Текст книги "Горячее лето"

Автор книги: Григорий Терещенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Многие его предостерегали: мол, сломаешь голову. Конечно, сломать не трудно. А легче подать – заявление и уйти по собственному желанию? Но он не подаст такого заявления. Готов уйти с треском. Многое сделал. А за свою репутацию не боится. Дела всюду – лишь поспевай! Но работать, как в первом механическом цехе: "стук-грюк", аби з рук, – не станет. Он коммунист. Его партия обязала делать качественно и эффективно. Если не он, начальник цеха, так кто же будет болеть и отвечать за качество? Прежде всего он. Все коммунисты – от рабочего до директора. И хорошо, что партком, наконец, взялся решать этот важный вопрос. Видимо, Слесарев постепенно выходит из-под влияния директора завода. И пора. Собственно, за это и на парткоме его поддержали.

3

От волнения лицо Привалова не раскраснелось, а, наоборот, осунулось, побледнело. Он не знал, как решить проблему с «Сибиряком». Те, на которых он собирался опереться в работе, теперь тычут палки в колеса. И кто? Коваленко. Он же все это закрутил. От него пошло. А как разговаривал с ним: «Я рапорт по собственному желанию не подам!» А тихоня Слесарев? Кто его в секретари парткома рекомендовал? Директор завода. Говорят, мол, Привалов подмял секретаря парткома. Ничего себе подмял! Слесарев слишком скоро почувствовал свою власть. Его словно подменили.

А Ручинский! Герой! Врывается в кабинет! Кто подписал представление на Героя? Привалов. Вот. Этой рукой подписал.

На три месяца перенести выпуск автомобиля! Нет, ни в коем случае! Любят нынче поговорить о рутинерах-директорах и молодых новаторах. Молодость – это еще и неопытность. В Москве его чуточку знают.

Волна неприязни к секретарю парткома, начальнику второго механического цеха и токарю Ручинскому росла.

Сердце наполнялось обидой и протестом. Привалов, кажется, впервые вспомнил о признаках старости… Сделал движение руками, левой ногой: ого, конь еще не изъездился!

"Я пришел как друг", – сказал Слесарей сегодня.

Ничего себе друг – требует отсрочки выпуска "Сибиряка" на три месяца. Убиться и утонуть!

Привалов собирался заручиться поддержкой у первого секретаря горкома, но тот, наверное, был уже поинформирован. Правда, принял вежливо, по-свойски.

– Что там у тебя?..

А про Японию ни слова. Вроде Привалов там и не был. С поездки в Японию именно и собирался начать беседу Павел Маркович…

И Привалову пришлось рассказать о "Сибиряке", правда, обходя острые углы.

– А сам-то разобрался? Смотри!.. А секретарь парткома у вас хоть и молодой, но дельный.

– Молодой не так в возрасте, как по работе.

– Имейте в виду, если посыплются рекламации, крепко спросим прежде всего с вас, Павел Маркович, и Стрижова. И Слесарева не обойдем. Гуманность гуманностью, а непримиримость в таком деле необходима…

Секретарь, наверное, стал догадываться, что линия Привалова и Стрижова устарела. Он, как секретарь горкома, переоценивал деятельность Привалова. Глубоко не вникал в дела. Надеялся. А ведь завод – это зеркало Зеленогорска. И есть смысл немедленно вмешаться ему в дела заводские.

Ушел директор от Костенко, и что-то тяжелое навалилось на сердце, и никакими силами не сдвинуть, не свалить. Началось! Но ничего, не привыкать.

Дома Павел Маркович хотел по душам поговорить с женой. Но только начал, как она оторвалась от своих книжек и тетрадей, и, точно выговаривая своему ученику, сказала:

– Я тебе давно говорила, что после шестидесяти надо идти на пенсию. Уйдешь раньше – больше протянешь. А то, как твой заместитель, за рабочим столом дуба врежешь. Старость свое берет.

– При чем тут старость? Старость! – вошел в раж Павел Маркович. – Пусть стучит старость! А мы все окна заколотим! В дверь постучится – заколотим и дверь! Нет, рано меня списывать в обоз! Рано!

– Постой, директор, а как же мы с заколоченными окнами и дверями жить будем? Чем дышать?..

