Текст книги "Штрафники"
Автор книги: Григорий Свирский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)
Фадеев стал белым, как смерть. Сталин пыхнул трубкой, спросил холодно, неторопливо, кем представлена книга, а, узнав, повернулся к члену редколлегии "Нового мира" К. Федину. Тот медленно сползал со стула...
– Тылантлива ли кныга? – поинтересовался. – Тылантлива, считаете? – С минуту молчал, оглядывая перепуганных писателей. – Ну, так пусть идет...
– Чего вдруг вылез Бубеннов? – позднее спросил я у старого писателя, который, как и я, получал в "Новом мире" очередной "кирпич" – рукопись для рецензирования.
– Стыдно говорить! Юра Трифонов полукровка, а харя Бубеннов, известно...
Вот так, господа хорошие!... Черносотенному роду нет переводу! Ну, как тут не вспомнить еще раз нашу дорогую агентуру интернет-ФСБ!
Однако моей рукописи о студентах МГУ жизнь пока что улыбалась. Дома меня ждало письмо от Константина Симонова, сообщавшего, что повесть принята и увидит свет в ближайшем номере журнала.
Тут же отправился в "Новый мир", где мне показали все рецезии на Свирского, в том числе от Валентина Катаева, члена редколлегии журнала.
Я просмотрел его пометки в своей рукописи и обмер. Катаевские замечания раз и навсегда отучили меня от привычно – "приподнятой" в те годы газетной стилистики. На полях, в трех-четырех местах, размашисто, красным карандашом, было начертано памятно, как выстрел: "Сопли!", "Вопли!" Снова "сопли!" И даже немыслимо многословно: "Сопли и вопли!" У меня сердце упало. Однако в завершении – "выправить и – в печать!"...
Но до "печати", оказалось, было еще очень далеко. Начиналась эпоха "космополитического" психоза предсмертных сталинских лет, о чем рассказал подробно в книгах "Заложники", и "На Лобном месте."
Признаться, опасался, отшвырнут, как котенка, попавшего под ноги. И вдруг, вся эта эпоха "вдруг"! – телеграмма от Панферова. "Печатаем!"
– Разговаривал с Костей Симоновым на секретариате, – доверительно сообщил Федор Иванович, увидев меня.. – Я забрал вас к себе...
Какие могли быть возражения?! И роман под названием "Здравствуй, Университет" напечатан в журнале "Октябрь", 1952 год, N°N°1-2.
Пресса была хорошей, и это напрасно: я – молодой автор-солдат еще очень мало что понимал о происходящем в годы предсмертного безумия "вождя и демиурга". В интернете ныне стоят осколки последней, более осмысленной части этой книги. В заголовке ее дальнейшая судьба: "Запрещенный роман".
С Константином Симоновым близко не сходился: он был "небожителем", на сворке ЦК, зверем бросился на "распятого" Михаила Зощенко...
Александр Твардовский – совсем другое дело... Впервые понял, Александр Трифонович ценит меня, как литератора, когда труды казахского классика вернул в отдел прозы, а мне передал через своего зама Бориса Закса просто: "Природа у казаха написана прекрасно, а люди картонные. Пусть Свирский пропишет людей..." Я "прописал", и казах получил свою медаль...
Понял, что он ценит меня и как личность, когда – после моих резких выступлений в СП о государственном шовинизме – я был изгнан отовсюду. . А Твард (так мы звали его) приказал своему отделу прозы (кажется, Инне Борисовой): – Григория Свирского из списка "внутренних рецензентов", кто бы нам ни звонил, не вычеркивать. Так и не вычеркнули, кто бы ни звонил. Ну, а то, что произошло далее , никто и предположить не мог...
К нам домой неожиданно пришла худющая маленькая Валя, дочь Твардовского, несчастная, заплаканная, сказала, что отец умирает. И он просил меня срочно передать Свирскому вот что...
К умиравшему Александру Твардовскому явился проститься член Политбюро. Валя не назвала его имя, а мы не переспрашивали. Так было принято тогда если имя не говорят, – не переспрашивать...
