Текст книги "Спираль"
Автор книги: Гурам Панджикидзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
– Что ж, и я заранее приветствую вашу победу, хотя, насколько мне представляется, один из ее лавровых венков принадлежит мне. Однако позвольте спросить вас вот о чем. Если пересадка мозга не разрешена государственными законами, как вы решаетесь на операцию?
– Об этом не беспокойтесь! – Главный врач почему-то понизил голос до шепота, хотя его приглушенная речь не утратила ни силы, ни убедительности. – Я и мои ассистенты проведем операцию втайне. Они многим мне обязаны. Их карьера и будущее в моих руках. После операции они становятся непосредственными участниками сговора. Поверьте, мы сумеем сохранить тайну.
– Если об операции никто не узнает, каким же образом вы получите мировое признание?
– Как только закон позволит пересаживать мозг, я сразу открою тайну. И в тот же день представлю обществу молодого академика Давида Георгадзе.
– Вы полагаете, что к десятилетней годовщине вашей операции человечество непременно сочтет законной пересадку человеческого мозга?
– Не сомневаюсь. Может быть, даже раньше, но максимум – десять лет. К такому выводу подводят меня сегодняшние темпы и возможности развития медицины.
– Если операция пройдет успешно, то до разглашения тайны вы будете вынуждены обеспечить мне особый уход и изоляцию. Однако может случиться, что я умру от какой-нибудь болезни или погибну в автомобильной катастрофе.
– Вы все шутите, батоно Давид, а я горю на медленном огне! – обиделся главный врач.
– Извините, но я спрашиваю вас безо всякой задней мысли!
– Если после операции вы проживете даже десять дней, нам не составит труда подтвердить наш приоритет, об этом не беспокойтесь.
– Еще раз прошу извинить меня!
Недолгое молчание.
– Я вижу, вы уверены в своих силах, – начал Георгадзе, – уверенность – залог победы, однако вы не учитываете возможности неудачи.
– Не стану скрывать. Вы должны знать все. Шансы на успех – восемьдесят к двадцати.
– Точнее говоря, четыре к одному.
– Больше, батоно Давид, значительно больше. Я говорил о пределе.
– Пусть девять к одному, однако есть шанс не проснуться.
– Моя неудача не имеет для вас почти никакого значения. Вы теряете три, максимум четыре месяца жизни. Зато при успешном исходе операции вы обретаете вторую жизнь, вторую молодость, неугомонную, темпераментную. Учтите и то, что молодость вернется к вам в период огромных знаний, опыта и интеллектуального триумфа. Согласитесь, риск стоит того!
Последние фразы Зураб Торадзе выпалил, блестя глазами. Удивленный столь пламенной речью, больной повернул голову к главному врачу:
– Браво, профессор, браво! Я восхищен не только вашим научно-практическим искусством, но и отвагой и непоколебимой уверенностью. Счастье благоволит к решительным! (Пауза.) Знаете, в зеленой младости я был влюблен в одну девушку, решительную и несколько странноватую. Я терялся и не решался жениться на ней. После долгих колебаний я, наконец, поверил свои мучения другу. Упросил его пойти со мной, познакомиться с моим кумиром и высказать свое мнение.
Давид Георгадзе снова отвернулся и уставился в потолок.
– А дальше? – неожиданно спросил главный врач. Его не столько интересовала любовь академика, сколько ее непонятная связь с научной смелостью.
– Дальше ничего не было. Через неделю они поженились. Вот и все.
Неприятное чувство охватило Зураба Торадзе. Он не мог понять, подтрунивает над ним академик или развлекает себя беседой. Расстроившись, он потерял охоту разговаривать, полагая, что все его старания были напрасны. Чувствуя усталость, врач собирался встать, но голос академика снова приковал его к стулу.
– Кто тот юноша, в чье тело вы соизволите водворить мои душу и интеллект?
За шутливостью этой фразы Зураб Торадзе уловил настороженный серьезный вопрос.
– Молодой человек двадцати трех лет, полный сил. Студент третьего курса заочного отделения физического факультета университета. Крупный, высокий, атлетического сложения. Резкая мужская красота гармонирует со спортивной фигурой.
– Как его фамилия?
– Коринтели. Рамаз Михайлович Коринтели.
– Коринтели! Не придерешься. Фамилия хорошая. Значит, при благоприятном исходе операции я стану Рамазом Михайловичем, не так ли?
– Да, – тихо подтвердил главный врач, будто не замечая иронии собеседника. – Но это до тех пор, пока мы не откроем нашу тайну.
