355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Грегори Кларк » Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира » Текст книги (страница 1)
Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира
  • Текст добавлен: 18 марта 2017, 16:30

Текст книги "Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира"


Автор книги: Грегори Кларк


Жанры:

   

Экономика

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Предисловие

Эта книга отличается смелым подходом к истории. В мешанине отрывочных и порой противоречащих друг другу эмпирических свидетельств мы постараемся выявить простые структуры, описывающие долгую историю человечества, – структуры, способные примирить друг с другом поразительные факты людской истории и современного мира, подробно разбираемые на дальнейших страницах. Автор недвусмысленно замахивается на сочинение «большой истории» в духе «Богатства народов», «Капитала», «Подъема западного мира» и недавней книги «Ружья, микробы и сталь». Во всех этих книгах подобно той, что вы держите в руках, ставятся вопросы: как мы дошли до такой жизни? Почему это заняло столько времени? Почему одни люди богатые, а другие – бедные? Что нас ждет впереди?

Эти увлекательные вопросы порождены интеллектуальным любопытством. Но, хотя темой нашей книги является в первую очередь история, нам есть что сказать и по поводу современной экономической политики: читатель узнает, каким образом у экономистов и у населенных ими институтов, таких как Всемирный банк и Международный валютный фонд, сложились ложные представления о доиндустриальных обществах и о вероятных причинах современного экономического роста, притом что эти фантастические представления лежат в основе современной политики по решению проблем беднейших стран мира, в том числе и той, выразителем которой является Вашингтонский консенсус.

Хотя наша книга посвящена экономике, мы увидим, что в долговременном плане экономические институты, психология, культура, политика и социология находятся в тесной взаимосвязи друг с другом. Сама наша сущность – наши желания, наши устремления, наши взаимодействия – была сформирована под влиянием прежних экономических институтов, а теперь в свою очередь формирует современные экономические системы. Соответственно, нам есть что предложить и читателям, интересующимся антропологией, а также политической, социальной и даже культурной историей.

К счастью для читателя, простого набора идей хватит для того, чтобы объяснить многое в эволюции мировой экономики на протяжении тысячелетий. Для того чтобы понимать написанное на дальнейших страницах, не требуется формального экономического образования. Несмотря на то что поднимаемые здесь вопросы остаются в повестке дня наиболее технически ориентированных экономистов, эти вопросы в полной мере доступны для понимания читателей, не знакомых с изощренным теоретическим аппаратом экономики.

Несомненно, некоторые из развиваемых здесь аргументов могут оказаться чрезмерно упрощенными или просто ложными. Они, безусловно, служат предметом дискуссий – даже среди моих коллег в сфере экономической истории. Но подобные ошибки намного лучше обычных ужасных научных грехов, свойственных в наше время многим работам гуманитарной тематики, – преднамеренного косноязычия и засоренности ученым жаргоном, подменяющим собой реальное содержание. Как отмечал сам Дарвин, «ложные взгляды, если они поддержаны некоторыми доказательствами, приносят мало вреда, потому что каждому доставляет спасительное удовольствие доказывать, в свою очередь, их ошибочность; а когда это сделано, то один из путей к заблуждению закрывается, и часто в то же время открывается путь к истине»[1] 1
  Darwin, 1998, р. 629; Дарвин 1896, с. 540.


[Закрыть]
. Таким образом, я надеюсь на то, что даже если автор этой книги кое-где заблуждается, то это – очевидные и конструктивные заблуждения, ведущие нас к свету.

В основу книги положены собранные мной обширные данные по истории английской экономики за период 1200–1870 годов. С тем чтобы облегчить чтение книги, на цифры и таблицы, составленные по этим данным, не приводятся отдельные ссылки. В том случае, когда для цифр и таблиц или для их части не указаны источники, их следует искать в другой моей работе (Clark 2007b).

Данная книга представляет собой плод двадцатилетних трудов в особенно темном уголке научного виноградника – количественной экономической истории. К счастью для меня, и экономисты, и историки с таким безразличием относятся к этому уголку, что один-единственный исследователь может считать целые исторические эпохи своим личным садиком, окучивая его вдумчиво и без помех. Однако я надеюсь, что моя книга заинтересует профессиональных экономистов и историков, напомнив им о пользе разнообразия.


