Текст книги "Спираль"
Автор книги: Гурам Панджикидзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
– Как, у вас готов еще один труд? – Кахишвили на сей раз не решился иронизировать.
– Его не нужно готовить. Он написан и лежит в сейфе, – не оглядываясь, Рамаз снова ткнул большим пальцем в сторону сейфа.
– А дальше?
– Что «дальше»?
– Вы хотите присвоить чужой труд?
– Так же, как и вы! К тому же на фоне директора исследовательского института я выгляжу весьма благородно. Вы спите и видите себя единственным автором чужого труда. Я же предлагаю вам соавторство.
– Мне ничего не надо!
– Многоуважаемый директор, – и на этот раз слово «многоуважаемый» было обильно пропитано иронией. – Вы, кажется, забыли, кто я такой. Одна большая просьба – не заставляйте меня рыться в вашем пронафталиненном сундуке со старьем!
– Я ведь могу и милицию вызвать.
– Не можете, ничего вы, к вашему прискорбию, не можете, вернее, не вызовете по двум простым причинам. Не волнуйтесь, уймитесь, я не собираюсь драться с вами. – Рамаз в упор посмотрел на директора и многозначительно продолжал: – Я предлагаю сделку, выгоднейшую сделку, которая принесет вам мировую славу. А милицию вам не вызвать по двум, как я уже сказал, причинам. Первая – допустим, вы вызвали милицию. Что вы им скажете? Доказать затруднительно. К тому же, разве я не убедил вас, что у меня хорошо подвешен язык? Не дай бог мне раскрыть рот. Теперь второе – если вы обратитесь в милицию, я категорически потребую срочно открыть сейф. В этом случае пальма первенства в открытии пятого типа радиоактивности останется за покойным академиком.
Рамаз Коринтели встал. Бросил окурок в пепельницу и одернул пиджак.
– Поразмыслите, не порите горячку. Давид Георгадзе сошел в могилу с достаточно громкой славой. А у нас все впереди. Вам ведь нет еще пятидесяти четырех. Я надеюсь, что к двадцать седьмому января, к вашему дню рождения, мы сделаемся друзьями, связанными общим серьезным делом, и я смогу выпить за ваше здоровье старинную чашу с выщербленным краем! Вот моя визитная карточка. Через три дня жду вашего звонка. Встретимся где пожелаете. Я предпочитаю ваш кабинет или мою квартиру. Счастливо оставаться, товарищ директор!
Рамаз небрежно бросил визитную карточку и направился к выходу.
Отар Кахишвилн не поднялся. Окаменев, он продолжал сидеть в кресле, провожая глазами уходящего посетителя.
Рамаз взялся за ручку тяжелой дубовой двери, но, словно передумав открывать ее, повернулся к директору.
– Как у вас продвигается немецкий? – спросил он вдруг на немецком языке. – Если не ошибаюсь, вам никак не удается слово «цуферзихтлих»[4]4
Уверенный (нем.).
[Закрыть]. Но не это главное, в конце концов, вы легко можете обходиться и без этого слова. Главное – ваши потуги говорить без акцента претенциозны, но беспочвенны, а посему – смешны, запомни те это хорошенько, молодой человек!
«Молодой человек!» – вздрогнул Кахишвили. У него возникло такое чувство, будто дверь кабинета закрыл за собой не кто иной, как покойный академик Давид Георгадзе.
– Что случилось, Отар? – встревожилась супруга, когда, открыв дверь, увидела бледное и измученное лицо мужа.
– Ничего, переутомился, – нехотя ответил Кахишвили, подавая ей портфель.
Лия Гоголашвили, супруга новоиспеченного директора исследовательского института, была известным в Тбилиси врачом. Ее наметанный глаз сразу заметил, что мужа обуревают какие-то неистовые страсти. Обеспокоенная, она отнесла портфель в кабинет. Супруг, следуя за ней по пятам, подошел к письменному столу и тяжело опустился в кресло.
Лия привыкла, что, не переодевшись и не умывшись, Отар никогда не входил в кабинет и не усаживался в столовой.
– Дай-ка пульс!
– Отстань, бога ради!
– Мне не нравится ни цвет лица, ни твой вид. Давай пульс!
Кахишвили было не до препирательств, и он покорно протянул жене руку.
