Текст книги "Горячее лето"

Автор книги: Григорий Терещенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Татьяне показалось, будто всё вокруг притаилось и прислушивается. Один только кот бодрствовал на крыше сарая, бесшумно крался вдоль карниза, вытягиваясь и осторожно ступая лапками.

– Посмотрите, какая прелесть! – Татьяна даже тронула рукав Григория Петровича.

– Охотится, – ответил Вербин и шагнул к курятнику.

Наклонив голову, Вербин заглянул туда. Кто-то маленький метнулся в темноте. Мальчишка, что ли? Ничего не видно – сумрачно там от маленьких окошек.

– Кто здесь?

«Не прячется ли от нас в курятнике Тарас?» – возникла неприятная мысль у Татьяны.

Никто не отозвался. Но теперь и сам Вербин присмотрелся. Курятник был перегорожен. С одной стороны нашест для кур, а с другой, возле окошечка, стояла узкая кровать, застланная шерстяным одеялом. На кровати сидела девушка. Она смотрела на него со страхом. Даже рот открыла. Не дышала совсем, притаилась.

– Ты что, пряталась от нас?

– Я только зашла. Увидела, что незнакомые идут, и зашла.

– А ты кто?

– Дальняя родственница хозяйки.

– А где Тарас?

– Не знаю. Спросите хозяйку. Она сейчас придёт.

– И ты здесь живёшь?

– А что? Я только тут ночую. Поступила в техникум, а общежития пока не дали.

– А почему не в доме?

– В доме хозяева живут. Квартиранты.

– А во флигеле?

– Во флигеле тоже семья живёт.

Вошла и Татьяна.

– Ты видишь, какое здесь уплотнённо? Даже в курятнике живут.

– Как живут? Здесь?

– Да вот, студентка.

Теперь и она увидела девушку.

– Она не знает, где Тарас?

– Говорит, не знает. – И обратился к девушке: – Ты что же, зимой собираешься тут жить?

– Да нет. Тут пока тепло. – Девушка опустила голову.

– Пока, пока! Бери всё это – и в дом! – приказал Григорий Петрович.

– Нет, – ответила девушка. – Мне здесь хорошо… А там будет видно! Может, общежитие дадут.

– Бери постель! – приказал Вербин.

– Может, тебе помочь? – спросила Татьяна.

– Нет, нет, я сама донесу, разве только портфель. Она сложила постель. Татьяна взяла ученический портфель.

Зашли в дом. Девушка положила постель на пол.

– Здесь же живёт их сын, – сказала.

– Но его сейчас нет, – ответила Татьяна.

– Ну, в другую комнату, – сказал Вербин. – Мы подождём хозяйку.

– Она скоро придёт. В магазин пошла. Видите, и дом не закрыла. Мне велела присматривать.

– А может, в наше общежитие пойдёшь?

– Нет, нет. Там платить надо! А тут я только немного хозяйке по хозяйству помогаю. В саду землю копаю. Денег она с меня не берёт.

– Да за что же с тебя брать? За курятник, что ли?

В дом зашли какой-то старик и двое молодых парней.

Парни, наверное, только вернулись с работы. Старика Вербин заметил раньше, когда девушка несла постель. Он вышел из флигеля.

– Ну смотри, девушка, – сказал Вербин. – Только не в курятник. Понятно? Дом большой, место хозяйка найдёт.

– У нас гости? – послышался женский голос ещё от двери.

Это была хозяйка. В руках она держала какие-то покупки. На лбу мелкими капельками выступила испарина. Собой женщина высокая, с острыми плечами, которые так и выступали из-под ситцевой в горошину кофточки. Немолодое загорелое лицо с резкими складками возле рта и густыми, почти сросшимися бровями словно были вырезаны из потемневшего от времени дерева. Голос хозяйки неожиданно сорвался. В доме стало тихо.

«Это мать Тараса, – догадалась Татьяна. – Он похож на неё».

Оставив покупки в кухне, она вошла, оглядела незнакомцев и произнесла:

– Что случилось? Заболел кто-нибудь? Телеграмма?

Григорий Петрович взглянул на девушку. В её глазах что-то дрогнуло. Дрогнуло и остановилось.

«Не выдворит ли она нас с девушкой из дома?» – подумала и Татьяна.

Хозяйка, наверное, догадалась, в чём дело, только подумала, что Вербин и Татьяна не с завода, а с техникума.

