Текст книги "Спираль"

Автор книги: Гурам Панджикидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Арчил Тевдорадзе подтверждающе кивнул головой.

«Да выдави ты из себя слово!» – закричал мысленно взбешенный Кахишвили.

– Если бы теоретические обоснования или материалы экспериментов находились в лаборатории, – продолжал он, – академик не преминул бы вызвать нас или своих лаборантов, наказал бы все собрать, привести в порядок и перенести в его кабинет или к нему домой. Находясь в больнице, Давид Георгадзе давал нам множество поручений, интересовался сотнями крупных и мелких проблем, а о своем исследовании умалчивал. Отсюда позволительно сделать один простой вывод, – голос директора постепенно обретал твердость, – что его, Давида Георгадзе, собственное исследование и результаты экспериментов были уже помещены в надежном месте и он ждал, когда встанет на ноги.

Дома, к сожалению, нам не удалось ничего обнаружить. Уважаемая Анна оказала нам всяческое содействие, но Арчил Тевдорадзе и батони Ростом, секретарь нашей парторганизации, могут подтвердить, что, к сожалению, мы не нашли даже самого незначительного фрагмента труда академика. Что же касается кабинета, то в него я вошел вместе с четырьмя товарищами. Ими были Арчил Тевдорадзе, парторг, председатель месткома и секретарша директора. Мы описали все, составили акт, личные вещи передали вдове академика через Марину Двали. Найди мы где-то исследование Давида Георгадзе, мы, естественно, оповестили бы всех.

– Где же оно может быть? – воскликнули в один голос несколько человек.

Отар Кахишвили, не спеша продолжать, внимательно оглядывал сослуживцев, словно желая знать, что они думают, не зародились ли подозрения в ком-то из них.

«Почему никто не вспоминает о сейфе?

А вдруг они знают, что труд спрятан в сейфе, и устраивают мне провокацию?

Не выйдет, господа!» – погрозил он всем в душе и торжественно начал:

– Товарищи, вы не забыли, что в кабинете находится старинный немецкий сейф, изготовленный во время оно известнейшей фирмой «Крупп и компания»?!

Директор многозначительно замолчал, с улыбкой оглядывая сослуживцев.

Упоминание о сейфе и впрямь произвело ошеломляющий эффект. Все сразу уставились на нишу, воззрились на круглые никелированные ручки. А те, кто сидел к сейфу спиной, повернулись вместе со стульями и с таким видом вперились в пять металлических дисков, словно впервые видели их.

– Почему бы нам не предположить, что труд Георгадзе находится в этом сейфе?! Не оттого ли старый академик был так спокоен? Вплоть до утраты сознания, наш бывший директор ни разу не усомнился, что выздоровеет и вернется в институт. В противном случае он непременно написал бы завещание, еще будучи в больнице, потребовал бы извлечь исследование на божий свет и зарегистрировать его. Он пригласил бы представителей прессы. Думается, я прав, что скажете?

– Разумеется, правы! – заговорил, наконец, Арчил Тевдорадзе.

– Правы, правы! – кивнул и Нодар Одишария.

– Откровенно говоря, я не сомневался, что исследование, аккуратно перепечатанное, скрупулезно оформленное, как это было свойственно Давиду Георгадзе, находится там, в сейфе, на одной из его полок. Однако как нам быть? Как открыть сейф? – улыбаясь, продолжал Кахишвили. Он понял, что попал в цель, и окончательно успокоился. Удобнее подвинув директорское кресло, беззаботно покрутился на нем вправо-влево, напрочь сбрасывая груз стесненности. – Да, мы стоим перед проблемой: как открыть сейф? Тайну пятизначного шифра академик Георгадзе унес в могилу. Кто из миллиарда комбинаций угадает сочетание тех цифр, которые набирал бывший директор? Согласитесь, что подобная проблема не по силам даже отцу небесному. Я подозреваю, что у нас не найдется мастера, способного открыть такой сейф. Специалистов должно искать в Москве и Ленинграде. Давайте поищем, напишем в соответствующие организации. Думается, что найти нужного человека и доставить сюда будет нетрудно. Прежде чем открыть сейф, создадим комиссию. Помимо наших сотрудников пригласим в нее хотя бы одного, если не двух, представителей Академии. Утряся техническую сторону, назначим день торжественного открытия сейфа, созовем работников прессы и телевидения, публично составим опись хранящихся в сейфе исследований, документов и вообще всего, вплоть до незначительных и личных вещей.