Лия немного успокоилась – пульс у Отара был нормальный. Она притронулась ладонью к его лбу и вздрогнула, настолько тот был холодный.
– Сейчас же парить ноги и в постель. Еду принесу в спальню.
– Я не хочу есть, в институте обедал.
Отар врал. Он не обедал. Однако и голода не чувствовал.
– Тебя кто-то расстроил?
– Никто меня не расстраивал. Мне не плохо. Просто переутомился. Вот и все.
– Тебе плохо, Отар, с тобой что-то происходит. С первого дня, как тебя поставили директором, ты весь на нервах. Отчего ты не поделишься со мной, почему не облегчишь душу? Ты никогда не любил болтать, но всегда был со мной откровенен.
– Я переутомился. С утра проводил сложный эксперимент. Не присел. Результата – никакого. Тебе не кажется естественным, что в такие дни у человека портится настроение? Я разбит. И душевно, и физически. А лягу с удовольствием. Если удастся, посплю часок.
– Твою болезнь легко вылечить, Отар! Ты не болен. Тебя что-то мучает. Почему ты скрываешь от меня? Открой душу, может быть, полегчает.
– Прошу тебя, хоть ты не трепи мне нервы, у меня своих забот хватает!
– Хорошо, успокойся! Пойду приготовлю воду.
«Что это было, сон или явь?» – гадал Кахишвили в постели.
Горячая вода немного успокоила его. Супруга несколько раз наведывалась к нему. Осторожно приоткрывая дверь, она входила на цыпочках. Глаза Отара были закрыты. Так ему легче думалось. На появление жены он не реагировал. Лежал неподвижно, будто спал.
Успокоенная Лия на цыпочках выходила из комнаты.
«Кто он? Привидение? Вампир? Живой человек?»
Отар Кахишвили не верил в сверхъестественные способности людей. Слыша от приятелей или коллег поразительные, почти невероятные истории о ясновидцах или телепатах, он только скептически улыбался. Оспаривать подобные россказни он считал верхом глупости и несерьезности.
Откровенно говоря, он был прав.
«Тогда кто такой Рамаз Коринтели? Ясновидец или аферист? Человек, одаренный сверхъестественной способностью, или прожженный шантажист?
Может быть, все, что он сказал, заранее и тщательно подготовленная ловушка? Может быть, он специально собирал сведения обо мне? Допустим, он детально разузнал о том случае, но у кого? У кого можно выведать, финский или английский костюм был на мне в Москве два года тому назад? Может быть, сам Давид Георгадзе все рассказал ему? Как, где и когда?»
Отар Кахишвили перевернулся на другой бок.
«Немыслимо! Давид Георгадзе вообще не был болтуном. Даже с теми, с кем общался ежедневно, он никогда не откровенничал. Где он мог столкнуться с ним, когда и зачем мог выложить незнакомому молодому человеку давнишнюю московскую историю? Двадцать лет я работаю в институте. На протяжении двадцати лет мы почти каждый день бывали вместе, я и Давид Георгадзе. Никогда я не заставал у него Рамаза Коринтели. Никогда академик не упоминал имя и фамилию этого молодого человека. О родстве и говорить лишне! Тогда откуда ему известны такие подробности?
Предположим, они где-то встречались. Скажем, сошлись за столом, – ситуация достаточно необычная для академика, но теоретически, именно только теоретически, можно допустить, что тот принялся делиться с зеленым юнцом некоторыми эпизодами своей жизни. Да, но не так же детально, чтобы не забыть даже о цвете рубашки и галстука! Невероятно!»
Кахишвили издали услышал шаги жены. Лия тихонько приблизилась к постели и заботливо посмотрела на повернувшегося к стене мужа. Кахишвили не шелохнулся. Лия с легким сердцем все так же на цыпочках покинула спальню.