– Кто дал вам право хозяйничать в чужом доме?! – подступив к Вербину, закричала она. – Это мой дом! Кто вас просил сюда? Кто? Она?..

Старика уже в комнате не было, его как ветром сдуло. Двинулись к выходу и молодые парни.

– Романыч, Слава, Василь! Идите сюда, свидетелями будете. Они ворвались в мой дом!

Девушка стояла с вытаращенными глазами. Ни старик, ни парни не шли в комнату.

– Вы что, уже курятник в жильё превратили! – сказал Вербин. Лицо его побагровело, налилось кровью. Жила на лбу вздулась, заиграли желваки.

– Это не ваша забота! – отрезала хозяйка. – Я к вам не заглядываю в углы, снята ли паутина. Терпеть не могу, когда люди суют свой нос, куда их не просят!..

Хозяйка взглянула на девушкину постель и снова закричала:

– Девочка спала на свежем воздухе. Там она днём только постель держит… В курятнике? Выдумают же такое!

И опустилась на стул. Выговорилась.

– Вот что, гражданка Олейник, только будете сдавать курятник под жильё, попадёте на скамью подсудимых, – твёрдо сказал Вербин. – Это я вам обещаю! И крепко спросим с вашего мужа.

– Да кто его сдаёт?! Девочка – родственница моя. Что, я деньги с неё беру?! В саду-то воздух чистенький и прохлада одна, а в доме духота. Осень-то жаркая. Сущий ад!..

– Какая там духота!

Около дома собирались люди, но в дом не заходили.

– Вы мать Тараса? – спросила Татьяна.

– Я. А что?! – как-то испуганно спросила она.

– Где Тарас?

– А вы с его работы, что ль? Так бы и сказали.

– Да, с его цеха.

– Нету его! Нету! Отец уехал к родной сестре и заболел. По телефону позвонили. Вот в субботу он и уехал. А шо? У него же, наверное, отгулы имеются. Сколько он по субботам работал! За это вдвойне надо платить. По воскресеньям футбол гоняет. За кого? За завод…

Когда они вышли из дома, старик догнал Вербина и тронул за локоть.

– Врёт хозяйка, отец и сын поехали фруктами торговать. Далеко куда-то, кажись в Кировскую область.

«Здорово получается, – подумала Татьяна. – Олейник-старший получил отпуск и уехал торговать фруктами, а Тарас самовольно укатил».

– А вы кто? – спросил Вербин. – Кем доводитесь хозяйке?

– Я квартирант. Во флигеле мы с сыном и невесткой живём, сорок рублей хозяйке платим. У них семь квартирантов проживает. Не считая девочки. Девочка в курятнике почует. Хозяйка семь шкур с квартирантов дерёт. А студентов ещё заставляет огород копать, за садом ухаживать. И девочку эксплуатирует.

И замолчал. Из дома вышла хозяйка.

– Степан! – позвала его. – Подь сюда. Ты всё видел, будешь свидетелем в случае чего.

– Хорошо, хозяйка, – отозвался старик.

Вербин и Татьяна шли к троллейбусной остановке молча. У них, по-видимому, перед глазами был жёлто-зелёный, увешанный фруктами сад, покосившийся курятник и дрожащая девочка.

«Как я мало знала о Тарасе, – думала Татьяна. – Отчим, конечно, мне не нравится давно. Но мать? Она тоже недалеко ушла от отчима. Это же кулацкий двор! Таких, наверное, в тридцатых годах раскулачивали. И правильно делали. Кулаки! Неужели и Тарас такой? Поехал торговать фруктами в конце месяца, когда выполнение плана на волоске. Торгаш несчастный! По-видимому, мне назло делает. Ну, вернётся, посмотрю ему в глаза. Правильно говорят, яблоко от яблони далеко не катится. Какие родители – такой и сын. А я – то думала. Авторитет Тараса в основном вырос на футбольном поле. Правда, и на станке работал неплохо, смекалистый. Не раз давал умные советы не только сверстникам, но и мне как мастеру. А может, всё это он делал только ради денег? А мы думали, человек для дела старается. А если он действительно к больному отчиму поехал, а старик наговорил? Но как проверишь? Куда уехал Тарас – знает только его мать. Она, конечно, не скажет. Мать хитрит говоря: „По телефону передали“. Не сказала, что телеграмму получили. Попробуй проверь телефонный разговор. Нет, старик прав. Тарас с отчимом уехали торговать фруктами. Конечно, с отчима как с гуся вода: он отпускник. А с Тараса спросим, запомнит он эти яблоки!»

