Текст книги "Спираль"

Автор книги: Гурам Панджикидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

– Номера мы сменим.

– Ни в коем случае. Смена одних номеров другими и обратно потребует времени. На номерах мы укрепим картонки с другим номером, снятие которых потребует одного движения руки. Куда повезем товар?

– К Нодару Миминошвили, в Глдани.

– Отлично. Теперь скажи, что нам предстоит красть и на сколько могу рассчитывать лично я?

– Пятнадцать видео и двадцать пять модных портативных, но мощных магнитофонов. После всех трат пятерым участникам операции, включая и Роберта, должно достаться по лимону чистоганом.

– Стоит рискнуть! – искренне сказал Рамаз. – Давай сейчас вернемся к вопросу, который мы затронули в самом начале. Приезд милиции через пятнадцать минут кажется мне фантазией. Очень большой срок. Может быть, Роберт просто не в курсе и милиция нагрянет через пять или десять минут? Ты же знаешь, от осторожности голова не болит.

– Как нам проверить?

– Проверить просто. За два дня до операции разобьем витрину камнем. Только таким путем мы сможем точно установить, через сколько появится милиция.

– А мы не насторожим милицию и дирекцию магазина?

– Наоборот. Усыпим их внимание, и вот почему. Завтра находим камень, каких полно на тбилисских мостовых. Лучше всего булыжник, из тех, что часто застревают между покрышками грузовиков. Это дело Серго должен взять на себя. Ни я, ни ты не должны размениваться на мелочи.

«Ни я, ни ты не должны размениваться!» – Шадури не по нраву пришлась эта оброненная как будто главарем банды фраза.

– Пусть Серго завтра же добудет булыжник, который мог бы застрять между задними скатами грузовика. Пусть хорошенько оботрет его, только в резиновых перчатках, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Потом пусть подложит его под какой-нибудь грузовик. На камне должны оставаться четкие следы шин. В три или четыре часа ночи он вместе с Нодаром проедет по Ладожской и запустит булыжником – только опять-таки в перчатках – в витрину магазина. Мы должны быть уверены, что эксперт определенно установит случайность происшедшего. На камне не обнаружится отпечатков пальцев. Вместо них следы покрышки наглядно подтвердят, что камень вылетел из-под колес автомашины. Шофер не услышал звон разбитой витрины. А если и услышал, натурально, поспешил удрать. Понятно?

– Понятно.

– На следующий день наш Роберт детально поведает нам, что произошло, как произошло, через сколько прибыла милиция, что она предприняла… Одним словом, выложит все до мелочей, чтобы мы могли учесть все возможные осложнения.

– Слова твои близки к разумному, но, повторяю, какая у нас гарантия, что история с разбитой витриной не насторожит дирекцию магазина?

– Не думаю. Хотя и это не исключено.

– Не лучше ли прокрутить операцию так, чтобы управиться максимум в десять минут? В конце концов, что там особенного грузить? Сорок коробок. Портативные магнитофоны – каждый забирает по пять штук за заход. Думаю, десяти минут хватит, чтобы вынести и погрузить товар в машину.

– Ни под каким видом! В таком случае мы никак не успеваем обчистить магазин. Нам необходимо уехать по крайней мере за пять минут до появления милиции, чтобы не напороться на них и не дать сесть нам на хвост. А кстати, ты уверен, что помимо сигнализации ведомственной охраны у них там не вмонтированы другие приборы? К примеру, скрытая кинокамера, которая включится вместе с сигнализацией и запечатлеет наши вдохновенные лица на память милиции и потомкам? Вы полагаетесь на Роберта? Если полагаетесь и вся помеха только в сигнализации, я готов хоть завтра идти с вами на операцию.

– Но знаю. Твои доводы заставили и меня усомниться.

– Тогда отложи ответ до утра. Нам нужно встретиться и с товарищем Робертом, и с шофером «КамАЗа». И завтра же обследуем магазин. Запомни, входим по одному. Запоминаем каждую мелочь. Этот стакан пью за тебя и твои грядущие успехи! – Рамаз опорожнил стакан до дна.