– Пенсия, пенсия… А сама чего же не уходишь? Тоже не молода – настукало…

– Я уже свой класс доведу до выпуска. Год остался…

У Привалова отпала охота продолжать разговор. Вот тебе и "нет лучшего друга, как верная супруга". Ну, это тыл. А на кого же теперь он будет опираться в работе? Не на Найдорфа же? Ему завтра же надо предложить уйти на пенсию. Нет, немного погодя. А ехал сюда – словно летел, какие радужные мысли были. И, стиснув зубы, Привалов подумал: "Я уже не тот, что делал автомобили, которые были удостоены Золотой Брюссельской медали. Улыбнется ли мне еще такая фортуна? Вряд ли. Медали мировой выставки в Брюсселе могут быть удостоены машины, которые сделают Слесарев и Коваленко. Если Коваленко удерживать от не всегда обдуманных поступков, из него выйдет незаурядный создатель тех машин, которые необходимы завтра. Его можно выдвигать, брать себе в помощники. Только человек он ой какой неуживчивый, норовистый, бескомпромиссный".

4

Когда Стрижов после совещания с технологами и конструкторами появился в приемной, секретарь подала ему телеграмму:

– Пришла на имя директора, а фамилия ваша.

Он уловил ее дружеский и испытывающий взгляд. Она-то знала, кому вручить эту телеграмму.

Стрижов развернул бланк и торопливо пробежал глазами. Смысл написанного почти угадал. Из северного леспромхоза сообщали, что два опытных "Сибиряка" вышли из строя. Полетели мосты, полуоси.

Полуоси!..

"Да, такие телеграммы могут добить меня окончательно, – тревожился Стрижов. – Ах, как не вовремя она пришла! А все эта проклятая торопливость. Теперь с меня спросят. А мог не торопиться? Просто не придал серьезного значения. Все планом занимался. А дни бежали. А ведь, собственно, первый, кто меня предупредил, был сын. Раньше другие машины выходили с такими полуосями. Из этой же стали делались. Правда, тоже сворачивались, по не так быстро и не в таком количестве.

Добавилась всего одна тонна веса. Неужели северный рельеф местности так воздействует на полуоси? Авось пронесет на этот раз?"

Раньше бы Стрижов так не реагировал на всё это. Но сейчас, после заседания парткома? Перед самым назначением его на новую должность? Директор привез эту новость. Его собираются в министерстве перебросить директором Подольского механического завода. Хоть и завод поменьше, но… директором.

"А может, оставить все к черту и уйти простым инженером? – почему-то подумал он. И тут же отбросил и эту мысль. – Это никогда не поздно. Может, подать заявление об уходе с завода и уехать совсем отсюда? Не уволят. Не простой инженеришки, которых по законоположению через две недели отпускают. Заявлением только себе навредишь".

Зазвонил телефон. Стрижов поднял трубку. Из планового отдела: во втором цехе значительный перерасход по себестоимости.

– Ни копейки не добавлять, – приказал Стрижов. – Пусть укладываются.

И положил трубку.

Он не может забыть заседания парткома, примириться с тем, что Коваленко затеял, а Слесарей ухватился. Он видел перед собой Слесарева, его большие глаза и цепкий взгляд. Даже повторно послышались его слова: "Автомобиль – это не кусок металла. Он не родился сам собой. Потом полит, руками сделан, снизу доверху разложен на чертежи, все подсчитано, все увязано, сочленено, согласовано. Так в чем же дело? Не он виноват, а те, кто делал его. Кто благословил, тот в ответе!"

А на коллегии министерства, если до этого дойдет, Привалов может сказать: "Я перед самым пуском был в Японии".

Он и только он виновен.

Судить его, скажем, фактически не за что. Привлекать к партийной и административной ответственности, наказывать по заслугам – можно.

Шло время. Никто не входил в кабинет, никто больше не звонил ему, как будто он уже не был главным инженером. Ожидал, что после совещания с конструкторами и технологами его вызовет Привалов, но не вызывал.

"А могут и выгнать с завода, – встревожился Стрижов. – Нет, подобные телеграммы не должны доходить ни до парткома, ни до директора. Надо поговорить с секретарем Привалова. Для меня она все сделает".