Только дома Татьяна как-то успокоилась. К шляпнице они так и не попали.

3

Утром Татьяна рассказала о посещении матери Тараса нормировщице Ирине.

– Вот почему он неровно работает, – сказала Ирина. – То загорится делом, то без особого интереса относится ко всему, что происходит в цехе. Мало мы ещё вникаем в быт своих рабочих. От них только требуем хороших показателей, а может ли человек в такой обстановке хорошо трудиться, где, по-видимому, говорят совсом о другом, о том, как дороже продать, куда поехать? Голова совсем другим забита.

«Кто-кто, а я должна была лучше знать Тараса», – подумала Татьяна.

– Тарас, наверное, под дудку отчима танцует, – сказала Ирина.

И тут Татьяна вспомнила, как однажды Тарас похвалился: «Отчим мне лодку купил!»

Татьяна не раз слышала, что отчим Тараса когда-то гремел. Король в цехе, да не только в цехе – на заводе. Если бы не Ручинский, то и сейчас бы гремел. Ручинский осадил его. В жизни Ручинского трудно отделить личное от общих забот. Олейник-старший много секретов станочного дела знает, но, как выразился Ручинский, «куркуль, каких свет мало знавал». Ирина помнит, как какой-то цилиндр надо было срочно выточить. Ну, послали молодого токаря к Олейнику домой с поклоном. А тот в саду сидит, из самовара чай попивает. «Двести пятьдесят рублей, – говорит, – дадите – пойду». – «Мастер передал сто», – сказал молодой токарь. «За сто пусть делает сам». Вернулся рабочий ни с чем. «А может, получится у Ручинского?» – сказали в цехе. «Сделаешь, – обратился к нему сменный мастер, – сто пятьдесят рублей заплачу». – «И без ваших ста пятидесяти сделаю». И сделал. Развенчанный Олейник-король стал смотреть на Ручинского сычом. Даже кличку какую-то дал, но кличка не прижилась, умерла. А Николай Тимофеевич осваивал новые приёмы, выполнял сложнейшие заказы.

Неужели Тарас будет таким, как отчим?

Татьяна ждала, что вот-вот придёт Тарас, а его всё не было.

«А может, он совсем не вернётся?» – подумала.

Тарас появился на третий день утром. Начальник цеха тотчас же вызвал его к себе, а также секретаря комсомольской организации и сменного мастера.

Едва Тарас переступил порог кабинета, как сразу заявил:

– Григорий Петрович, прошу уволить меня с работы.

– Почему вдруг? – не без удивления спросил Вербин.

«Вот тебе и на. Пропесочили, называется. Он сам собирается уйти с завода. Ещё, чего доброго, и от директора завода нагоняй получу – хорошего футболиста наша команда лишится. Директор-то заядлый любитель футбола. Он для футбола ничего не жалеет».

– Почему ты эти дни не приходил на работу?

– Я ездил к больному отчиму, – даже не моргнув глазом, ответил Тарас.

– Ну как так: сел и поехал? У тебя что, телеграмма была или вызов? Мог бы отпроситься. К больному мы бы отпустили.

– Не было телеграммы, – оттягивая редкие курчавые усики, ответил Тарас. – По телефону позвонили, что отчим захворал. Вечером в пятницу я и уехал. Думал, за два дня справлюсь.

– Кто позвонил?

– Двоюродная сестра отчима, – тихо сказал Тарас. Его смутил пристальный взгляд начальника цеха.

– Ну и что с отчимом? Он в больнице?

– Температурит.

– В больнице? – снова повторил вопрос Вербин.

– Нет. У двоюродной сестры лежит.

Тарас потрогал редкие, курчавые усики. Такая у него привычка, когда волнуется. «Чего доброго, вернётся отчим, потребуют больничный лист».

– На какой улице живёт двоюродная сестра?

– На Первомайской, дом десять.

– Тебе известно, что два дня назад мы были у тебя дома и разговаривали с твоей матерью? Да, кстати, у вас там не дом, а целая гостиница.

– А я при чём? Что, это мой дом?

– Даже родственница в курятнике ночевала, – продолжал Вербин. – И не жаль её тебе? Сейчас где она?

– В доме.

Помолчали.

– Значит, ездил навещать отчима?

– Да.

– Честно?