– Пока я у вас главный! – с обидой, в которой звучали нотки угрозы, проговорил Шадури. – Утром придешь ко мне, там и составим окончательный план.

– Не кипятись, Иосиф Владимирович. Хочется – будь главным. У меня нет ни малейшего желания оспаривать у тебя первенство. А заодно заруби на носу, вообще-то главным должен быть тот, кто умнее, наблюдательнее и решительнее. Так лучше для дела!

* * *

«КамАЗ» Серго задним ходом двинулся к витрине. «Жигули» замедлили скорость.

Рамаз оказался прав.

Два дня назад, когда разбили витрину, милиция была у магазина через десять минут. На следующий день Роберт принес желанное известие: экспертиза обнаружила на камне только следы шин и пришла к заключению, что камень вылетел из-под колес автомобиля. Предположить иное было трудно – какой смысл разбивать витрину, когда за стеклом опущены железные жалюзи. Зато десять минут заставляли призадуматься. По новому плану наши друзья во что бы то ни стало должны были уложиться за три минуты, чтобы избежать встречи с милицейскими машинами, по тревожному сигналу сигнализации спешащими к магазину. Вместе с тем необходимо оторваться от прибывшей на место происшествия милиции минут на восемь. По пустынным ночным улицам на полной скорости до сельского дома Нодара Миминошвили – полчаса езды. А через десять минут никто не поручится, что какая-нибудь милицейская машина, принявшая оперативную радиограмму, не преградит им путь. Риск был велик, но ни один из компании не пошел на попятную.

* * *

«КамАЗ» медленно приближался к витрине.

«Жигули» еще больше замедлили ход и остановились метрах в пятнадцати от магазина.

Сосо Шадури, не глуша мотор, жал на педаль тормоза. Прищурив один глаз, он не отрывал взгляда от грузовика, стараясь справиться с волнением.

Расстояние между витриной и задним бортом машины медленно сокращалось.

Рамаз взглянул на часы. Четыре.

– Приготовились! – шепнул он Сосо.

– Тсс! – приложил палец к губам напряженный как струна Шадури.

«Давай, давай!» – подгонял в душе Рамаз. Он знал, что его крика никто не слышит, но все-таки устыдился, поймав себя на мысли, что одержим только одним желанием – скорей бы!

До витрины не оставалось и метра.

Нодар Миминошвили, сидящий в грузовике, давал Серго какие-то указания.

Рамаз понимал, что самый большой стресс вызовет грохот выдавленной витрины.

Миг – и огромное стекло взорвалось, брызнув осколками.

К его ужасному звону добавились вой и писк сигнальной сирены.

«КамАЗ» шутя снес железные жалюзи и остановился.

Рамазу почудилось, будто на их машину обрушился каменный свод, в который угодила бомба. Он невольно зажмурился.

Первое, что он увидел, открыв глаза, был полувонзившийся в витрину «КамАЗ».

Серго моментально выскочил из кабины, выхватил револьвер и встал перед грузовиком. Пробежал глазами по этажам, где уже вспыхнул свет. Оживших окон становилось все больше.

Шадури подал «Жигули» багажником к разбитой витрине. Оба быстро выскочили и бросились в магазин. Там они налетели на Нодара Миминошвили. Он уже тащил четыре коробки, над которыми виднелись только его глаза и лоб.

– А ну, в темпе! – крикнул Сосо, кидаясь к коробкам.

На третьем заходе Рамаз взглянул на часы. В их распоряжении оставалась минута. Он почувствовал тошноту.

«Что за чертовщина, я вроде даже страха не испытываю».

И тут же понял, что на него не столько действует возможное появление милиции, сколько выворачивает душу вой и писк сигнальной сирены.

– Быстро, быстро! – кричал Шадури.

Нодар Миминошвили захлопнул багажник и с трудом влез в нагруженный коробками салон.

Сосо сел за руль и запустил мотор. Рамаз, весь потный, плюхнулся рядом. Его тошнило. Он сдерживался страшным напряжением воли. Боялся произнести хотя бы одно слово, понимая, что едва откроет рот, как сразу начнется рвота.