Отар Кахишвили снова оглядел сослуживцев. И снова прочел на лицах согласие и удовлетворение. Его еще больше окрылила радость победы.

– Итак, если вы согласны, мы с Арчилом Тевдорадзе свяжемся с Москвой.

– Да, и как можно скорее! – встал Нодар Одишария. – Кто поручится, что в ближайшее время какой-то другой ученый не решит проблему, исследованию которой Давид Георгадзе пожертвовал пятью годами? Почему мы должны терять приоритет?

– Вы правы. Считайте, если не успеем сегодня, то завтра до десяти утра мы известим Москву о нашей просьбе. А сейчас, если ни у кого нет желания высказаться, будем считать совещание оконченным.

Кабинет быстро опустел.

Отар Кахишвили неподвижно восседал в кресле. Лицо его выражало гордость и удовольствие. Когда дверь кабинета захлопнулась за последним человеком, он включил селектор и распорядился до разрешения никого не пускать к нему.

«Неужели я один догадался, что исследование академика в сейфе? Возможно ли поверить, что ни одного не посетила такая мысль? А если и посетила, почему никто не высказал ее? Почему даже Арчил Тевдорадзе не высказал свои соображения, когда мы осматривали кабинет и откладывали вещи для передачи вдове? Может быть, это испытание? Может быть, все ждали, как я поступлю, что предприму? Тем в более глубокую лужу они сели. Тем сильнее я ошеломил их».

Радостно возбужденный, ликующий директор лихо ткнул пальцем в клавишу селектора.

– Слушаю! – прозвучал голос секретарши.

– Мне кто-нибудь звонил?

– Нет.

– Совсем никто?

– Совсем.

Кахишвили не мог видеть, как губы Марины Двали тронула ироническая улыбка. Личная секретарша, прекрасно разбирающаяся в человеческой психологии, понимала, что новый директор ожидает звонка Рамаза Коринтели. Хотя и она сама с неменьшим интересом ждала, когда позвонит или появится этот кареглазый, высокий, атлетически сложенный и непонятный молодой человек.

«Он наверняка знает о нашем сегодняшнем совещании. Интересно, что он подумает? Поймет ведь, что я плюю и на его ясновидение и на его провокационные или соблазнительные предложения? Неужели не поверит, что я не собираюсь присваивать исследование академика и тороплюсь открыть сейф, чтобы вовремя обнародовать труд бывшего директора?»

Отар Кахишвили поднялся и заходил вдоль длинного стола, торцом приставленного к письменному.

«Как можно скорее привезти мастера, чтобы он открыл сейф! Уладив дело, договорюсь с ним, что через два месяца повторим то же самое в официальной обстановке. Я ничего не пожалею, но разумно ли доверять незнакомому человеку? Вдруг он испугается или вознаграждение за молчание покажется ему недостаточным? Может быть, мастер, которому доверяют подобные дела, одержим дурацкой порядочностью или щепетильностью?»

В душе Отара Кахишвили как будто то и дело прыгала стрелка напряжения.

«Переговорить с глазу на глаз. Он не должен знать, кто я и сейф какой организации прошу открыть. Сначала подберу надежного человека, познакомлюсь с ним и только затем доверюсь. Если не согласится, придется искать другого. С официальным приглашением могу тянуть до двух месяцев, но если за это время никого не уговорю, все погибло», – стрелка напряжения сникла до нуля.

«Что же тогда будет?

Рамаз Коринтели?

Может, ко всему, он знает и шифр?

Если он настоящий ясновидец, ему известен мой замысел, и узнать о моих переговорах ему раз плюнуть!

Рамаз Коринтели!

Господи, защити меня!

Завтра же нужно принять его на работу, завтра же! Если он и впрямь ясновидец, завтра же может узнать шифр. Если же нет и я пойму, что он аферист и ни сном ни духом не подозревает ни о моих намерениях, ни о содержании секретных переговоров, мне просто не о чем беспокоиться!