Был у отца с членом Политбюро, поведала она, трудный мужицкий разговор. Отец прервал гостя вопросом:
– А чего вы Свирского мучаете?
– А мы его не мучаем. Он говорит про нас то-то и то-то...
– Ничего он такого не говорит, – возразил Твардовский. – Это все ваши стукачи придумывают.
– Нет, Трифоныч, – Свирский думает, что он один, а он не один...
И Твард, знавший, что жить ему осталось несколько дней, с неделю, не более, вызывает в больницу дочь и отправляет ее к нам, чтобы предупредить Свирских: либо возле них пригрелся стукач, которого они принимают за друга, либо КГБ день и ночь прослушивает их телефон так же, как они прослушивали "Новый мир", годами накапливая для ЦК партии данные "об антисоветской сути" журнала, чтоб нас угробить.
Что кстати и подтвердилось в самом начала перестройки, когда раскаявшийся майор КГБ рассказал по московскому ТВ, как они налаживали всестороннее прослушивание квартиры Григория Свирского...
Я до конца своих дней буду помнить этот глубоко сердечный поступок умиравшего Твардовского, человека бесконечно мне дорогого. Умирал, а своих спасал...
Константин Паустовский и нанавистные ему "визгуны..."
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ
Мне неслыханно повезло после войны. Константин Георгиевич Паустовский, просматривая на Всесоюзном совещании молодых писателей 1947 года рукописи и первые книги прозаиков-фронтовиков, задержал взгляд на моей измочаленной военной цензурой книжке о войне в Заполярье и зачислил меня в свой семинар. Власть боялась пишущих фронтовиков, и на нас набросилась целая когорта казенных увещевателей – от Фадеева и Шолохова до косноязычных комсомольских вождей, – которые пытались втемяшить в наши головы понятия партийности, т. е. послушания, и внутренней цензуры... Резким контрастом прозвучал тогда тихий, взмывающий иногда фальцетом голос нашего учителя. Константин Георгиевич требовал от нас никогда не расставаться с чувством внутренней свободы. Он видел, куда идет расстрельное государство, восславившее "первых среди равных", от волнения у него начался приступ астмы: "Сам воздух... воздух литературы... внутренняя свобода... Без этого нет литературы. Если нет независимости от..." – Он махнул рукой куда-то вниз, видно, в сторону зала, где клокотали и били себя в грудь увещеватели.
Он стал в те дни моим светом в окошке, моим нравственным наставником, резкий на язык благородный Константин Георгиевич, и когда спустя два года погром в литературе достиг вдруг высочайшего накала, я кинулся к нему. Паустовский еще не видел свежей газеты, бросил взгляд на гигантского размера статью "Об одной антипатриотической группе театральных критиков". Произнес сквозь зубы: "Какая богатая лексика!". Прочтя до конца, снова вернулся к ее крутой большевистской лексике, повторяя с яростными и брезгливыми нотками в голосе: "...выпячивают отрицательные явления"... "смакуют недостатки"... "огульно охаивают"... "стараются принизить"... "скомпрометировать"... "смыкаясь в своих взглядах с враждебными"... "раздувают, обобщают"... "допускают грубые выпады"... – И нервно отшвырнул газету: – "Босяки! Бездарны даже в брани! Никаких аргументов. Один поросячий визг. ВИЗГУНЫ!"
Я вспомнил и Константина Паустовского, и давний горестный погромный день, когда сразу после публикации в "Новом русском слове" (11 августа 1995 г.) моей рецензии на книгу израильской журналистки Инны Стессель раздался телефонный звонок и хриплый голос в трубке вскричал с уличающими интонациями: "Выхватываешь отрицательные явления?! Огульно охаиваешь?! Принижаешь Израиль?!"
Я ответил, что вовсе не выхватываю негативные явления. Если так можно выразиться, я "выхватил" талантливую книгу израильской журналистки, болеющей за судьбу своей страны.