Ведь все-таки эта машина – шаг вперед! Надо действовать! Нельзя опускать руки. К чему растерянность? Опереться на Вербина сейчас нельзя, он в отъезде. Только на начальника первого механического цеха. Достать из-под земли сталь 47. Послать срочным багажом детали и людей надежных откомандировать. Послать их туда, откуда и телеграммы нет, одна-то машина еще работает. В этом спасение. Но и этого мало, надо днем и ночью совершенствовать конструкцию.

Стрижов не знал, что в это время Привалов меряет шагами кабинет. Мерил он долго, никого не принимая, все взвешивая.

– Выход один, – садясь в кресло, произнес Привалов. – Подписать телеграмму с просьбой дать отсрочку на два месяца. За два месяца подготовим "Сибиряк". Сам возьму все в свои руки. Пусть совесть моя будет чиста. А там что будет, то будет! Убиться и утонуть! За плохую машину ох как спросят! По большому счету!

Позвонил главный инженер.

– Что вы хотите? – спросил директор как-то отчужденно. – Соображение о "Сибиряке"? Потом!

И бросил трубку.

"Вот кто виновен в первую очередь! А может, и я. Грех пополам".

Связался с отделом кадров.

– Найдорфа на пенсию оформляйте. Кого на его место? Заместителя оформите приказом. Временно.

И снова за телефон. К секретарю парткома.

– Ты у себя? Телеграмма в министерство будет подписана сегодня. Прошу два месяца. Я сейчас приду.

"Ну вот, а на заводе говорили, что директор подмял под себя секретаря парткома. Не он ко мне, я иду к нему. Директор идет в партком. Дело, наверное, не в том, кто к кому ходит. Просто, когда секретарь парткома видел, что я прав, он поддерживал, прислушивался. Все-таки зачастую я был прав. А сейчас он уверен в своей правоте. Да, жаркое будет лето!.. Горячее!

Может, побеседовать с Коваленко? Что ни говори – ум-голова! Зря я его отхлестал. Попался мне под горячую руку. А опираться придется на таких, как Коваленко. Главное – пересилить самого себя, а там дело пойдет. Должно пойти!"

5

В конце смены Алексей увидел, как возле Ручинского остановилась Светлана с болванкой. Он подошел ближе.

– Николай Тимофеевич, пожалуйста, сделайте в ней пазы.

– Это тебе зачем?

– Надо для одного дела. – На губах Светланы улыбочка.

– А все же для чего? – настаивал Ручинский.

– Да вот хочу сделать одно приспособление.

– Ну-ка, что ты там надумала?

"Это хорошо, – подумал Алексей, – что и девушки начали мозговать".

– Понимаете, какое дело. Вчера я начала обрабатывать детали к "Сибиряку". Мне их дважды приходится ставить на станок и менять резцы. А я вот что придумала: сконструировать два резца и укрепить на одной болванке. Так я смогу проводить несколько операций. Девочки тоже не хотят, чтобы их на комсомольском собрании склоняли.

– Склоняли? – спросил Алексей. – Этого еще не было…

– Но могли склонять.

– Это вы вместо предисловия?

– А у меня и предисловие набросано. Вот, смотрите! И она вытащила из кармана комбинезона большой лист бумаги.

– Я хочу предложить совершенно новую технологию обработки. Уже составила записку.

– Ты смотри, Гладышева – рационализатор! – воскликнул Михаил.

– Можно подумать, что мы такие уж бестолковые, – сказала Юля, – ничего и придумать не можем.

– А что ты придумала? – приставал Михаил. – Как с завода сбежать!

– А я, может быть, и раздумала уходить! Ты-то что себя к рационализаторам причисляешь? Что-то твоего голоса не слышно.

– Он хочет сразу удивить весь завод! – за него ответила Светлана.

– Хочу, – просто ответил Михаил.

– Небось что-нибудь придумал? – спросил Ручинский.

– Пойдемте, – вместо ответа сказал Михаил и пошел к своему станку. – Вот смотрите. – Он достал из тумбочки металлический предмет, напоминающий внешностью черепаху, и положил перед ним на тумбочку. – Блок собственной конструкции.

Алексей взял блок с четырьмя небольшими резцами, торчащими в разные стороны, и с нескрываемым любопытством стал рассматривать.