– Ну что вы ко мне пристали!.. Я прошу расчёт.

И Тарас опять потрогал редкие курчавые усики. Круглое лицо стало наливаться краской.

– С расчётом погоди и казанской сиротой не прикидывайся, мы тебя на завкоме разберём и по статье уволим, как прогульщика. Отметку в трудовой книжке запишем, чтобы всюду заранее знали, что ты за птица! – повысил голос Вербин. – Думаешь, как футболист, так всё и позволено?

– Ничего я не думаю, отчим заболел.

– Вот что, Тарас, – перебила его Татьяна, – давай будем говорить честно, по-комсомольски.

Тарас недоверчиво посмотрел на Татьяну, потом на Вербина, и вдруг болезненная улыбка появилась на лицо.

– Нам всё известно, куда ездил, что делал, – сказал Вербин.

– А я и не скрываю, в Киров ездил.

– Твой отчим не больной. Он на базаре фруктами торгует! А ты к нему ездил, яблоки возил. Вот твоя правда.

– Ну, ездил, – Его чёрные, с хитроватым прищуром глаза придавали обветренному, с чуть приметными веснушками лицу насмешливое выражение. – Деньги нужны. Мотоцикл с коляской решил купить.

Вербин сурово посмотрел ему в глаза.

– Значит, бросил станок – и на заработок подался?

– Нас всех беспокоит твоя судьба, – сказал Олег Кубата и перевёл взгляд на Вербина. – Я прошу вас, Григорий Петрович, разрешить ему пойти сейчас на работу. Пусть обдумает всё хорошенько. А завтра мы опять вернёмся к этому разговору. На комсомольском бюро.

– Пусть идёт за станок! – поднялся со стула начальник цеха.

Когда Тарас ушёл, Григорий Петрович сказал:

– Работник он неплохой, только вот под влияние отчима попал. А где же влияние ваше, дорогие мои? А надо бы парию помочь.

И пристально посмотрел на Татьяну, будто она за всех и всё в ответе.

«Может, Вербин узнал о моей прежней дружбе с Тарасом? – подумала Татьяна. – Раньше-то, когда ходили к Тарасу домой, он ни словом об этом не обмолвился. Значит, потом разговор вёлся?»

Больше Вербин не сказал ничего. Стали расходиться.

На следующий день Тарас сам пришёл к начальнику цеха и сказал, что раздумал увольняться. Лицо у него было серьёзнее. Казалось, он немного повзрослел за один день. Что у него было дома, разговаривал ли он с матерью, – никто не знал.

А вечером, после работы, он снова зашёл к начальнику цеха и настойчиво попросил:

– Григорий Петрович, вы не смогли бы посодействовать, чтобы перевели меня в общежитие? К ребятам. Хочу уйти из дома. Отец-то у меня, вы знаете, не родной.

А мать перед ним на цыпочках ходит. Не могу я на ото смотреть!..

– Ну что ж, – ответил Вербин и не стал дослушивать объяснение. Своими глазами видел обстановку. – Место в общежитии я вам обещаю.

– Спасибо! А когда можно перейти?

– Долго тянуть не будем. Через денёк-другой перейдёшь. Я завтра скажу.

4

Комендант общежития – полная подкрашенная блондинка – не торопясь, оформила нового жильца, дала ему постель и повела на третий этаж в угловую комнату.

– Общежитие у нас образцовое, – предупредила. – Так что поддерживайте порядок. И в комнату хорошую направляем. Ребята хорошие. Сам Вербин за вас ходатайствовал.

– Одного знаю, – ответил Тарас. – Мой друг. Рядом станки стоят.

Когда он в сопровождении комендантши вошёл в комнату, там никого не было. Тарас окинул взглядом комнату. Солнечная, небольшая. Полированный зеркальный шифоньер, этажерка с книгами, полированный письменный стол и телевизор «Крым-218». Портьеры, диван-кровать, кусок ковровой дорожки на полу – всё новое, добротное.

– Телевизор этот принадлежит Фёдору Музыке, – предупредила комендантша. – Недавно купил. Вечерами его часто с аккордеоном на гулянки приглашают, но ничего плохого о нём сказать нельзя, хоть иногда и выпивший приходит. Не то, как некоторые: выпьют на пятак, а куражатся на весь целковый.

«Вот те образцовое. – подумал Тарас, – коль приходят пьяные, да ещё куражатся. Таких надо из общежития гнать».