Позже всех к машине подбежал Серго. Среди беспорядочно наваленных коробок не оставалось свободного места, и он втиснулся прямо на кучу магнитофонов.

– Айда! – Сосо с места взял бешеную скорость.

Вой и писк сирены некоторое время догонял их.

Наконец, как только этот ужасный вой пропал вдали, Рамаза отпустило.

Через пять минут они были в десяти километрах от магазина.

– Револьвер убери, чтобы в нас не выпалил! – крикнул Нодар Серго, скрючившемуся на коробках.

– Чем орать, лучше разбери коробки, может, как-нибудь сяду!

Рамаз посмотрел на часы.

– Через пять минут милиция будет у магазина.

– Еще пять минут нам нечего опасаться. Через пять полетит радиограмма, и нас примутся искать по всему городу. Зрителей много собралось? – повернулся он к жалко пристроившемуся в углу Серго.

– Каких зрителей? – растерялся тот.

– Много народу проснулось?

– Много. Все поняли, чем мы занимаемся.

– Никто не спустился.

– Кто решится?! – жутко хмыкнул Серго.

– Спрячь револьвер. – Рамаз снова посмотрел на часы. – Милиция у магазина.

– Теперь до них дойдет, кто и зачем расколол камнем витрину, – иронически усмехнулся Шадури.

– Сбавь скорость, чтобы не вызывать подозрений, по Тбилиси уже разлетаются радиограммы, – сказал ему Рамаз.

Он радовался, что никто не заметил, как он нервничал. Знал, что первый шаг, ведущий к лидерству, он проделал с силой и эффектом.

Когда его тошнило в магазине, а затем в машине, он не думал об этом. Какое уж там лидерство?! По правде говоря, ему не хотелось стать предметом насмешек Шадури и его подручных, а на лидерство он плевал. Он просто не мог перенести, что всем заправляет Сосо Шадури.

Машина уже въехала на узкие улочки Глдани.

– Сюда не то что ночью, днем инспекция не заглядывает, – сказал Серго, – прежде чем они досюда доберутся, мы будем в безопасности.

Еще несколько минут, и машина остановилась на темной, тесной улочке перед воротами деревенского дома. Там их уже ждали. Железные ворота сразу распахнулись. Серые «Жигули» свернули во двор. Массивные, выкрашенные голубой краской железные створки ворот сошлись за их спиной неторопливо и бесшумно.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

– Вы не заболели? – сразу после приветствия спросила Отара Кахишвили его личная секретарша.

– Заметно что-нибудь? – попытался улыбнуться директор исследовательского института.

– Вы немного осунулись, – смутилась секретарша.

– Вчера поздно уснул. Переутомление, видимо, – снова выдавил улыбку Кахишвили.

Улыбка директора еще больше подкрепила предположение Марины Двали. На постной физиономии Кахишвили улыбались только губы. Глаза потухли. У этого кряжистого, здорового на вид человека лицо подернули исчерна-зеленоватые тени, а в глазницах будто высохла влага – каждое движение глаз словно сопровождалось скрежетом.

Кахншвили стремительно пересек приемную, вошел в кабинет, заперся изнутри, поставил портфель на маленький столик, тяжело опустился в кресло и задумался. Вчерашние, выстроенные с закрытыми глазами планы действий в кабинете, при свете дня развалились все до единого.

Несколько минут он сидел неподвижно. Старался заново собрать разлетевшиеся мысли, заново слепить планы, восстановить хотя бы половину из них или придумать взамен что-то новое.

Потом, словно очнувшись, повернулся и нажал клавишу селектора.

– Слушаю вас! – раздался голос секретарши.

– Зайдите! – коротко бросил он. Встал. Отпер дверь кабинета. – Мне никто не звонил? – возвращаясь к креслу, спросил он вошедшую Марину.

– Никто.

– Совсем никто?

– Совсем никто.

Обычно, спрашивая секретаршу, не звонили ли ему, Кахишвили подразумевал вышестоящие органы. Поэтому он и повторил вопрос – дескать, вообще не было звонков?