– Я с Татьяной Ивановной советовался, – продолжал Михаил. – Она говорит, стоящее дело. С помощью этого блока можно проводить все операции, не снимая деталь с токарного станка. Я думаю, мне помогут товарищи довести задумку до конца.

И он посмотрел в сторону Ручинского: мол, куда вы денетесь.

– Это хорошо, что новый заказ заставил многих думать, – сказал Ручинский.

– Да, жаркое лето, – промолвил Алексей.

– Не то слово, Алексей Иванович. Не жаркое, а горячее.

– Пожалуй, вы правы, Николай Тимофеевич, горячее лето, хоть и делаем машину для Севера.

Глава двенадцатая

1

Изобретением Михаила заинтересовались Ручинский, Олег, Светлана, Федор. Каждый из них внес свои соображения по усовершенствованию блока. Даже молчаливая Венера, и та дала дельный совет.

– Хорошее твое предложение, Михаил, – наблюдая, как ловко тот обрабатывает обойму для "Сибиряка" с помощью нового приспособления, похвалил Алексей. – А помнишь, прибеднялся, мол, какой я рационализатор.

– Да разве оно мое, Алексей Иванович? – Живые светло-серые глаза заблестели. – Его целая бригада создавала.

– Но оно же твое. Ребята просто подсказывали, и только.

– А я бы назвал это комплексной бригадой рационализаторов. Будем работать вместе, – предложил Михаил.

"А что, Михаил прав, – рассуждал Алексей. – Ведь с изобретением блока родилась сама комплексная бригада рационализаторов. Только бы определить туда всех наиболее талантливых людей. А они пусть будут своего рода штабом. Создадим широкую творческую лабораторию, где не только будут изобретать, но и учиться пользоваться новыми приспособлениями, изготовленными у себя в цехе".

Радужное настроение у Алексея слова испортилось. Экономисты доложили, что на шестнадцать процентов допущено повышение себестоимости изготовленных деталей и агрегатов. Инженерно-технический персонал будет лишен премии. Вот тебе и повышение качества продукции. А тут еще освоение новых деталей для "Сибиряка". А все почему? Да потому, что зачастую цех снижал себестоимость за счет качества. А теперь предстоит процесс обратного действия.

2

– Таня, что у тебя там с начальником цеха? – спросила Октябрина Никитична, как только дочь вернулась с работы. – Ты что, с ним дружишь? Увлеклась?..

Мать об Алеше говорит. Да без Алеши она себя и не мыслит. Он давно вошел в ее сердце. Тогда, во время размолвки, она не находила себе места, ночи напролет не спала. Вся извелась. Рядом быть с ним, думать о нем, думать о нем просто приятно. Ей нравилась его улыбка. Нравилось, что он не похож на других. Принципиальный. Даже главного инженера не побоялся. Другие боятся слово ему сказать, а он говорит напрямик. Ну и пусть будет таким… Молчаливый? Ну и что же. Ей нравилась его походка. Твердая, ровная. Она бы его узнала по походке среди тысяч.

– Ты об Алексее Ивановиче?

– А о ком же еще.

– А-а-а…

– И это после того, как он отцу ножку подставил! Подвел!..

– Ты сама говорила, что если бы не Алексей Иванович, отец замерз бы в новогоднюю ночь. Было это или нет?

– То давняя история. А сейчас другое дело. Сейчас он нахрапом против отца идет.

– Я знаю, о чем ты, мама. Отец сам виноват. Новая автомашина не могла выйти с недоделками. Даже полуоси – и те не из того металла. И при чем тут Алексей? Не мог он иначе поступить.

– Отец не глупее вас, – отпарировала Октябрина Никитична. – Значит, он заручился документами.

– Акты комиссии? Так? Да только свистни, подхалимы все подпишут. Лишь бы кто отвечал. Такие, как Алексей Иванович, не подпишут. Он правду-матку в глаза режет.

– Ошибаешься ты в нем. Отец в людях разбирается и неплохо. Ты ведь тоже недавно была недовольна им. Сама же говорила.

– Я, дура, сплетням поверила. Сплетням. Понимаешь?

– И давно он тебе приглянулся?

– Давно.

