Текст книги "Штрафники"
Автор книги: Григорий Свирский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)
Чихнул один мотор, другой, и самолет, взревев и дрожа всем корпусом, выкарабкался. как танк, из укрытия и двинулся навстречу ветру...
...Заполярье верно себе. Только что бушевало, и вот уже снова тихо. Солнышко. Из трубы землянки тянется белый дымок. Тимофей растапливает печку, увешанную мокрыми вещами.
– Не спали мои штаны, – крикнул с соседних нар Степан. Он лежал продрогший, стуча зубами, пытаясь то и дело встать. Верхом на нем сидел Гонтарь и растирал его, сосредоточенно поливая его спину, прямо из бутылки, марочным коньяком.
– ...А меня рванули из Севастополя... – рассказывал Гонтарь. – Лежи, кому говорят!.. И тоже по тревоге. А зачем?..
– Да тише ты! – Степан снова попытался встать. – Не щекочи!
Гонтарь повернул Степана, как куль, сунул бутылку с остатком коньяка себе в куртку. – И чтобы не вставать, пока не вернусь! А то возись с тобой потом... – Он снял с себя куртку, накрыл ею Степана и, забрав с печки его брюки, подался к выходу. – Без штанов не уйдешь!..
На пороге столкнулся со старшиной Цибулькой. Тот держал в обеих руках по железнoй миске. Из мисок шел вкусный пар.
Цибулька: Извините, столовую залило. Стихия...
Гонтарь похлопал старшину по толстому животу:
– Это хорошо, когда хорошего человека много. – Взял миску. – Верно, дядя Сень?
– Я, между прочим, дядя Коля. Николай Федорович.
– Очень приятно. Я так и думал.
– А по званию старшина...
– Еще более приятно, дядя Коля – И вышел на солнышко. Работая ложкой, Гонтарь медлеино двинулся вдоль землянки.
Чуть в стороне сидел Братнов. Рядом с ним какие-то бумажки с цифрами, прижатые камушками. Покорбленная фотография. Пустая миска. Братнов потянулся к фотографии: высохла ли? Поодаль покачивался на ветру мокрый китель. Гонтарь остановился возле него, разглядывая ордена на нем, один из них – здоровенный, монгольский, что ли?
– Чье хозяйство?
Огромный, белотелый, в рыжих веснушках парень поднял голову. Лицо у него было по детски округлое, губастое, "ну, просто только от титьки!" весело подумал Гонтарь.
– Чье хозяйство, интересуюсь? – повторил Гонтарь.
– Ну и что?
– Халхингол? ! Ну и что?
– Вот заладил! Как тебя зовут?
– Глебик...
– Ну и что, ну и что! Лучших морских летчиков собрали. Со всех флотов. А зачем?
– Построят – скажут. – И тот снова спокойно принялся за еду.
– Построят, – пробормотал Гонтарь. – Я десять лет летаю. Такого не было, чтоб командиров эскадрилий собрали и – рядовыми! Тут что-то не так... Верно, Санчес? Ты чего не ешь?
Маленький, чернявый, со шрамом на лице лейтенант сидел, не прикоснувшись к еде и морщась.
Гонтарь (посерьезнев ): – Опять схватило? Да, язва шутить не любит. У меня, знаешь, бабка отвар делала из брусники. И какую-то травку клала, вот вроде этой... Шагнув в сторону, стал искать на откосе землянки какую-то травку.
Взгляд его упал на сушившуюся фотографию женщины. Гонтарь бесцеремонно, как свою, взял ее
– Ого!..
Гонтарь почувствовал, как кто-то сильно сжал его руку. Вроде бы Братнов, которого привез в бомболюке. Тот резко и вместе с тем осторожно забрал фотографию, и пряча ее: – Тра-авка...– И к Санчесу: – Вам бы, товарищ, хорошо свежего молока.
Гонтарь: – Правильно, папаша! – И, оглядев всех: – Нашелся наконец умный человек. Тащи свою буренку, папаня!
Но никто не улыбнулся. А капитан с обожженным лицом, не принимавший доселе участия в разговоре, приподнялся на локте и устало: – Ну, хватит! Балалайка...
– Правильно, хватит... – тут же согласился Гонтарь, улегся и через минуту уже спал.
...Тишина. Усталые люди притихли: кто дремал, кто прибирался. Глебик с Санчесом продолжали вполголоса.
Санчес: – Понимаете, под Барселоной франкисты загнали нас в горы. Еды не было. Одни апельсины. Целые рощи... Вы не улыбайтесь... Вы ели когда-нибудь дикие апельсины? С тех пор желудок...