– Теперь мне хочется вернуться к вопросу, заданному мной в самом начале. Тогда вы не ответили мне, уведя разговор в сторону. На сей раз я жду исчерпывающего ответа.
– Я, видимо, недопонял ваш вопрос. Я ничего не боюсь, проблема пересадки мозга изучена мной всесторонне. Я понимаю, что ее воплощение помимо медицинских проблем сопряжено с морально-психологическими проблемами.
– Совершенно верно. Вы приблизительно поняли мою озабоченность. – Давид Георгадзе замолчал, отдышался и продолжал: – Недавно вы изволили сказать, и я полностью разделяю ваши соображения, что человек есть мозг. Да, мозг, ибо мозг мыслит, мозг определяет интеллектуальную потенцию человека, его характер, стремления, любовь, ненависть и тысячи иных свойств, которые отличают его от животного. Одним словом, мозг – это человек. Каков мозг, таков и человек, и если вы действительно собираетесь пересадить мой мозг в голову молодого человека, то как вы поступите с его мозгом? Видимо, пересадите в мою?
– Да, вы правы.
– Таким образом, не грешим ли мы здесь перед богом? Вы пересаживаете мой мозг в молодое тело, и я, академик Давид Георгадзе, становлюсь двадцатитрехлетним студентом, а с пересадкой его мозга в мое старое, немощное тело он тут же превращается в дряхлого Рамаза Коринтели, которому через три-четыре месяца предстоит покинуть сей мир. Одним словом, ваша операция делает из двух людей одного. Но имеете ли вы, врач, служитель самой гуманной профессии, моральное право на подобную операцию? И есть ли у меня, ученого и общественного деятеля, даже просто человека, право присваивать чужую жизнь?..
Не успел академик высказаться, как на лице Зураба Торадзе появилась улыбка. Он понял, что тревожило старого ученого, и не замедлил с ответом:
– Несколько минут назад я говорил вам, что у меня все учтено и проанализировано. Можете быть спокойны. Два месяца назад Рамаз Коринтели получил неизлечимую травму. Его ударил по голове крюк мостового крана в цехе инструментального завода. Как мы ни старались, какие меры ни предпринимали, вернуть этому молодому человеку сознание мы не смогли. Только после этого я решил пересадить в его здоровое тело ваш здравый мозг, а в ваше хилое, немощное и умирающее тело его парализованный, фактически мертвый мозг. Уважаемый ученый, можете быть спокойны, вы будете правы перед богом, людьми и самим собой.
Зураб Торадзе заранее ликовал. Он понимал, что загнал академика в угол.
Тишина тянулась довольно долго. Главный врач не пытался нарушить ее. Чем дольше промолчит Давид Георгадзе, тем яснее станет ему неоспоримость доводов врача.
Академик вдруг шевельнулся, перевалился на бок, пытаясь присесть. Торадзе вскочил со стула:
– Осторожней, осторожней, вам нельзя делать резких движений!
– Поверните меня к стене.
Зураб Торадзе бережно просунул руку под спину больного и, приподнимая другой рукой плечо, повернул его к стене. На стул он уже не сел. Он стоял и пристально смотрел на академика. Все было сказано. Сейчас только один вопрос оставался без ответа: согласен Давид Георгадзе на пересадку своего мозга или нет.
Главный врач стоял и раздумывал, задать ему этот вопрос в лоб или поискать окольные пути.
– Допустим, морально мы правы перед юношей, – с расстановкой произнес академик.
– Несомненно! – напрягся Торадзе.
– И будем правы вообще перед богом? Вы верите, что в будущем сильные мира сего не обратят во зло человечеству это величайшее достижение человеческого разума?
– Вы верите в бога? – Главному врачу невольно вспомнился вопрос, который задала ему корреспондентка Агентства новостей около двух с половиной месяцев назад. Жгучее любопытство переполняло его: как знаменитый астрофизик ответит на этот вопрос, насколько различными или сходными окажутся их взгляды.
– В бога? Нет, в бога я не верю. Откровенно говоря, из ученых к богу ближе всего именно физики и астрофизики, а я и тот, и другой. Вам известно, что я астрофизик. В бога я, естественно, не верю, но верю в космические порядок и закономерность, верю в силу природы, в глобальные балансы, созданные ею. Не слишком ли рьяно мы вмешиваемся в дела природы, начиная со всяких грандиозных предприятий и кончая вашей операцией? Не забываем ли, что мы сами дети природы и наша создательница не простит нам чрезмерной дерзости?
– Я не боюсь бога. Дело, представляющее собой торжество человеческого разума и идущее на благо человечества, не должно вызывать страх. Я бьюсь ради прогресса человечества, ради счастья человека. Совесть моя чиста, я уверен в своей правоте!