"Поговори еще! – угрожающе взревела трубка. – "Больное общество!", "Крах идеи!" Эт-то про что такое? Про сионизм?! Заткнись, фраерок, а не то заткнем пасть!"
Я положил трубку. Не тут-то было. Звонят. Мерцающий стариковский голос. Совсем другой аноним, а лексика та же. Уголовная. Угрозы "посчитаться". "Умыть рыло". Невольно вспомнились недавние статьи канадских газет о наплыве российских уголовников в Канаду. Усмехнулся: "Здравствуйте, господа-товарищи!"
И вот что удивительно, кто именно немедленно, первыми, грудью вперед бросился выгораживать израильских чиновников: криминальные элементы, объехавшие Израиль стороной. "Что за комиссия, создатель?"
По счастью, здесь не Россия-матушка. В печати им, героям задворок, не разгуляться...
НЕ ТУТ-ТО БЫЛО...
Свежие газеты проталкивают нам в "почтовую щель" двери, прикрытую железной крышечкой, с грохотом и звоном. С грохотом и, как всегда, на неделю позже заявилось и "Новое русское слово" от 22 сентября. В нем "Ответ г-ну Свирскому" И. Смоткина. Гляжу и своим глазам не верю. "Выхватив несколько отрицательных явлений"... "раздувает, обобщает"... "пригвождает к позорному столбу"... "допускает грубые выпады"... И – никаких доказательств. Лишь расхожие стереотипы советского агитпропа, "шашлык из тухлятины", как говаривали старые писатели.
Спасибо, господин патриот! Не раз слыхивал, что тот, кто критикует недостатки этой страны, тот враг Израиля.
Я уже был врагом народа. Я стал им в 1965 году, когда рассказал на общем собрании московских писателей, как во время альпинистского похода в Осетии меня не пригласили на свадьбу как грузина, в Грузии избили как армянина, прибалты в поезде сторонились как русского, а в Москве не утвердили членом редколлегии литературного журнала как еврея.
Вся история "дружбы народов" СССР была представлена мною, как на ладони... Задумайся над этим высокое руководство СССР, почтившее тогда нас своим появлением, может быть, не горел бы сейчас Кавказ кровавым огнем... Однако мне авторитетно объяснили, что я не выражаю мнение народа. Что я не друг, а враг советской державы. А выражают это мнение руководители Союза писателей, которых я назвал на том же собрании антисемитствующей "черной десяткой".
И вот рухнула держава. Так кто же был ее лютым ворогом? Те, кто говорил о ее пороках, или те, кто и слышать о них не желал? Вся эта приснопамятная троица Егорычев-Пельше-Андропов, которая кричала, что я "клевещу" и "подтасовываю", а затем изъяла из библиотек страны все мои книги и, чтоб никому не повадно было повторять подобное, вытолкала меня из Союза?
И вот опять... "не выражаю", "выхватываю", "путаю..."
Но даже все это лишь свежий ветерок по сравнению с тем, что повеяло вдруг на меня издалека. Пришла израильская газета, где я прочитал о себе следующее: "Свирский – ренегат, отрекшийся вначале в Советском Союзе от своего еврейства, а затем в Израиле..."
Тут я хлопнул себя по лбу. Каждый, кто пусть даже не читал, а только листал мой документальный роман "Заложники", знает, за что Григория Свирского исключили в свое время из Союза писателей СССР, а затем вытолкали из страны социализма. Каждый, кто хотя бы просматривал роман "Прорыв", помнит, что, оказавшись в Израиле, Свирский был главным свидетелем обвинения на парижском процессе 1973 года против советского посольства во Франции, публиковавшего перед войной Судного дня антисемитские материалы. Что он помог выиграть этот процесс, отбросив, как грязную тряпку, провокацию брежневского агитпропа против Израиля.
И все это я хлопотал, оказывается, "отказавшись – еще в СССР – от своего еврейства?!".