«Предположим, что Георгадзе рассказал ему о своих теоретических выкладках и результатах экспериментов. Невероятно, более того, даже думать об этом несерьезно, но, допустим, академик в самом деле сказал нашему двадцати – двадцатитрехлетнему оболтусу, что его исследование заперто в сейфе. Допустим, рассказал, как я растянулся в номере или какое кольцо купил Ларисе Владимировне. Но откуда он узнал, что оно японское, – я ведь ни словом не обмолвился о нем академику? Возможно, Лариса Владимировна проговорилась. Хорошо, допустим, она проговорилась. Скажем, академик сообщил мальчишке и о немецком, сколь потешно звучит мое – „без акцента“ – произношение. Скажем, он от кого-то узнал, что у моей фамильной чаши отбит край. Скажем, специально собирал сведения, со всей серьезностью готовился к встрече со мной, чтобы заманить меня в капкан, но когда он успел так замечательно выучить немецкий? Заочник третьего курса знает, над какой проблемой работал покойный академик. К тому же в совершенстве владеет немецким языком! Редкий, однако допустимый случай…»
Отар Кахишвили осторожно перевернулся на другой бок.
«А как быть с деталями? С теми поразительными, не похожими на рассказанные деталями. С какой скрупулезностью описал он одежду! А стол? Он словно в самом деле видел, где стоял начатый коньяк, а где пустые бутылки из-под боржома. Как детально обрисовал стоящего у зеркала Георгадзе. Невероятно, чтобы академик до таких мелочей рассказывал кому-то случившееся в тот день! Господи, с какой точностью, с каким динамизмом он обрисовал все – как академик подтягивал галстук, как я сидел в кресле, как Георгадзе попросил меня налить, как я взялся за коньяк, как он, не оглядываясь, поправил меня – не коньяк, а боржома из холодильника. У меня было такое впечатление, будто этот Коринтели прокрутил назад пленку видеокассеты двух последних лет и остановил точно на том дне.
Что делать?
Может быть, сейчас же позвонить ему и завтра в моем кабинете переговорить обо всем?
Или лучше наведаться к нему? Может быть, его квартира даст мне какую-то информацию, поможет разобраться, наведет на верный путь?!
А может, лучше поехать за город? И там на лоне природы или в машине туман рассеется быстрее, и я лучше узнаю, кто такой Рамаз Коринтели, что он за человек?
Может быть…
Господи, я с ума сойду!»
Мысли, мелькавшие в голове Кахишвили, словно попадавшие в громоотвод и разряжавшиеся в землю молнии, ударяли прямо в сердце. Вместе с болью всю нервную систему пронзали щелчки и потрескивание электрических разрядов, бивших в сердце.
«Завтра же позвонить! Завтра же встретиться! Нечего медлить. Потом будет поздно. И сердце не выдержит такой нервотрепки!
Может быть, Коринтели известен и шифр? – вдруг стукнуло в голову Кахишвили, – Как я до сих пор не додумался до этого?! Разумеется, известен, если он и вправду ясновидящий!
Если не известен – сомнений нет, специально собрал сведения, чтобы подстроить мне ловушку.
Сейчас же повидать его, сейчас же звонить! – Кахишвили решительно поднялся. – Нет, нельзя. Надо успокоиться. Но годится обнаруживать волнение, интерес да и… страх вдобавок, – признался он самому себе. – Не то совсем осмелеет и обнаглеет, захочет связать меня по рукам и ногам, подчинить целиком и диктовать свои условия!»
Сидя в кровати, Кахишвили откинулся на подушку. Стараясь успокоиться, уставился в потолок.
«Надо побороть себя!
Надо побороть!
Только через два дня позвоню ему, только через два дня! И ни часом раньше! Поспешность погубит дело!»
Окончательное решение как будто немного успокоило.
Кахишвили почувствовал голод. От души отлегло. Он понял, что осилил волнение, укротил нервы, и тело естественным образом напомнило о себе. Он спокойно опустил ноги и потянулся за спортивным костюмом, лежащим на стуле.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В серых «Жигулях» сидели двое – Рамаз Коринтели и Сосо Шадури. На углу Хобской, параллельной Ладожской улице и отделенной от нее четырьмя кварталами, остановились на несколько минут. Они прибыли точно в предусмотренное планом время – без пяти четыре. Через две-три минуты должен был показаться «КамАЗ» с Серго Хазарадзе за рулем.
Шадури и Коринтели только что проехали по Ладожской, внимательно осмотрев ее. Ничего подозрительного не заметили. Чуть подальше высадили Нодара Миминошвили. В случае непредвиденной опасности он подает знак Серго, и «КамАЗ» не останавливаясь промчится по Ладожской, сам Нодар сядет в «Жигули», следующие по пятам за грузовиком, и машины разъедутся по разным улицам.