– II что ты в нем нашла? Видела я его на днях. Ну, парень как парень. В годах уже. Ничего примечательного. Такими хоть пруд пруди. И рост средний. Белесый какой-то, – пренебрежительно пожала плечами Октябрина Никитична.

– А мне и нужен обыкновенный. И чтобы белесый… Папа разве великан? А ты же его полюбила?

– Папа – совсем другое. Интересный в молодости был. Это сейчас он располнел.

– Значит, любила папу?

– Конечно. Разве без любви вышла бы замуж?

– Вот и я люблю Алешу.

– Ой, чует мое сердце недоброе. Отец сказал, что, если только подружишься с ним, он и дочкой тебя не назовет. А ты папу знаешь!

– Мамочка, не терзай себя. Все уладится. Я с папой поговорю. Он меня поймет.

– Только не сейчас. Он не в духе. Трубка клокочет…

"А если отец не разрешит, тогда что? – тревожилась Татьяна. – Придется сбежать из дома и уехать с Алешей на БАМ. Трудностей я не боюсь. А вдруг он не захочет ехать? Алеша окончательно заболел реконструкцией цеха. Он и ночью, наверное, бредит ею. А может, подождать регистрироваться? Нет, ждать не будем. Что, мы маленькие? Да и у него есть своя комната. И потом что это за такие практические мысли? С Алешей куда угодно пойду. Квартира… При чем тут квартира? При чем тут отец? Конечно, хотелось бы как у людей. Чтобы с шумной свадьбой, чтоб фата, чтоб кричали "горько"! Да что я все предрешаю. Я ведь еще серьезно не говорила с отцом. Правда, не начинала этот разговор потому, что звала его мнение об Алеше. А может, пусть Алеша сам поговорит с ним? Как мужчина с мужчиной. Нот, нет, и должна сначала… И немедленно. Ведь с Алешей все ужо решено. А остальное должно уладиться".

Еще в начале апреля все решилось, а вот в загс заявление не подали. Тогда они ездили за подснежниками. Был воскресный день. Солнце грело ласково. Природа ликовала. Полая вода реки еще заливала многие луга и овраги. Воздух наполнен весенними терпкими запахами травы и леса. Птицы радостно встречали весну.

Крепко взявшись за руки, они шли по опушке рощи. То поднимались по косогору, то опускались к берегу.

– Лебеди! – остановившись, прошептала Татьяна.

Алексей тоже увидел в затоне большую стаю ослепительно белых птиц, которые величаво и легко скользили по водной глади. Время от времени взмахивали своими огромными крыльями и распускали их, как паруса. Они были похожи на белоснежные гидропланы.

– Белые лебеди! – произнес Алексей.

– А летом их тут не бывает.

– Они здесь отдохнут, подкормятся и полетят дальше.

– Это правда, что лебеди в одной парс на всю жизнь?

– Говорят, что когда самка погибает, то лебедь поднимается высоко в небо, складывает крылья и камнем падает на землю. Разбивается.

– Вот это верность! Прожить бы так всю жизнь!..

– Лебедушка ты моя! – Алексей нежно обнял Татьяну. – Мы должны прожить лучше!..

Потом пересекли большую поляну и оказались среди молодых берез. Из травы возле белых стволов виднелись подснежники. Алексей начал собирать белые цветы. В его больших руках они выглядели особенно нежными. Несколько цветков он протянул Татьяне.

– Спасибо, родной, – сказала она. – Как здесь хорошо! Мы еще приедем сюда?

– Приедем! За ландышами.

– А может, раньше, за черемухой? Я люблю черемуху.

– Я тоже люблю черемуху, – говорил Алексей. – Я маме всегда приносил весной.

В тот день они и решили подать заявление в загс.

3

Рабочие второго механического цеха заждались Привалова. После возвращения из командировки он обошел многие цеха, в каждом собирал инженеров и рабочих, подробно и толково рассказывал о японских заводах, о новом, что там внедрено, как налажено производство именно тех деталей или агрегатов, которые выпускает или собирает данный цех. Директор говорил о многом поучительном и с юмором рассказывал об отрицательных сторонах капиталистического производства.

– Директора, видимо, нисколько не интересует реконструкция нашего цеха, – сетовали некоторые рабочие и инженеры. – Обход-то начал с первого механического.

Но они ошиблись.

Привалова больше всего интересовала, конечно, реконструкция. В этом сразу убедились многие. Пришлось покраснеть перед ним и Алексею. Человек толком не знает, за что взяться, ушел с головой в реконструкцию, а тут вопрос за вопросом. Не может Павел Маркович без экзаменовки, это его конек…

Цехом он, впрочем, остался доволен.

– Молодцы, многое сделали! – сказал Павел Маркович. – Выходит, можно директору завода в длительные командировки уезжать. Дела без него идут лучше, чем при нем.

"Лукавит директор, – отметил про себя Алексей. – Как будто все в порядке с выпуском "Сибиряка". У самого, наверное, на сердце кошки скребут за срыв выпуска новой машины. Дипломат!"

– А как с выпуском деталей для "Сибиряка"?

– Справляемся.

– Делайте только качественно. Автомобиль из-за маленькой детали может остановиться.

"Ну и хамелеон, – улыбнулся Алексей. – А что говорил мне всего несколько дней назад в своем кабинете?"

– Качественно-то качественно, – отозвался один из рабочих. – Но из-за этого допустили за последний месяц подорожание на шестнадцать процентов. Вот тут и загвоздка получается.

– Может, причина в другом? – спросил директор. – Сделайте анализ, подсчитайте. Я прошу вас, товарищ Коваленко, изложите все это в письменной форме на мое имя. Примем меры. Возможно, поможем, А где наш Герой работает?

– Во второй смене, – ответил начальник цеха. – А станок его в другом помещении. Детали для новой машины точит.

– Получается?

– Да уже план перевыполняет, а о качестве и говорить не приходится.

– Пригласите его ко мне завтра.

"Все-таки решил поздравить Ручинского, – подумал Алексей. – А когда Ручинский сам пришел, не догадался".

– За реконструкцию спасибо, товарищи!

Последние слова были сказаны так, что все поняли: директор цехом остался доволен.

"Только таким и под силу провести реконструкцию, – размышлял Привалов о Коваленко. – Молодость, энергия. Опыта маловато, говорят. А у нас был опыт? Как ни говори, а у нас, стариков, консерватизма хоть отбавляй. Опыт наш иногда сводится к тому, что научились в главках и министерствах доказывать невозможность выполнять спускаемый план, выбить фонд зарплаты, нажимать на знакомых, чтобы те что-то протолкнули. Уж если так, но совести, то и мне надо готовиться сдавать завод. Опыта-то много, а силенки уже не те. Больше хорохорюсь. Бывало, во все дыры заглядывал, новинки все читал, а сейчас – разве в поезде под стук колес. А кому передать? Был главный инженер толковый, забрали на Брянский завод. Теперь Стрижова хотят… Ну его пускай берут, кажется, потеря небольшая. Вот таких молодых, как Коваленко, к себе заместителями надо ставить. Но мы таких не берем, боимся, много хлопот с ними. А реконструкцию-то надо всему заводу делать и не по одному-двум цехам в год. Фронтально надо браться. Тогда и с качеством продукции будет решено. Без этого вопрос качества останется болтовней, бумажкой. Видишь, у них уже удорожание! А за качество надо браться. "Сибиряк" в этом отношении нам глаза открыл. Времени-то было много. Больше трех лет занимались. А как до серийного выпуска дело дошло, даже нужных сортов металла на заводе не оказалось. Надо взяться за кадры. Застарели они у меня. Да и начальников цехов пересмотреть. Все старыми заслугами кичатся, мол, из завода, который косы да серпы делал, теперь автомобили выпускаем. Забываем, в какое быстротечное время живем. Не успеешь оглянуться, а уже тебя обогнали. Техника! И мой хваленый автомобиль устарел".

Невеселые мысли захватили директора, пока шел до своего кабинета.

Бросил шляпу на стул, сел за стол, поднял трубку, подержал несколько секунд и опустил. Нет, сейчас не до Стрижова. Надо остыть, разобраться во всем.

4

Алексей и Татьяна переправились на другой берег Днепра на катере.

Они собрались на остров Динька, который издали похож на опрокинутую плоскодонку. Но это издали, а так остров большой, километра два тянется.