А ну как он натуральный ясновидец, что тогда?!

Тогда…

Тогда, с одной стороны, дело облегчается, мы безболезненно потрошим сейф, но с другой – мне не избежать его соавторства!

Хотя…

Хотя не будем забегать вперед!

Главное сейчас – решить две проблемы. Первая – как можно дольше оттянуть официальный приезд мастера, а за это время постараться открыть сейф. Вторая – срочно разобраться: ясновидящий Рамаз Коринтели или нет. Если только я имею дело с шантажистом, вытолкаю его взашей. После нынешнего совещания никто не поверит, что я намеревался присвоить труд покойного академика. Как удачно я собрал его! Кто подтолкнул, кто надоумил меня провести его? Бог? Провидение? Я угодил точно в десятку, это факт! – Кахишвили удовлетворенно потер руки. – Вторую проблему необходимо решить завтра или в ближайшие дни. Я изыщу штатную единицу, сделаю вид, что мы договорились, а тем временем основательно покопаюсь в его сверхъестественном даре».

Отар Кахишвили энергично подошел к своему столу, сел в кресло, нажал клавишу селектора.

– Слушаю! – раздался голос Арчила Тевдорадзе.

– Арчил, у нас, кажется, должно быть свободное место лаборанта?

– На это место мы же ту девицу берем…

– Какую еще девицу? – вспылил директор.

– Да ту, насчет которой звонили из академии.

– A-а! – вспомнил Кахишвили и задумался.

– У нас есть свободное место препаратора! – напомнил Тевдорадзе.

– Очень хорошо! – оживился Кахишвили. – Сейчас же переговори с бухгалтерией, пусть переделают его в штатную единицу лаборанта. Завтра или на этой неделе мы должны принять одного очень талантливого парня, заочника физико-математического факультета. Тот, кто ходатайствовал за него, все уши мне прожужжал, какой он талантливый. Нам на роду написано поддерживать таланты, тем паче юные. Если не ошибаюсь, его зовут Рамазом Коринтели. Точно, Рамаз Михайлович Коринтели.

– Рамаз Михайлович Коринтели! – повторил заместитель. По его интонации было нетрудно догадаться, что он записывает имя и фамилию.

– Хорошо бы к завтрашнему дню утрясти дело с перекройкой штатов.

– Сделаем!

Под клавишей селектора погасла лампочка.

– Рамаз Михайлович Коринтели! – проговорил директор. – Поглядим, вдруг и впрямь окажется ясновидцем. Тогда?..

Кахишвили задумчиво поднялся, приблизился к окну, посмотрел вниз.

И тут его передернуло и обдало холодным потом.

Точно на том же месте, что вчера и четыре дня назад, стояли красные «Жигули», а белокурая и длинноногая девица, опершись об открытую переднюю дверцу, беззаботно разглядывала прохожих.

«Интересно, когда он приехал?» – едва успел подумать Отар Кахишвили, как видение куда-то исчезло.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Рамаз Коринтели стремительно распахнул дверь кабинета. Секретарша вздрогнула и невольно поднялась.

Глаза молодого человека странно сверкали.

– Зайди в кабинет, ему дурно! – на ходу бросил он и быстро вышел из приемной.

Его «зайди» не понравилось Марине. Но заглянув в открытую дверь, она увидела, что сейчас не до препирательств, и кинулась в кабинет директора.

Завалившись набок и запрокинув голову, Отар Кахишвили застывшим взглядом уставился в потолок. Лицо его пошло пятнами. Он прерывисто дышал. Между вдохом и выдохом простиралась такая пауза, что Марину Двали охватил страх, как бы директор не отдал богу душу у нее на глазах.

– Что с вами? – В испуге и тревоге секретарша приложила ладонь ко лбу Кахишвили и вздрогнула – его лоб так пылал, что женщине показалось, будто она дотронулась до раскаленного утюга. – Чем вам помочь? – чуть не плача спросила она.

– Заприте кабинет, никого не впускайте! – через силу проговорил директор.