Стояла душная, мглистая ночь. Днем не было ни облачка, немилосердно пекло солнце, а к вечеру небо обложило тучами. Струящееся от размякшего асфальта тепло тяжело навалилось на город.
Рамаз вытер пот.
«Неужели я волнуюсь? Но если волнуюсь, то почему чувствую себя легко и свободно?»
Он не понимал, что происходит с ним. Одно было ясно: предстоящая операция и ее сложность доставляли ему истинное удовольствие.
Может быть, параллель не совсем точна, но он ощущал такое сладостное, смешанное со страхом волнение, будто спешил на свидание с прекрасной незнакомкой, ожидая его с сердечным трепетом и опасаясь, что она может и не прийти.
Вдруг донеслось урчание «КамАЗа».
Сосо вылез из машины, поверх номерных знаков прикрутил проволокой толстые картонки с другим номером, надежно скрыв старые, сел на место, завел мотор и, пропустив вперед нагнавший их «КамАЗ», метрах в тридцати последовал за ним.
У Рамаза зачастило сердце. Настроение, однако, не изменилось, наоборот, ему не терпелось побыстрее приступить к операции.
Через два квартала они выехали на Ладожскую улицу. Рамаз издали заметил Нодара Миминошвили. Несмотря на плохое освещение улицы, он отчетливо увидел, как тот сделал знак Серго – все, мол, в порядке.
Рука Рамаза невольно скользнула к револьверу и замерла на бедре.
– Будь осторожнее, он на предохранителе, не начни стрелять с бухты-барахты, как в прошлый раз! – опасливым шепотом предостерег его Сосо.
– Не боись! Это так, на всякий случай. Я уверен, сегодня нам не придется стрелять! – негромко хмыкнул Рамаз.
* * *
Все завязалось несколько дней назад. Сосо Шадури остановил машину и пошел покупать сигареты. Вернувшись, он обнаружил в ней незнакомого тощего, неприятного на вид парня лет двадцати – двадцати двух.
– Меня зовут Робертом! – сказал тот, едва Шадури сунулся в машину.
– И что же?
– Хочу навести тебя на дело.
– Ты? – Шадури насмешливым взглядом окинул тощего бледного парня с лихорадочными глазами.
– Да, я!
– Ты кто, я тебя знать не знаю!
– Откуда тебе меня знать, я из магазина.
– Из какого? – заинтересовался Сосо. Он интуитивно почувствовал, что тут нет никакого подвоха.
– Из «Радиотехники», что на Ладожской. Сегодня получили из Японии партию видео– и портативных магнитофонов последней модели.
– А, так это о тебе на днях мне говорили?
Парень кивнул.
Сосо все стало ясно.
– Знаешь, где я живу?
– Знаю.
– Силен! – искренне удивился Шадури.
– Я тебя давно приметил. Два раза хотел предложить дело, да не решался.
– Приходи в восемь вечера. Постарайся, чтобы никто не видел тебя.
Ровно в восемь Роберт сидел за столом в столовой Сосо.
С противоположной стороны стола, у стены, в мягком кресле, поджав ноги, расположился хозяин дома. Он дымил сигаретой и изучающе посматривал на бледного парня с лихорадочными глазами.
Нодар с Серго сидели поодаль на стульях.
– Что нужно для дела? – спросил Сосо.
– Грузовик.
– Для чего? – Вопросы задавал только Шадури.
– Возможен единственный вариант – вышибить витрину грузовиком.
– Разве не достаточно разбить ее камнем?
– Камнем разобьешь стекло, за ним железные жалюзи.
– Понятно.
Шадури посмотрел на приятелей. Ни один из них не издал ни звука.
Нодар Миминошвили не отличался большим воображением, зато считался идеальным исполнителем. У него были железные нервы и абсолютное отсутствие страха. К тому же он не забывал даже о самой незначительной мелочи. Поэтому в составлении планов Нодар не участвовал. Зато потом в готовый план вносил весьма существенные поправки.
Серго вообще ни во что не вмешивался. Никогда не знакомился с планом до конца. Его стихией был эпизод, и, как эпизодический актер, он заучивал только свою роль. К этому добавлялся еще один недостаток. У Серго было лицо убийцы. Даже чисто выбритый, он казался небритым. Огромный, как у коровы, язык не умещался во рту и вечно торчал наружу. Зато Серго отличала неумолимая беспощадность. Он мог прирезать любого человека как овцу.