– Все-таки надо бы к врачу.
– Боюсь, спишут...
Подошел Братнов, слышавший этот разговор.
– ...Насчет молока я серьезно. Слышал, в нижней Ваенге у одной старухи есть коза.
Старуха, правда, не дай бог, и задорого не отдаст. Но если сложиться...
Снова тихо. Казалось, и солнце задремало. Легло на волны, неслышно набегавшие на скалы.
...Людей разбудил странный клёкот: небо было черно от птиц, кружившихся над островом... Птицы метались и шумели, почему-то боясь сесть и, похоже, уже не в силах лететь дальше. Люди по-разному глядели на птиц... А птицы кружили все стремительнее, гомонили тревожней...
Из землянки показался Степан Овчинников, в кожанке, наброшенной на плечи, в кальсонах, босой.
Одна из птиц, маленькая, со смешным клювом, спускалась все ниже. Наконец упала, беспомощно разметав крылья. Вокруг нее кричали смятенные птицы.
Степан медленно, пошатываясь. прошел к птице, поднял ее, ощупал осторожными, опытными руками таежника. Достал из крыла что-то с неровными краями, черное от крови.
Несколько человек обступили Степана. Он показал им:
– Осколок... Все живое бежит от них. Что делается?..
Все замолчали. В этой тишине неожиданно услышали лихой посвист: Гонтарь, забравшись на крышу землянки, размахивал штанами с азартом заправского голубятника...
Степан побледнел и, качнувшись, крикнул:
– Ты что! Брось!.. И он пошел к нему, сжав кулаки. – Цирк, представление устроил?.. Все живое от них бежит... А ты? – Он дико закричал что-то на незнакомом языке, размахивая руками.
Все растерялись. Степан, приблизясь, стянул оторопевшего Гонтаря с крыши землянки и, схватив за грудь, начал трясти с неожиданной силой и яростью. Его остановил властный жесткий голос:
– Что тут происходит? -Э то был полковник Фисюк. Овчинников покачнулся и вдруг пошел на Фисюка:
– Что происходит?! Сочи нам тут устроили. Одиннадцатые сутки сидим. Зачем держат?!.. Земля горит-держат!.. Небо горит-держат!.. Все живое от них бежит. Над Ваенгой один дым! Мурманск сожгли, на другой день сто зениток привезли... Зачем так воюем'?! Он угрожающе остановился перед Фисюком.
К Степану кинулись, оттянули от Фисюка. А он рвался:
– В норы запрятали! – Он схватил маскировочную сеть, рванул ее. Степана потащили к землянке. Гонтарь глядел ему вслед, машинально ощупывая на кителе оторванный карман.
Санчес (шепотом): Кто он – Хант? Хант – странное имя.
– Балда! Это нация такая. Ханты и манси. – Одной рукой он тер расцарапанную щеку, другую с силой выкинул перед собой. – Во парень! – Он показал большой палец. – Злой только...
Степана уволокли. Все замерли.
Полковник Фисюк: -Кто привез водку?
Ни слова в ответ. Кто привез на остров водку?
Снова молчание. Тогда он быстро, оглядев прибывших: – Ты? – Фисюк глядел на стоявшего в отдалении Братнова, поманил его, и когда тот приблизился: – Ты привез?..
Солдат поднял на Фисюка глаза. Поначалу в них – боль и привычная горькая настороженность. И вдруг его взгляд становится гневным: – Были б деньги, привез, -спокойно отвечает он.
Фисюк: Кто такой?
Солдат молча протянул конверт. Фисюк взглянул на бумагу: – А, это вы... – Оглядел его длинную фигуру, измятую и короткую шинель, обмотки. Неплохо начинаете...
Гонтарь отчаянно шагнул вперед: – Товарищ полковник!..
Фисюк: – Уж вы-то помолчите! – И, повернувшись к остальным: – Вы что себе позволяете?.. Сегодня Овчинников напился, а завтра... Хотите xopoшего летчика потерять? Еще до первого вылета?! – Он отошел, устало присел на тару от бомб. – Как дети малые...
Летчики виновато примолкли.
Фисюк (старшине Цибульке): Коменданта кормили?
– Не ест без вас...
– Давай его сюда.
Цибулька бросился в сторону кухни.
Гонтарь подошел к Братнову, достал из разорванного кармана сигару:
– Поделимся, отец... Трофейная, последняя. – Попытался разломить. – Ты что. в караульную роту?..