Разгадка оказалась предельно простой: мои яростные обличители не читали ни одной моей книги, даже не листали их. Длинные уши НЕЧИТАТЕЛЯ были видны даже через океан. Странно, но именно они и лютуют на всех континентах... Порой мне хочется по-доброму помочь им. Не терпится вам облаять, показать себя людям, да полистайте сами книги. Не достанете трилогию "Ветка Палестины", нет денег – войду в положение, вышлю. Бесплатно.
"НЕ НУЖНА НАМ ТВОЯ ПРАВДА!"
В своем замечательном опубликованном посмертно "Дневнике" Корней Иванович Чуковский в заключительной главке "Год 1969" описывает методы многолетнего обкрадывания, одурачивания советского человека, который подвергается "специальной обработке". Это последние записи в больнице, перед лицом смерти: "...начальство при помощи радио, теле и газет распространяет среди миллионов разухабистые гнусные песни – дабы население не знало ни Ахматовой, ни Блока, ни Мандельштама, – записывает Корней Чуковский. – И массажистки, и сестры в разговоре со мной цитируют самые вульгарные песни, и никто не знает Пушкина, Баратынского, Жуковского, Фета – никто".
"Вся полуинтеллигентная Русь" и даже встретившаяся ему здесь, в больничных палатах, замечательная деятельная сибирячка с живым скептическим умом ("Разговаривать с которой одно удовольствие", – добавляет Корней Иванович не без горечи), "даже она не предполагает, что в России были... Гумилев, Замятин, Сомов, Борис Григорьев, в ее жизни пастернаковское "Рождество" не было событием, она не подозревала, что "Мастер и Маргарита" и "Театральный роман" – наша национальная гордость... Когда-то Щедрин и Козьма Прутков смеялись над проектом о введении в России единомыслия теперь этот проект осуществлен, у всех одинаковый казенный метод мышления, яркие индивидуальности стали величайшей редкостью..."
"Специальной обработке" подверглось, как известно, несколько поколений, в результате многие из нас и не подозревают, что они мыслят стереотипами, пишут, гневаются чужими заемными словами.
Чтобы вылечить любое заболевание, его, прежде всего, надо исследовать, понять. Попытаемся постичь, что движет нашими читателями? Какие чувства? Почему они столь злобно набрасываются на книги, которые не листали, на газетные статьи писателей и журналистов, не отвечающие их убогим представлениям о предмете? К примеру, чтобы уничтожить "зловредного" журналиста Кашницкого, изгнать его во что бы то ни стало и изо всех газет, и из страны некий Моше Шнайдер обошел множество редакторов и издателей, пусть даже русского языка не ведающих. Зачитывал всем свое послание на иврите. Его "уличительные" статьи и отклики – хорошо знакомая нам по газете "Правда" большевистская лексика в полном цвету. И, как водилось там, доказательств никаких. Одновременно с этим несколько анонимов грозят по телефону расправиться с детьми Кашницкого, а старшего сына и в самом деле протянули бревном по спине...
Увы, никто за талантливого журналиста не вступился, и он, в страхе за детей, покинул страну...
Запоздалая идея создания в XX столетии "этнически чистого государства" для слабых голов, как змеиный яд. Комплексующих патриотов объединяет одно родовое качество: национальное высокомерие, нетерпимость, тупость.
Как ни отвратительны угрозы "отравленных" государственным национализмом авторов, это, как мы знаем, – цветочки. Ягодки же – моря крови, мы видим их на экранах наших телевизоров почти ежедневно. Столица Чечни Грозный, напоминающий Сталинград второй мировой, "расовые чистки" в Боснии, племенной геноцид в Руанде. Убийства в Албании... Национализм всегда за чужой счет.
Но национализм – отнюдь не единственная причина рассматриваемого явления. Даль недвусмысленно высказался и о совсем другой причине, к идеологии никакого отношения не имеющей: "Много амбиции, мало амуниции".
Это и хитренькое желание поддакнуть власть предержащим. Осадить плюющего против ветра. Тут-то и читать ничего не требуется. Начальство заметит верного человека. И, конечно же, как не досадить конкуренту, особенно если он удачливее тебя и, не дай Бог, талантлив...