– Мощный грузовик найдешь? – обратился к нему Сосо.
– Найду. У меня дружок в «Метрострое» работает. У него одолжу.
– Надежный?
– Кто берет, всегда надежный.
– Я о другом. Милиция, сам знаешь, начнет таскать, почему машина оказалась дома и все такое. Могут расколоть. Выдержит?
– За него не беспокойся, выдержит.
– А согласится?
– Говорю же, не беспокойся!
– Лады! – спокойно бросил Шадури и повернулся к парню: – Давай выкладывай, что от нас требуется?
Роберт подробно ознакомил их с планом ограбления магазина.
Шадури долго молчал. Потом закурил и задумчиво сказал:
– Завтра заглянем в твой магазин. Кое к чему приценимся у тебя. Нам нужно своими глазами осмотреть все.
– Во сколько придете?
– Когда ты скажешь.
– Думаю, в двенадцать, в это время в магазине больше всего народу толчется.
– Заметано. Будем в двенадцать.
– Лучше всего заходите поодиночке.
Роберт ушел.
– Хорошее дельце подвалило! – беззаботно заметил Нодар Миминошвили.
– Ступай приведи Рамаза Коринтели, – повернулся к нему Шадури.
– Сначала позвоним. Сейчас он должен быть дома, – все так же беззаботно ответил Нодар.
– Тогда чего телишься, иди и звони! – разозлился Сосо, недовольный тем, что сам не додумался до такой простой вещи.
Нодар набрал номер и протянул трубку Шадури.
– Рамаз! Рамаз, ты?
– Да!
– Сосо звонит, Шадури.
– Слушаю!
– Надо повидаться.
– Когда?
– Сейчас же!
– Зачем?
– Не телефонный разговор. Приезжай ко мне.
– Сам приезжай. Я однажды уже был у тебя.
Сосо как громом хватило.
Нодар Миминошвили понял, что Шадури что-то встало поперек горла, и его беспечное пустое лицо сразу наполнилось интересом.
– Ладно, еду! – Шадури старался не обнаруживать в голосе злости.
Через четверть часа они подкатили к дому Рамаза.
– Вы оставайтесь в машине, ждите меня здесь!
Сосо быстро взбежал по лестнице и нажал кнопку звонка.
Из квартиры доносились звуки пианино.
Он снова нажал кнопку.
– Иду! – послышался голос Рамаза, и Сосо успокоился.
Не успел хозяин отворить дверь, как Шадури обдало запахом шампанского.
Принюхиваться не стоило. Рамаз держал в руке ополовиненный стакан, и глаза его странно блестели.
– Милости просим!
Его насмешливый тон не остался незамеченным, однако Сосо, не подавая вида, что задет, прошел в комнату. По ополовиненному стакану он заключил, что Рамаз не один, но, увидев в кресле белокурую девушку и ее смело закинутые одна на другую ноги, невольно смутился.
– Я, кажется, не вовремя?
– Не беспокойся, досточтимый Сосо! Сначала познакомьтесь – это Мака!
Сосо Шадури отвесил церемонный поклон.
– А это – Сосо Шадури, Иосиф Владимирович Шадури собственной персоной. Мой старинный друг и коллега.
Мака не тронулась с места. В одной руке она держала сигарету, в другой – пепельницу и на поклон Шадури ответила улыбкой. Тот понял, что бледная мимолетная улыбка означает и приветствие, и радость знакомства.
– Я действительно ворвался в неурочный час, – холодно сказал он, задетый насмешливым тоном Коринтели, – я ухожу, зайду завтра утром.
– Никаких «ухожу»! Мака уже собирается. Я знаю, ты один не ходишь. – Рамаз повернулся к гостье. – Мака, внизу увидишь машину, серые «Жигули». В них обнаружишь двух интеллектуальных индивидуумов. Скажешь им от моего имени, чтобы отвезли тебя домой. Ясно?
– Ясно.
– Один из них, правда, смахивает на убийцу, но ты не трусь. Форма не всегда соответствует содержанию, не так ли, уважаемый Сосо?
Шадури насупился. Дерзость и ехидство Коринтели выводили его из себя, но он крепился.