Вечером Тарас познакомился с Мишей Шило. Это был молодой, подвижный, сероглазый паренёк. Лишь полгода, как пришёл в цех из технического училища.

Он подал руку Тарасу и сказал:

– А, футболист…

Да, Тарас – заметная личность на заводе. Он играл нападающим в футбольной команде. В летнее время его станок частенько простаивал. Заводчане гордились своей футбольной командой. Несколько лет назад она даже вышла во вторую подгруппу, но уже второй год, как команда не может достигнуть прежних успехов. А вся беда в том, что пришлось играть на кубок с киевским «Динамо» – обладателем кубка и чемпионом. Киевляне выиграли со счётом два – ноль и прихватили двух игроков. Правда, только один из них играет в дубле, а второго совсем не слышно. Но в августе наши победили с крупным спетом харьковскую сборную, и имя Тараса снова стало известно не только автозаводчанам, но и многим зеленогорцам.

Тараса в комнате встретили гостеприимно. Но в первый же день, когда он задымил сигаретой, Фёдор сказал:

– У нас не курят. Надеюсь, запомнишь, плакатов мы не вешаем, но это касается всех троих.

– Да, да, – закивал головой Михаил. – У нас порядок, ничего не попишешь!

Тарас не захотел ссориться со своими товарищами и вышел в коридор. А когда на следующий день вечером Михаил расположился за столом с толстым историческим романом, Тарас предупредил:

– Имей в виду: в одиннадцать гашу свет. Я тут равноправный жилец. Порядок есть порядок!

Пришлось Михаилу идти в красный уголок дочитывать книгу.

Тарасу понравилось жить в общежитии. Правда, он лишился многих удобств, которые давала жизнь в семье. Но кончилась опека матери и отчима, а без неё он чувствовал себя вольней. К Михаилу как-то сразу привык и подружился. Даже огорчился, узнав, что Михаил, возможно, скоро покинет и комнату. Его могут призвать в армию. А сюда подселят какого-нибудь забулдыгу – и пойдёт всё по-другому.

На третий день вечером к ним забежал парень и сказал, что Тараса ждут внизу.

«Кто мог ко мне прийти? – прикидывал Тарас. – Неужто Юля? Только вряд ли она сюда придёт. Замуж вышла. Вышла то вышла, а скажи слово – и прибежит. Наверное, она пожаловала. Татьяна ведь не придёт».

Спустившись вниз, он увидел мать. Она была в голубом костюме, волосы уложены. Выглядела как-то молодо. Мать порывисто бросилась к нему:

– Сынок!

Прижалась головой к широкой груди Тараса, словно пыталась прислушаться к биению его сердца. Тарас даже растерялся. А когда чуть отступил от неё, в глазах матери увидел слёзы.

– Неужели дома, сынок, тебе худо было, что ты пошёл в общежитие? Ещё свяжешься с какой-нибудь шпаной.

– Какой шпаной? В комнате замечательные парни!

– А не пьют?

– У вас в глазах – все пьяницы!

– Ну слава богу, что хорошие попались.

Они вышли из общежития и направились в скверик, где стояли скамейки и можно было поговорить спокойно. Мать надеялась вернуть сына. Тарас догадывался, что об этом будет вестись речь.

– Сынок, а может, вернёшься домой? Ведь мы не только для себя старались – и для тебя, своими мозолями добро наживали. Все тебе останется, и дом тебе отпишем. Вот я денег с собой прихватила для тебя. Положи на книжку.

– Спрячьте деньги, – нахмурился Тарас, и глаза его погасли. – Я сам уже неплохо зарабатываю, и не надо мне никакого богатства. А мотоцикл я раздумал покупать. Мама, мне надоело слышать: деньги, деньги, деньги! Не только в них смысл жизни!

– Зелен ты еще, сынок, хоть и армию отслужил. Зелен. Отец твой, хоть и не родной, но для нас старается. Что ж поделаешь, что родной отец умер. Если бы не искалечила война, жил бы еще. Совсем молод… И потом разве мы спекулируем? Свое продаем, мозолями нажитое. Не лодырничаем. Отчим и на заводе, и дома старается.

– Не только своими. Мозоли и у квартирантов вскакивают. Родственницу в мою комнату поселите. Я больше в ваш дом не вернусь…

– Время покажет, сынок! Комнату твою мы занимать не станем, без нее места хватит. Ты еще молодой, несмышленый. И на свет ты смотришь наивно. Такому, как ты, будет трудно на свете жить! Ой трудно!