Братнов вытянул из кармана веревочку, на ней ножичек, ложка, зажигалка "катюша".
Разрезал сигару пополам, сказал вместо ответа:
– Спасибо, – и отошел.
Внезапно послышалось какое-то вяканье, похожее на щенячье, от кухни через камни бежал неуклюже, вприпрыжку, как собачонка к хозяину, маленький толстый пингвин. Просеменив к Фисюку, он поднял ласт наподобие воинского приветствия и крякнул.
Летчики захохотали: былую неловкость как рукой сняло. Фисюк взял у старшины рыбу, кинул пингвину и ушел.
Хозяином положения, конечно, тут же стал Гонтарь. Спустя минуту он был уже пингвину лучшим другом.
– Тебя как зовут, старик? – спросил он пингвина.
Старшина: – Смитом его зовут. Подарок Фисюку. От капитана английского... Смита. Мы тогда их выручили. Ну вот и назвали, в честь... Хороший он был мужик. Верно, Смитюха?..
Смит поглядел на старшину, словно подумал, и, приподняв ласт, деловито крякнул...
...Громкий хохот летчиков был слышен и здесь, в штабной землянке, где Фисюк говорил по радиотелефону:
– Задача не поставлена, товарищ первый. Люди нервничают... Неизвестность, вы знаете, хуже всего... Нет-нет, пока ничего но произошло, товарищ первый, но есть-есть!.. Кабаров еще не прибыл. Ждем в 23.00... Есть!
...Сумерки. Туман. Тимофей и два солдата тащат тяжелые ящики. Впереди Кабаров с чемоданчиком и рулоном карт.
Тимофей увидел, как от штабной землянки им навстречу заспешил Фисюк, как Фисюк и Кабаров обнялись.
Командиры прошли внутрь землянки. Тимофей с ящиком за ними.
Фисюк (Кабарову): Все пpивезли? (Тимофею): Заноси вон сюда!
Тимофей отправился за следующим ящиком, огляделся, солдат уже не было. Только неподалеку курил, сидя па валуне, Братнов.
– Помоги! – крикнул Тимофей и, пригнувшись, подставил спину. Но Братнов, видно, не расслышал.
– Ты что, оглох?l
– Да-да, как-то суетливо заторопился Братнов и помог ему.
Тимофей втащил ящик. Кабаров ходил у стола, рассказывая:
– Значит, я туда-сюда: в штаб, к прокурору. Объясняю, он известный человек. Братнов, лучший штурман Тихоокеанского. Полковник. У нас в академии навигацию читал. Дайте его нам...
Тимофей так и остался стоять, разинув рот.
.."Не можем, говорят, не в нашей компетенции."
Фисюк слушал, насупясь. Кабаров помолчал, взглянув искоса на Фисюка:
– Ну, в общем, я его выпросил. На две недели, пока штрафники в Ваенге. А знаешь как? Пошел прямо к их капитану... К этому, "родненькому". Тот человеком оказался, "Ну что ж... сказал: – Но чтоб через две недели, когда на передовую пойдем, или человек или документик"... Так что вот, Петрович...Какого флаг-штурмана заимели! А ты как... не возражаешь?..
Фисюк засопел, налил воды: – Я что... Ты командир... Кабаров хитровато посмотрел на Фисюка:
– Петрович! В штабе знают наш старый уговор: воздух мой, земля твоя... Если что – нам обоим, знаешь как... Кабаров снова взглянул на Фисюка хитровато.
Фисюк (помедлив): – По правде, одно меня смущает...
Кабаров (горячо): -Слушай, Петрович! Если во мне что есть... я ему этим обязан... Да он за день сделает больше, чем все наши штурманы за месяц. А за две-то недели! Шутишь.. Проявит себя – снимем судимость, сохраним человека.
Фисюк взглянул на Кабарова очень серьезно. И не сразу:
– Значит, в штабе ВВС о нем ни-ни? Ни один человек?..
Кабаров в ответ утвердительно кивнул.
Фисюк. – Получается, он у нас вроде как поручик Киже будет: он есть, и его нет? Так... – Фисюк долго молчал, и вдруг глаза его сверкнули озорно.
– Э, черт! Была не была?
Кабаров облегченно вздохнул:
– А я и не сомневался. Петрович. Мы с тобой не первую войну вместе... Об одном только прошу... Человек он по природе своей мягкий. Taк ты... – Но тут взгляд Кабарова упал на Тимофея, который по-прежнему стоял со своим ящиком, пораженный услышанным. Фисюк тоже повернул голову. Нахмурился.