Благодарности

За время написания этой книги у меня накопился список долгов поистине титанических масштабов. В первую очередь я обязан упомянуть авторов замечаний по рукописи и соответствующим статьям, избавивших меня от необходимости лишний раз краснеть за свои ошибки и предложивших ряд важных поправок: это Клифф Бикэр, Стивен Бродберри, Брюс Чарлтон, Энтони Кларк, Элекзандер Филд, Джеймс Фалфорд, Реджина Грейф, Эрик Джонс, Оскар Джорда, Мэделин Маккомб, Мэри Маккомб, Том Майер, Джоэль Мокир, Джим Эппен, Кормак ОТрада, Кевин О'Рурк, Джеймс Робинсон, Кевин Сэльер, Джеймс Симпсон, Джеффри Уильямсон и Сьюзен Уолкотт. Особую благодарность хочу выразить своим редакторам – Джоэлю Мокиру, редактору серии «Принстонская экономическая история западного мира», и Питеру Доэрти из Princeton University Press – за их терпение и мудрые советы в условиях серьезных провокаций с моей стороны. Питер Страпп из Princeton Editorial Associates подготовил рукопись к печати с поразительным вниманием как к содержанию, так и к деталям.

Также я нахожусь в большом долгу перед коллегами из Калифорнийского университета в Дэвисе с его экономическим факультетом – местом поразительно живым и готовым к взаимопомощи. Благодаря Алану Олмстеду Дэвис превратился в центр исследований по экономической истории. Руководя университетской группой по экономической истории, Олмстед сумел обеспечить Калифорнии глобальное лидерство в этой дисциплине. Нельзя не упомянуть Питера Линдерта с его не иссякающим энтузиазмом, энергией и щедростью и Алана Тейлора, готового превратить этот забытый уголок виноградника в плантацию мирового значения. Мои коллеги по экономике – в первую очередь Пол Берген, Колин Кэмерон, Кевин Гувер, Хилари Хойнс, Оскар Джорда, Крис Книттель, Дуг Миллер, Мэриэнн Пейдж, Джованни Пери, Кэди Расе, Кевин Сэльер, Энн Стивене и Дебора Свенсон – привносили в каждый день моей работы радость, увлечение и вдохновение.

Я благодарен Джиллиан Хэмилтон, Дэвиду Джексу и Сьюзен Уолкотт, в соавторстве с которыми написаны работы, включенные в книгу.

В сборе и подготовке данных, на которых в значительной мере основывается моя работа, мне помогали Дэвид Браун, Роберт Эйлер, Мелани Галди, Питер Хон, Эрик Джамельске, Дэвид Найстром и Шахар Сансани. Последний приложил все старания к тому, чтобы отыскать в нужных источниках многочисленные цитаты.

Следующим в списке моих долгов стоит Wissenschaftskollegzu Berlin (Институт передовых исследований), работа в котором в 2005–2006 годах дала мне время и импульс для того, чтобы довести данную книгу до завершения. Сотрудники его библиотеки, и в первую очередь Марианна Бук, оказали мне неоценимую помощь в поиске источников и возможных иллюстраций.

Сбор данных, положенных в основу этой книги, в течение последних 15 лет в значительной степени финансировался за счет трех грантов Национального научного фонда (SES 02–41 376, SES 00–95 616 и SES 91–22 191).

Еще один давний долг более общего плана необходимо отдать преподавателям средней школы Холи-Кросс в Га мильтоне (Шотландия). Трудно себе представить более причудливое скопление ветхих построек, чем эта школа, дисциплина в которой временами приближалась к средневековой. Однако ее преданные своему делу и знающие учителя готовы были отдать работе все свое время, не ожидая иной награды, помимо удовлетворения от чувства исполненного долга.

Наконец, многим я обязан своей жене, Мэри Маккомб. В борьбе с рукописью я почти совершенно забросил свои домашние обязанности в Берлине с августа 2005 по июль 2006 года, не вспоминая про них и в Дэвисе до конца 2006 года. Мэри, сама работавшая на полной ставке, выполняла роль повара, советника, экскурсовода, переводчика с немецкого и семейного надзирателя. Помимо этого она прочитала всю рукопись, высказав по ней свои замечания. Надеюсь, что по крайней мере этот долг мне удастся возместить.



1. Введение. Экономическая история мира на 16 страницах

Того по праву можно зачислить

в благодетели человечества, кто

облекает великие правила жизни

в короткие фразы, способные

легко запечатлеваться в памяти

и благодаря частому повторению

стать привычными для разума.