Мака поняла, что ей пора отправляться восвояси. Недавняя улыбка, словно пририсованная бездарным художником, снова появилась на ее губах. Бросив окурок в пепельницу, она поднялась.
Рамаз проводил ее до двери, поцеловал в щеку, обещал позвонить завтра утром и не закрывал дверь до тех пор, пока девушка не вышла из парадного.
Когда он вернулся в комнату, Шадури уже сидел в кресле и курил.
– Выпьем?
– Я по делу.
– Дело подождет.
– Не подождет. Ступай ополоснись холодной водой.
– Не суетись. Не настолько я пьян, чтобы не выслушать тебя. А лицо, однако, умою. Очень жарко. Не знаю, сколько раз сегодня умывался. Наливай и пей, догонишь меня – будем на равных!
Рамаз ушел в ванную. Шадури налил шампанского и выпил. Холодное шампанское было приятно, его потянуло опорожнить еще стаканчик, но он не позволил себе.
– Пей, пей, у меня в холодильнике еще есть! – вытирая лицо и голову полотенцем, вернулся в комнату Рамаз. – Исключительно из уважения к тебе я сунул голову под холодную воду, пей!
– Не люблю пить перед разговором. Даже один бокал чреват непоправимой опрометчивостью, – Сосо поставил на стол полный бокал.
– Как я вижу, у тебя действительно серьезное дело.
Сосо внимательно поглядел на Рамаза. Глаза у того прояснились, от хмеля не осталось и следа.
– Не бойся, я и одной бутылки не выпил, – понял его Коринтели.
– Очень хорошо! – Шадури погасил сигарету и подался вперед. – Прекрасное пианино ты купил.
– Да, «Рёниш».
– Это ты недавно играл?
– Да, я. Я, милый Сосо, без музыки жить не могу.
– Раньше мог.
– Раньше было иное. Изменилось время, изменились цели, стремления, желания, взгляды…
– Когда я поднимался по лестнице, слышал звуки пианино. Мог ли представить, что это ты играешь?
– Я, кажется, как-то говорил тебе, что играю. Выходит, что ты не поверил.
– Поверил, но не думал, что так хорошо.
– Я счастлив встретить истинного ценителя, – иронически усмехнулся Рамаз. – Откровенно говоря, после больницы пальцы не слушаются меня. Я насилу справился с ними, хотя еще не играю так, как мог бы.
– Дай срок, пальцы подчинятся, но не это главное.
– А что же главное? – Рамаз, кинув полотенце на кровать, приготовился слушать. Он понял, что Шадури собирается сказать что-то важное.
– В нашем деле главное – откровенность! – негромко начал Шадури.
– Это я уже слышал.
– Я, как человек до конца откровенный с друзьями, и сейчас откровенно скажу, что не верю тебе.
– Чему же не веришь? – улыбнулся Рамаз.
– Не верю, что ты – это ты.
Рамаз громко рассмеялся в ответ.
– Если ты это ты, то есть если ты Рамаз Коринтели, то я почему-то уверен, что ты задумал окончательно порвать с нами. Мы, конечно, не вправе препятствовать тебе, но ты отколешься от нас не раньше, чем примешь участие еще в одном деле.
– Это «одно дело» имеет решающее значение?
– Решающее. После травмы ты все перезабыл, а после выздоровления вообще порвал с прежней жизнью, с прежней биографией, чистеньким, можно сказать, выпутался из дел.
«Все перезабыл… Чистеньким выпутался!» – зафиксировал в какой-то клеточке мозга Рамаз Коринтели.
– Я имею в виду последнее дело. У нас нет гарантии, что не сегодня завтра оно раскроется. Предательства ни я, ни ребята не простим тебе. Я не темню. Ты отлично знаешь, что таков наш закон!
– Я слушаю тебя! – сказал Рамаз.
Сосо понял, что хозяин квартиры внимает ему со всей серьезностью.
– Сначала сядь!
Рамаз послушно сел в кресло напротив.
– Днями мы собираемся на дело, – начал довольный его покорностью Шадури, – ты непременно должен принять участие в этой операции. Ты, наверное, понимаешь, о чем я говорю. Мы были вместе с тобой до того, как ты потерял память, и вместе теперь, когда память у тебя восстановилась.
– Ты только что разглагольствовал об откровенности. И я буду откровенен – не думал, что ты такой башковитый.