Марине, растерявшейся от беспомощности, просьба Кахишвили показалась истинным спасением. Она тут же подбежала к дверям, заперла их обе – ту, что выходила в приемную, и ту, что открывалась непосредственно в кабинет, и снова остановилась перед директором:

– Не вызвать ли врача?

Кахишвили отрицательно замотал головой.

Марина бессмысленно топталась на месте, не зная, что еще предпринять. В ожидании нового распоряжения она напряженно смотрела на директора.

– Может быть, кофе приготовить?

– Не надо! – Кахишвили уперся локтями в стол и уткнулся лицом в ладони.

«Сон это был или явь?

Все, разумеется, случилось наяву.

Кто такой Рамаз Коринтели? Человек? Сатана?»

В том, что Коринтели был ясновидцем, Кахишвили уже ни на йоту не сомневался. Но почему лучи, бьющие из пылающих глаз молодого человека, обжигали лицо?

* * *

Утром Кахишвили явился на службу в прескверном настроении, невыспавшийся, с тяжелой головой. Всю ночь его мучили сны. Вернее, один бесконечный, прерывистый сон. Откуда-то прилетал дятел, огромный черный дятел, долбил длинным клювом висок, а он, вскакивая от боли, пытался поймать его, но ничего не получалось – дятел улетал. Он запер все окна, но тщетно: едва начинал засыпать, как огромный черный дятел снова упорно старался продырявить ему висок.

И только в шесть часов утра Отар Кахишвили избавился от проклятого сна. Встал раздраженный, умылся, побрился и сел за работу. Голова была свинцовая, думалось вяло и тяжело.

– Отар! – заявила супруга за завтраком. – Я всерьез озабочена состоянием твоей психики. Видимо, руководство институтом не твое дело. Не лучше ли сейчас же написать заявление и вернуться на прежнюю должность?

– Хоть ты не трепи мне нервы! – заскрипел зубами Кахишвили и в сердцах хватил рукой по стакану. Стакан разбился, горячий чай полился со стола на пол.

Кахишвили вскочил, нашел портфель и – на работу. Лия сидела не шевелясь. Она не понимала, что происходит с мужем.

– Звонил кто-нибудь? – прямо с порога спросил Кахишвили секретаршу.

– Никто не звонил.

– Совсем никто?

– Совсем никто.

Кахишвили прошел в кабинет, портфель по привычке поставил на маленький столик сбоку и достал сигареты.

Шел шестой день – Рамаз Коринтели не появлялся. Четыре дня назад Кахишвили решил сам позвонить странному юноше, но ценой огромного волевого усилия сдержал себя. Он успокаивал себя тем, что тот непременно позвонит, но от Коринтели не было никаких вестей.

«Может быть, он маньяк или сумасшедший и думать обо мне забыл?» – родилось предположение.

«Нет, Рамаз Коринтели не похож ни на маньяка, ни на сумасшедшего», – возразил он сам себе, и перед глазами возникла высокая длинноногая блондинка, опершаяся о красные «Жигули».

В распухшей голове с трудом прорезалось элементарное решение – а не позвонить ли самому? Оно как будто принесло облегчение, Кахишвили переключил телефон на себя и стал набирать номер. Передумал. Решил, что за него это сделает секретарша, незачем равнять себя с каким-то молокососом, и нажал клавишу селектора.

– Слушаю!

– Соедините меня с Рамазом Коринтели.

– Я не знаю его номера.

– Сейчас скажу.

Директор института взглянул на визитную карточку и продиктовал Марине номер коринтелиевского телефона.

В кабинете воцарилась тишина.

В ожидании звонка нервы Кахишвили напряглись до предела.

Не прошло и минуты, как клавиша селектора засветилась.

Кахишвили нажал на нее:

– Слушаю!

– Рамаз Коринтели у телефона! – доложила секретарша.

Дрожащей рукой директор поднял трубку и снова переключил телефон на себя.

– Слушаю, батоно Отар. Если не ошибаюсь, это вы звоните, не так ли?

– Да, я велел вам позвонить, – смешался Кахишвили.

– Между прочим, я ждал вашего звонка несколько дней назад.