– Вот и хорошо! Мои вопросы исчерпаны.
– В таком случае у меня есть вопрос! – Главный врач был доволен естественным продолжением беседы.
– Слушаю вас.
– Вы согласны на пересадку мозга?
Молчание.
Врач напряженно ждал. Даже в жужжании аппаратов он отчетливо различал стук собственного сердца.
– Не спешите с ответом, если хотите, подумайте до вечера, в крайнем случае до завтрашнего утра, – время уже не терпит.
– Необходимо ли пересаживать в мою голову его парализованный мозг?
Торадзе остолбенел от изумления. Такого вопроса он не ожидал.
– Необходимо. В противном случае ваше тело умрет в тот же миг. Вы выдающийся и известный человек. Будет назначена правительственная экспертиза. Представляете, какая поднимется буча, когда в вашем черепе не найдут мозга. Простите за грубость и натуралистичность объяснения. Лучше с первых шагов посмотреть в глаза правде.
– Ваша цель превратить меня, семидесятичетырехлетнего старика, в двадцатитрехлетнего юношу благородна. Моему старому мозгу вы подберете полное энергии и темперамента тело. Прекрасно. Как они приспособятся друг к другу? Если мозг подчинит себе тело, какой смысл имеет операция? Стариковский, со старомодными взглядами, с когда-то авангардистским, но относительно консервативным по меркам сегодняшнего дня мышлением, мой мозг быстро состарит молодое тело. А если тело подчинит себе мозг, тогда я уже не буду самим собой. Тогда мои опыт, знания, талант и способности, мышление и интеллект окажутся в рабском служении молодому телу. Разве это не обернется трагедией личности, которая, вполне возможно, приведет меня к самоубийству?
– Одну минуточку…
– Прошу вас, не прерывайте, пока я не выскажусь до конца.
Академик замолчал. В палате снова установилась тишина, но главный врач не решался нарушить ее.
Слегка приподнявшись, Давид Георгадзе знаком попросил врача перевернуть его на спину. Тот помог ему. Академик с трудом положил голову на подушку и снова уставился в потолок.
– Я понимаю вас, – начал он слабым голосом. – Вы – хирург. Великолепный специалист, ученый, жаждущий поисков и находок, смелый практик и вообще смелый человек. Вас в первую очередь прельщают сама сложность операции, добытые результаты. Ваша амбиция ученого и искателя будет полностью удовлетворена, когда сложнейшая операция увенчается успехом.
– Не обижайтесь, я не только хирург, который бахвалится и кичится удачно проведенной операцией. Мой выбор пал на вас потому, что я сожалею о вашей смерти. Наряду с экспериментом мне хочется спасти ваш интеллект. Я непоколебимо уверен, что молодое тело и ваш по-юношески живой мозг создадут полностью гармоничную личность. Хотя мне до сих пор не приходилось пересаживать мозг человеку, я уверен, не сочтите за хвастовство, что операция пройдет успешно. Меня соблазняет именно то, что с помощью чужого мозга и чужого тела я сотворю первого в мире уникального человека. Создам человека, уже в юные годы без труда получившего большие знания и опыт. Я уверен в величии сотворенного. Я уверен, что не нарушу гармонию провидения. А если поставить вопрос более приземленно, более бухгалтерски, то из умирающего академика и заурядного юноши с парализованным мозгом я создам одного, но человека величайших знаний, таланта и интеллекта!
– Я первый, к кому вы обращаетесь с вашим предложением?
– Да, да, вы первый. На все есть свои причины. У меня были кандидатуры, но я воздержался по двум соображениям. Во-первых, мозг должен стоить спасения. И второе – не все понимают величие этого гигантского шага в науке, к тому же не все так бесстрашны, как вы.
На этот раз Давид Георгадзе сумел усмехнуться.
– Я не переношу и не ценю бесстрашных от природы людей. Я такой же трусливый, как каждый нормальный человек. Героизм – это именно преодоление страха. Итак, предположим, что операция удалась. Кем я стану после нее?
– Вы останетесь самим собой, – обиделся Зураб Торадзе. – Начинать все сначала? Разве мы не договорились, что такое человек? Человек – это мозг, а все остальное – подсобные детали этого сложного организма.
– Я спросил вас о другом. Кем я буду официально, по паспорту?
– Пока мы не откроем тайну, Рамазом Коринтели, но какое имеет значение написанное в паспорте?
– Очень большое. Первое – официально я уже не буду самим собой, у меня обнаружатся молодые родители, братья, сестры…
– Только сестра, единственная сестра, которая живет отдельно. В вашем распоряжении однокомнатная, точнее полуторакомнатная, квартира на проспекте Важа Пшавела.