Сэмюэл Джонсон, «Рэмблер» № 175 (19 ноября 1751 года)


Всемирная экономическая история в своих основах поразительно проста. Собственно, ее можно представить в виде одного графика (рис. 1.1). До 1800 года доход на душу населения – объем продовольствия, одежды, тепла, света и жилья на душу населения – был разным для различных обществ и эпох, однако он не имел тенденции к повышению. Работа простого, но мощного механизма, разбираемого в этой книге, – «мальтузианской ловушки» – приводила к тому, что краткосрочное возрастание дохода, обеспечивавшееся технологическими достижениями, неизбежно нивелировалось вследствие роста населения.

РИС. 1.1.  Всемирная экономическая история одним графиком. После 1800 года во многих странах доходы резко возросли, но сократились в других странах

Таким образом, средний человек в 1800 году жил не лучше, чем за 100 тыс. лет до н. э. Собственно, в 1800 году подавляющее большинство мирового населения было беднее, чем их отдаленные предки. Счастливые граждане таких богатых обществ, как Англия или Нидерланды XVIII века, в материальном плане вели жизнь, эквивалентную жизни в каменном веке. Однако подавляющее большинство людей в Южной и Восточной Азии, особенно в Китае и в Японии, были вынуждены влачить существование в условиях, вероятно, значительно худших, чем у троглодитов.

Качество жизни также не возрастало ни в каком из ощутимых отношений. Продолжительность жизни в 1800 году была не больше, чем у охотников и собирателей: 30–35 лет. Средний рост – показатель качества питания, а также заболеваемости среди детей – в каменном веке был выше, чем в 1800 году. И если первобытные люди были способны удовлетворить свои материальные потребности, приложив к тому совсем немного усилий, то англичане 1800 года могли обеспечить себе скромный комфорт лишь путем неустанного труда. Разнообразие материального потребления также нисколько не повысилось. Питание и трудовая жизнь среднего первобытного человека были намного более разнообразными, чем у типичного английского работника в 1800 году, несмотря на то что на английском столе к тому времени появились такие экзотические продукты, как чай, перец и сахар.

Кроме того, общества охотников и собирателей были эгалитарными. Их члены мало различались уровнем материального потребления. И напротив, в аграрных экономиках, преобладавших в мире до 1800 года, наблюдалось вопиющее неравенство. Ничтожные пожитки масс населения терялись на фоне богатств, скопленных немногими избранными. Джейн Остин описывала утонченные беседы за чаем, подававшимся в фарфоровых чашках, однако подавляющее большинство англичан еще и в 1813 году жили не лучше, чем их голые предки в африканской саванне. Таких, как Дарси, было немного, все прочие вели нищенскую жизнь.

Итак, даже по самым общим меркам материальной жизни средний уровень благосостояния за период от каменного века до 1800 года нисколько не возрос, а, скорее, даже снизился. Беднякам 1800 года, существовавшим исключительно за счет неквалифицированного труда, жилось бы лучше, если бы они попали в племя охотников и собирателей.

Промышленная революция, произошедшая каких-то 200 лет назад, навсегда изменила возможности материального потребления. В группе наиболее удачливых стран доход на душу населения начал стабильно возрастать. Самые богатые современные экономики в настоящее время в 10–20 раз богаче, чем в среднем в 1800 году. Более того, в наибольшей степени от промышленной революции на данный момент выиграли неквалифицированные трудящиеся. Богатым собственникам земли и капитала, а также образованным людям и прежде было доступно многое. Но индустриальные экономики наиболее щедро одаривают самых бедных.

Однако процветание пришло не во все общества. Материальное потребление в некоторых странах – главным образом в Африке южнее Сахары – сейчас находится намного ниже доиндустриального уровня. Такие страны, как Малави или Танзания, в материальном плане жили бы лучше, если бы они никогда не контактировали с индустриальным миром, оставшись в своем доиндустриальном состоянии. Современная медицина, самолеты, бензин, компьютеры – все технологические блага последних 200 лет – довели эти страны до того, что там наблюдается едва ли не самый низкий в истории материальный уровень жизни. Эти африканские общества застряли в мальтузианской эпохе, когда технологические достижения ведут лишь к увеличению населения, существующего на уровне прожиточного минимума. Но благодаря современной медицине прожиточный минимум сейчас соответствует намного более низкому уровню материального потребления, чем в каменном веке. Промышленная революция сократила неравенство в доходах внутри обществ, но она же в ходе процесса, недавно названного «великим расхождением»[2] 2
  Pomeranz, 2000.