Кабаров: – Не беспокойся. Петрович... это мой моторист... (И к Тимофею):
– Вот что, Тимофей... Да положи ты ящик. Ты где устроился?
–Тут закуток есть, товарищ майор. У летной землянки.
– Вот и хорошо, что закуток. Поселишь Братнова к себе. Он будет вроде как тебе в помощь. И чтоб ни одна душа... Понял?
– Понял... – почему-то шёпотом ответил Тимофей.
– Зови его.
Тимофей кинулся к двери. Там, за дверью под блеклым светом ночного полярного солнца по-прежнему виднелась одинокая фигура.
Братнов обернулся. Понял, что пора итти. Медленно двинулся, переставляя ноги в старых кирзовых башмаках. Лицо его было очень бледным и усталым. Вот он уж поравнялся с Тимофеем, и лишь тогда Тимофей сказал тихо:
– Вас зовут!..
...Закуток Тимофея. Нары на двоих. Тиски. Инструменты. На перевернутой карте посередине дощатого стола – новый оптический прицел. Братнов разбирает сложнейший прибор, жадно разглядывая каждую деталь. Повернул шкалу. – А это что?
Тимофей (глядя Братнову в лицо, рассеянно):
– Шкала высоты...
– А, вот в чем дело... – Братнов повернул прибор. – Дельно придумано!.. При мне такого не было... А это поправка на ветер?
Тимофей (осторожно и вместе с тем нетерпеливо). А как же это случилось, Александр Ильич?
Братнов (с усмешкой). – А вор я. Бандит.
Тимофей (оторопело). – Вы не шутите, дядя Саша?
– Все шутим друг с другом... – Братнов принялся за прибор, долго собирал его. И вдруг резко отставил прибор. – Вот у одного такого шутника украл я.. спокойную жизнь. – Неожиданно усмехнулся. Черт меня дернул с детства изобретательством баловаться! Великий, видишь ли, русский левша! Так вот. Пробился к одному шутнику на прием. Со своим изобретением... Ну, слово за слово. Не сдержался, дурак, говорю – саботаж!.. Он за пистолет, а я... в общем, разошлись... во взглядах. Его – в госпиталь. Кулак мой тяжелым оказался. А меня... Да что, собственно, говорить: виноватого кровь вода – приговорили меня к расстрелу... На-ка, подержи... – и он начал отвинчивать верхнюю часть прицела.
За дверью заскрипели доски. Оба на мгновение замерли. Тимофей. – А потом?..
– Потом? Потом... собственно, что потом? Посадили в камеру смертников... До Москвы далеко... Пока бумага о помиловании туда-сюда... Ну, в общем, просидел я в этом "потом" 56 суток. А это куда вставлять?..
Тимофей машинально ткнул пальцем в отверстие на приборе.
А Братнов продолжал:
– А потом заменили десяткой. А там... штрафбат...
Братнов вдруг отвлекся от прибора, и только рука его продолжала механически протирать линзу.
– Перед отправкой на фронт упросил я "вертухая" дать мне с семьей попрощаться... конвойного то есть... Он человеком оказался... Я домой как на крыльях, остановился перед дверями. Уж не помню, когда их и отворил. А на моей кровати инженер-капитан. Меня-то уж расстреляли!..
– Ах, мерзавец!
Братнов замолчал, потом сказал только: – Да что ты, Тима!. Меня-то уж кокнули. Троих моих детей на себя взял – семью расстрелянного... – И не сразу: – Это по нашему-то гуманному времени...
По скрипучей доске кто-то шел. Прямо к ним. Тимофей быстро закрыл прибор брезентом. Братнов встал к тискам..
В закуток, пригнувшись, заглянул Кабаров.
– Ну, вижу, вас водой не разольешь... Так... хорошо... Что ж, давайте, Александр Ильич, разберемся... У меня есть сорок минут... Сбросил со стола брезент. -Ого! Сами разобрали?..
Братнов усмехнулся: – Вон профессор помог.
Кабаров (Тимофею, удивленно): – А ты откуда знаешь? – Тимофей стоял притихший, бледный. – Говорю, откуда знаешь прицел?
– Я, товарищ майор, в стрелки-радисты хочу. Рапорт полковнику подал...
– Ну а он чего?
– Он... ничего... смеется... Говорит, лопоухие в воздушные стрелки но годятся... Тормозят в полете...
– Ну, и правильно... А теперь, Тимофей, погуляй! Нам надо поработать, – И принялся разворачивать карту...
Море. Пирс. Чайки. Часовой смотрит в бинокль.