– Я вообще не собирался звонить вам, но секретарша сказала, что мне звонил какой-то молодой человек… Я подумал, уж не вы ли…

– Зря подумали! Я, кажется, ясно сказал – если мое предложение устраивает вас, позвоните. Вы не позвонили. Хотя на следующий же день провели заседание и решили пригласить из Москвы мастера по сейфам. Не воображайте, что я так же наивен, как ваши сослуживцы. Сначала вы договоритесь с мастером, чтобы он тайком открыл для вас сейф. И только прибрав к рукам труд академика и надежно его спрятав, вы позволите открыть сейф официально. Не удивляйтесь, досточтимый директор, – слово «досточтимый» Коринтели опять щедро и подчеркнуто сдобрил иронией, – удивляться нечему. К слову, хочу пояснить, что мне не понадобилось никакого ясновидения, чтобы раскусить вашу немудреную хитрость. Немного информации, немного анализа, и ваши не совсем достойные планы ясны для меня как день.

– Минуточку, выслушайте меня… – пытался перебить Кахишвили. Слова молодого человека так проняли его, что он барахтался в сети собственных нервов как рыба в неводе.

– Сначала вы выслушайте до конца, а потом говорите сколько вам заблагорассудится. Скажу откровенно, я считал вас умнее. Вы отвергли мое джентльменское предложение. Жаль, очень жаль! Снизойди вы до моего тысячекратно проанализированного предложения, все проблемы разрешились бы легко, мирно и не оставляя следов. К прискорбию, вы оказались натуральным крохобором, досточтимый директор, именно натуральным крохобором. Не обижайтесь, загляните в собственную душу и наглядно убедитесь, что я прав. За мою неоценимую услугу вы не захотели расщедриться даже на соавторство. И чьего труда? Был бы хоть ваш собственный! Ничего не поделаешь. С сегодняшнего дня я начинаю действовать самостоятельно. Признаю, что схватка со столь сложным делом в одиночку очень нелегка, но иного пути мне не остается, и я добьюсь своего – не мытьем, так катаньем. А вам, уважаемый директор, даже обещать не могу, что вы со своей жадностью не останетесь у разбитого корыта!

– Вы можете прийти ко мне? – У Кахишвили срывался голос.

– Какой смысл?!

– Зайдите, поговорим, обсудим со всех сторон.

Недолгое молчание.

– Алло, вы меня слышите?

– Не волнуйтесь, прекрасно слышу. Я только думаю, стоит ли еще раз встречаться с вами? Вы не верите в мои возможности, видимо, потому что не смогли ощутить их и понять. Сомневаюсь, что теперь поймете.

– Пожалуйте ко мне, здесь переговорим. Выезжайте прямо сейчас.

– Вы будете откровенны?

– С этой минуты – только откровенность; вас уже ждет место лаборанта. Если сойдемся, сегодня же оформим вас.

– Ого! Значит, вы не так наивны, как мне показалось вначале.

– Вы приедете?

– Еду!

Кахишвили положил трубку и облегченно выдохнул. Затем включил селектор и предупредил секретаршу, что сегодня никого не примет. Ему необходимо составить записку на имя президента Академии, но как только появится Рамаз Коринтели, пропустить его без проволочек.

На этот раз Коринтели понравился ему больше. Каштановые волосы, нос с легкой горбинкой, густые брови и карие глаза придавали юноше спокойное и, к удивлению Кахишвили, даже простодушное выражение.

Директор стоя приветствовал вошедшего и предложил стул. Подождал, снова устроился в кресле и в упор посмотрел на молодого человека.

На какое-то время установилась тишина. Ни одному не хотелось начинать разговор первым.

Неожиданно в глазах Коринтели промелькнул гнев. Кахишвили вздрогнул. Он понял, что его ждет трудный и напряженный разговор. Только что привидевшиеся спокойствие и простодушие молодого человека оказались всего лишь отражением заветных желаний директора.

– Хорошо, что вы пришли, – Кахишвили первым нарушил неловкое молчание.

– Плохо, что дни потеряли.

– Потерянного не воротишь. И потеряли не напрасно. Мы переделали штат препаратора в штат лаборанта.

«Штат!» – усмехнулся Рамаз.

– Хорошо, что хоть с этим утрясли. Однако лучше перейдем к главному и главнейшему. В нашем деле необходим а откровенность, искренность. По-другому ничего не выйдет.

«В нашем деле!» – не понравилось Кахишвили.

– А вы неискренни. Вас подмывало начать переговоры со мной, но вы изо всех сил сдерживали себя. Хотели убедить меня, что вас не трогает мое предложение. Вот что такое неискренность. Если такое повторится в дальнейшем, у меня пропадет всякое желание иметь с вами дело. Возможно, я останусь внакладе, но и вам придется проститься навсегда с исследованием покойного академика.

– Я стану искренен тогда, когда вы убедите меня до конца. Никто нам не мешает. Убедите меня, сделайте так, чтобы я вам поверил, и, даю слово, между нами не будет ни одного утаенного шага.

Рамаз верил, что в данную минуту директор чистосердечен. Но хорошо понимал, что только в данную! Он выдержал небольшую паузу, чтобы придать своим словам больший вес, и спокойно начал:

– Чтобы прояснить дело с самого начала, еще раз сформулирую вам мои требования. Между прочим, весьма нормальные и приемлемые требования.

– Слушаю вас!

– Первое: вы зачисляете меня на должность лаборанта. Как вы недавно изволили выразиться, эта проблема уже решена вами, я не ошибся?

– Нет. Считайте, что решена.

– Второе: до первого сентября вы должны сходить к ректору Тбилисского государственного университета и сказать ему, что я уникально одаренный физик, что у меня готов не только диплом, но и кандидатская диссертация.

– Уже?!

– Да, уже! Во время нашей прошлой встречи вы, видимо, не очень хорошо меня слушали или не придали моим словам никакого значения. Ректор должен разрешить мне до января сдать экзамены за три оставшихся курса и, что самое главное, вместе с дипломом защитить и кандидатскую диссертацию. До января я успею придать ей законченный вид и с вашей помощью опубликовать ее в трудах института. Как видите, и второе требование несложно и не так уж невыполнимо!

– Да, но как вы сможете сдать экзамены сразу за три курса, и должен же я ознакомиться с вашими трудами?! Я – ученый. Правда, не столь великий, как академик Георгадзе, но достаточно известный ученый. Не могу же я вслепую дать вам рекомендацию?

– С моими трудами вы не можете ознакомиться сейчас же, в эту минуту. Да это и ни к чему. А насколько я знаю физику, математику, теоретическую механику и прочие предметы, я могу продемонстрировать вам сегодня, сейчас же, в данную минуту. Я детально знаком с вашей книгой «Полярное сияние нейтронной звезды». Помните, как здесь, в этом кабинете, вы с ныне покойным Георгадзе вычитывали ее окончательный вариант? Как академик красными чернилами испещрял ваш труд, помните?

– Вы… Откуда вам это известно? – Кахишвили чуть не свалился с кресла.

– Имейте терпение, все узнаете со временем… Если я не ошибаюсь, он выражал сомнение, что торможение, вызванное разовым падением миллионотонной массы на нейтронную звезду, сказывается на ее температуре. Вернее, он сомневался в площади падения. Вы учли замечания академика и уточнили соображение: поток материи в сто миллиардов тонн на квадратный километр в секунду; я не ошибаюсь?

– Нисколько!

– Хотите, вспомню и скорость падения? Сто пятьдесят тысяч километров в секунду… Помните, да? Вы сидели вон там. Был ноябрь. На вас темно-синий костюм. Когда замечания академика загнали вас в тупик, вы нервничали и, оттого обильно потея, извинились перед Георгадзе и сняли галстук. Помните?

– Помню, – прохрипел потрясенный Кахишвили.

– Теперь, думается, вы верите, что я могу до января сдать за оставшиеся курсы. Не бойтесь, товарищ директор, смело идите к ректору. Я разрешаю считать меня открытым вами талантом. В дальнейшем моя научная карьера зачтется вам, ваша опека не забудется. Еще можете сказать ректору, что я свободно говорю по-немецки, по-английски и по-французски. Относительно моих знаний немецкого, по-моему, у вас нет сомнений. В английском и французском вы не можете меня испытать. Вам не мешало бы продолжить занятия английским языком, к которым вы приступили два года назад и забросили через пару месяцев. Помните, с каким энтузиазмом вы начали? Вы намеревались пожертвовать целым отпуском на его изучение, но повстречались в Пицунде с одной дамой и…

– Хватит! – во весь голос закричал Кахишвили.

