Текст книги "Штрафники"
Автор книги: Григорий Свирский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 35 страниц)
Часть 2.
"ГОСПОДА ТАШКЕНТЦЫ". "Просветительный" бросок на юг.
ГОЛОС ЗА КАДРОМ:
– "Петербург погибал! Петропавловская крепость уже уплыла... Последний оплот! Это было зрелище ужасное: куда ни оглянись – везде дыра... Публицисты гремели...
Все чувствовали, что надо вырвать "зло" с корнем, все издавали дикие вопли... В чем заключалось зло?.. Об этом никто себя не спрашивал, не рассуждал.... Чувствовалось одно: что минута благоприятная... одна из тех минут, к которой можно приурочить какую угодно обиду, и никто в суматохе ничего не разберет и не отличит. Если ТЕПЕРЬ упустить минуту?.." Но делать то что?!
А ведь Век начался хорошо.
ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД.
Снова сокрушающий все паводок. Но совсем иной. Волны пехотинцев в выгоревших гимнастерках, с царским гербом на фуражках и панамах, волна за волной, волна за волной "заливаюющие экран", бегут – объектив опускается... – бегут по огромной карте Закавказья и Средней Азии. Горят точки крупнейших городов.
Еривань, Нахичевань, Чикмент, Алма-Ата. Ошеломивший мир паводок как бы настигает, захлестывает их, и светящиеся точки, одна за другой, гаснут. Гаснет Еривань, гаснет Нахичевать. Бурлящий поток тушит Бухару, Ашхабад, все городки возле Аральского и Каспийского морей. Девятый вал хлещется у Гималаев, но и ему Гималаев не преодолеть. Последними гаснут пограничные Хорог, Куляб, Кушка ...
Пожелтелые листки. "Вестник Санкт Петербурга 1828 года." Еривань– это освобождение единоверцев. "Нахичевань – выпрямление границы с Персией" "Показали Персии кузькину мать!"...
Поток хлещет и хлещет и... продолжался, как самая распространенная песня тех лет: "На Влтаву, на Драву, на синий Дунай!"
Клики мальчишек– продавцов газет: "Белый Царь уже под Ташкентом?"
"Так взяли Ташкент или нет? Вроде бы вот-вот..."
И вдруг: "Поражение русских войск от туркмен при Геок-тене" (1880-е)
Что такое?
ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД. Старик-профессор в генеральской форме вошел на кафедру... сосредоточился на минуту в самом себе и продолжал: "СТОЯ НА РУБЕЖЕ ОТДАЛЕННОГО ЗАПАДА И НЕ МЕНЕЕ ОТДАЛЕННОГО ВОСТОКА, РОССИЯ ПРИЗВАНА ПРОВИДЕНИЕМ..."
По временам мною овладевали движения совершенно бессознательные. Я вскакивал с места и бежал вперед, сам не зная куда. Куда? Сомневаться не приходилось – призвана провидением!..
Будь у меня в руках штоф водки, я был бы способен в одну минуту процивилизировать насквозь целую палестину! Я чуствовал, что во мне сидит что-то такое, чему нет имени... или нет! Это ужасное имя есть и называется оно – разоренье! Неоткуда ничем раздобыться... Ничего у меня не осталось, кроме ужасного аппетита!
Жррррать!
И вдруг я услышал слово, которое сразу заставило забиться мое сердце.
– Таш-кент! Таш-кент! ... Жрррать! – мой школьный товарищ произнес это слово бессознательно, в порыве отчаяния...
Я прогорел, как говорится до тла. На плечах у меня была довольно ветхая ополченка. Кроме голода и жажды, ничего! На последние деньки взял себе место в вагоне третьего класса, чтобы искать счастья в Санкт-Петербурге. В Петербурге этот возглас был повторен Пьером Накатниковым – моим старым товарищем по школе. Он уже в чине штатского генерала. Занят организацией армии цивилизаторов и вербует охочих людей. Отправляет их целыми транспортами куда надо...
Как видим, никто не "стоял на рубеже" активнее, чем Накатников. Естественно, я к нему.
– Отсутствие телеги, – вразумляет он меня – вот ключ для объяснения существования народов пастушеских, кочевых. Диких, нецивилизованных... И вот появляется телега – этот неудобный и тряский экипаж! – но какую революцию он производит. Где телега, там и конюшня – простодушный пастух начинает дорожить навозом... Без навоза цивилизация бы заглохла! – и вот пастух устраиват возле него жилище и, незаметно для себя, втупает в период оседлости. Понимешь ли ты, какую радикальную реформу мы можем сразу произвести в быте этих несчастных бродяг, ничем не рискуя, ничего даже с собой не принося... кроме телеги! Кроме простой русской телеги!... Пьер... прервал свои объяснения и ласково сказал мне. "Я сегодня же доложу о тебе нашему генералу, и мы запишем тебя в гвардию.. Впереди нас идут пионеры цивилизации. Это кровопускатели, – они прорубают просеки, да, пускают кровь. Совсем другое дело – наша цивилизационная гвардия... Они получают двойные прогонные и порционные деньги..."
Целый день я получал деньги... денег потребовалась куча неслыханная, ибо я в качестве ташкентского гвардейца, кроме собственных подъемных, порционных и проч., получал еще и другие суммы, потребные преимущественно на заведение цивилизующих средств...
Кода я прискакал, приемная зала была уже полна соискателей всех возрастов. Огромного роста молодцы все подходили и подходили. Говорили друг с другом вполголоса взволнованно и примерно одно и тоже: – Без нас дело не обойдется!
– Только зевать в этом деле не следует – не то как раз перебьют дорогу...
Мимо меня спешили, казалось, не люди, а нечто вроде горилл, способных раздробить зубами дуло ружья:
– Слышали? Нигилисты-то? ведь это, батюшка, клад!
– Клад-то клад. Только зевать в этом деле не нужно...
Я взлянул... Те же гориллы.
И вновь подошедшие: – Взял и ухватил! Потому что в этом деле главное ухватить!.. Тут даже ума не требуется. Ухватил и – баста... ПРОВИДЕНИЕ!!
Когда я приближался к приемной, гвардейский генерал распекал человечка с мятым лицом и добрыми виноватыми глазами. На рыжеватой словно ржавой шинели человечка погоны старшего офицера: "Я вам приказал... почему вы не исполнили?" – грозно вопрошал генерал.
– Ваше превосходительство, я был на месте и убедился, что указываемый вами рожон совсем не рожон...
– А разве об этом вас спрашивают? А знаете ли вы... что за подобные рассуждения в военное время расстреливают?.. Сегодня же подавайте в отставку...
Среди будуших завоевателей-цивилизаторов диких народов и знакомый мне по военному училищу красавец Амалат, получивший после выхода из училища имя Ивана и его старший брат Азамат, окрещенный там Петром. В корпусе оба отличались необыкновенной ненавистью к наукам и особенной страстью к восточной магии... ...им предстояла, конечно... видная военная карьера... но они сами испортили все дело. Однажды Амалат где-то в Польше запряг в телегу тройку жидов и одного из них загнал. А Амалат...и того пуще... И братья вынуждены были оставить полк...
Амалат при своем 3-х аршинном росте и соразмерной тучности... выражал такую угрюмую решительность, что самые невинные люди немедленно во всем сознавались при одном его приближении. Генерал полюбовался им, затем заметил, что в нашем предприятии найдется место для людей всякого роста
И вдруг покраснев, прибавил: "Господа! Я не оратор. Но, как челоек русский. Могу сказать: ребята, наша взяла – Одно непременное условие для цивилизатора – это русская душа!"
– А немцу можно? – раздался в толпе чей-то голос.
Небесная улыбка озарила лицо генерала.
– Немцу можно! Немцу всегда можно! Потому что у немцев всегда русская душа!
Наконец перепись кончилась. Оказалось 400 русских, 200 немцев с русскими душами, тридцать три инородца без души, но с развитыми мускулами, и 33 поляка... Последних генерал тотчас вычеркнул. Но они воспротивились этому.
– У нас тоже русские души!
– ... Вы католики, господа, – усовещивал генерал: – а этого я ни в коем случае потерпеть не могу.
– Какие мы католики – мы и в церкви никогда не бываем!
– А! Если так – это другое дело!..
И так, господа цивилизаторы, – на ТАШКЕНТ!
Из-за спины генерала вышел человечек в ржавой шинели, которого только что распекали. Произнес тихо, буднично: – ... Ребята! Бери у бородатых, что кому надо, но на бороду не плюй! Погладь бороду-то. Погладь!..
Снова клочок старой карты Средней Азии с еще горящим и не затухшим кружочком. Ташкент!
Провожает меня старый приятель Прокоп. Он не одобряет моего патриотического психоза и "цивилизаторских затей". Всю дорогу кипит: Франция выдумала две вещи: ширину взглядов и канкан. Из того числа: канкан принят Митрофаном с благодарностью, а от ширины взглядов отплевывается и до днесь со всею страстностью своей восприимчивой натуры.
Митрофаны изменились? Да они и знать ничего не хотят. Жрррать!! Лишь одно свое право упорно отстаивают – право обуздывать, свободно простирать руки, куда дозволят. .. Вчера обуздывали Чечню, сегодня Ташкент...
Не внял я Прокопу. На другой день, в шинели ополченца, отправился на железную дорогу и взял место в спальном вагоне второго класса... Через плечо у меня висела дорожная сумка, в которой хранились казенные деньги.
Рядом такие же ликующие ополченцы, открывающие сумки с припасенным запасом спиртного...
Все это я помню...
Но каким образом я оказался в Ростове на Дону?! Где моя сумка?!
Я ехал, я ехал, я ехал... Господи! Тут есть какое-то волшебство. Злой волшебник превратил в Ташкент... Рязанскую губернию...Рязанскую или Тульскую?!
Я помню: я пил...
В Таганроге меня арестовали... Где казенная сумка?
– Я помню: я пил...
Что случилось? Где я нахожусь?
Кругом меня ходят какие-то тени и говорят "стоя на рубеже..."
"Заготовление телег!!" Но ведь надобны средства, mon cher! Телега, конечно, это не бог знает драгоценность какая, но ведь надо построить ее! Где средства? Где ж средства... коли я их ВСЕ ПРОПИЛ...mon cher!
...Думающие и страждущие справедливости интеллигенты тут же бросились искать партии, далекие от болтунов либерализма; другие – крайне решительные, которым по духу и силе "цивилизовать" Ташкент..
Вечером, Прокоп подобревший ко мне, битому жизнью, умудренному, заставил меня надеть фрак и белый галстук, а в десять часов мы уже были в салонах князя Обалдуй– Тараканова.
Раут был в полном разгаре: в гостиной стоял говор; лакеи бесшумно разносили чай и печенье. Нас встретил хозяин, который произнес: – Рад-с. Нам, консерваторам, не мешает как можно теснее стоять друг около друга.
Мы, консерваторы, страдали изолированностью – и это нас погубило... Я теперь принимаю всех... Я, впрочем, надеюсь, что вы консерватор?
Хозяин постоянно был на ногах и переходил от одной группы беседующих к другой. Это был человек довольно высокий, тощий и совершенно прямой... Очевидно, тут все держалось внешнею выправкой, скрывавшей внутреннее недоумение, которое отличает людей раздраженных и не понимающих причину своего раздражения.
Общий план зала. Объектив наплывает то на одного гостя князя, то на другого.
Средним планом: седовласый младенец шамкает в испуге: – Куда мы идем?!
Снова общий план зала. Гости, один за другим, без звука, – жестами, мимикой, – повторяют друг другу одно и то же: "Куда мы идем?!!
Мы останавливаемся на мгновенье у различных столов. За ближайшим образуется патриотическое общество по самому дешевому производству, для армии и флотов, колбасы из еловых шишек и никуда не годных мясных обрезков. Тут же сочиняется патриотическое воззвание к народу с широко известными виршами:
"О Росс непобедимый,
О твердокаменная грудь!"
Гости вдруг повернултсь к одной из групп, где обсуждается какой-то явно спасительный для России прожект. Прожект о "расстрелянии", составленный ветлужским помещиком Поскудниковым.
Поскудников горделиво читает свое произведение: – Отчего все ужасное происходит? Конечно же, от недостатка спасительной строгости. – Если бы, например, было своевременно прибегнуть к расстрелянии, то и общество было бы спасено, и молодое поколение ограждено от заразы заблуждений...
Зал внимает с надеждой: кто-то из гостей не ахает-стонет, а предлагает спасение.
– ... Конечно, не легко лишить человека жизни, но он, Поскудников, и не требует, чтобы расстреливали всех поголовно, а предлагает только: "расстреливать, по внимательном всех вин рассмотрении, но неукоснительно. И тогда "все сие" исчезнет. И лицо же добродетели, ныне потускнвшее, воссияет вновь"...
ГОЛОС ЗА ЭКРАНОМ: – И всего замечательнее то, что и вступление, и самый проект Поскудникова умещаются на одном листе, написанном очень разгонистою рукой. Как мало нужно, чтоб заставить воссиять лицо добродетели!!
В особенности же кратко заключение, к которому приходит автор. Вот оно:
ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД: – "А потому полагается небесполезным подвергнуть расстрелянию нижеследующих лиц:
(Перечисление этих лиц сопровождается укрупненными планами слушающих гостей. Каждый из них по своему реагирует на близкий его душе пункт.)
...Итак, подвергнуть расстрелянию:
Первое, всех несогласно мыслящих (общий восторг).
Второе, всех, в поведении коих замечается скрытность и отсутствие чистосердечия.
Третье, всех, кои угрюмым очертанием лица огорчают сердца благонамеренных обывателей.
Четвертое, зубоскалов и газетчиков." (общий восторг)
... Я был ошарашен.. Тихо, не прощаясь, выскочили вместе с Прокопом на улицу. – Айда к Палкину!– скомандовал Прокоп извозчику. – Ужинать у ДЮССО хорошо, когда на сердце легко... А как наслушаешься прожектов!...
Ныне я внимал Прокопу с гораздо большим интересом.
– ... Как Иван Грозный нас построил в колонну: НА КАЗАНЬ! Затем НА ЛИВОНИЮ! Так и стоим. В ожидании очередного приказа.
Нас можно легко бросить в горнило любой беды. По приказу, разумеется... Мера талантливости русского человека, скажу тебе по чести, находится в теснейшей зависимости от "приказания" – Ежели мы не изобрели пороха, то значит нам не было это приказано; ежели мы не опередили Европу на поприще общественного и политического устройства, означает, что и по сему предмету никаких распоряжений не последовало. Мы не виноваты. Прикажут – и Россия завтра же покроется школами и университетами; прикажут – и просвещение вместо школ сосредоточится в полицейских управлениях...
– Все по правде, Прокоп, а вот... Ташкент так и не взят. Шипка взята! Всенародное торжество!.. О Бухаре газеты объявили скромнее, наша она! Российская! А о Ташкенте ни слова. "Заговоренный город..."
– Ташкент еще не наш, а ташкентцы уже... вот они, – продолжил свое язвительный Прокоп. – Вчера был в итальянской опере – и вдруг увидел ташкентца, и что всего удивительнее ташкентца – французского генерала Флери... Что-то безнадежное сказывалось в его сухой и мускулистой фигуре, как будто там, внутри него, все давно застыло и умерло... кроме больших и постоянно подвижных скул ... выдающих его чувства плотоядности. Я инстинктивно обратился к моему соседу:
– Посмотрите, какой ташкентец!
И сосед меня понял...
Мы шли от Палкина, пошатывясь. Как тут не выпить? Снова на каждом шагу наслаждались разговорами прохожих такого рода:
– Я бы его, каналью, в бараний рог согнул! – говорит один: – да и жаловаться бы не велел.
– Этого человека четвертовать мало! – восклицает другой
– На необитаемый остров! Пускай там морошку сбирает-с!– вопиет третий.
– Вот они, наши доблестные ташкентцы! – печально усмехнулся Прокоп.
Они прошелестил мимо, косясь на нас, как на привидения, и остервенело браня все на свете.
Естественно, невдомек им было, – это я тоже постиг не сразу, но уж за то всей своей шкурой: Ташкент есть страна, лежащая всюду, где бьют по зубам и где имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем..
То-то доблестная русская армия стоит под незримым Ташкентом, а взять не спешит. Не под силу.
______________________________
Михаил Евграфович Салтыков (Н. Щедрин) скончался в 1889 году. Менее 30-ти лет отделяло Россию от часа, когда фантастический прожект помещика Поскудникова, рожденный в голове великого сатирика, начал – пункт за пунктом – исполняться вживу. Правда, изменилось направление расстрельного огня.
(Но это уж непредвиденные исторические выверты...)
В пучину бед, ни раз и ни два, окунали русский народ и потому (и потому, господа!), что в России из великого Щедрина во всех школах "проходили" лишь "Сказки" и "Господа Головлевы" (Про "Иудушку"), но никогда, на моей памяти, – "ИСТОРИЮ ГОРОДА ГЛУПОВА", – бессмертный дар Михаила Евграфовича ДУМАЮЩЕЙ РОССИИ, которая озабочена будущим страны.
В ЗРИТЕЛЬНОМ РЯДУ третьей последней части сценария, который последует скоро, "ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА", известная всему миру, как "ИСТОРИЯ ГОРОДА ГЛУПОВА"
Часть 3 и последняя.
"ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА"
Убить первоначальный замысел на корню замыслил не коварный гебист, а мой приятель-киношник. Звонок из Москвы: "Если ты хочешь, чтобы твой сценарий о Щедрине стал фильмом, он должен быть о любви. Добрых 2/3 о любви. Такие времена. Устали люди от проститутки-политики. От Глупого-города и глупых наяву... Уже готов сценарий? В архив его! Выстраивай заново. Любовь пиши, страстную, плотскую, если ты еще не забыл, что это такое..."
Я отложил динамичный сценарий о власти помпадуров, как о втором татарском нашествии.. И решил взглянуть на эпоху с другой стороны!
ЩЕДРИН о ЛЮБВИ.
Без любви – откуда бы взяться у Щедрина столь острой боли за русских людей?!
ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД. "Первый же князь, которому они били челом, видя, что они и здесь, перед лицом его, своей розни не покидают, сильно распалился и начал учить их жезлом.
– Глупые вы, глупые! – сказал он: – не головотяпами следует вам, по делам вашим, называться, а глуповцами. Не хочу я володеть глупыми!
– За что он нас раскатал? – задумались глуповцы. И отправились на дальние болота искать себе князя поглупее. Помог друг-приятель по прозванью вор-новотор. Шепнул князю: "драть их, ваша княжеская светлость, завсегда свободно."
– Ладно. Володеть вам я желаю, – сказал князь, – а чтоб итти к вам жить – не пойду, потому как живете звериным обычаем... Посылаю к вам, заместо себя, самого этого вора-новатора. Пущай он вами правит, а я отсель и им и вами помыкать буду...
Покорилсь глуповцы. Однако вору-новотору эта покорность была не с руки. Ему нужны были бунты...Чтоб бросил народ под раскат – "отвести душу" – непослушного ему, вору, Митьку, Ивашку, Порфишку, да другого Митьку...
Бысть затем и "четыре войны за просвещение", и бабий бунт "за престол", где бесчинствовали и Штокфиш, белокурая немка, и Клементинка "польская интрига", и единокровные Дунька-толстомясая и Матренка-ноздря. Динамики и захватывающих зрелищ битв "за оПчество" тут на несколько полнометражных киносерий, но можно ограничиться и "ГОЛОСОМ ЗА КАДРОМ": "Перебивши и перетопивши целую уйму народа, глуповцы заключили, что теперь в Глупове крамольного греха не осталось. Уцелели только благонамеренные"...
Но все бунты уже описаны академиками. Сейчас – о ЛЮБВИ. ... Даже свирепые помпадуры любви не чужды ... Кто не верит в волшебные превращения, тот пусть не читает летописи Глупова...
ЗРЕЛИЩНЫЙ РЯД "... в это самое время, на выезде из города, в слободе Навозной, цвела красотой посадская жена Алена Осипова. Повидимому, эта женщина представляла собой тип той сладкой русской красавицы, при взгляде на которую человек не загорается страстью. Но чувствует, что все его существо потихоньку тает. При среднем росте, она была полна, бела и румяна, имела большие серые глаза на выкате, не то бесстыжие, не то застенчивые, пухлые вишневые губы, темнорусую косу до пят и ходила по улице "серой утицей"... Муж ее, Дмитрий Прокофьев, занимался ямщиной и был тоже под стать жене... Он не чаял души в Аленке, а Аленка не чаяла души в Дмитрии. Частенько похаживали они в соседний кабак и, счастливые, распевали там вместе песни. Глуповцы же не могли нарадоваться на их согласную жизнь".
Поставить бы тут точку?! Ах, какое бы было красивое кино! Красавцы-герои. Задушевные народные песни – хорошо поставленными голосами... Замечательное кино и ... беспредельно лживое...
В начале 1776 года в тот самый кабак... зашел градоначальник Фердыщенко. Зашел, выпил косушку, увидел Аленку и почувствоал, что язык у него прилип к гортани... выбрел на улицу и поманил за собой Аленку.
– Хочешь, молодка, со мною в любви жить?
– А на что мне тебя... гунявого? – отвечала Аленка.
На другой день градоначальник послал к Дмитрию Прокофеву на постой двух инвалидов, наказав им при этом действовать "с утеснением." .. Аленка, вооружась ухватом, гнала ивалидов прочь и на всю улицу орала:
– Ай да, бригадир! К мужней жене, словно клоп, на перину всползти хочет!..
ГОЛОС ЗА КАДРОМ: -Так-как время было еще либеральное и в публике ходили толки о пользе выборного начала, то градоначльник собрал излюбленных глуповцев и... потребовал наказания ослушников.
Излюбленные посоветовались... и вынесли приговор: "шельмов учить следовает..."
Когда Аленка с Митькой воротились, после экзекуции домой, то шатались словно пьяные..
Уходя, огрызнулась:
– Ишь тебя, старого пса, ущемило! или мало на стыдобушку мою насмотрелся!
И дома разревелась:
– Видать, как ни как, а быть мне у бригадира в полюбовницах! сказала, обливаясь слезами. Митька полез было за вожжами на полати, чтоб проучить Аленку, но вдруг затрясся всем телом, повалился на лавку и заревел. Кричал он шибко, что мочи, а про что кричал, разобрать было невозможно, Видно было только, что человек бунтует.
Бунтовщика заковали в цепи и увели на съезжую. Как полоумная, бросилсь Аленка на бригадирский двор... рвала на себе сарафан и безобразно кричала:
–На, пес, жри! Жри! Жри!
– Ну, чего ты, паскуда, жалеешь, подумай-ко!– увещевала старая бригадирова экономка. – Митьку жалко! – отвечала Аленка, но таким нерешительным тоном, что было очевидно, что она уже начинает помышлять о сдаче...
В ту же ночь у бригадира случился пожар, который успели потушить. Сгорел только архив, в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение о поджоге. Митька отпирался. Словам его не поверили. Производство о нем велось с упрощением.
Через месяц он уже был бит на плащади кнутом и, по наложении клейм, отправлен в Сибирь, в числе прочих сущих воров и разбойников.
Бригадир ходил в вицмундире по городу и строго-настрого приказывал, чтоб людей имеющих "унылый вид" забирали на съезжую... По дороге заглядывал в лавки и все тащил, все тащил. Даже Аленка начала кобениться, пОходя тащить и требовать, чтоб ее признавали не за ямщичиху, а за поповскую дочь.
ГОЛОС ЗА КАДРОМ. Все изменилось с тех пор в городе. Казалось, уж и сама природа перестала быть благосклонной к глуповцам. "Новая сия Иезавель, говорит об Аленке летописец, навела на наш город сухость."
Базары опустели...город обезлюдел. Кои померли, кои, обеспамятев, разбежались кто куда... продавать было нечего. Пропал даже хлеб.
ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД. Хлеб хлебом, но, когда Помпадур купил Аленке новый драдедамовый платок, глуповцы так встревожились, что целой громадой ввалили на бригадировый двор.
– А ведь это, поди ты, не ладно, бригадир, делаешь, что с мужней женой уводом живешь... Да и не затем ты сюда от начальства прислан, чтобы мы, сироты, за твою дурость напасти терпели..
Градоначальник ругателей оборвал и... тут же отрапортовал начальству так: коли хлеба не имеется, так, по крайности, пускай хоть команда прибудет...