Как-то я выступал в Торонто по телевидению и в одной из передач рассказал, в частности, о давнем заседании в Цюрихе Брюссельского сионистского Конгресса, родоначальника многих слез российского еврейства. Именно этот Конгресс 1976 года, названный российскими зеками-сионистами "цюрихским сговором", записал в своем постановлении: "Везти русских евреев в Израиль, хотят они этого или не хотят". Я еще не успел покинуть телестудию, как тут же был отправлен донос в компанию "Роджерс" на кинорежиссера Валерия Токмакова, посмевшего пригласить Григория Свирского. "Общественность никогда не забудет обвинений против Израиля", – донесли в гневном документе патриоты из конкурирующей с Токмаковым фирмы...
И это, заметим, при том, что разгром римского ХИАСа в октябре 1989 года – давно совершившийся факт. У русских евреев, у которых нет родственников на Западе, отнята одна из капитальнейших свобод человека свобода выбора: путь во все другие страны, кроме Израиля, для них закрыт, как и было замыслено мудрецами на брюссельском Конгрессе 1976 года. Никто этого не отрицает. Но публично говорить об этом? Выносить сор из избы? "Не нужна нам твоя правда!"
Все это так, тем не менее вряд ли к числу таких правдолюбов можно отнести, скажем, всех безответных российских работяг, "простых людей", которые удивляли нас своим слепым простодушием и покорностью, печатая в советских газетах отклики с мест, неизменно начинавшиеся со слов: "Я Пастернака не читал, но...", "Я Солженицына не читал, однако русский народ не потерпит..." и т. д. и т. п.
Выведем за скобки полухитрованов, вроде незабвенного Клима Петровича Коломейцева, блистательно изображенного Галичем. Сейчас меня интересуют те из "простых людей", кто свято верил, что так и надо. Что они творят благородное патриотическое дело.
Теперь уже ясно, что это и есть самая тяжелая форма болезни, о которой писал Корней Чуковский и сущность которой одной фразой определил философ и публицист Лен Карпинский, бывший главный редактор "Московских новостей". Его предсмертная статья называется "В плену у самодурства". Она начинается так: "У сторонников ракетно-бомбового решения чеченской головоломки на все один резон: государство ("интересы государства", "воля государства", "защита государства"...).
Но вопреки стойкому предрассудку россиян, будто совокупное начальство и есть отечество (выделено мною. – Г. С. государство отнюдь не тождественно обществу..." ("Московские новости", 1-15 января 1995).
В одной этой мудрой, глубокой, на мой взгляд, всеобъемлющей фразе, и даже не во всей фразе, а в ее придаточном предложении – точный диагноз втемяшенного советской властью идиотского предрассудка, с которым живут в свободном мире многие бывшие советские люди.
Потому, в частности, любая критика в адрес того или иного израильского бюрократа или даже законов, доставшихся стране по наследству от Оттоманской империи, не говоря уж об известных именах, вызывает мгновенный и бездумный отпор: "Он ругает Израиль! Он позволяет себе..." и пр.
Мы живем с советским мусором в голове, чувствуя себя при этом очень комфортно. Порой едва ли не борцами за справедливость...
Я не намерен вступать в полемику ни с дальними, ни с близкими активными "патриотами", пытающимися воссоздать в своих странах атмосферу духовного насилия. Их злоба – признак слабости, закомплексованности, нравственного и интеллектуального бессилия. Что гневаться на людей, и без того сжигаемых собственной агрессивностью. Я взялся за перо совсем с иной целью: на конкретных примерах показать, что в нашем интеллигентном русско-еврейском обществе реанимируются давно ушедшие, исторические, казалось бы, методы заушательства, лживого политического доноса, организованной травли...
Как видим, гениальным человеком был мой учитель Константин Георгиевич Паустовский, одним словом сумевший охарактеризовать огромный пласт "высоких" политических игр, психологии низости, человеческой амбициозности, хитрованства, доверчивой глупости, фанфаронства: ВИЗГУНЫ.
Нью-Йорк, "Новое русское слово", 27.10.1995 г.
ИЗРАИЛЬСКИЙ ВЛАСТИТЕЛЬ. ОТМЩЕНИЕ ЗА БЕСЧЕЛОВЕЧНОСТЬ.
Быль.
Пуля израильского солдата и студента религиозного университета Игаля Амира, сразившая Ицхака Рабина, покончила с эпохой замалчивания глубоких противоречий в израильском обществе. Наступило время серьезного анализа.
Перелистаем документы, рассмотрим некоторые из последовательно повторяющихся разрушительных для страны событий. Несколько документов об этом приведены мною в приложениях к романам "Прорыв" и "Бегство", завершившим трилогию "Ветка Палестины". Но кто из читателей заглядывает в приложения? А заглядывает мельком – помнит ли? Я прошу разрешения начать с них: без этого психологический нерв сегодняшней нравственной катастрофы не обнажишь.
Но вначале об активных противниках мирного процесса, которые, хотя и не оправдывают убийство, совершенное руками религиозного ортодокса, пытаются очернить жертву (НРС, 12.1.96). "Биография Рабина такова, что мы не имеем права представлять его личностью безупречной", – сообщает автор НРС В. Димов.
Те же самые примеры, почти слово в слово (уничтожение Рабином корабля "Альталена" с оружием для Бегина, "левая диктатура") приводил в интервью канадскому CBS раввин Мордехай Фридман, представленный телеведущим как глава совета американских раввинов ("...board of Rabbay"). Раввин не скрывал своей ненависти к Рабину, протянувшему руку Арафату, что вызвало даже некоторое смятение канадского телеведущего, не привыкшего к проклятьям в дни похорон.
Как известно, публичное "изничтожение" политики Рабина и Переса "Мир в обмен на территории" было осуществлено еще до выстрела Игаля Амира группой американских раввинов-ортодоксов, за что Ицхак Рабин публично обозвал их "аятоллами".
Нашла коса на камень. Статья в НРС г-на Димова, протестующая, в частности, против "подавления свободы слова в Израиле", как видим, была отзвуком этого противостояния.
Что такое преследование за инакомыслие, диссидентство, я хорошо знаю по советскому бытию. Испытал на себе. В Израиле все годы можно было говорить и кричать что угодно. Это считалось актом если и неблагонамеренным, то вполне законным.
Много месяцев подряд Иерусалим был оклеен портретами Рабина в арабской куфие. Длинные, на всех заборах, точно размотанная кинолента, афиши-фотографии открыто глумились над премьер-министром, представляя и его, и политику страны как враждебную еврейскому народу, проарабскую. Старый город и иерусалимский рынок демонстративно вывешивали портреты Меира Кахане, когда того изгоняли из Кнессета или печатно шельмовали.
Рабина проклинали долго и организованно. По свидетельству Леи Рабин, вдовы Ицхака Рабина, каждую пятницу, когда они с мужем возвращались с работы, их встречала у дома толпа, проклинавшая и самого Ицхака Рабина, и его "проарабскую политику". Полицейские у дома премьер-министра относились к этому, как к привычному "шоу"... Следили лишь за тем, чтобы штатные крикуны не мешали премьеру спокойно проследовать от машины к дверям...
Подобных "шоу" за последние два года я нагляделся достаточно, радуясь безграничной терпимости и терзаясь, не близка ли она, эта терпимость, к наплевательству?
Словом, отбросим оговор противниками мирного пути, вернемся к опубликованным документам, выразившим нравственную атмосферу времени, которая и способствовала в конце концов известным событиям...
В фундаментальном исследовании доктора Давида Кранцлера, руководителя нью-йоркского архива Холокоста, впервые воспроизведено в печати письмо к рабби Вейсмендлу, главному раввину Словакии. Письмо написано Натаном Швальбом, который, находясь во время второй мировой войны в Швейцарии, осуществлял связь между Еврейским агентством в Палестине и рабби Вейсмендлом. Письмо написано в 1942 году как шифровка: на иврите, латинскими буквами. Рабби оказался в немецкой оккупации... вместе со всей Словакией. Он сообщил, что у него есть возможность спасти двадцать пять тысяч евреев, застрявших в оккупированной стране. Их можно выкупить. И получил официальный ответ: "СПАСАТЬ НЕ БУДЕМ". Мотивы таковы: если мы не принесем жертвы, какое у нас право создать после войны свое государство? "ТОЛЬКО КРОВЬ ОБЕСПЕЧИТ НАМ ЗЕМЛЮ..."
Не надо думать, что такое решение – самодеятельность рядового агента. Бен-Гурион охотно теоретизировал на подобные темы, одно из его широко известных высказываний приведено там же, у доктора Кранцлера: "Если бы я знал, что была возможность спасти всех детей в Германии, перевезти их в Англию, или только половину из них, транспортируя в Израиль, я бы выбрал второе. Потому что мы должны взвешивать не только жизнь этих детей, но и историю народа Израиля".
Как видим, в основу государства Бен-Гурионом и его соратниками-социалистами была положена, как могильная плита, ленинская бесчеловечность: ГОСУДАРСТВО – ВСЕ, ЧЕЛОВЕК – НИЧТО.
Вряд ли бы эти документы подымались из архива, если бы прокламированное ими отношение к человеку не имело прямого, по сегодняшний день продолжения.
Я прибыл в Израиль в марте 1972 года с первой массовой волной иммиграции.
Уже в 1973-м правительство Израиля стало проявлять – в связи с этой волной – некоторое беспокойство. На одной из встреч с "представителями русского еврейства" премьер-министр тех лет Голда Меир перебила мои рацеи о развитии культуры: "...Из тех, кто прибыл за последние два года, некоторые уже уезжают. Уезжают неустроенные, это понятно, но уезжают и прекрасно устроенные. Все есть у людей. Квартира, машина и работа. А они бросают все..."
Наши объяснения повисли в воздухе. Мы жаждали невозможных для Голды Меир преобразований страны: "социалистический выбор" ее рабочей партии сузил рынок труда настолько, что наиболее подготовленные профессионалы оказались не ко двору. "Единственные инженеры, которые нам нужны, – это чернорабочие", – заявлял генерал запаса Наркис, занимавшийся в те годы абсорбцией.
В результате к 1981 году цифры "ношрим" (проезжающих мимо Израиля) стали такими: из Москвы и Ленинграда – 99.8, из Одессы – 100 процентов.
Какое решение было принято встревоженным не на шутку социалистическим правительством? Известно, какое!
"Везти русских евреев в Израиль, хотят они этого или не хотят", именно так сформулировал проблему сионистский Конгресс, созванный в Цюрихе в 1976 году по инициативе израильских правителей. Русских евреев единогласно лишили в тот день основного права человека – права выбора, подтвердив верность современного сионизма заветам Бен-Гуриона. Не идея для человека, а человек для идеи.
Естественно, не все в этом мире внемлет сионистскому Конгрессу. Более тринадцати лет премьеры Израиля – и Шамир, и Перес, и Рабин – на всех международных форумах заклинали, требовали, казалось, без реального успеха: "Только в Израиль".
20 июня 1988 года кабинет министров Израиля принял беспрецедентное для цивилизованного мира постановление: "...препятствовать всеми возможными средствами решимости советских евреев эмигрировать куда угодно, но только не в Израиль". (НРС, 21.6.1988). Глава партии "Ликуд" Шамир назвал едущих мимо Израиля "предателями".
1 октября 1989 года единомышленники Шамира, увы, победили: теперь евреи из СССР, у которых в Штатах не было прямых родственников, могли попасть только в Израиль.
Конечно, такому исходу помогли и горбачевская неустойчивость в Союзе, и желание многих государств ужесточить иммиграцию в свои страны. Но, так или иначе, задуманная "цюрихским сговором" в 1976 году преступная акция против демократических свобод русского еврейства осуществилась.