Голос Тимофея. – Ожидался приезд командующего, это я почувствовал сразу...
Мотористы и стрелки-радисты, среди них и Тимофей, голые по пояс, взмокшие, драют в землянке пол.
Наконец командующий прибыл.
Тимофей торопливо заталкивает Смита в его загончик. Издалека: Здравия жела-а... това-а... адмирал...
Смит испуганно выглянул из-за своей ограды.
...В нашу землянку командующий, конечно, не зашел. Как говорится, зря шею мыли. Собрал всех в штабной землянке. Нас, конечно, тоже пригласили.
Штабная землянка. Ее "предбанник". Баня – дальше, за дверью. Там, видно, уже началось. В дверях спины.
Тимофей и мотористы тащат к дверям табуретки. Оттуда обрывки речи командующего: – ...Не скрою от вас особую трудность и необычность задачи. Но и летчики собраны здесь необычные. Ювелиры...
Тимофей идет с табуреткой к двери, загляделся на вешалку – на ней адмиральская шинель и фуражка – сплошное золото.
Чьи-то то руки изнутри забрали табурет. Дверь перед носом Тимофея закрылась.
Тимофей (меланхолично): – Правильно...
Дверь приоткрылась: -Кто тут? Морозов? Указку! Быстро!
Тимофей схватил указку.
В штабе и впрямь, как в бане. Указка поплыла из рук в руки к адмиралу. И когда офицеры поворачивались за указкой, грудь их на мгновение вспыхивала – никогда еще Тимофей не видел столько орденов сразу...
Только на адмирале орденов не было. Он сидел, чуть, сгорбившись, в потертой безрукавке поверх кителя, очень молодой и очень усталый, и о чем-то тихо говорил Кабарову. Тимофей попятился к выходу.
Фисюк (Тимофею): – Стой тут! Может, еще что...
Адмирал взглянул на карту, но вдруг отложил указку: – Я только что вернулся из Ленинграда. Когда увидишь своими глазами что такое блокада... Там... да вы и сами знаете... Здесь, на севере, не лучше.. Месяц назад немцы прорвались аж вот сюда, – он показал на карту... – Под угрозой блокады промышленность Дальнего Севера. В частности, потоплены оборонные грузы Норильского комбината...... – Он помолчал. – Четвертого июля у Шпицбергена союзный караван "PQ-17" разгромлен. Немцы обнаглели. Их подводные лодки хозяйничают на наших арктических коммуникациях, как у себя дома, Перестали даже погружаться. Расстреливают наши транспорты из орудий...
Летчики слушают. Некоторые совсем мальчишки. Вроде Глебика. Пухлые губы. Но, кажется, это уже не прежние ребята.
Узкие острые глаза Степана. Что видит сейчас он? Раскалывающийся в ночи транспорт и обледенелые тела в багровом море? Или свою деревню, баб, запряженных в плуг?
Что вспоминает Гонтарь, прилетевший из Севастополя?.. Дороги забитые беженцами?..
...Подлинные кадры всенародного бедствия проступают на экране – сквозь лица летчиков. Горькая картина 42-го года, когда беда дышала в затылок каждому...
Голос командующего:
– Из тридцати пяти транспортов каравана "PQ-17" погибло двадцать шесть. Эфир забит сигналами "SOS". Немцы наши северные коммуникации перерубили. Англичане грозятся прекратить конвои... Теперь вы понимаете, товарищи, в ваших руках судьба караванов, жизни тысяч, а может быть, миллионов людей... Почему выбран именно этот остров? Аэродромы на материке блокированы. А ваш остров действительно куча камней. Немцам и в голову не может прийти, что здесь авиагарнизон, и что с такого "пятачка" можно взлететь.. Надеюсь, излишне напоминать, что операция совершенно секретна: люди здесь трижды проверенные.
Фисюк взглянул краем глаза на Кабарова...
Командующий поднялся:
– Слушайте боевой приказ...
Летчики встали.
...Те же летчики, но уже в строю, под маскировочной сетью, в комбинезонах.
Кабаров: – В общем, товарищи, ясно. Ни одна немецкая лодка не должна от нас уйти. Топить, топить, топить!..
А на экране уж не строй летчиков, а стоянка самолетов, где Тимофей и другие механики быстро снимают с самолетов чехлы. Ставят пулеметы. Готовятся пулеметные ленты. Подвешиваются торпеды.. .
И сразу рев моторов. Стартовая полоса. Тут все во главе с Фисюком, высокий генерал в морской фуражке, много штабных. Слов не слышно, но видно, что все в возбуждении.
Степан Овчинников застегивает около своей кабины шлем. Гонтарь что-то втолковывает ему...
Кабаров нетерпеливо посмотрел в сторону землянок.
...В землянке Тимофеи снаряжал Братнова: подогнал последнюю лямку парашюта, сунул ему в карман какой-то сверточек:
– Пошли!
Тимофей вышел из землянки первым, оглядевшись, пропустил Братнова, который тут же сел в кабину ждавшего их бензовоза. Тимофей вскочил на подножку, бензовоз помчался на стоянку...
Голос Тимофея. Я знал, что провожаю Кабарова не в обычную атаку... Я думал, что знаю все, но всего не знал даже адмирал. Только через двадцать лет напечатали документы: Черчилль грозился отменить караваны. Мы и не подозревали, что за каждым нашим шагом следят ставки верховного командования, Москва и Лондон. А позднее – и Берлин...
..Бензовоз остановился возле Кабарова. Тимофей подтащил стремянку, но тут его окликнули с соседней машины.
Братнов поднялся в кабину, и Кабаров захлопнул за ним люк. ...У соседней машины генерал раздраженно выговаривал Фисюку: – На охоту ехать, собак кормить!..
Фисюк: – Товарищ генерал, задержки не будет, – и нетерпеливо взглянут на кабину летчика. Видимо, там случилась какая-то поломка – у кабины столпились люди. За стеклом взмокшее от напряжения, сосредоточенное лицо Тимофея. Он явно торопится, заменяя какую-то деталь в кабине. Руки его дрожат... Инженер подгоняет Тимофея, показывая на часы.
Все столплись вокруг механика. Некоторые забрались на крыло.
Степан Овчинников. – Да не смотрите на его руки!..
...Братнов в кабине соседней машины. Снаружи за стеклом – Кабаров. Усталое, в складках, лицо Братнова сейчас казалось намного моложе. То ли оттого, что он был тщательно выбрит и подтянут, то ли волнение придавало его лицу эту строгость и одухотворенность. И в то же время он непрерывно поглядывал вглубь аэродрома, где толпились штабные.
Вся штабная армада во главе с генералом торопливо идет к их самолету. Один из штабных, выскочивший вперед всех, показал, как почудилось Братнову, прямо на него... Братнов инстинктивно вжался в сиденье. "Ну все!"– читаем мы в его глазах. Кабаров быстро взглянул на Братнова и, спустившись со стремянки, шагнул навстречу генералу. А генерал и не смотрел на Братнова. Он протянул Кабарову руку:
– Главное, не притащите немца на хвосте. Демаскируете аэродром каюк.. Ну, желаю... – он отошел и поднял руку: – Пошли!
Кабаров быстро взобрался на крыло, на ходу подмигнув Братпову. Мол, все в порядке. Пронесло.
Братнов устало сдвинул на затылок шлем, вытер лоб.
Взревели моторы, и лишь тогда Братнов надвинул шлем; он не думал больше ни о земле, ни о том, что остается на ней; не видел и Тимофея, который бежал вдоль летной полосы, подняв руку, не то провожая машину, не то загораживаясь от солнца. Самолеты уходят в поздух.
К Тимофею подошел Гонтарь:
– Что ж ты, ключ-гайка, молчал, что Братнов-то твой?.. А? От кого скрывал?.. Слушай, а правда, он челюскинцев спасал?
– Что, мне докладывают?..
Небо...
Голос Тимофея. – Они ушли на восемь часов. Мы ждали их уже шесть.
И тогда Гонтарь сказал: "Пошли соберем грибов. Знаешь, как Степан любит грибы"..
...Склон сопки. Поляна недалеко от аэродрома (мы видим аэродром вдали). Гонтарь, Тимофей и еще двое мотористов собирают полярные грибы ольхоушки. Склон сопки, голубой от ягод. Люди медленно бродят по сопке, собирая грибы и прислушиваясь. По ничего не слышно, кроме шума прибоя и пронзителных вскриков кайры..
...Полное ведро грибов. Оно стоит на краю аэродрома. Чуть стемнело. На куче валунов группа лётчиков. Курят. Прислушиваются.
Гонтарь с Тимофеем перебирают грибы.