Опустив голову, директор уперся взглядом в стол. Пустые, без начала и конца мысли одолевали его. Долго сидел он понурившись.

Секретарша не знала, как ей быть. Повернуться и выйти она не решалась. В то же время не решалась спросить нового директора, можно ли ей идти.

– Марина! – неожиданно сказал он.

– Слушаю вас!

– Мне может позвонить один молодой человек, Рамаз Коринтели!

– Рамаз Коринтели, – проговорила секретарша, будто запоминая, а скорее, чтобы не стоять в тягостной тишине, потому что Отар Кахишвили снова умолк.

– Именно, Рамаз Коринтели! Тот представительный, симпатичный юноша, который был у меня вчера, помните?

– Помню, – растерянно ответила Марина.

«Рамаз Коринтели!» На этот раз охваченная волнением женщина по-иному повторила в душе имя и фамилию странного молодого человека, смутившего вчера ее душу и разум.

– Выслушайте его внимательно и хорошенько запомните, что он скажет. Только не записывайте, как у вас заведено.

– Как скажете!

– Не давайте ему почувствовать, что вы его узнали. И не говорите, что я справлялся о нем. Вы поняли?

– Я не знакома с ним, батоно Отар.

– Я говорю не о знакомстве, а об узнавании. Вы делайте вид, что не догадываетесь, с кем говорите. Попросите повторить имя и фамилию. Разговаривайте таким тоном, будто никто не называл вам его имени и фамилии и вы вообще слышите их в первый раз. Когда он придет, вы притворитесь, будто ни сном ни духом не знаете, что он Рамаз Коринтели. Вы поняли?

– Я поняла вас. – Странное поручение директора еще больше возбудило интерес к личности Коринтели.

– А сейчас вызовите ко мне моих заместителей, секретаря партийного комитета и председателя месткома.

– Сию минуту!

Отар Кахишвили проводил секретаршу таким взглядом, будто впервые видел ее. Звук захлопнувшейся двери перенес директора института в другую, куда как знакомую стихию. Глаза его тут же обратились к сейфу. Высокий, метровой ширины, тяжелый, мрачный сейф спесиво выглядывал из обшитой дубовыми панелями ниши. Не менее высокомерными казались круглые никелированные ручки и пять дисков под ними. Достаточно знать только одну цифру, угадать по одной на каждом из кружков, всего-навсего одну, и…

Отар Кахишвили встал, медленно подошел к окну и выглянул наружу. Ему почему-то казалось, что внизу он увидит красные «Жигули» и прислонившуюся к ним длинноногую блондинку, но увидел лишь знакомого дворника, подметавшего тротуар.

Улица Вашловани, на которой располагался институт астрофизики, выходила на городскую окраину, к подножью горы. Короткая, довольно широкая, она никогда не была ни многолюдной, ни переполненной транспортом, но такой пустынной Кахишвили никогда не наблюдал ее.

Он вернулся к столу, сел в кресло, еще раз взглянул на сейф и уткнулся лбом в сложенные на столе руки. Перед глазами опять возник Рамаз Коринтели. Нахлынули прежние мысли, поползли прежние подозрения.

«Я должен увидеть его. Мне надо непременно повидаться с ним. Только не сегодня. Необходимо взять себя в руки, скрыть заинтересованность. Другим путем мне не одержать победы, не одолеть его, не подчинить себе, и только себе. Позвоню ему завтра. Лучше пусть приходит сюда. Визит к нему домой или прогулка за город даст мне больше информации. Семейное окружение, книги, стиль жизни или беседа в машине позволят узнать о личности Рамаза Коринтели больше, чем кабинетная беседа, но я все-таки предпочитаю встретиться с ним здесь. Заявиться к зеленому юнцу домой означало бы поставить его на одну доску с таким человеком, как я, к тому же с директором научно-исследовательского института астрофизики. – Кахишвили стукнул кулаком по столу и встал. – Именно для дальнейших отношений выгоднее, чтобы он пожаловал сюда, и, по-моему, ни в коем случае не надо звонить ему. Я как бы пренебрег его вызовом. Тем более преждевременно звонить ему завтра и приглашать сюда. И вообще, пусть наведается по личной инициативе. Я обязан преодолеть соблазн, обязан держать нервы в узде!