– ...Этак власть, братцы, и всех нас задавит! – догадывались уцелевшие глуповцы. И, без всякого предварительного уговора, разом остановились у дома градоначальника. – Аленку! Аленку! – гудела толпа. – Выходи!
Градоначальник понял, что народ остервел и ... спрятался в архив. Замок щелкнул, и Аленка осталась снаружи...Тут ее и схватили. Попыталась она оправдаться: "Атаманы-молодцы... ведомо вам самим, что он меня силком от мужа увел!"
Но толпа ничего уж не слышала.
– Сказывай, ведьма! – гудела она: – через какое твое колдовство на наш город сухость нашла?..
Аленку разом, словно пух, взнесли на верхний ярус колокольни, и бросили оттуда под раскат с вышины более пятнадцати саженей.
"И не осталось от той бригадировой сладкой утехи ни единого лоскута..."
В то самое время, когда совершалась эта бесознательная кровавая драма, вдали, по дороге, вдруг поднялось густое облако пыли.
– Хлеб идет! – вскрикнули глуповцы, внезапно переходя от ярости к радости.
– Ту-ру! ту-ру!– явственно раздалось из внутренностей пыльного облака.
... В колонну
Соберись бегом!
Трезвону
Зададим штыком
Скорей!
Скорей!
Скорей!
Cовсем другое, господа, любовь возышенная. Застенчивая...
ГОЛОС ЗА КАДРОМ. В 1815 году прибыл в Глупов помпадуром виконт ДюШарно, французский выходец. Париж был взят. Враг человеческий навсегда водворен на острове Св. Елены. Ликование было общее, а вместе со всеми ликовал и Глупов. Вспомнили про купчиху Распопову, как она ...интриговала в пользу Наполеона, выволокли ее на улицу и разрешили мальчишкам дразнить...
ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД. Дю-Шарио любил и много болтал. Начал объясниять глуповцам права человека; но, к счастью, кончил тем, что объяснил права Бурбонов. Убеждал обывателей уверовать в богиню Разума и кончил тем, что просил признать непогрешимость Папы.
Он веселился без устали, почти ежедневно устраивал маскарады, танцевал канкан и любил интриговать мужчин, в этом не было ничего удивительного: впоследствии он был подвергнут исследованию и оказался женщиной
Дел он (она) не вершил и в администрацию не вмешивался. Это обещало продлить благополучие глуповцев без конца.
ГОЛОС ЗА КАДРОМ: – Глуповцы изнемогали под бременем своего счастья. Исчезли, точно в подпол провалились, и пугавший люд помпадур Брудастый у которого в голове был органчик с пьеской из двух слов: "не потерплю!" и "запорю!". И "польская интрига" за каждым углом, и козни "лондонских агитаторов". Не раздражали даже жиды. Глуповцы забылись... возмечтали, что счастье принадлежит им по праву и что никто не в силах отнять его у них. Победа над Наполеоном еще больше утвердила их а этом мнении; в ту эпоху и сложилась знаментое: "шапками закидаем".
ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД. Почувствовав себя на воле, глуповцы... вздумали строить башню, с таким расчетом, чтобы верхний ее конец непременно упирался в небеса. Но так-как архитекторов у них не было, а плотники были неученые и часто не трезвые, то довели башню до половины и бросили, только благодаря тому миру удалось избежать смешения языков.
Но и того им показалось мало. Забыли глуповцы истинного бога и прилепились к идолам. Вытащили из архива Перуна и Волоса. Идолы, несколько веков не знавшие ремонта, оказались в страшном запустении. У Перуна были даже нарисованы углем усы.....
Развращение нравов развивалось не по дням, а по часам. Появились кокотки и кокодессы.. И за все тем глуповцы продолжали считать себя самым мудрым народом в мире...
В таком положении застал глуповские дела статский советник Эраст Андреевич Грустилов. Человек он был, видать, болезненно чувствительный, и когда говорил о взаимных отношениях двух полов, то краснел. Только что перед этим он сочинил повесть под названием "Сатурн, останавливаюший свой бег в объятиях Венеры". Под именем Сатурна он изображал себя, под именем Венеры известную тогда красавицу Наталью Кириловну де-Помпадур.
ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД. Меланхолик и Дон Жуан Грустилов. Меланхолический вид прикрывал в нем много иных наклонностей. Находясь, скажем, при действующей армии провиантмейстером, он непринужденно распоряжался казенной собственностью, облегчая себя от нареканий тем, что, взирая на солдат, евших затхлый хлеб, проливал слезы. К мадам Помпадур проник просто с помощью своих несчитанных денег.
– А часто у вас секут гостей? – спросил Грустилов у письмоводителя, не подымая глаз – Кто же не знал, что градоначальник есть хозяин города, обыватели суть его гости. ... – Ну-с, я сечь буду... девочек,– сказал Грустилов, внезапно покраснев.
ГОЛОС ЗА КАДРОМ. Влияние кратковременой стоянки русских войск в Париже сказывалось повсюду. Победители, принявшие впопыхах гидру деспотизма за гидру революции, были в свою очередь покорены побежденными... Для непристойности существовал отныне особый язык. Любовное свидание именовалось "ездою на остров любви". Грубая терминология анатомии сменилась утонченной, вроде "шаловливый мизантроп", "милая отшельница..."
Царили – и в обществе, и у власти – благодетели... Почему-то многие думают, что ежели человек умеет незаметным образом вытащить платок из кармана своего соседа, этого уже достаточно, чтобы упрочить за ним репутацию политика или сердцеведа. ... Но это ошибка. Ежели человек, произведший в свою пользу отчуждение на сумму в несколько миллионов рублей, сделается впоследствии меценатом и построит мраморный палаццо, в котором сосредоточит все чудеса науки и искусства, то его все-таки нельзя назвать общественным деятелем, а следует назвать мошенником. И только ...
Но в то время истины эти были еще неизвестны и репутация сердцеведа утвердилась за Грустиловым-градоначальником беспрепятственно.
ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД. Все спешило жить и наслаждаться; спешил и Грустилов. Он совсе бросил городническое правление и ограничил свою деятельность тем, что удвоил прежние оклады и требовал, чтобы они поступали в назначенные сроки.
Последствия этого сказались очень скоро. Уже в 1815 году в Глупове был чувствительный недород. А в следующем не родилось вообще ничего, протому что обыватели, развращенные пьяной гульбой, до того понадеялись на свое счастье, что, не вспахав земли, зря разбросали зерно по целине.
– И так, шельма, родит, – говорили они в чаду гордыни..
Грустилов присутствовал на костюмированном балу, когда весть о бедствии, угрожавшем Глупову, дошла до него...
Этому вечеру суждено было провести глубокую деморкационную черту во внутренней политике Грустилова. В ту самую минуту перед ним явилась маска и положила на его плечо свою руку. Он сразу понял, что это ОНА...
– Проснись, падший брат! – сказала она Грустилову.
Грустилов не понял, он думал, ей представилось будто помпадур спит, он стал простирать руки.
– Не о теле, а о душе говорю я... – С этими словами она сняла с лица своего маску.
Грустилов был поражен. Перед ним было прелестнейшее женское личико, какое когда-нибудь удавалаось ему видеть... Подобное встречалось разве в вольном городе Гамбурге, но это было так давно..
– Но кто же ты?– вскричал встревоженный Грустилов.
– Я та самая юродивая дева, которую ты видел потухшим светильником в городе Гамбурге... Явился здешний аптекарь Пфейфер и, вступив со мной в брак, увлек меня в Глупов... Здесь я познакомилась с мудрой Аксиньюшкой...
Я избавлю читателей от страниц о юродиво-мистических увлечениях и знати и смердов, чтобы осталось место для эпизодов реалистических. Развращение нравов дошло до того, что глуповцы посягнули проникнуть аж в тайну построения миров и рукоплескали учителю каллиграфии, который проповедывал с кафедры, что мир не мог быть сотворен за шесть дней.
ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД. Это взрывало основы, на которых стоял Глупов. Пока Грустилов колебался, обыватели все решили за него. Они ворвались на квартиру учителя каллиграфии Линкина, произвели в ней обыск и нашли в ней книгу "Средства для истребления блох, клопов и других насекомых..." С торжеством вытолкали они Линкина на улицу и повели его на градоначальнический двор... Линкин начал объяснять, что эта книга не заключает в себе ничего против религии, ничего против властей...
