трафальгар» в малахитовой коробочке? Что делать с Лией? – лихорадочно сыпал словами Шадури, в полной уверенности, что на сей раз нашел неотразимый аргумент и загнал Коринтели в угол.

Рамаз насмешливо ухмыльнулся; выразительно глядя на официанта, высоко поднял пустую водочную бутылку.

– Вы, скажу вам, что-то дрейфите. Да-с, господа, и не трепыхайтесь. Плюнем в таком случае на «Трафальгар» и вернемся каждый к своим делам.

– Ты прекрасно знаешь, что я не трус! Осторожность не трусость! – раскипятился Сосо Шадури. – Ты же знаешь, что я люблю до конца, до малейших нюансов разработать операцию.

– Согласен, ты, Иосиф Владимирович, мужик геройский, но одновременно никудышный психолог.

Рамаз знал, что Шадури больше всего бесит это «Иосиф Владимирович». Тот понимал, сколько яда и ехидства вкладывает Коринтели в два эти слова.

– Докажи!

– Попытаюсь, дорогой Сосо, попытаюсь. Сегодня меня что-то тянет на пословицы. Ты слышал: попытка – половина удачи. Лия Рамишвили слова не проронит по следующим соображениям: во-первых, она не догадается, что «Трафальгар» похищен мною. Если же догадается, как вы думаете, откроет ли эта повелительница образцового супруга и высокопоставленного отца свою связь с убийцей? Насколько целесообразной будет ее попытка разоблачить меня? Давайте выпьем за женщин во главе с Лией Рамишвили! – Рамаз не оставил в рюмке ни капли. По телу разлилось тепло, оно исполнилось легкости, глаза посветлели, оживились и повеселели.

– Не пей больше, ты уже пьян. А мы еще не разработали план до конца.

– План разработан до конца, так что кончайте толочь воду в ступе. Ты запомни одно, – Рамаз повернулся к Роману, – как только выедешь на Ленинградское шоссе, я до стадиона «Динамо» избавлю старика от бремени этого мира. Сосо будет поджидать нас немного дальше стадиона. Твоя задача – вести машину так, чтобы не останавливаться перед светофорами, а то из соседнего автомобиля могут заметить, каким делом мы занимаемся!

– Не боись! – усмехнулся Гугава.

Рамаз жадно осушил еще рюмку. Уже вторая бутылка была опорожнена почти до дна. Сосо с Романом и половины не выпили. Глаза Рамаза будто подернулись пленкой – лица людей расплывались.

Он вдруг усмехнулся и понурился.

– Ты что смеешься? – спросил его Шадури.

– Как легко я рассуждаю об убийстве! – Рамаз налил себе остатки водки.

– Хватит, Рамаз, ты уже перебрал.

– Сам ты перебрал! А если не перебрал, выпей еще!

Он снова опрокинул рюмку в рот.

– Знаешь, какое у меня настроение? Мне хочется петь, танцевать, только нам не следует забываться, не надо, чтобы обслуживающий персонал ресторана нас запомнил.

– Поэтому не пей. Лучше рассчитаемся и уйдем.

– Побудем еще. Обо мне не беспокойтесь. Да, что я говорил? Я намереваюсь убить человека, а настроение мое – как ни в чем не бывало – превосходное. Помните, как в армии, в сорок втором году, мы захватили предателя?

– Кого захватили? – улыбнулся Роман.

– Изменника Родины. Я тогда был сержантом. Офицер приказал мне расстрелять его. Я побледнел, ноги сделались как ватные, меня трясло. Подвел его к дереву. Навел автомат – не могу выстрелить, и все. Пот течет по лицу. Вдруг меня оглушил выстрел. Душа моя ушла в пятки. Предатель рухнул. Я обернулся. Один мой дружок пожалел меня и выручил. Мог ли я тогда представить…

Смех прервал Рамаза на полуслове. Он вскинул голову – Роман Гугава хохотал, чуть не падая со стула.

– Ну и артист же ты, Рамаз!

Коринтели пришел в себя. Понял, что сболтнул не то, и принялся смеяться. Не смеялся один Сосо Шадури. Затаившееся в душе подозрение вырвалось наружу, подобно истомившемуся во мраке молодому бычку. Он внимательно вглядывался в Рамаза Коринтели. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Оно сделалось похожим на грубо намалеванную маску смеха, из дырочек под бровями которой пронзительно глядели чьи-то недобрые глаза.