– Сейчас не время для колючих комплиментов. После операции ты волен остаться, а волен навсегда распрощаться с нами.
Рамаз испытующе заглянул гостю в глаза. Он понял, что отказаться нельзя. Отказ означал смерть одного из них, но Шадури приехал с приятелями, перевес явно на их стороне.
– С чего ты взял, что я хочу поставить крест на своем прежнем ремесле? А ну выкладывай, что вы решили?
Сосо пристально посмотрел на него. Ему хотелось выяснить, шутит Коринтели или говорит правду. Одновременно его поражала неожиданная смелость Рамаза. Как нагло он ведет себя! Изумленный, он так и не понял, может ли после травмы настолько измениться характер у человека.
По-прежнему Шадури сутками ломал голову, пытаясь разобраться, что произошло, какая волшебная палочка коснулась Рамаза Коринтели и превратила тупоголового невежду в просвещенного мужа. В конце концов он пришел к заключению, что Рамаз всегда был таким. Когда возникали затруднения и нужда в деньгах, он бежал к Шадури. Студент, видимо, задался целью через определенный срок, вернее, после накопления определенной суммы, пойти по иной дороге. Поэтому он и играл роль придурка. Ухлопав человека во время последней операции, он, видимо, перетрусил. Вот и решил выехать на травме и потере памяти и окончательно отделаться от дружков. Лучшего объяснения Шадури не находил. Если Рамаз откажется участвовать в предложенной операции, все станет ясным, и тогда… Тогда Шадури ничего не остановит.
– Выкладывай, что тянешь?! – повторил Рамаз.
– Кончай шутить. Дело сложное и серьезное. Потребует сугубого риска. Поэтому слушай внимательно, чтобы мы все хорошенько обмозговали. Если упустим самую пустяковую деталь, можем погореть.
– Тем с большим удовольствием слушаю тебя.
– Очень хорошо! – Шадури подвинул к себе лежащие на столе сигареты, закурил, разогнал рукой дым. – На Ладожской есть магазин «Радиотехника». Ты его знаешь?
– Знаю.
– Два дня назад они получили японские портативные и видеомагнитофоны последних моделей. Меня навел один продавец.
– Стоящее дело. Дальше?
– Дело действительно стоящее. Однако самое слабое место операции – витрину придется высаживать грузовиком.
– Грузовик есть?
– Серго пригонит. У него приятель работает в «Метрострое». В четыре часа ночи Серго машиной разобьет витрину. А в половине пятого шофер даст знать милиции, что у него угнали машину.
– Шофер надежен?
– Серго говорит, что надежен.
– Я не могу слепо довериться Серго, нам нужно самим увидеть этого человека и переговорить с ним. Повидаемся, поглядим, устоит ли он перед натиском милиции. Следователь первым долгом заинтересуется, почему машина оказалась около дома шофера, когда по правилам он должен оставлять ее в гараже. И второе, зачем через полчаса звонить в милицию?
– Это все пустяки. Если ты лихой парень и с головой, отпереться нетрудно! – возразил Шадури.
– Повидаемся, поговорим, мы сами должны договориться с ним.
– Конечно, на одного Серго полагаться нельзя.
– Витрина разбита, включается сигнализация ведомственной охраны – через сколько появится милиция?
– Через пятнадцать минут.
– У вас проверено?
– Нет. Продавец сказал.
– Плохо!
– Что плохо?
– Он может не знать точного времени, поэтому нужно обязательно проверить, И второе, не стоит шоферу через полчаса звонить в милицию.
– Почему?
– Поразмысли логически. Уже шито белыми нитками, что шофер нарушил внутренний распорядок и вместо гаража оставил машину дома. Разумеется, такие нарушения бывают. Но в нашем случае это особенно осложнит дело. В четыре часа ночи, точнее, без пятнадцати четыре, кто-то угоняет машину. Ровно в четыре угнанная машина разбивает витрину. А через полчаса шофер звонит в милицию и заявляет об угоне. Он или сразу, как только заведут мотор мощного грузовика, должен понять, что машину увели, или рано утром, когда проснется, а машины «не окажется» на улице. Гораздо лучше, чтобы шофер «не услышал», как ее угоняют, поэтому он вообще спит непробудным сном. Милиция быстро установит хозяина машины, явится к нему домой и поднимет с постели. Ты должен согласиться, что мой план лучше.
– Соглашаюсь! – не скрывал изумления Шадури.
– Вот и хорошо! Итак, парень из магазина уверял, что милиция прибудет только через пятнадцать минут?
– Да.
– Много! Не верится! Необходимо проверить. Мы должны точно установить, через сколько прибудет милиция. Четверть часа большой промежуток. Ничего не поделаешь, я сомневаюсь.
– Как мы можем проверить?
– Скажу! – Рамаз схватил пачку сигарет. – А пока продолжай: чем мы занимаемся, когда витрина проломлена?
– Мы на «Жигулях» – ты, я и тот парень – стоим рядом. К нам присоединяется и Серго, который прямо из «КамАЗа» влетает в магазин. Мы тут же грузим товар в «Жигули» и, чтобы никто не заподозрил, по главной магистрали движемся в Глдани.
– Где мы сможем продать столько товара и кому?
– Один человек купит все оптом. Не самим же торговать?!
– Дельно! – одобрительно кивнул Рамаз.
– Говори, что тебя смущает? Мы должны все обмозговать.
– Да, у меня есть еще два замечания! – Рамаз чувствовал, что обсуждение и уточнение деталей операции доставляет ему удовольствие. Он радовался в душе, что лучше Сосо оценивает обстановку. – Два, к тому же весьма существенных замечания!
– Не тяни душу, говори, что не укладывается у тебя в голове? Еще раз повторяю, я тут затем, чтобы заранее предусмотреть все мелочи.
– Первое – тому парню нечего делать с нами.
– Как «нечего»? Мы ему за одну идею будем платить? Он должен делить ответственность наравне с нами.
– Уймись. Побереги нервы. Тебе нельзя нервничать. Если парень прав и милиция подкатит через пятнадцать минут, то через пять минут они обзвонят всех служащих магазина. Как его зовут?
– Робертом.
– Не возникнет ли щекотливая ситуация, когда высокочтимого Роберта не окажется дома? Сдается мне, ты согласен, что милиция сразу возьмет точный след.
Сосо Шадури не скрывал восхищения:
– Молодец, ты совершенно прав. В последнее время ты отучил меня удивляться, но, скажу откровенно, никак не ожидал от тебя такой прозорливости!
– Не беспокойся, тебе еще не раз придется восхищаться мной, – Рамаз бросил окурок в пепельницу, налил шампанского и выпил. – Теплое. Сейчас льду принесу.
– Не до этого теперь!
– Не горюй, все успеется. В нашем деле торопливость ни к чему.
Рамаз открыл холодильник и бросил в стакан кусок льда.
– Хочешь?
– Мне не до шампанского. Сначала давай закончим дело.
– Одним словом, Сосо… если не ошибаюсь, Владимирович, так? Одним словом, Иосиф Владимирович, коли мы начнем играть с огнем, досточтимый Роберт, как и шофер «КамАЗа», должен нежиться в постельке. Этот Роберт сослужит нам совсем иную службу. Завтра днем мы по одному являемся в магазин. Его задача – искусно показать нам, где, в каком углу подсобки лежит товар, какие коробки мы должны грузить в машину. Может быть, там или в другом месте будет висеть замок, который понадобится ломать. Вот что должен показать нам товарищ Роберт. Ты согласен?
– Согласен. Заодно выкладывай и второе замечание.
– Люди! Вы не предусмотрели роль людей во время операции и вообще роль масс в нашей жизни.
– Я не понимаю твоих шуток.
– Я не шучу. Звук разбитой витрины будет подобен взрыву бомбы. Нам придется наплевать на законный и заслуженный сон измочаленных за день тружеников, которые тут же кинутся к окнам. Ты уверен, что на том отрезке Ладожской улицы, где расположен магазин, не живут работники милиции или фанатики-пенсионеры? Поэтому, когда мы врываемся в магазин, товарищ Серго с оружием в руках должен находиться на улице, чтобы в зародыше ликвидировать всевозможные недоразумения. Грузить товар придется мне, тебе и Нодару Миминошвили. Ладожская улица будет похожа на театр без партера. Зрители в основном заполнят ярусы. Они непременно возьмут на заметку цвет и марку машин, но вовсе не обязательно, чтобы они запоминали и номера.