– Видите ли, у меня будет единственная сестра, но я же должен знать имена и фамилии родителей, бабок и дедов, соседей, друзей, знакомых, однокурсников?
– Не беспокойтесь, батоно Давид, не беспокойтесь об этом. Все у нас учтено и предусмотрено. – В голосе главного врача прорывались нотки радости. Он чувствовал, что академик недалек от согласия. – Как только вы достаточно окрепнете, мы с вами обсудим все детали. Медицина знает множество примеров, когда после мозговой травмы к пострадавшему возвращались сознание и разум, но он напрочь забывал прошлое. Вы будете вежливы со всеми, но со скорбной миной будете говорить, что никого и ничего не помните. Почему вы качаете головой, вы не верите мне?
– Не знаю, что и сказать. По-моему, создается весьма щекотливая ситуация. Я забыл сестру, друзей, близких, собственное имя. Вместе с тем я прекрасно помню астрофизику, множество научных проблем, иностранные языки, чего Рамаз Коринтели не знал никогда. Между прочим, говорят, что я хорошо играю на пианино. Вам, вероятно, известно, что мои родители были музыкантами. Отец играл на скрипке в симфоническом оркестре. Он всей душой желал, чтобы из меня вышел музыкант. Заставил меня окончить музыкальную школу. Моя же душа тянулась к физике. Хотя я и музыкой не мог поступиться. Музыка единственный для меня способ отдыха и разрядки. И вот после операции в один прекрасный день моя сестра, друзья и знакомые видят, что я сажусь за пианино, разве это не странно?
– Это препятствие устранимо легче всего – в течение месяца, пока вы не «вспомните» всех из вашего окружения, воздержитесь проявлять свои исключительные способности и знания. Потом мы все вместе создадим легенду, что в результате особого лечения ваш разум обнаружил поразительную способность восприятия. Вы засядете за физику и астрономию и в несколько месяцев убедите всех, что ваши способности раскрылись с невиданной и поразительной силой. Люди любят сенсации. Любят, когда рушится рутина повседневности. Я уверен, вы так убедите всех, что вам самому станет смешно. В двадцать пять вы защитите докторскую. Ваше имя окутает ореол славы, вы сделаетесь популярнейшим человеком, кумиром женщин…
«Женщин», – во второй раз умудрился усмехнуться академик, хотя сейчас ирония довольно явственно была разбавлена каким-то приятным чувством, очевидно, как-то связанным с женщиной.
– Да, да, ваши семимильные шаги в науке создадут вокруг вас ажиотаж и сенсационные истории!
Главный врач замолчал, вынул из кармана платок, вытер со лба пот и негромко, но твердо проговорил:
– Вы согласны?
– Допустим, через несколько лет операция по пересадке мозга будет официально разрешена. – Опережая ответ, академик продолжал: – Тогда ведь вы обнародуете тайну?.. Тогда ведь…
– Понимаю, что вы хотите сказать. Да, тогда мы откроем, кто вы такой. Представляете, какая поднимется буча? Вы моментально станете уникальным, популярнейшим человеком, вы, Давид Георгадзе, чей мозг пересадили первым во всем мире, навсегда останетесь в памяти нынешнего и грядущего поколений нашей планеты!
Давид Георгадзе не отрывал глаз от потолка.
– Итак, вы согласны? – вдохновенным полушепотом спросил врач.
– Не так-то легко переварить подобное предложение, тем более дать согласие.
– У нас уже нет времени, времени! Хорошо, батоно Давид, подумайте еще. Взвесьте все основательно. Сегодня же вечером вы должны ответить мне, в крайнем случае завтра, в девять утра. Вы меня понимаете?
Молчание.
– Вы меня понимаете? – повторил врач.
– Не сердитесь. Вечером вы получите ответ, до утра нечего обдумывать. Мне не хочется проводить ночь в размышлении, я хочу выспаться.
– Прекрасно! Мне импонирует ваше спокойствие. Вы никогда не теряете чувства юмора. Это указывает на твердость и мужественность вашего характера! – У Зураба Торадзе поднялось настроение. – Хочу сказать вам еще нечто, по-моему, очень значительное. С сегодняшнего дня я веду подробную фиксацию всех документов и событий, связанных с операцией, начиная с момента моего появления у вас. Весь наш разговор записан на магнитофонную пленку. Его размножат в пяти экземплярах и сохранят в пяти разных местах до тех пор, пока у нас не появится возможность обнародовать тайну.