[Закрыть]
, увеличила соответствующее неравенство между обществами. Разрыв в доходах между странами составляет порядка 50:1. Сейчас в мире сосуществуют и самые богатые, и самые бедные люди из когда-либо живших на Земле.

Соответственно, всемирная экономическая история ставит три взаимосвязанных вопроса: почему мальтузианская ловушка существовала так долго? Почему первым в ходе промышленной революции из этой ловушки вырвался в 1800 году крохотный остров Англия? Почему впоследствии произошло Великое расхождение? Наша книга предлагает ответы на каждый из этих трех вопросов – ответы, подчеркивающие их взаимосвязь. Объяснение природы промышленной революции, того, почему она произошла именно в то, а не в какое-либо другое время, и по крайней мере некоторых причин Великого расхождения скрывается в процессах, начавшихся тысячи лет назад, в глубинах мальтузианской эры. Мертвая рука прошлого по-прежнему держит современные экономики своей жестокой хваткой.

Материальные условия могут показаться кому-то слишком мелкой, слишком случайной переменной для того, чтобы объяснять ими колоссальные социальные изменения, происходившие в течение тысячелетий. Кто же станет спорить с тем, что наши материальные блага представляют собой лишь ничтожную долю того, что делает индустриальные общества современными?

Тем не менее на самом деле у нас есть обширные свидетельства, говорящие о том, что богатство и одно лишь богатство является ключевым фактором, определяющим образ жизни как в рамках каждого общества, так и при их сопоставлении друг с другом. Увеличение доходов предсказуемым образом изменяет потребление и образ жизни. Недавний закат американского фермерства, а затем и промышленного пролетариата был предопределен в тот момент, когда доход начал свой триумфальный рост во время промышленной революции. Будь мы более дальновидными, мы бы в 1800 году могли предугадать наш мир шкафов-купе, ванных комнат для обоих супругов, карамельного макиато, бальзамического соуса, винных бутиков, колледжей свободных искусств, личных тренеров и входных билетов за 50 долларов.

Несомненно, в грядущие столетия человечество столкнется со множеством сюрпризов, но экономическое будущее по большей части не является неизвестной и экзотической страной. Мы уже видим, как живут богатые, и их нынешний образ жизни самым непосредственным образом показывает, как в конце концов будем жить все мы в случае продолжения экономического роста[3] 3
  Так, когда Билл и Мелинда Гейтс в 2002 году ожидали третьего ребенка, они расширили свой дом с учетом возросших потребностей в пространстве до нынешних 50 тысяч квадратных футов.


[Закрыть]
. Любой, кто посещал, например, Британский музей или Сикстинскую капеллу, мог заранее прочувствовать грядущую волну туризма, которая захлестнет наш мир после еще нескольких десятилетий мощного экономического роста[4] 4
  Например, крупной экспортной отраслью Новой Зеландии сейчас является обслуживание туристов.


[Закрыть]
. Даже свойственные лишь богатым людям потребности в уникальных и индивидуализированных туризме и кухне сейчас удовлетворяются в промышленных масштабах.

Подобно тому как жизнь богатых предсказывает наше будущее, так и наша нынешняя жизнь уже прочитывалась в образе жизни маленькой богатой элиты доиндустриального мира. Удовольствие современного американского жителя пригородов от обладания своим первым внедорожником в точности повторяет ту радость, с какой Сэмюель Пепис, богатый лондонский чиновник, в 1668 году приобрел свой первый экипаж[5] 5
  Pepys, 2000, November 28, 1668.


[Закрыть]
. При осмотре воссозданных вилл Помпей и Геркуланума, законсервированных во времени в день извержения Везувия в 79 году н. э., мы видим дома, в которые с удовольствием въехал бы любой зажиточный американец: «Очаровательный дом с высокими потолками, внутренним двором, большим залом, изысканными мозаиками, фонтаном в саду и видом непосредственно на Везувий».

Поэтому я не собираюсь извиняться за свою зацикленность на доходах. В долговременном плане доход куда сильнее сказывается на формировании образа жизни, чем любая идеология или религия. Никакой бог не призывает своих почитателей к исполнению их благочестивого долга более решительно, чем доход, скрыто направляющий течение нашей жизни.