– Неужели вас так раздражает воспоминание о вашем прошлом?

– Не улыбайтесь! Не улыбайтесь так насмешливо! Не мое прошлое, а ваши слова раздражают меня. Откуда вам в таких подробностях известны эпизоды моей жизни? Кто рассказал вам, кто выложил вам мою жизнь до самых незначительных мелочей?

– Не становитесь в позу, угомонитесь. Выпейте воды. В конце концов, я пришел к вам, чтобы наладить дружбу и сотрудничество, а знаю я многое, очень многое. Успокойтесь, умерьте пыл!

– Я только тогда успокоюсь, когда узнаю, откуда вам до мелочей известна моя жизнь. Известна не только по сути, но и зрительно. Как будто запечатлена у вас на слайдах, какой захотите, тот и спроецируете на большой экран!

– Успокойтесь, директор, успокойтесь и приготовьтесь выслушать еще более поразительные вещи.

Отар Кахишвили замолчал, вперив в Коринтели испытующий взгляд. Всем своим существом он ощущал, что молодой человек готов сказать нечто очень значительное. В широко раскрытых, выкатившихся глазах директора института застыли ожидание и страх.

– Слушаю вас! – почти шепотом проговорил он.

Рамаз встал, оперся руками о директорский стол, вытянул шею и также шепотом, показавшимся Кахишвили змеиным шипением, отчетливо произнес:

– Я могу открыть сейф!

– Что вы сказали? – От ужаса Кахишвили двинулся вместе с креслом назад.

– Я знаю шифр и могу открыть сейф сейчас же, через миг! – Рамаз выпрямился, но садиться не стал, задвинул стул и многозначительно улыбнулся Кахишвили.

Чего только не было в этой улыбке – и торжество, и злорадство, и отвращение, и насмешка, и угроза.

– Не верите?

Директор института обалдело молчал.

– Вам не дурно? – заботливо поинтересовался Рамаз.

Отар Кахишвили не шевельнулся, он словно окаменел.

– Может быть, воды? – не на шутку встревожился Коринтели.

– Вы в самом деле можете? – ошеломленно, испуганно, жалобно исторглось из Кахишвили.

– Да, могу! – Рамаз закурил. – Вам не понять, ценой какого расхода энергии я угадал шифр академика. Представляете, как трудно в миллиарде комбинаций узреть, именно узреть единственное сочетание цифр, открывающих доступ к сейфу? После этого труднейшего испытания я две недели был выжат как лимон. Каждое ясновидение, даже самое простое, уносит определенное количество энергии, для восстановления которой необходимо время. Отыскав шифр, я две недели пролежал пластом! За разгадку этой цифровой комбинации я засел на другой день после похорон Давида Георгадзе. На следующий день меня осенила идея, как осуществить тот план, который я имел честь предложить вам.

– Так в чем дело? Почему вы раньше не появились?

– Сначала надо было угадать шифр. Потом, я уже говорил вам, две недели пролежал не вставая. В последующий период я расшифровывал вас, да, не пугайтесь этого слова, я расшифровывал и изучал вас. Изучив и всесторонне проанализировав, я пожаловал к вам.

– Вы уверены, что действительно узнали шифр?

– Не сомневаюсь.

– И вы можете сейчас открыть сейф?

– Разумеется!

– Не верю, хоть убейте, не могу поверить!

– Стоит ли вас убивать? А если увидите открытый сейф, поверите?

– Господи, что со мной? Я, кажется, сплю!

– Закройте дверь на замок! – таинственным шепотом распорядился Коринтели.

У Кахишвили отнялся язык, он походил на стереофото. Прошло время, прежде чем он встал, затрусил к двери, дважды повернул ключ и затем кинулся к сейфу.

Коринтели неторопливо приблизился к стоящему в нише огромному коричневому сейфу, повернулся к директору:

– Попрошу отодвинуться на пять метров! – и взялся за ручку.