– Мне нравятся ваши предусмотрительность и оперативность. Я верю, что операция пройдет успешно.
– Благодарю вас, батоно Давид, ваша уверенность придает дополнительные силы. С сегодняшнего дня вы становитесь исторической личностью, ваше имя прогремит на всю планету. Не огорчайтесь, но пересадка мозга принесет вам большую известность, чем ваши астрофизические открытия и теории.
– Я никогда не гонялся за славой. Меня привлекает то удивительное, невероятное превращение, которое последует за пересадкой мозга. Привлекает только и только с точки зрения науки.
– Я и не представлял иного. И, как видите, не ошибся в выборе. Пожелаю вам всего хорошего. В девять часов вечера мы встретимся. Я верю в вас. Заранее знаю, что вы согласитесь.
Давид Георгадзе закрыл глаза. Ему хотелось остаться одному. Он ни о чем не думал. Он ждал, когда затихнет шум шагов главного врача. Вот с жужжанием открылась тяжелая железная дверь и снова закрылась.
Больной облегченно вздохнул, кое-как перевалился на бок. Диковинный, невообразимый до сегодняшнего дня диалог, видимо, утомил его. Сон тут же сморил академика.
Зураб Торадзе сел в кресло. Уперся по обыкновению локтями в письменный стол и спрятал лицо в ладонях. Здесь же находились его верные друзья и коллеги, будущие участники секретной операции, двое мужчин и две женщины. Все четверо не сводили напряженного взгляда с главного врача. Они не пропустили ни одного слова, записываемого на магнитофон. Когда Торадзе появился в кабинете, всем хотелось броситься к нему, поздравить с почти окончательной победой, но у главного врача было такое усталое, осунувшееся лицо, такие запавшие глаза, что никто не решился произнести ни звука. Друзья его не ошиблись. Во время беседы с академиком Зураб Торадзе вкладывал в каждое слово, в каждую фразу столько энергии, душевного напряжения и эмоций, что, переступив порог кабинета, сразу почувствовал, как он вымотан и опустошен. Все тело казалось раскаленным, как выкипевший на огне чайник. Он даже не вспомнил о сигаретах. Он сидел и молчал.
Врачи как будто застыли на стульях. Никто не решался шелохнуться.
А Зураб Торадзе словно забыл о их существовании. Он сидел неподвижно, стараясь ни о чем не думать, чтобы дать отдых голове.
Вдруг зазвонил телефон. Четыре пары глаз, как пули, вонзились в белый аппарат. Только Торадзе пребывал в неподвижности.
Врачи растерялись – что делать, как поступить, снять трубку и протянуть начальнику или ответить самим? А может быть, положить ее рядом с аппаратом?
А телефон звонил и звонил. Каждый звонок заставлял всех вздрагивать.
Наконец телефон умолк.
Прошло еще несколько минут, несколько напряженных и отягощенных молчанием минут.
– Гия! – произнес вдруг главный врач, не поднимая головы.
– Слушаю, батоно Зураб!
– Надзор за академиком на вашей ответственности. С сегодняшнего дня всем, включая его супругу, отказано в посещении. А чтобы не пугать ее и близких друзей, причина должна быть сравнительно простой. Скажем, поднялось давление.
– Ясно, батоно Зураб.
– Сегодня в семь вечера всем быть в моем кабинете. Вам, надо думать, понятно, кому всем?
Врачи согласно закивали.
– Психологическая подготовка и тренаж у вас в порядке, но с сегодняшнего дня настраивайтесь на операцию. Вы, вероятно, слушали наш разговор. Я твердо верю, что сегодня в девять вечера Давид Георгадзе даст согласие на операцию. До великого шага остается несколько дней.
Главный врач поднял голову и оглядел единомышленников:
– Не испугались?
– Наоборот, батоно Зураб! – возразил Гия.
Остальные просто улыбнулись в ответ.
– В таком случае прошу вас удалиться и ненадолго оставить меня одного!
Все поднялись и на цыпочках вышли из кабинета.
Зураб Торадзе посмотрел на пульт управления и нажал зеленую кнопку. Медленно, с еле слышным шорохом раздвинулась стена. Главный врач выключил свет и прошелся взглядом по телеэкранам. Все было так, как он ожидал. Торадзе заранее знал, что напряженная беседа обернется определенной нервной нагрузкой для больного, которая, впрочем, не перерастет в существенные изменения организма. Предположение опытного врача подтвердилось, Давид Георгадзе сравнительно легко перенес большой эмоциональный и психологический стресс.
Зураб Торадзе выключил аппаратуру и взглянул на часы. Ровно одиннадцать. До окончательного решения академика оставалось десять часов.