* * *

Лия Рамишвили посмотрела на часы. До отъезда в аэропорт оставалось около часа. Она села и достала сигареты. Сердце сжимала острая тоска. Прошедшей ночью она думала, что не жалеет о случившемся, и была уверена, что угрызениям совести не мучить ее, но вот занялся нынешний день, и она сразу ощутила, сразу поняла всю преступность свершенного ею. Видимо, с первого дня ее подспудно мучил сделанный шаг. Зачем же она оспаривала, зачем убеждала себя, что совершенно не жалеет об измене мужу?

А сегодня, когда она воочию представила себе, как через несколько часов в тбилисском аэропорту ее встретят муж и дети, все теории, построенные ею после знакомства с Рамазом Коринтели, рассыпались карточным домиком.

Рамаз постучал ровно в одиннадцать.

Лия взглянула на часы и грустно произнесла:

– Войдите!

Рамаз осторожно открыл дверь. В руке он держал три белые завернутые в целлофан гвоздики.

Небольшой изящный чемодан и сумка стояли у стола. Рамаз положил на него цветы, подошел к Лии, запустил пальцы в волосы поникшей, изнывающей от тоски женщины, запрокинул ее голову, нагнулся поцеловать ее, но яростные, как у рыси, глаза пригвоздили его к месту.

– Что с тобой, Лия? – Опомнясь, Рамаз отступил назад.

Нетрудно было догадаться, что за прошедшую ночь в молодой женщине произошла разительная перемена.

– Нодар, – начала Лия после некоторого молчания. – Я знаю, ты незаурядный человек. Я ценю твое блестящее образование и культуру. Но я надеюсь, что все, сказанное мною, сейчас же, сию минуту умрет.

– Лия!

– Очень прошу тебя, не мешай. Позволь мне высказаться до конца.

По щекам молодой женщины катились слезы.

– Я не знаю, какого ты мнения обо мне. Я сама не понимаю, что произошло со мной, какая сила толкнула меня на роковой шаг. Я не упрекаю тебя и ни в чем тебя не виню. Во всем виновата я. К сожалению, невозможно забыть того, что произошло. Несколько дней, как будто принесших мне счастье, оставят в моей душе вечный след.

Лия вытерла слезы и, словно передохнув за эту краткую паузу, продолжала более твердо:

– Я по-прежнему высокого мнения о тебе. Мне искренне хочется верить, что я не была для тебя очередной женщиной-, а дни, проведенные нами вместе, не были для тебя очередной любовной интрижкой. Я надеюсь, что ты найдешь оправдание моему поступку. Найдешь и навсегда забудешь меня! А теперь спустимся вниз!

– Лия!

– Очень прошу тебя, ни слова больше! Дедушка здесь?

– Да, ждет нас внизу.

– Хоть бы он не приходил! – вздохнула Лия, взяла сумку и направилась к двери.

– Я не хотел брать его, как только не уговаривал, но он заладил, что должен проводить тебя, чем еще может уважить старый пенсионер.

Лия только раз взглянула на гвоздики, но не взяла их. Ими, остающимися в гостиничном номере, она как бы ставила точку на тех днях, о которых не хотелось вспоминать и которые уже, к сожалению, невозможно забыть.

Варлам Гигошвили, устроившись в мягком кресле в вестибюле гостиницы, читал газету.

– Здравствуй, дедушка! – остановилась перед ним Лия.

– Ты уже спустилась? – поразительно живо для его лет поднялся Варлам, свернул газету, положил в кресло и нежно прикоснулся губами к подставленной ему щеке. – Такси уже ждет тебя?

– Минут десять как ждет.

– Номер-то знаешь?

– Знаю, наизусть помню.

Стоял тихий, облачный майский день. В одном месте потертых, как старая ткань, облаков проглядывал золотистый диск солнца.

Шофер такси профессиональным чутьем узнал своих пассажиров и взял у Рамаза чемодан.

Они втроем подошли к машине. Рамаз открыл заднюю дверцу.

– До свидания, дедушка!

– До свидания, доченька! Смотри, будь умницей! – Варлам снова и так же нежно поцеловал подставленную щеку.