Кахишвили, как под гипнозом, подчинился приказу, сделал несколько шагов назад, нащупал за спиной стул и одной рукой уперся в его спинку. Колени дрожали, и он боялся упасть.

Рамаз осторожно, чрезвычайно осторожно повернул первый диск, устанавливая против стрелки нужную цифру.

Кахишвили вытянул шею, силясь рассмотреть со своего места, какая цифра соседствует со стрелкой, но ничего не вышло. С пяти метров невозможно было разобрать ни одной цифры.

Рамаз мягко взялся за второй диск, будто лаская его, медленно, томительно медленно, почти незаметно повернул нужной цифрой к стрелке. После небольшого перерыва прикоснулся пальцами к третьему диску.

Отар Кахишвили окаменел в нелепой и смешной позе. У него даже веки парализовало. Только частые удары сердца, отчетливо слышные даже Рамазу, позволяли догадаться, что это не манекен, а живой человек.

Коринтели повернул третий диск.

Тучный коренастый манекен вдруг шевельнулся, испуганно хватаясь обеими руками за грудь в надежде заглушить удары сердца. Напрасно. Директору, потерявшему голову, продолжало чудиться, что стук его сердца доносится не только до Рамаза Коринтели, но и до секретарши, по ту сторону надежно запертой двери.

Многозначительно взглянув на директора, Рамаз подкрутил цифру к стрелке. Оставалось два диска. Он извлек из кармана платок, сначала вытер потный лоб, затем, как пианист, – пальцы, опустил платок в карман и коснулся четвертого диска. Медленно, очень медленно повернул его, подведя к стрелке какую-то очередную цифру.

Остался один, один-единственный диск; если Коринтели впрямь отгадал шифр, он повернет пятый, и…

В комнате будто стемнело, словно чья-то невидимая рука опустила на окнах кабинета тяжелые темные шторы. Массивный коричневый сейф освещался только двумя парами лучей, исходящих из глаз двух мужчин. И вот после недолгой передышки, показавшейся директору веком, Рамаз взялся за пятый диск. Он почему-то заколебался, прикрыл глаза, наморщил лоб и, прижавшись щекой к холодной металлической стенке, провел левой рукой по верху сейфа, не спеша поворачивать диск.

«Забыл?! – обмер Кахишвили. – Вдруг забыл или не знает пятую цифру?

Что он тянет?!»

Молодой человек, будто лаская диск, погладил его. Медленно повернул. Вот и пятая цифра встала против стрелки.

Рамаз оглянулся на директора института. Увидев его трясущуюся челюсть, он зло улыбнулся и шепотом, однако ясно и отчетливо произнося слова, сказал:

– Сейф открыт!

Выпрямился, нажал на массивную ручку, повернул ее вправо и распахнул толстую, выкрашенную в коричневый цвет дверцу.

– Господи! – вырвалось у директора, и он впился глазами в те полки, где выстроились в ряд разноцветные папки. Сердце, совсем недавно стучавшее так громко и страшно, сейчас будто остановилось. Кахишвили шагнул вперед, горя желанием запустить руки в сейф и шарить по всем полкам, покуда не отыщется вожделенная рукопись, но ноги подвели его, еще секунда, и он бы грохнулся на пол. Вне себя от страха, директор снова ухватился за спинку стула, испытывая жуткое ощущение, словно все кости в теле превратились в труху, и он сейчас свалится на пол бесформенной грудой мяса.

Рамаз с удовольствием наблюдал за волнением кахишвилиевских страстей, представлял, как мечется, словно угодившая в мышеловку мышь, мелкая, убогая душонка директора института. Еще немного, и директор упадет в обморок.

Резко повернувшись, Рамаз захлопнул дверцу.

Кахишвили хватил удар. Хотел что-то закричать, но не смог. Он как будто онемел. Беспомощно развел руками. Попробовал шагнуть, но и тут потерпел фиаско.

Рамаз прекрасно видел, какой пожар бушует в груди обезножевшего вдруг директора. Он догадывался, как обмирала душа его при обратном повороте каждого диска. Видимо, этим и объяснялась его медлительность – ему хотелось продлить мучения Кахишвили. Повернув последний диск, Коринтели с улыбкой насладившегося торжеством мстителя отошел от сейфа.