Пронзительно сияла река, переливаясь под чистым горячим солнцем, слепила, будто не вода текла в ее зажатых берегах, а расплавленное серебро.

Дымя и урча, сновали по широкой реке юркие буксирчики, торпедами проносились элегантные "метеоры", дремали, прильнув друг к другу, целые караваны барж. А чуть дальше гремел, громыхал огромный порт, к причалам которого подходили десятки разных судов. Сноровисто работали краны, и женский голос в репродукторах отдавал какие-то команды. До катера доносились только обрывки слов.

На острове много отдыхающих. К вечеру их, конечно, поубавится.

У Алексея за плечами рюкзак, под мышкой сложенная палатка. У Татьяны – сборная удочка и палки для палатки.

Удобные места для ловли рыбы уже заняты. Наверное, с самой зорьки люди сидят.

– Может, здесь остановимся? – спросил Алексей. – Кажется, для отдыха подходяще и для рыбалки.

– Не возражаю. Давай палатку сейчас поставим.

– Нет, потом.

Алексей закинул удочку.

– Ловись, рыбка, большая и маленькая!

Приятной прохладой дышит легкий ветерок, ярко светит солнце, разноголосо поют птицы в прибрежных кустарниках. А в кронах дуба развеселились дрозды. Над водой кружатся чайки, выискивая добычу. Но Алексей ничего этого не замечает, перед ним только поплавок пестрит среди мелких волн. Вот клюнет!

Проходит час, больше. Уже в глазах Алексея пестрит, и кажется ему, что это не вода течет, а он плывет вместе с землей, а вода стоит на месте. Нет, Днепр живет, дышит, двигается. Даже, кажется, волны – и те шелестят, как живые. Вдали от берега они жаднее, бездушнее, а ближе к берегу – ленивей, крылатее. И касаются берега извилистыми длинными, узкими, как у змеи, полосами и тут же умирают.

– Ну что, Алеша, не клюет?

Татьяна отрывается от книги.

– Почему-то не клюет. То ли погода такая…

Наживил свежего червя, поменял глубину, ждет.

– Словно в воде рыбы совсем нет. А ведь в прошлом году на этом месте десятка три хороших окуней взял и подлящика вытащил. Ну ничего, вечером мы ершей наловим. Да, может, и верховодка пойдет.

Татьяна сидят у самого дуба. Кто-то смастерил здесь скамейку. Ей уже не хочется читать. Где-то совсем рядом закуковала кукушка. Татьяна прошептала: "Кукушка, кукушка, скажи, сколько мне лет жить?" Кукушка куковала долго. Татьяна считала, считала и сбилась.

– Алеша! Я буду старухой! – И рассмеялась.

– Кукушка предсказала?

– Да. Может, купаться будем, Алеша? Все равно не ловится.

– Еще немножко, авось клюнет.

– Ну ладно, лови, а я пойду за цветами.

За тридцать метров от реки – поляна, усыпанная яркими цветами, над которыми кружились пчелы. Большой рыжий шмель подлетел к голубой ее панамке, покружился и, сердито зажужжав, улетел.

"За цветок мою голову, глупый, принял и обиделся, что ошибся".

Скоро она собрала целый букет цветов.

– Я тебе сейчас венок сплету! – крикнула Татьяна.

– Давай!

Она подошла к скамейке и стала выбирать цветы с длинными стеблями.

– Ну вот, – сказала она, соединяя концы, – готово.

Прибежала и надела венок Алексею.

– Ой, какой ты смешной! Как Нептун! – рассмеялась, прижимаясь к нему. – Алеша, ну хватит ловить!

– Ладно. Вечером для ухи наловим. За день она прикормится.

Алексей оставил удочку, обнял Татьяну.

– Алеша, кругом же люди, – прошептала Татьяна. – Пошли лучше купаться…

К вечеру небо очистилось от облаков. Лениво выползла луна, подсвечивая все вокруг бледно-матовым, чуть-чуть золотистым светом. Хочется полной грудью вдыхать запахи цветущих трав и воды, прислушиваться к спокойному шепоту реки.

Невдалеке прошла женщина.

И тут же вслед пробежал мужчина. Алексей успел его разглядеть. Гладко зачесанные волосы, пиджак, наброшенный на плечи, белая, расстегнутая рубашка. Знакомый профиль. И женщина вроде знакомая. Волосы, завязанные в узел.

"Постой, да это же Вербин, – догадался Алексей. – Ну да, он. Его профиль. А женщина похожа на Ирину. А может, это его жена? Я ведь никогда ее не видел. Как похожа на Ирину Владимировну! А не все ли мне равно? Ведь в их семьях что-то не ладится".

А все-таки спросил:

– Танюша, ты не заметила, кто сейчас проходил?

– Нет. А что?

– Вроде наши, заводские. Тоже с ночевкой приехали.

На той стороне Днепра, в городском парке, еще гремел оркестр. Молодежь веселилась.

Потом, спустя минут десять, у самого берега проурчала моторная лодка, проехала мимо и остановилась невдалеке.

Алексей отметил про себя: "Казанка" с мотором "Ветерок". Десятисильный. Конечно, Вербин. А все жалуется, что купил, а ездить некогда".

На ночлег они устроились основательно, словно рассчитывали прожить здесь, по крайней мере, месяц: выбрали место посуше и поровнее, не слишком далеко от Днепра.

И пока оборудовали палатку, разводили костер и чистили плотвичку и колючих ершей для ухи, наступила ночь.

В палатке Татьяна потянулась к Алексею, шутливо проговорила:

– Алеша, это первый наш дом… – Умолкла, затаилась. Но это продолжалось недолго. – Алеша, как быстро проносится время, – снова отозвалась она. – Кажется, совсем недавно мы ездили за подснежниками, а прошло с тех пор больше четырех месяцев.

– А мне кажется, что то было только вчера…

– Нет, Алеша, этот месяц пролетит быстро, – не умолкала Татьяна. – Уже три дня сплыло. Через двадцать семь – мы поженимся. Я буду твоей женой. Совсем-совсем… Ты знаешь, Алеша, я еще не говорила ничего отцу. Для него это будет гром средь бела дня!

– А я сообщил матери в письме. Я и раньше он о тебе писал.

– И я, матери сказала, а к отцу как-то страшно подходить. Может, ты скажешь?

– Я уже недавно говорил.

– Ну и что? Он согласен?

– Ты же знаешь. Это был другой разговор. Так сказать, производственный. О том разговоре знаю не только я, но и весь завод.

– Ты поступил правильно, Алеша! Хотя, может, где-то и переборщил. Трудно идти напролом.

– Конечно, сейчас от главного инженера мне достанется. Не укладываемся. Чем качественнее, тем дороже. Это было, есть и будет. И я не отступлю!.. Плохо, что некоторые руководители превращаются в выжимал. Выжмет план – хорошо! Даже могут выдвинуть такого руководителя. А он и жмет, вместо того, чтобы пораскинуть своими мозгами. Правда, такие тоже с треском вылетают.

– Алеша, давай не говорить хоть здесь о производстве, – перебила Татьяна, – а то еще поссоримся.

– Нет, я давно хотел тебе это сказать.

– Алеша, чтобы ни случилось между тобой и моим отцом, помни: я всегда с тобой.

"Мать говорила, – вспомнила Татьяна, – что отца голыми руками не возьмешь. Он всегда будет прав".

– А все-таки я поговорю с папой, – продолжала Татьяна, – время ведь идет. Не будем же мы заявление из загса забирать…

Алексею легко было с Татьяной. Кроме вот этой подкупающей простоты, Татьяна нежная, женственная.

Татьяна благодарила жизнь, что встретила такого немногословного, мужественного и честного парня. Сейчас она чувствовала его теплоту, ровное биение сердца.

Почти бесшумно пронеслись над палаткой утки. Они с размаху плюхнулись где-то неподалеку, наверное в осоку.

– Не спится им, летают.

– Может, новое место ищут.

И снова тишина. Только комары звенят.

– Алеша, я тебя очень люблю!.. – горячо прошептала Татьяна и прильнула к нему своим трепетным телом.

5

Ну как не постоять у зреющих хлебов!

Анастасия Титовка чаще всего любила смотреть на поля, когда приближалась пора жатвы и серебристая дымка созревания окутывала хлебные просторы.