– Ничего, мать, как-нибудь проживу!

– Тут рубашки, галстук, белье, возьми. Все твое.

Мать подала Тарасу сверток.

– Спасибо! – сказал Тарас.

– Может, еще что надо?

– Все у меня есть.

– Может, за своими любимыми грушами придешь?

А за то, что я негостеприимно приняла начальство, прости, сынок! Кто мог подумать, что то начальник цеха с мастером приходили? Знала бы – грушами, виноградом угостила.

– Да ладно об этом.

«Нет, не вернется сын, – решила мать, возвращаясь домой. – Хорошо, хоть сверток принял. Чего только я не передумала, когда в общежитие шла. Сейчас домой не вернется. Разве только погодя. Поживет, поживет в общежитии, да и придет домой. Все может случиться. Вон у соседа дочка сбежала, даже в другой город куда-то съехала, а вернулась. Так, может, и с сыном. Только перед соседями стыдно. Родной сын из дома ушел».

5

Митинг, посвященный выпуску двухсотдесятитысячного автомобиля, проводился во дворе сборочного цеха. Трибуну соорудили из четырех двенадцатитонных грузовых бортовых автомобилей. А перед трибуной юбиляр – двенадцатитонный самосвал. Было много транспарантов. Гремела музыка.

Вдруг Татьяна увидела с трибуны Алексея. Он стоял с Тарасом и что-то говорил.

«Вернулся уже с Севера, – подумала Татьяна. – А почему он вдруг с Тарасом? Это по какому случаю такое содружество? Работают-то они в разных цехах. Разные профессии. Совсем непонятно. А собственно, какое мне дело до них?»

Откуда-то изнутри, из глубины, поднималось негодование. В озлоблении она даже сжала кулаки.

– Слово предоставляется Татьяне Ивановне Стрижовой – сменному мастеру второго механического цеха. – услышала она ровный голос секретаря парткома.

Это привлекло внимание и Алексея. Он прекратил разговор, устремил свой взгляд на трибуну.

Когда назвали ее фамилию, многие зааплодировали. Татьяна подумала: «Не такая уж я важная птица, чтобы поднимать шум. И Алексей с Тарасом аплодируют и смеются, словно ждут какого-то подвоха. К чему смех?»

Татьяна подошла к микрофону и обвела взглядом людей, заполнивших огромный двор цеха. Тысячи рабочих. «Хорошо, что набросала текст выступления, а то можно и растеряться».

«Товарищи!» – начала она, и голос ее зазвенел, как туго натянутая, струна. Алексей даже похолодел от мысли: вдруг у Татьяны не хватит слов и она будет стоять вот так перед всеми и ловить воздух ртом, как выкинутая на берег рыбешка? Он даже покосился на соседей: уж не смеются ли. Но все смотрели на нее с серьезными лицами. Однако совсем напрасно он опасался. Голос ее окреп, и Татьяна стала говорить уверенно, четко. Она говорила о людях своей смены, которые трудятся над выпуском деталей для автомобиля.

– Смотри, оратор, – сказал Тарас и ушел.

Алексей слушал и не мог прийти в себя от изумления.

«Толково, смело! Откуда у нее берется все это! Вот тебе и девчонка! Настоящий оратор!»

– У нее замечательная смена! – услышал сзади Алексей. – Отсюда и красноречие.

– Хорошо поэту иметь свою газету! – возразил молодой голос. – Дочка главного инженера.

– Не скажи, отец за нее не работает! С токаря начала девушка, – обиделся первый голос.

Перепалка стихла.

Татьяна, как только закончила выступление, следила за Алексеем. Стоит один. А где же Тарас? Жанны тоже не видно.

«Да она же в командировке, – вспомнила Татьяна, – а то, наверное, прибежала бы. Гляди, Тарас уже в обществе Юли. Вот бесстыдница. И куда только смотрит муж?.. Что он нашел в этой Жанне? А может, есть в ней что-то такое, чем я обделена? Да ну их! Стоит убиваться!» – так подумала, а на душе было тяжело.

Митинг заканчивался.

Татьяна медленно спустилась по ступенькам с грузовика. Решила уйти незамеченной.

– Татьяна Ивановна! Здравствуйте! – сказал кто-то сзади довольно громко.

«Алексей. Уйти? Не оборачиваться? Нет, посмотрю в его глаза».

– Здравствуйте, Татьяна Ивановна!

Алексей даже протянул руку, но она повисла в воздухе.

«Обиделась, что с Тарасом разговаривал во время ее выступления», – подумал Алексей.

– Вы на меня сердитесь?

– Я ненавижу вас! Всей душой ненавижу!..

Повернулась и ушла.

– Татьяна Ивановна! Татьяна! В чем дело?

Не обернулась, ускорила шаг, почти побежала.

«Что с ней? – недоумевал Алексеи. – Да, с характером девушка! Подумаешь, перекинулся несколькими словами с футболистом. А может, Тарас ее обидел? А вообще-то, что я знаю о ней? Мастер смены. Дочь главного инженера завода. Красивая. Ну и что ж, что красивая? Надо еще иметь и красивую душу. Человеком быть. А мне-то она нравилась. Да что там правилась, влюбился по самые уши! Собирался объясниться. Вот и объяснился! Эх, ты, Алексей, Алексей! Драть тебя за уши, да некому!»

6

Стрижов волновался. Сейчас откроется дверь – и в кабинет войдет не просто ершистый инженер, а его сын. Его плоть, продолжатель рода Стрижовых. Только почему он на фамилии матери? Может, Анастасия догадывалась, что отец живой и затея с утопленником – ложь. Поэтому на свою фамилию и записала. Может, еще и пособие как мать-одиночка получала?

Не отложить ли эту встречу? И сои плохой снился. О войне. Нет, нет, с испытанием «Сибиряка» медлить нельзя.

Он вспомнил атмосферу в министерстве, когда ему прямо сказали, что он не справляется. Теперь, правда, министр новый. И мнение о нем может измениться. На заводе-то он справлялся. Главным инженером назначили. Его бы и раньше назначили, но в министерстве кому-то не нравилось его назначение. Машина «Сибиряк» взбодрила его. Вот где мог себя показать. И он возглавил это дело, зачастую давая распоряжения, минуя главного конструктора.

«Главный конструктор Найдорф был в силе пятнадцать-двадцать лет назад, – размышлял Стрижов. – А сейчас он дряхлый старик и на него полагаться нельзя».

Об этом он только думал, но директору сказать не смел, они еще во время войны на одном заводе работали. Сюда Найдорфа и перетянул Привалов откуда-то с Урала. Однажды Привалов как бы мимоходом заявил: «Пока я директор, Найдорфа не трогать, пусть трудится человек».

Тогда Стрижов прикинул: если Привалов собирается работать до семидесяти, то Найдорф вряд ли дотянет до девяноста.

– Алексей Иванович, – начал Стрижов, как только Коваленко появился на пороге кабинета. Трубка лежала на пепельнице и дымила. – Я прочитал ваш отчет по испытанию «Сибиряка». Нельзя так строго судить о ребенке, который только родился. Подрастёт, наберется силы.

«Что это я машину с ребенком сравниваю?» – поймал себя на мысли Стрижов.

– Помните наш первый одиннадцатитонный самосвал? – продолжал главный инженер. – Хотя вы не помните. Меня тоже здесь еще не было. Шестнадцать лет назад его собрали, а до сегодняшнего дня усовершенствуется.

– Да он и сейчас не первоклассный, – пожал плечами Коваленко. – Слишком тяжелый наш самосвал. Одиннадцать тонн, а грузоподъемность едва, до двенадцати дотянули. И это за шестнадцать лет. Но речь идет о машине «Сибиряк» для Севера, Сибири.

– Согласен. Но в общем-то машина лучше.

– Будет хорошей. А пока не доведена до конца.

Стрижов взял трубку, и она заклокотала. Кабинет наполнился дымком крепчайшего сухумского табака.

– Машина для Севера – это труд целого коллектива. Труд не одного года…

Он зашагал с угла в угол.

– Пока такую машину выпускать нельзя. Большое количество недоделок.

«А сынок упрямый, – думал Стрижов. – Он куда упрямее меня».

– Нельзя, Алексей Иванович, судить так строго. Идеального ведь ничего нет. И конца совершенству тоже.

– Автомобиль надо дорабатывать. Не завидую тем, кто сядет за руль такой машины. Я, собственно, все изложил на ваше имя. И другие испытатели со мной согласны.

«Был бы ты не мой сын, – думал Иван Иванович, – я с тобой бы по-иному разговаривал».

Как бы он разговаривал с другим испытателем, еще сам не представлял.

– Мы должны раньше, чем во втором полугодии, начать серийный выпуск этих машин. Север и Сибирь ждут их.

– Север ждет лучших машин, Иван Иванович. Современных. Время еще есть.

– Москва, Алексей Иванович, не сразу строилась.

– Вы напрасно меня уговариваете.

– Да я и не уговариваю, а убеждаю, что северяне будут рады такой машине. Да еще как!

Зазвонил телефон. Иван Иванович нехотя взял трубку. Но сразу как-то преобразился.

– Слушаю вас, Павел Маркович.

– Иван Иванович, ты читал журнал испытаний новой машины? – спросил директор.

– Читал.

– И докладную Коваленко?

– Да. Он сейчас у меня.

– Ну и что же будем делать? Ты собери конструкторов.

– Есть и другие мнения. Машина хорошая. Конечно, дефекты есть, не без этого. В нашем распоряжении еще полгода.

– Вы же все время говорили, что досрочно начнем выпуск «Сибиряка». А товарищи на серьезные недочеты указывают.

– Ничего там серьезного нет. Если позволите, я сам поеду с испытателями.

– Сам? Ведь конец года. Ну ладно, езжай. Мы как-нибудь без главного три-четыре дня перебьемся. Слесарев такого же мнения. Так. Будем ждать от тебя новогоднего подарка. Новый год-то в «Днепровских зорях» встречать будем…

Стрижов некоторое время сидел задумавшись.

– Еду с вами, Алексей Иванович. – Поднялся. – Посмотрю, как ведет себя машина на испытаниях.

7

К Татьяне забежали Светлана и Венера. Они работают в механическом цехе токарями. Светлане пошел двадцать пятый год. Она блондинка, как и Татьяна. Новое сиреневое платье плотно облегало ее полнеющую фигуру. Венера еще совсем молоденькая, только неделю назад восемнадцать исполнилось.

Мать Татьяны, Октябрина Никитична, предлагает сначала сесть за стол, а потом к балу готовиться. Время еще позволяет. Девятый час вечера. А бал во Дворце культуры автозавода в одиннадцать начнется. Туда рукой подать. Можно и пешочком. Всего две остановки. Это ей с мужем надо ехать в центр города в ресторан «Днепровские зори», где заказаны столики. Муж задерживается. Не иначе, как что-то случилось. И надо же самому напроситься на испытание автомобилей. Подчиненных мало, что ли?..

Девушки принесли с собой белые туфли, завернутые в газету. И каждой хочется повертеться перед зеркалом. Но они слушаются Октябрины Никитичны и садятся за большой стол.

Светлана рассказывает, что, когда спешила сюда, один молодой бородач только вез елку.

– Поздно спохватился, – говорит Октябрина Никитична. – К Новому году не успеет украсить.

«Уж не Алексей ли? встрепенулась Татьяна. – Да нет же. Бороду-то он сбрил. И говорили, что он с отцом поехал на испытание нового автомобиля. А может, он на другой машине?»

– Не из наших? – спросила Татьяна.

– А кто его знает, – сказала Светлана. – Может, и наш. Сюда ехал.

– А ты его когда-нибудь раньше видела?

– Может, и видела. Я мужчин плохо запоминаю. Зрительная память у меня слабая.

Октябрина Никитична смотрит на девчат и думает: что общего у ее дочери с ними? Ведь разные во веем. Интересно, слушаются ли они ее на работе?

Октябрине Никитичне пошел уже сорок седьмой год. Она сохранила фигуру, диету соблюдает с педантичной строгостью. Только тоненькие морщинки собрались у глаз. Но отец не замечает этого и говорит всем, что «мама у нас вечно молодая».

Октябрина Никитична тоже присела к девушкам с приветливым и довольным лицом. Она уже в нарядном голубом платье. Отпила немного вина, шутила, а потом тихо спросила:

– А где же ваши поклонники?

– Поклонников, Октябрина Никитична, много, – засмеялась Светлана, показав белые зубы. – Только моргни – как воробьи, сбегутся.

– Ой, смотрите, девочки, доперебираетесь, что старыми девами останетесь.

И подумала: «В Светланином возрасте перебирать не чего. Пока молода – красивая. Но красота с годами увянет. Тогда что? Собственно, девушка полнеть уже начала. Через несколько лет на тебя, толстуху, никто и не глянет. Да и Татьяне пора о семейной жизни подумать. Годы-то летят».