– Прощай, Нодар!

– Прощай, Лия! – Рамаз наклонился и сказал ей на ухо: – Я хочу, чтобы ты верила – я никогда не был так счастлив, как эти пять дней. Прощай!

Таксисту казалось, что в аэропорт едут все трое. Он удивился приказу женщины и повернулся к ней:

– Поедем?

– Поедем, и как можно быстрее!

Такси скоро скрылось из глаз. Варлам и Рамаз долго махали ему вслед.

– Уехала! – обронил вдруг старый физик.

– Да, уехала, батоно Варлам!

– Тяжелая штука одиночество, молодой человек! Кто знает, когда еще навестят меня родственники из Грузии. С соседями у меня нет ничего общего, большинство друзей перемерли, другие одряхлели. Я почти совсем потерял с ними связь. Книги и телевизор – единственное мое развлечение уже до самой смерти.

– А семьи у вас нет, батоно Варлам?

– Была жена, рано умерла. Детей мы не нажили. Остался один как перст.

– Пойдемте, отвезу вас домой. Моя машина тут неподалеку.

– Пойдем, сынок! – вздохнул Варлам.

Через несколько минут они выехали на улицу Горького.

Варлам задумался о чем-то. В машине царила тишина.

Рамаз несколько раз смотрел то на него, то на подушку, лежащую на переднем сиденье рядом с Романом Гугава.

«Меня совсем не огорчает отъезд Лии? – спросил он вдруг себя. – И совсем не грызет совесть, что я безбожно врал ей? Если она когда-нибудь поймет, а она наверняка поймет, что я обманул ее, что она сделает? Наложит на себя руки?»

Рамаз убедился, что совесть совершенно не беспокоит его. Напротив, ловко разыгранная любовь доставляла удовольствие. Он никогда не думал, что в нем столько внутреннего артистизма.

«Наверное, плачет втихомолку в такси».

Он снова посмотрел на Гигошвили. И сейчас не ощутил угрызений совести, хотя и знал, что через несколько минут несчастный старик будет холодным трупом.

Он перевел взгляд на Романа. Тот напряженно сидел за рулем, и подбородок его заметно дрожал.

«Господи, неужели я так переменился, неужели я могу так спокойно сидеть в машине, когда через несколько минут примусь душить бедного старика?!»

Рамаз невольно покачал головой.

«Что же произошло? Неужели Давид Георгадзе так просто обрек бы человека на смерть? Да и обрек бы вообще? Могла ли прийти ему в голову мысль о воровстве и бандитизме?

Что же произошло?

Разве у меня изменились взгляды? Разве я не прежнего мнения о человеколюбии, о милосердии, о достоинстве? Разве я не оцениваю поступков, разве не понимаю, что творю, в какую топь погружаюсь?

Тогда что со мной? Почему я не чувствую отвращения к самому себе?

Стоит ли говорить об отвращении, когда мне даже нравится мое поведение, мои дела!

Кто я? Рамаз Коринтели, Давид Георгадзе или кто-то иной, третий?..

Кто-то иной, третий…

Не наступило ли время сказать, признаться, кто я?

Что тогда произойдет?

Невозможно!

Это будет предательством по отношению к Зурабу Торадзе. А на предательство и у генов Коринтели и у интеллекта Георгадзе, видимо, сходные взгляды!

Какое счастливое совпадение! – горько улыбнулся в душе Рамаз. – Допустим, я открылся, кто я есть. Как воспримет меня общество? Не сделаюсь ли я редким, экзотическим животным, на которое все показывают пальцем?

Нет, нет, невозможно!» Рамаз недовольно тряхнул головой, отогнал мысли и снова перевел взгляд на старика.

Через пять минут они будут на Ленинградском шоссе.

Рамаз вытащил из кармана своей черной кожаной куртки тонкие лайковые перчатки и натянул на руки.

– Сегодня прекрасная погода, тепло, – сказал вдруг Варлам, – вы, видимо, непривычны к прохладе!

– Мне не холодно. Просто я обожаю перчатки.

Машина вылетела на Ленинградское шоссе.

Роман кашлянул.

Рамаз огляделся вокруг. На хвосте у их «Волги» сидели зеленые «Жигули».

– Пропусти!