Однако самое поразительное было еще впереди. Когда израильские деятели молили, настаивали: "Только в Израиль!", – считалось само собой разумеющимся, что они готовятся к новой волне олим из России. Тем более, что бывшие россияне, в том числе и Щаранский, предупреждали Шимона Переса: еврейство СССР вот-вот окажется в аэропорту Лод. И года не прошло – хлынули с севера полмиллиона евреев...
И тут вдруг оказалось, что все эти годы израильские премьеры только сотрясали воздух, болтали: палец о палец не ударили, чтобы приготовить рабочие места и жилье. Новый министр строительства генерал Шарон, приняв дела в министерстве, с изумлением узнал, что из 95 тысяч квартир, которые должны были быть к тому году построены, готовы лишь 2400. "Это национальная трагедия", – так определил Шарон положение дел.
Выяснилось, Шимон Перес, в те идиллические времена министр финансов, внимательно выслушав предупреждения бывших россиян, заложил в бюджет расходы на устройство ... 40 тысяч олим.
"Не предвидели!" – кричали, тем не менее, заголовки израильских газет, не углублявшихся в смысл происшедшего. А смысл был ясен предельно.
В 1942 году – из высоких политических соображений – предали словацких евреев. Не привезли. Обрекли на Освенцим. Спустя полвека – из тех же высоких государственных соображений – русских евреев привезли. И тогда не думали о людях. И сейчас не думают о людях.
Результат – слезы и кровь русского еврейства. Массовая безработица, эпидемия самоубийств (более 500 случаев), распавшиеся семьи, бегство в страны, как правило, не желающие их принимать. Только в Канаде о статусе беженца, по официальным данным, всего лишь за один 1993 год просили 1077 русских евреев с израильским паспортом. По количеству беженцев в Канаду Израиль шел сразу после Ирана, Шри Ланки и Сомали. Как только Монреаль принял первых еврейских беженцев, тут же раздался окрик из Тель-Авива: "Не может быть беженцев из такой свободной демократической страны, как Израиль!"
И потащилась Канада за израильской "хуцпой" (на иврите – "наглость"), как бычок за веревочкой. Канадские эмиграционные суды свои постоянные отказы штампуют именно в такой форме: "Не может быть политических беженцев из свободной страны". А ходатаю Григорию Свирскому, чтоб он заткнулся и не защищал несчастных многодетных русских евреев с израильскими "дарконами", министр эмиграции и прокурор Канады шлют пространные объяснения. А кругом отчаяние и слезы, и нет им конца...
"Не предвидели!" Допустим, и это. Но что же предвидели? Войну Судного дня не предвидели, едва не погубили страну. Неудачу ливанской авантюры не предвидели. А арабскую интифаду? А то, что она выльется в народное восстание и камни начнут метать и старухи, и дети, предвидели? А выстрел в Рабина, о котором, по свидетельству профессора еврейского университета Шпринцака, Шин-Бет был предупрежден заранее?
Слепота людей, не желающих ничего видеть... Существует ли слепота более страшная, неизлечимая?
Любой вдумчивый израильский новосел, прибывший из России, на первом или, по крайней мере, на втором году своей жизни в еврейском государстве с удивлением узнает, что в "свободной, демократической" стране Израиль:
1) 93% земли принадлежит государству. В Уставе Еврейского Национального Фонда записано, что на землях Фонда нееврей селиться не имеет права.
2) Выборы в высший орган власти – Кнессет происходят только по партийным спискам. В стране нет никакой системы ответственности. Ответ держат только перед своей партией и ее руководителями, которые могут любого кандидата передвинуть с реального места в списке на нереальное. И наоборот. Никто не смеет поднять руки на систему, заведомо продвигающую наверх партийных "такальщиков", угодных всевластному руководству. Не существует и нормальных человеческих связей между избирателем и СВОИМ парламентарием, обычных на Западе.