МАЛЬТУЗИАНСКАЯ ЛОВУШКА: ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ ДО 1800 ГОДА

Первая треть нашей книги посвящена элементарной модели экономической логики, свойственной всем обществам до 1800 года, показывая, как эта модель согласуется с историческими фактами. Эта модель требует лишь трех базовых предположений, может быть представлена графически и объясняет, почему технологические достижения привели к улучшению материальных условий жизни лишь после 1800 года.

Решающим фактором были темпы технического прогресса. Пока технология развивалась медленно, материальные условия не могли улучшаться постоянно, даже в случае значительных совокупных успехов в технологии. О темпах технического прогресса в мальтузианской экономике можно судить по темпам роста населения. Как правило, темпы технического прогресса до 1800 года были существенно ниже 0,05 % в год, что примерно в 30 раз меньше современного уровня.

В этой модели экономика людей в эпоху до 1800 года оказывается не более чем естественной экономикой всех видов животных, и факторы, определяющие условия жизни людей, являются теми же факторами, которые определяют условия существования животных. Мы называем такую модель мальтузианской ловушкой, поскольку ее ключевая идея была высказана преподобным Томасом Робертом Мальтусом, который в своей книге 1798 года «Опыт о законе народонаселения» сделал первый шаг к пониманию логики этой экономики.

В мальтузианской экономике до 1800 года экономическая политика была перевернута с ног на голову: теперешнее зло тогда было благом, а благо – злом. Такие бичи современных несостоятельных государств, как войны, насилие, беспорядки, неурожаи, развал общественной инфраструктуры, антисанитария, до 1800 года были друзьями человечества. Они снижали демографическое давление и повышали материальный уровень жизни. И напротив, излюбленная политика Всемирного банка и ООН – такая, которая обеспечивает мир, стабильность, порядок, налаженное общественное здравоохранение, пособия для бедных, – была врагом процветания. Она приводила к росту населения, из-за которого общество беднело.

РИС. 1.2. Охотники-собиратели из племени нукак, обитающего в колумбийских тропических лесах


РИС. 1.3. Сэр Джошуа Рейнольде. Семейство Брэддилл. 1789 год. Уилсон Гейл-Брэддилл был депутатом парламента и камер-юнкером принца Уэльского

На первый взгляд заявление об отсутствии материального роста до 1800 года кажется абсурдным. На рис. 1.2 мы видим представителей племени нукак из современных амазонских джунглей – голых охотников-собирателей, обладающих самыми примитивными пожитками, а на рис. 1.3 – богатое английское семейство Брэддилл, изображенное во всем своем блеске сэром Джошуа Рейнольдсом в 1789 году. Неужели можно утверждать, что материальные условия жизни были в среднем одними и теми же во всех обществах?

Однако логика мальтузианской модели подтверждается эмпирическими фактами доиндустриального мира. Хотя еще задолго до промышленной революции малочисленная элита вела роскошный образ жизни, средний человек в 1800 году жил не лучше, чем его палеолитические или неолитические предки.

Мальтузианская логика, разбираемая в нашей книге, также раскрывает решающее значение контроля за рождаемостью для материальных условий жизни до 1800 года. Все доиндустриальные общества, об уровне рождаемости в которых у нас имеется достаточно данных, тем или иным способом ограничивали рождаемость, применяя для этого самые различные механизмы. Благодаря этому уровень жизни в большинстве обществ до 1800 года был существенно выше уровня чистого выживания. Вот почему уровню жизни африканцев было куда падать в годы, последовавшие за промышленной революцией.

Немалое значение имели также условия смертности, и в этом отношении европейцы были счастливыми людьми, живущими в грязи, над собственными фекалиями, которые в таких городах, как Лондон, скапливались в выгребных ямах. Благодаря неразвитой гигиене в сочетании с высоким уровнем урбанизации и соответствующими жилищными проблемами доход на душу населения в таких странах, как Англия и Нидерланды XVIII века, был достаточно высоким. Японцы с присущим этому народу стремлением жить в чистоте могли обеспечить своему многочисленному населению весьма низкий уровень материального достатка, и потому они были обречены жить на куда более низкий доход.

Поскольку человеческое общество управлялось теми же законами, которым подвластны сообщества любых животных, человечество в мальтузианскую эру подчинялось естественному отбору, продолжавшему действовать даже после возникновения оседлых аграрных обществ, созданных произошедшей около 8 тыс. лет до н. э. неолитической революцией, которая превратила охотников в оседлых земледельцев. Дарвиновская борьба за существование, формировавшая природу людей, не завершилась с неолитической революцией, а продолжалась вплоть до промышленной революции.