Гугава сбросил скорость, зеленые «Жигули» проскочили вперед. Сзади уже не было ни одной машины. Светофор временно остановил железный поток.

Рамаз перетащил к себе небольшую подушку.

Варлам удивленно посмотрел на нее. Он не понимал, для чего в машине эта вещь.

Тем временем Рамаз осторожно просунул левую руку под плечи старика, еще раз огляделся вокруг, не видно ли поблизости машин, сильным движением опрокинул старика на свои колени и накрыл его лицо подушкой.

– Все в порядке! – донеслась до Варлама грузинская речь.

Перед смертью старик, вероятно, все понял. Несчастный немощно барахтался, скреб ногами, хватался за сильные руки молодого человека.

Рамаз еще крепче прижал подушку к его лицу.

– Осторожно! Приближаемся к светофору, – предостерег Роман.

– Не суетись, делай свое дело.

Силы постепенно оставляли старика – сначала упала одна рука, затем – другая. В последний раз дернулись ноги.

Красный свет собрал много машин. Гугава медленно приближался к ним и наконец совсем остановился. Он волновался, глаза бегали по сторонам.

– Не кончился? – нервно крикнул он и обернулся. Увидев злобную улыбку Рамаза, он испугался и, съежившись, вернул голову в прежнее положение.

– Кажется, кончился, больше не дергается. На всякий случай подержу подушку до следующего светофора.

Не успел погаснуть желтый, как строй машин с ревом и скрежетом рванулся вперед. Роман Гугава опять тронулся последним и поехал позади всех.

Рамаз приподнял подушку и заглянул под нее.

Омерзительное зрелище являло собой безжизненное лицо Варлама Гигошвили. Рамаза чуть не вырвало. Он снова накрыл лицо подушкой. Поддерживая правой рукой труп, чтобы тот не сполз вниз, левой обшарил карманы. Вернул на место поношенный кожаный бумажник с паспортом и семью рублями – вода все равно в несколько дней испортит документ, зато у милиции рассеются подозрения, будто Гогишвили кто-то убил и бросил в воду. Они решат, что преступники непременно бы забрали паспорт, чтобы надежнее замести следы.

В другом кармане оказались только два ключа на металлическом колечке.

Рамаз покрутил их в поднятой руке.

Роман улыбнулся ему в зеркальце.

Рамаз спустил труп на пол, накрыл его мешковиной, лежавшей под задним стеклом машины, и осторожно поставил сверху ноги.

Скоро показался и стадион «Динамо». Сосо Шадури стоял на условном месте. Роман медленно вырулил к тротуару, и машина остановилась прямо перед Сосо.

Тот открыл переднюю дверцу, сел рядом с Романом и тут же повернулся к Коринтели.

– Как дела? – машинально спросил он, хотя по безмятежной улыбке приятеля понял, что все в порядке.

В ответ Рамаз позвенел ключами.

– Сопротивлялся? – поинтересовался довольный Шадури.

Рамаз махнул рукой – какое там сопротивление! – и достал из кармана сигареты.

Сосо перегнулся и заглянул за спинку сиденья. Он как будто хотел убедиться, что труп в самом деле в машине.

– Не смотри не надо. Успеешь налюбоваться, когда потащишь его к реке.

– Лучше подумаем о ста тысячах долларов! – неожиданно ляпнул Роман. Он уже успокоился, и подбородок его больше не трясся.

– До ста тысяч – две операции. Первая – избавиться от трупа.

– Через час труп будет в реке. Я давно приглядел место, – усмехнулся Роман.

– У метро останови. Я лучше вернусь в гостиницу. Вы сами присмотрите за Варламом. С трупом обращайтесь аккуратно. Не забывайте – немощный пенсионер утопился по собственной воле.

– Понятно! – сказал Гугава.

– А я немного отдохну, в пять мне нужно быть в институте. В десять я вас жду у себя.

Роман подвел машину к тротуару и остановился.

– Выйди, встань у дверцы, чтобы никто не заметил труп! – сказал Рамаз Шадури. Тот проворно выскочил и загородил собою дверцу. Рамаз осторожно выбрался из машины.

– К десяти приходите в гостиницу и ждите внизу!

Шадури сел в машину.

Рамаз зашагал к метро.

* * *

– Рамаз! – робко окликнул Роман Гугава.