Гонтарь: – А знаешь, как мы с ним сдружились? Я тогда в училище самодеятельностью верховодил: искал, кто что может. Мне говорят, он хант. У него батька – шаман! Я к нему: спляши, говорю, шамана. А он как психанет. Ты думаешь, говорит, шаман – это что? Танец с бубном? Шаман – это привилегиия. Шаман объявляет: это озеро святое, та река святая, и точка. Только шаман ловит здесь рыбу... Вот, что такое, говорит, шаман... Да... Во парень! Злой только! Четырнадцати лет не было, когда от отца ушел. Построил облас... – такую лодку и..
Мимо с двумя штабными прошел Фисюк. Остановился поодаль. Один из штабных тут же побежал обратно. Гонтарь оставил свои грибы, проводил штабного взглядом, снова посмотрел на часы.
Глебик переспросил рассеянно: – Так что ты насчет лодки?
– Какой лодки?..
Глебик (глядя на часы): -У них кончается горючее... Черт!..
Гонтарь (встает): – Подожди каркать... Смотря на каком режиме идут...
Гонтарь с силой швырнул папиросу.
Фисюк (радисту). Вызвать штаб флота! (Уходит.)
На камнях у моря стоит Тимофей. Вслушивается. Тишина... Вдруг:
– Летя-ат!
Тимофей, спрыгнув с камня, упал, съехал по осыпи, бросился к аэродрому. Навстречу из землянки, из столовой бегут люди. Кто в чем. Фисюк на бегу застегивает китель. Остановился, прислушивается, и вдруг:
– В укрытие!
Люди бросились врассыпную под маскировочные сети. Тимофей сходу сворачивает к камням. Падает за валуны.
Над аэродромом проходит немецкий разведчик. Делает круг. Тимофей вжался в землю. Звук самолета все слабей. Тимофей подымает голову. Тишина... Голубое, казалось, такое дружелюбное небо...
Голос Тимофея: Но мы все еще не теряли надежды. И действительно, Кабаров вскоре вернулся, но вернулся один. Без ведомого – Степана Овчинникова...
...Летное поле. Сильный ветер. От израненного, избитого самолета с белом ласточкой движутся к землянке люди. Кабаров жадно курит, держа папиросу, как "чинарик". Идет сгорбясь. И вдруг как-то боком падает...
Тимофей стаскивает с Кабарова парашют, разнесенный осколком в клочья. Рваный шелк полощится на ветру, как белый флаг.
Оглохший от рева мотора, Братнов почти не слышит потрясенного Гонтаря, который повторяет тихо, почти шепотом:
– Как же так?.. Где... где вы потеряли Степана?.. Как же это случилось?..
Кабарова несут на носилках. Его голова и плечо перехвачены бинтами.
Кабаров (с трудом приподняв голову): – Нет, ты понимаешь... Идем курсом 120... И вдруг "мессера"...
Фисюк: – Лежи, лежи. Потом...
Пожалуй, он единственный, кто сохраняет сейчас полнейшее самообладание.
Кабаров ... Вывалился из облака – нет ведомого. Вызываю – не отвечает... Ч-черт! Я на разворот...
Кабаров снова приподнялся, крутанул невидимый штурвал.
Фисюк: – Иван, я запрещаю тебе говорить!..
Кабаров словно не слышит этого. Он как-то обмяк: – Ну, на обратном пути наткнулись на эту дуру... Кто мог думать, что она немецкая... Александр Ильич, – Кабаров обернулся: – Как там было? Расскажи!
Братнов догнал носилки. Вопросителько посмотрел на Фисюка.
Фисюк: – Как там было?!
– Понимаете, идет подлодка. Вижу, маленькая. ...Значит, наша, немецкая "малютка" туда не доберется... Далеко... К тому же матросы наверху, руками машут... Тогда и мы подошли, крыльями качнули. А они ка-ак врежут. Обманули нас!..
Носилки погрузили в машину, Кабаров лежал безучастный ко всему. Врач подошел к Фисюку:
– Видимо, кость задета. Придется в госпиталь. – И сел в свою машину.
Фисюк (проводит его машину глазами): – Та-ак!..
Он потянулся за папиросой и только тут заметил, что держит кусок окровавленной ваты. Оглянулся, куда бы положить вату, и увидел: Братнов как-то судорожно зевнул. У Фисюка дернулось веко:
– Уважаемый штурман. Экстракласса. Незаменимый... – Он произнес это, растягивая слова. Лошадь от коровы отличить не можете... А теперь, извольте, после первого же вылета командира – в госпиталь... – И вдруг резко, шепотом: – Дырки захотел привезти? Судимость снять?.. Новую получишь!.. За каждую дырку...
2
Стоянка. Израненный кабаровский самолет – на нем нет живого места. Кругом – молчаливые механики. По их лицам видно: даже они, привыкшие ко всему, такого не видели...
Тимофей (раскладывая инструмент): – Слушай, отвертку не брал?..
Механик: – Какую еще отвертку?..
Тимофей (другому механику): – Не брал отвертку?
– Возьми вон у меня...
Тимофей отходит, продолжая шарить по карманам. – Да нет... ничего, так...
Землянка. Озабоченный Тимофей подходит к своему закутку. Что такое? Все его вещи вынесены, лежат в сторонке. Заглянул в закуток: стены в белых простынях, на столе – вата, бинты.
На его, Тимофея, койке спал Кабаров. Голова и плечо перебинтованы. Тимофей присел и стал осторожно рыться в своих вещах. Возле него остановился Братнов. Шепнул: – Что потерял?
Тимофей молчал, шаря в мешке, в инструментальной сумке.
– Что потерял, что потерял. Все потерял..
Братнов. – Ну а все же?..
– Отвертку потерял!
– Братнов: Тут люди погибли... а ты... – и он ушел в закуток...
Было уже темно, когда, Тимофей, перепачканный землей, возвращался в землянку. Около закутка он остановился, помедлил и наконец открыл дверь.
Братнов дремал, сидя на койке. На его коленях – линейка и циркуль. На этот раз Кабаров не спал. Лежал на спине, смотря в потолок, видно, о чем-то мучительно думая...
Тимофей пошарил глазами под нарами, по войти так и не решился. Тихонечко прикрыл дверь, побрел в общий отсек землянки. Сел с краю нар, уставясь в одну точку.
В землянке тихо. Только где-то в углу едва слышно наигрывает на мандолине Санчес. Сегодня тут невесело... Внезапно открылась дверь. Деловой походкой вошли старшина Цибулька и пожилой солдат из хозчасти.
Старшина: – Которая тут старшого лейтенанта Овчинникова койка?..
Музыка оборвалась. Кто-то молча указал на кровать Степана. Солдат свертывает матрац с бельем. Старшина укладывает в наволочку вещи Степана. Уходят. Летчики проводили их взглядом. Музыка возобновилась...
А Тимофей все глядел на дальние нары. где белели рубашка и кальсоны Гонтаря. Свесив босые ноги, Гонтарь тупо уставился на голые доски соседней койки – койки Степана...
Тимофей словно почувствовал под собой эти голые доски, встал и выскочил наружу....
...В землянке Фисюка.
Фисюк: – Ты понимаешь, что натворил?!
Тимофей (застывший перед ним): – Понимаю, товарищ полковник.
Фисюк (в гневе): – Что ты понимаешь?..
Тимофей. – Если она... на развороте попала под рули... то я убил людей...
Фисюк, стараясь сдержать гнев, развязал узел наволочки, которая лежала перед ним, достал оттуда документы, машинально взглянул на них. И спокойнее:
– Ты точно помнишь, что оставил отвертку в кабине Овчинникова?
– Не знаю... искал... нигде нет...
– Кабарову, надеюсь, не докладывал? Фисюк смотрел недоверчиво.
Тимофей (еле слышно): – Нет.
– Ну, что мне с тобой делать? Иди! И никому ни слова...
Фисюк взглянул на Цибульку, который хмуро, недобро смотрел вслед Тимофею.
Цибулька (доселе молчавший, Фисюку): – ЧП, товарищ полковник. Трибунал. Сейчас понаедут...
– Погоди ты, понаедут... Вот что! Возьмешь двадцать мотористов, и каждый камень обшарить... Хотя нет...
...Серенькая полярная ночь. Знакомые нам камни. В стелющемся тумане движутся три фигуры. Остановились. Фисюк: – Показывайте, Морозов!.. Вспомнили?
Старшина: – Жить захочет, вспомнит, товарищ полковник!.. Разгильдяй, товарищ полковник!
Фисюк (старшине): – Осмотрите, где они грибы собирали. А я тут... Уходит.
Старшина: -Э-эх, ты! А матерь-то небось... Пошли!
Туман уже поредел. Отчетливее проглядывают склон сопки и разбросанные точно взрывом, камни. Сверху посыпался гравий. Там, в тумане, который остался лишь наверху склона, ходил Фисюк, шаря газами по земле. Взмахнув руками, он заскользил вниз, чуть не упал. но схватился за ветку низкорослой полярной березки. Поиски, видно, были безуспешиыми. Фисюк достал платок, снял свою черную морскую фуражку, вытер лоб. И снова надев ее, привычным уставным движением проверил козырек...