В Англии мы находим убедительные свидетельства существования в 1250–1800 годах разных типов выживания. В частности, экономический успех самым непосредственным образом сказывался на репродуктивном успехе. У самых богатых людей было вдвое больше выживших детей, чем у самых бедных. В беднейших семьях мальтузианской Англии выживало так мало детей, что эти семьи вымирали. Соответственно, доиндустриальная Англия представляла собой мир непрерывной нисходящей мобильности. С учетом статичной природы мальтузианской экономики многочисленным детям богатых людей в среднем приходилось спускаться на более низкие уровни социальной иерархии, чтобы найти работу. Сыновья ремесленников становились рабочими, сыновья купцов – мелкими торговцами, сыновья крупных землевладельцев – мелкими землевладельцами. В силу этого черты, впоследствии обеспечившие экономический динамизм, – терпение, трудолюбие, смекалка, изобретательность, образованность – биологически распространялись на все слои населения.

Подобно тому как люди формируют экономику, так и экономика доиндустриальной эры формировала людей, по крайней мере в культурном, а возможно, также и в генетическом плане[6] 6
  Впервые я заинтересовался этой идеей в 1989 году. В Clark and McGinley, 1989, проводится мысленный эксперимент, указывающий на то, что, по логике мальтузианской эры, люди после неолитической революции должны были развиваться в сторону большей терпеливости и более низкой фертильности. В тот момент эта идея явно противоречила историческим фактам и биологическим возможностям. Мой интерес к ней вновь пробудился под влиянием теоретической статьи Одеда Галора и Омара Моава, в которой выдвигались те же самые аргументы: Galor and Moav, 2002.


[Закрыть]
. Неолитическая революция создала аграрные общества, отличавшиеся не меньшей капиталоинтенсивностью, чем современный мир. Во всяком случае, в Англии возникновение подобной институционально стабильной, капиталоинтенсивной экономической системы породило общество, поколение за поколением награждавшее приверженность ценностям среднего класса репродуктивным успехом. Этот процесс отбора сопровождался изменением характеристик доиндустриальной экономики, происходившим главным образом из-за того, что население все больше и больше перенимало предпочтения среднего класса. Процентные ставки падали, уровень убийств снижался, продолжительность рабочего дня возрастала, готовность к насилию уменьшалась, а знание счета и письма проникали даже в самые нижние слои общества.

ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Статичный доиндустриальный мир, на который приходится большая часть истории человечества, в 1760–1900 годах был потрясен двумя беспрецедентными событиями в европейском обществе. Первым из них была промышленная революция – первый в истории случай стремительного экономического роста, обеспечивавшегося возрастающей эффективностью производства, которая стала возможной благодаря научным достижениям. Вторым из этих событий являлся демографический переход – снижение рождаемости, начавшееся в высших классах и постепенно распространившееся на все общество. Благодаря демографическому переходу экономические успехи промышленной революции привели не к бесконечному размножению полунищего населения, а к поразительному росту дохода на душу населения, наблюдающемуся с 1800 года. Эти изменения рассматриваются во второй части нашей книги.

Промышленная революция и соответствующий демографический переход ставят перед нами следующие великие вопросы экономической истории: почему технологии так медленно развивались во всех доиндустриальных обществах? Почему темпы технического прогресса так резко ускорились после 1800 года? Почему одним из побочных продуктов технического прогресса стало снижение рождаемости? И наконец, почему не всем обществам оказались доступны обильные плоды промышленной революции?

У нас имеется лишь три устоявшихся подхода к решению этих загадок. Первый из них привязывает промышленную революцию к событиям, происходившим вне экономической системы, таким как изменение политических институтов и, в частности, возникновение современной демократии. Второй подход указывает на то, что доиндустриальное общество оказалось в ловушке стабильного, но застойного экономического равновесия. Какое-то потрясение вызвало к жизни силы, которые привели общество в состояние нового, динамического равновесия. Согласно последнему подходу, промышленная революция была порождена постепенной эволюцией социальных условий в мальтузианскую эру: экономический рост носил эндогенный характер. Из первых двух теорий следует, что промышленная революция могла бы никогда не случиться или задержаться на тысячи лет. И лишь третий подход предполагает ее неизбежность.