Коринтели не ответил. Он тупо уставился в бокал. В его голове вспять прокручивалась видеокассета.

Десятый раз он видел один и тот же эпизод: высокий, представительный молодой человек спокойно входит в лифт и поднимается на пятый этаж. На лестничной площадке закуривает сигарету, оглядывает подъезд, нет ли в нем кого-нибудь. Убедившись, что нигде нет ни одной живой души, спокойно, но глубоко затягивается, медленно сходит на четвертый этаж и приближается к двери, на почерневшей от старости латунной пластинке с трудом разбирает надпись: «В. И. Гигошвили», тушит сигарету о лестничные перила и аккуратно убирает окурок в сумку. Затем достает из кармана связку ключей и осторожно, очень осторожно руками в перчатках открывает сначала один замок, затем – второй. Еще раз осматривается вокруг, не спеша кладет руку на дверную ручку, медленно нажимает вниз, бесшумно отворяет дверь и на цыпочках вступает в тесную прихожую. Осторожно запирает дверь изнутри и вытирает с лица пот. Он уже в безопасности. А сердце все равно частит. В комнате темно, свет не горит. Осторожно делает несколько шагов и бесшумно садится в кресло. Едва успокоившись, сразу встает, на цыпочках пробирается в кабинет, идет прямо к секретеру – фонарик не потребовался, настолько светло было в комнате от уличных фонарей – и осторожно тянет на себя дверцу. Сердце снова частит. Он прекрасно знает, что зеленая малахитовая коробочка здесь, в секретере, но все же боится, а вдруг старик перепрятал ее или совсем унес куда-нибудь.

Коробочка на месте. Успокоенный, он нежно берет ее обеими руками, закрывает дверцу секретера и на цыпочках спешит в ванную; зажигает свет, закрывает за собой дверь и поднимает крышку коробочки.

Теперь он успокаивается окончательно. Аккуратно завернутый в целлофан «Трафальгар», как живое существо, выглядывает на свет.

Он выходит из ванной, выключает свет, кладет коробочку в сумку и идет к двери. Открыть ее – и операция завершена.

Только открыть.

Снаружи не доносится ни звука. Если кто-то войдет в подъезд, Роман поднимется наверх и кашлем предостережет, чтобы он повременил покидать квартиру.

Он осторожно отворяет дверь – на лестнице никого не видно. Быстро проскальзывает наружу и бесшумно закрывает дверь – автоматически срабатывает замок. Теперь можно спускаться или вызывать лифт. Но раз никого не видно, он запирает дверь на второй замок и идет к лифту.

– Рамаз, сегодня не пей. Завтра чуть свет надо уезжать в Тбилиси.

– Сколько денег принесли? – спросил вдруг Коринтели, пристально глядя на Сосо.

– Сколько ты требовал.

Рамаз насмешливо хмыкнул.

– Сейчас же поднимемся в номер, и вы заберете разницу. Я пошутил над вами. Деньги делим поровну.

– Ты же больше заслужил! – не согласился Роман.

– Деньги делим поровну! – твердо и непреклонно повторил Рамаз.

Роман Гугава искренне полагал, что Коринтели причитается больше, но увидев его вспыхнувшее лицо и потемневшие глаза, он счел за лучшее прикусить язык.

– Заодно, джентльмены, хочу сообщить вам, что «Трафальгар» был моей последней операцией. В сентябре мне присвоят звание доктора, а до января выберут профессором. Неудобно, профессор душит людей в машине или грабит магазин радиотоваров. Я прав, Иосиф Владимирович? – Рамаз не отрывал глаз от бокала, словно занимался гаданием.

Сегодня Сосо почему-то не обиделся на «Иосифа Владимировича».

– Скоро, видимо, женюсь. Одним словом, наши пути расходятся бесповоротно.

– Жаль! – вздохнул Роман Гугава. – Где сегодня найдешь такого партнера, как ты?!

– Что сказал тебе академик? – спросил Шадури.

Рамаз не слышал вопроса, кадры видеомагнитофона побежали в обратную сторону, и он увидел такой эпизод.

…– Дорогие друзья, мне хочется поздравить с успехом совсем молодого ученого, – торжественно говорит академик Матвеев. Объектив медленно отъезжает назад. В кадре видны все сидящие в зале. За столом около двадцати академиков и профессоров. С краю его стоит высокий симпатичный парень. Он скромно потупился. – Мы сегодня же за его исследование можем присвоить ему звание доктора, – четко, громко и торжественно продолжает академик. – Исследование уже утверждено советом. Я лично прошу директора тбилисского института астрофизика товарища Отара Кахишвили оказать всестороннее содействие талантливому молодому человеку и как можно скорее уладить все формальности. Прежде чем закончить, мне хочется зачитать вам письмо академика Георгадзе, написанное им за несколько дней до смерти.

Матвеев берет со стола письмо. Объектив по очереди обходит полные внимания и любопытства лица ученых. Все они, кроме двух людей, старые друзья Давида Георгадзе.

– Как видите, друзья, – академик кладет письмо на стол и снимает очки, – дорогой Давид был не только выдающимся ученым, но и прекрасным человеком и замечательным воспитателем молодого поколения. Я уверен, что открытый им самородный талант – присутствующий здесь Рамаз Коринтели – достойно продолжит великие начинания академика Георгадзе. Давайте встанем, друзья, и минутой молчания почтим светлую память нашего Давида Георгадзе!

Все поднимаются…

– Что сказал академик? – повторил вопрос Шадури.

Рамаз дернул головой – не мешай! Перевел назад кассету видеомагнитофона и снова вгляделся в заключительный эпизод.

…– Я уверен, что открытый им самородный талант – присутствующий здесь Рамаз Коринтели – достойно продолжит великие начинания академика Георгадзе. Давайте встанем, друзья, и минутой молчания почтим светлую память нашего Давида Георгадзе!..

– Ты что-то спросил? – повернулся вдруг Рамаз к Сосо Шадури.

– Ничего, Рамаз, ты, вижу, очень устал. Роман правильно говорит, поднимись к себе, выспись и отдохни.

– Да, ты прав, поднимемся в номер. Мне хотелось, чтобы мы расстались по-другому, более торжественно.

– Может, так оно лучше. Ты не наш человек. Понятно, что у тебя другая дорога, – на глаза Романа Гугавы навернулись слезы. – Но знай, все равно мы твои братья и, когда понадобится, всегда будем с тобой.

– А я желаю тебе никогда не нуждаться в нас, – добавил Шадури.

Рамаз взглянул на него и понял, что Сосо сказал это искренне.

– Пошли наверх!

– Нам незачем подниматься!

– Нам надо поделить деньги, которые вы мне принесли, я совсем упустил из виду, что вы можете совершить какую-нибудь глупость.

– Ладно, Рамаз, успокойся! – улыбнулся Шадури, – У нас было желание сделать тебе какой-нибудь дорогой и оригинальный подарок на память о прошлой жизни и бывших друзьях. Мы хотим, чтобы ты каждый день вспоминал, что ты, всемирно известный человек, был одно время нашим другом и жил нашей жизнью.

Рамаз улыбнулся и дружески похлопал обоих по плечу.

В вестибюле они еще раз расцеловались.

– Прощай, Рамаз! – растроганно сказал Гугава.

– Прощай, Роман!

– Не забывай нас! – сказал Шадури.

Рамаз тепло улыбнулся в ответ.

Они пошли.

Коринтели, застыв, глядел им в спину, навсегда прощаясь с прежней жизнью.

Вдруг Сосо повернулся, бросив Роману, что он на минутку, и снова подошел к Рамазу:

– Рамаз, у меня к тебе вопрос. Только ты должен ответить откровенно! – Взяв приятеля под руку, он отвел его в свободный угол вестибюля.

– Слушаю тебя!

Схватив Рамаза за обе руки, Сосо спросил:

– Не обманывай меня, скажи честно, ты действительно Рамаз Коринтели?

В ответ Рамаз громко расхохотался.

– А кем я могу быть? Я еще не развеял твои сомнения?

– Не знаю, может быть, ты – его близнец. Или двойник! Ничего не могу с собой поделать, мне никак не верится, что ты Рамаз, Рамаз Коринтели!

Коринтели снова рассмеялся.

И снова Сосо Шадури забил озноб. Ни один мускул не дрогнул на лице Рамаза. Оно смахивало на грубо намалеванную маску смеха, в круглые отверстия под бровями которой смотрели чьи-то недобрые глаза.