А допустим, он не позвонит, что тогда?

Тогда»…

Отаром Кахишвили снова овладело отчаянье.

«Тогда я сам вынужден звонить ему…

Я сам…»

На селекторе вспыхнула лампочка приемной. Кахишвили нажал соответствующую клавишу.

– Слушаю!

– Все собрались. Им входить?

– Пусть войдут.

Отворилась дверь. Первым в кабинете показался новый первый заместитель директора Арчил Тевдорадзе.

Директор всех приветствовал улыбкой.

Невольно взгляд Кахишвили задержался на Арчиле Тевдорадзе, тучном, седом симпатичном человеке в очках. На первый взгляд в нем ничего не было от ученого, хотя его исследования котировались в научных кругах более высоко, чем исследования самого Кахишвили. Во всем Союзе Арчил Тевдорадзе пользовался славой первоклассного экспериментатора и если не был оценен, как другие коллеги его ранга, то это объяснялось скромностью самого ученого.

«Этот никогда мне не изменит. Достойный, некриводушный, но пойдет ли он со мной в бой?» – подумал вдруг Кахишвили и спросил:

– Где же остальные?

Все пожали плечами.

Он снова нажал на клавишу селектора и повторил вопрос секретарше:

– Где остальные?

– Я вызвала всех, о ком вы говорили! – послышался в кабинете голос Марины.

– Пригласите ко мне заведующих отделами и секретаря комсомольского бюро.

В ожидании недостающих в кабинете воцарилась тишина.

«Зачем я созвал совещание? Разве я вчера намечал провести его? О чем я стану говорить?»

Кахишвили понял, что в нем хозяйничает какой-то второй Отар Кахишвили или кто-то еще. Именно он заставил собрать совещание, он же вызвал людей. Он отдавал распоряжения, не обдумав, зачем все это нужно.

Он недовольно покачал головой.

Все молчали. Раньше такого не наблюдалось. До начала совещания все разговаривали друг с другом, правда, вполголоса, соблюдая этикет, но тем не менее разговаривали. Шутили. Негромко смеялись. Так было при жизни академика Георгадзе, так продолжалось и после него. Что же произошло сегодня? Почему все как воды в рот набрали? Почему всеми овладело траурное настроение?

«Может быть, все до единого читают по моему лицу, что терзает меня? И утром секретарша испугалась при виде меня. Неужели у меня такой трагический и болезненный вид, что отбил у людей охоту даже перешептываться?»

Директору неудержимо захотелось посмотреть на себя в зеркало. Молчание становилось невыносимым. Он поднялся из-за стола. Не дожидаясь прихода заведующих отделами, прошел в комнату отдыха. Едва закрыв дверь, сдернул очки, положил на стеклянную полочку и кинулся к зеркалу. Усталый, надломленный мужчина глянул на него оттуда. Кахишвили не смог смотреть в глаза собственному отражению и перевел взгляд на синюшные губы.

«Что со мной? Откровенно говоря, с какой стати мне нервничать? Что, в конце концов, сказал мне Рамаз Коринтели, чтобы впадать в панику? Прибегая к терминологии дельцов, просто-напросто предложил войти с ним в долю, вот и вся недолга! И разве до его появления я не нервничал? Что портит мне кровь? Разумеется, исследование, исследование академика Давида Георгадзе. Весьма значительный научный труд, который во что бы то ни стало я должен заполучить».

Он уже поручил одному московскому другу найти мастера по сейфам. Разумеется, он утаил, что собирается конфиденциально договориться с мастером о тайном вскрытии сейфа. Через месяц после того, как труд академика перекочует в ящик письменного стола нового директора, можно будет снова вызвать мастера в Тбилиси и устроить торжественную церемонию открытия.

«Разумно ли доверять незнакомому мастеру?» – засомневался Кахишвили.

«Мой замысел, безусловно, связан с большим риском. Что если Рамаз Коринтели действительно одарен сверхъестественной способностью?! Он же заранее раскусит мой замысел! Тогда остается поставить крест на своей жизни».

Кахишвили открыл кран умывальника. Сначала промыл холодной водой глаза, затем ополоснул лицо и стащил с вешалки полотенце.

«Имеет смысл взять его на службу, приглядеться получше. Если он в самом деле ясновидящий, он узнает и шифр. Если же нет, я разоблачу его и выставлю со службы как шантажиста. Главное, следить за всем, что говорю, чтобы избежать провокации в будущем. Когда труд окажется в моих руках, я вторично проведу успешные, уже проверенные академиком эксперименты. А дальше что бог даст. Мне, вероятно, будет нетрудно развязаться с Коринтели. На худой конец, если не удастся, возьму его соавтором. Среди ученых все равно заговорят обо мне. Я, и только я буду главным героем прессы, радио– и телепередач, всевозможных интервью. Никто и не вспомнит фамилию безвестного молодого человека».

Словно стряхнув с плеч тяжелый груз, директор приосанился. Душа его воспарила, и он подвел итог:

«Черт с ним, если другое не удастся, возьму соавтором. В глазах всех истинным автором буду все-таки я. Я, директор института астрофизики, профессор Отар Кахишвили, а не вчерашний студент и зеленый лаборант Рамаз Коринтели, выпестованный, поставленный на ноги и выведенный на научную арену именно мною. В конце концов, его рост и выход на широкую дорогу науки запишутся на мой счет, на счет воспитателя, ищущего таланты, заботящегося о будущем нашей науки, на счет бескорыстного человека, истинного сына отечества, ученого и деятеля, разделившего лавровый венок со своим учеником и ассистентом».

Директор почувствовал, как кровь веселее заиграла в жилах. Снова посмотрел в зеркало. Заметил с радостью, что в глазах появился блеск. Протер лежавшие на стеклянной полочке очки, тщательно заправил дужки за уши и уже собрался идти в кабинет, как сердце его снова сжалось, снова обнаружились на небе черные тучи.

«Но… но чиста ли душа этого Коринтели? Не связан ли он с нечистой силой?

Все возможно, и моя дорога ведет не в рай».

Отар Кахишвили провел рукой по волосам, энергично распахнул дверь и вступил в кабинет.

Все, кроме Тамаза Челидзе, заведующего центральной лабораторией, как сговорившись, сидели и молчали. Челидзе курил у окна. При появлении директора он подошел к столу, раздавил сигарету в пепельнице и сел на стул у окна.

– Мне кажется, вы заждались, я прав? Прошу прощения! – Улыбаясь направо и налево, Кахишвили устроился в кресле и оглядел собравшихся, не торопясь начинать заседание. Он чувствовал, что все же волнуется, и не хотел, чтобы это обнаружилось, когда он начнет говорить. – Вы, видимо, удивлены. Сегодня мы не собирались заседать.

Директор остановился. Он как будто ждал, что кто-нибудь выскажется. Но ни у одного из сидящих не замечалось желания задать вопрос или обнародовать свое мнение. Избранные представители института не принимали всерьез главенство равноценного им ученого. Поэтому на заседаниях не ощущалось той теплой, деловой атмосферы, которая, бывало, царила здесь во времена академика Георгадзе. Все шли на заседание в кабинет Отара Кахишвили, словно исполняли обязательный, но в то же время абсолютно бессмысленный ритуал.

– Сегодня мы не будем говорить о научных или текущих организационных вопросах. Со дня кончины Давида Георгадзе прошел почти месяц. К сожалению, из-за вступления в новую должность нам было некогда вспомнить об академике. Хотя смело можно сказать, что мы не обходили вниманием ни его могилу, ни семью. Все прекрасно понимают, с какими сложностями связана передача столь крупного исследовательского института в другие руки, что само по себе дело сложное и трудоемкое. К тому же требовалось утрясти множество формальностей. Я как будто хорошо знал структуру, своеобразие и проблемы нашего института, однако, столкнувшись вплотную с делами, был поражен, сколько оказалось незнакомого. Естественно, я обязан был быстро вникнуть в тысячи мелочей. К сожалению, не могу утверждать, что во всем разобрался. Многие вопросы еще требуют глубокого изучения и осознания. Но так или иначе, основная работа проведена, и сегодня мы уже можем обсудить, что нужно сделать для увековечения имени Давида Георгадзе. Правда, сейчас август, многие наши коллеги в отпуске, но давайте тем составом, что есть, выскажем свои предложения. Откровенно обменяемся мнениями, что мы сделаем и как будем действовать. Обстоятельно обдумаем каждое предложение и вынесем необходимое решение.

Кахишвили чувствовал, что волнение улеглось. Его улыбка уже не была вымученной и деланной. Ощущая полную раскрепощенность, он закурил, откинулся на спинку кресла и с удовольствием затянулся.

Установилась тишина. Никто не спешил изливать душу.

– Высказывайте ваши соображения. Никто из вас, вероятно, не думал над этим вопросом, я тоже не думал. Прямо сейчас, в импровизированной беседе, вероятно, скорее родятся живые и практические предложения.

Кахишвили не кривил душой. Он действительно пребывал в полном неведении, когда загорелся собрать сотрудников. Он не знал, о каких вопросах, о каких проблемах поведет разговор. В тот миг, когда он вызывал людей, ему в самом деле казалось, что «кто-то», именно «кто-то», вселившийся в него, диктовал ему провести собрание. Как по наитию, он вдруг начал разговор о покойном академике, неожиданно, необдуманно, сплеча. Видимо, так и нужно, решил он, полный спокойствия. Чувство удовлетворения овладело им. Он понял, что первый практический шаг к осуществлению его замысла сделан. И уже не имело никакого значения, сделал он его самостоятельно или вчерашняя беседа с Рамазом Коринтели подвигнула его на этот шаг. Главное, что первый шаг сделан. Сделан достаточно энергично и целенаправленно.

Он покосился на сейф, на коричневый, украшенный завитушками, но все равно угрюмый сейф, который, точно арестант на суде, стоял в углу, в обшитой дубом нише. Стоял хоть и смирно, но гордо и с достоинством.

– Почему вы молчите? Неужели вам нечего сказать?

Многие пожали плечами.

Только Тамаз Челидзе выразил желание высказаться и встал.

– Что нам сказать? Откровенно говоря, я не думал над этим вопросом. По-моему, обессмертить Давида Георгадзе должны его собственные научные исследования. Все остальное сделано, в чем, в первую очередь, заслуга правительства и Академии наук. Одна из тбилисских улиц будет названа именем академика, какой-нибудь из средних школ Тбилиси присвоят имя Давида Георгадзе. Будет проведен всесоюзный симпозиум, который по срокам совпадет с годовщиной его смерти. Президиум Академии позаботится и о научном наследии академика. Что еще зависит от нас?

– Вы правы, – директору явно не понравилась речь Тамаза Челидзе. – Но кто конкретно позаботится о приведении в порядок научного наследия Давида Георгадзе? Разумеется, мы! Сын академика пропал бесследно. Вдова Георгадзе, уважаемая Ана, так немощна и убита горем, что сомнительно, чтобы она в чем-то оказалась нам подмогой. Мы должны просмотреть архив ученого, изучить его, привести в порядок, подготовить к публикации. Согласитесь, что многотомное издание трудов Давида Георгадзе – необходимое и неотложное дело.

– Архив подождет. Первым долгом следует найти и опубликовать последнее исследование академика! – выкрикнул Нодар Одишария, заведующий отделом физики элементарных частиц. Одновременно он выразительно посмотрел на Тамаза Челидзе, словно говоря: если ты закончил, позволь мне.

И, словно уступая ему дорогу, начальник центральной лаборатории сел и закинул ногу на ногу.

Нодар Одишария неторопливо поднялся.

– Не надо вставать, говорите сидя.

– Спасибо! – Одишария снова опустился на стул. – Насколько мне известно, пять последних лет жизни Давид Георгадзе отдал расчетам и доказательству существования радиоактивного излучения нового типа; мне думается, что ни один из нас не знает, на каком этапе прервал он исследование. Если вспомнить фрагменты из замечаний академика, позволительно предположить, что проблема была им решена. Если он даже не довел дело до конца, то, по-моему, был в шаге от цели. К подобному заключению, вероятно, пришли все. В последний год жизни глаза Георгадзе вечно лучились радостью. Он как будто стал более энергичным и темпераментным. Больше открывал перед нами душу, раньше ему это не было свойственно. Мне кажется, что подобное оживление было следствием огромной научной победы. Я не специалист в этой области, радиоактивность далека от сферы моих исследований, сие есть ваша специальность, батоно Отар, но я с огромным интересом ожидаю обнародования труда Давида Георгадзе. Где последнее исследование академика? Где теоретические выкладки и материалы непрерывных экспериментов, проводившихся на протяжении пяти лет?

У Отара Кахишвили вспухли жилы на висках. Кровь горячо ударила в голову. До взрыва оставалось всего ничего. Он понял, куда клонит Нодар Одишария. Специалистом по радиоактивному излучению был сам Отар Кахишвили, хотя новый директор не имел ни малейшего представления ни о теоретических соображениях академика, ни о результатах его экспериментов. Если не считать общего, ничего не говорящего названия – «Пятый тип радиоактивного излучения», – он не знал больше ничего: ни какой природы было излучение пятого типа, ни в каком направлении вел исследования бывший директор. Боясь потерять контроль над собой, Кахишвили, не сгоняя с лица улыбку, с деланным спокойствием повернулся к Тамазу Челидзе.

– Как видите, я был прав, главное предстоит уладить именно нам, – он оглядел всех. – Как вы полагаете, где может находиться последнее исследование Давида Георгадзе?

– Где может находиться? – вызывающе повторил вопрос Нодар Одишария и встал. – Или в лаборатории, где академик в течение пяти лет работал при закрытых дверях, или в этом кабинете, или у него дома.

– Я ведь просил, будем разговаривать сидя. У нас не производственное совещание и не большой совет. Давайте побеседуем спокойно, без эмоций и примем практические и необходимые решения, как дань уважения нашему большому другу и коллеге!

Все уловили, что в спокойной фразе директора сквозила злость.

– Извольте! – Одишария с нарочитой дерзостью сел и откинулся на спинку стула так, что передние ножки его немного оторвались от пола. – Вы, если я не ошибаюсь, не один раз наведывались в лабораторию академика. Не обнаружилось ли там каких-то фрагментов труда или части результатов экспериментов?

– Честно говоря, я бывал в лаборатории три раза вместе с Арчилом Тевдорадзе и секретарем партийного комитета. Бывал к тому же после назначения меня директором. В период болезни академика, вы это хорошо помните, лаборатория была опечатана комиссией. Арчил Тевдорадзе и секретарь парторганизации, вероятно, подтвердят, что мы ни к чему не притронулись, а только осмотрели лабораторию. Вот и все.

– Тогда, может быть, искать и не придется, – весело бросил Одишария, – может быть, исследование академика действительно где-то в лаборатории.

– Вполне возможно! – отозвался кто-то.

– Я, товарищи, так не думаю, и вот почему. Инфаркт с Давидом Георгадзе случился четырнадцатого января, а сознание он утратил, – директора так и подмывало сказать, что, судя по разговорам, академик повредился в уме, но он вовремя понял, сколь нетактично прозвучит такое заявление, – в конце марта. В течение двух месяцев мы, правда, не часто навещали его, и те, кому посчастливилось встречаться с ним, могут подтвердить, что академик мыслил по-прежнему здраво. Когда я сказал ему, что его лабораторию опечатали, этот разговор может подтвердить Арчил Тевдорадзе, и мне кажется, что я во всеуслышание говорил о нем, академик улыбнулся и сказал мне, что этого не стоило бы делать. Я прав? – повернулся директор к заместителю.