Согласно классическому описанию промышленной революции, она представляла собой резкую смену экономических режимов, изображенную на рис. 1.1, – за 50 лет доиндустриальные темпы роста производительности достигли современного уровня. Если это верно, тогда промышленную революцию способны объяснить лишь теории, основанные на внешнем шоке или на переходе от одного равновесия к другому.

Классическое описание также предполагает, что в экономический рост во время промышленной революции внесли свой вклад значительные технологические успехи в различных секторах экономики, и тем самым снова указывает на какие-то институциональные изменения в масштабах всей экономики или на изменение равновесия. При этом подразумевается, что мы сможем найти предпосылки промышленной революции, изучая изменение институциональных и экономических условий в Англии непосредственно перед 1800 годом. Волны экономистов и историков экономики снова и снова бросаются на решение этой проблемы, имея в виду лишь такое объяснение и терпят поражение за поражением.

Традиционное изображение промышленной революции как внезапного излома экономической жизни не подтверждается фактами. У нас есть неопровержимые свидетельства того, что темпы роста производительности в Англии не начали вдруг внезапно расти, а испытывали хаотические колебания начиная по меньшей мере с 1200 года. Границу между мальтузианской и современной экономикой можно провести в 1600,1800 и даже в 1860 году, обосновав выбор любой из этих дат вескими аргументами.

Когда мы пытаемся связать повышение экономической эффективности с темпами накопления знаний в Англии, у нас получается, что эта связь зависит от множества случайных факторов, таких как спрос, состояние торговли и наличие ресурсов. Во многих ключевых отношениях английская промышленная революция 1760–1860 годов представляла собой случайность, наложившуюся на длительное увеличение темпов накопления знаний, начавшееся в Средние века или еще раньше.

Таким образом, хотя какая-то промышленная революция, несомненно, имело место в Европе где-то между 1200 и 1860 годом, хотя человечество явно преодолело водораздел – материальный Иордан у врат земли обетованной, – можно еще долго спорить о том, когда и где это случилось, а соответственно, спорить и об условиях, которые к этому привели. Эволюционный подход, основанный на постепенных изменениях, оказывается куда более правдоподобным объяснением, чем считалось прежде.

Несмотря на доминирующую роль, которую институты и институциональный анализ играли в экономической науке и экономической истории со времен Адама Смита, в нашем рассказе о промышленной революции и последующем развитии экономики они занимают в лучшем случае второстепенную роль. К 1200 году такие общества, как Англия, уже имели все институциональные предпосылки для экономического роста, о которых сегодня говорят Всемирный банк и Международный валютный фонд. Общества того времени вообще отличались более высокой мотивированностью, чем нынешние богатые экономики: для средневековых людей работа и инвестиции значили намного больше, чем для наших современников. С точки зрения Смита, загадка заключается не в том, почему в средневековой Англии не было экономического роста, а в том, почему не терпят крах современные североевропейские экономики с их высокими налогами и громадными социальными расходами. Институты, необходимые для экономического роста, существовали задолго до того, как начался этот рост.

Эти институты создавали условия для роста, но лишь косвенно и медленно – в течение столетий, а может быть, и тысячелетий. В нашей книге утверждается, что неолитическая революция, породившая оседлое аграрное общество с колоссальными запасами капитала, изменила природу отбора, формирующего человеческую культуру и гены. Древний Вавилон в 2000 году до н. э. имел экономику, внешне обладавшую поразительным сходством с английской экономикой 1800 года. Однако за время, прошедшее между этими датами, культура, а может быть, и гены членов аграрных обществ претерпели глубокие изменения. Именно эти изменения сделали промышленную революцию возможной лишь в 1800 году, но никак не в 2000 году до н. э.

Почему промышленная революция произошла в Англии, а не в Китае, Индии или Японии?[7] 7
  Landes, 1998; Pomeranz, 2000; Mokyr, 2005.


[Закрыть]
Рискнем предположить, что преимущества Англии заключались не в наличии угля, колоний, протестантской реформации или Просвещения, а в случайностях, связанных с институциональной стабильностью и демографией: в частности, речь идет о поразительной стабильности в Англии по меньшей мере с 1200 года, о медленном росте английского населения в 1300–1760 годах и чрезвычайной плодовитости богатых и экономически успешных граждан. По этим причинам в Англии проникновение буржуазных ценностей в культуру, а возможно даже, и в генетику зашло наиболее далеко.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю