Текст книги "Драмы. Басни в прозе."

Автор книги: Готхольд-Эфраим Лессинг

Те же. Двое слуг вбегают один за другим в залу.

Первый слуга. Сударыня, его сиятельство граф!

Второй слуга. Он идет сюда, сударыня!

Франциска (подбежав к окну). Это он! Это он!

Минна. Это он? Ну, скорей, Телльхейм!

Фон Телльхейм (вдруг опомнившись). Кто? Кто идет? Ваш дядя, сударыня? Этот жестокий дядя? Пусть явится, пусть явится! Не бойтесь! Он не посмеет оскорбить вас даже взглядом! Он будет иметь дело со мною. Правда, вы того не заслужили…

Минна. Скорей обнимите меня, Телльхейм, и позабудьте обо всем…

Фон Телльхейм. А! Если бы я знал, что вы раскаетесь!..

Минна. Нет, я не могу раскаяться в том, что так глубоко заглянула в ваше сердце. Ах, какой же вы человек! Обнимите вашу Минну, вашу счастливую Минну! Которая никогда не была так счастлива, как сейчас, благодаря вам! (Бросается в его объятия.) А теперь – ему навстречу!

Фон Телльхейм. Кому навстречу?

Минна. Лучшему, пока еще незнакомому вам другу.

Фон Телльхейм. Как?

Минна. Графу, моему дяде, моему отцу, вашему отцу… Мое бегство, его гнев, угроза лишить меня наследства, – разве не ясно, что все это выдумано?.. Ах, легковерный рыцарь!

Фон Телльхейм. Выдумано? А перстень, перстень?

Минна. Где перстень, который я возвратила вам?

Фон Телльхейм. Вы снова берете его? О, если так, я счастлив! Вот он, Минна! (Вынимает перстень.)

Минна. Да рассмотрите его сначала! О, эти слепцы, не желающие прозреть!.. Что это за перстень? Тот, что я дала вам, или что вы дали мне? Не тот ли это самый, который я не хотела оставить в руках хозяина?

Фон Телльхейм. Боже, что я вижу? Что я слышу?

Минна. Как же, прикажете взять его у вас? Дайте его сюда! Дайте сюда! (Вырывает перстень у него из рук и сама надевает ему на палец.) Ну? Теперь все в порядке?

Фон Телльхейм. Где я? (Целуя ее руку). О злой ангел! Так мучить меня!

Минна. Это предупреждение, дорогой супруг: если бы вы вздумали когда-нибудь сыграть со мною шутку, я тотчас же отплатила бы вам тем же… Вам разве не приходит в голову, что вы тоже мучили меня?

Фон Телльхейм. О притворщицы! Как же я не разгадал вас!

Франциска. Нет, воистину! Плохая из меня притворщица! Меня бросало в жар и холод, и приходилось прикрывать рот рукой.

Минна. И мне моя роль далась нелегко! Ну, а теперь идемте!

Фон Телльхейм. Я все еще не могу опомниться. Как мне хорошо, как жутко!.. Точно я вдруг пробудился от страшного сна!

Минна. Мы замешкались. Он уже идет.

Те же и граф фон Брухзаль, в сопровождении слуг и Хозяина.

Граф (входя). Значит, она благополучно прибыла?

Минна (бежит навстречу ему). Ах, мой отец!

Граф. Вот и я, дорогая Минна! (Обнимая ее.) Но что это, моя девочка? (Замечает Телльхейма.) Не прошло еще и суток, как ты здесь – и вот уже знакомые, уже гости!

Минна. Угадайте, кто это?

Граф. Неужели твой Телльхейм?

Минна. А кто же, как не он? Подойдите, Телльхейм. (Подводит его к графу).

Граф. Сударь, мы никогда не видели друг друга; но с первого же взгляда мне показалось, что я узнал вас. И я желал, чтобы это были вы. Обнимите меня. Я глубоко уважаю вас и прошу вас быть моим другом. Моя племянница, моя дочь любит вас…

Минна. Вы это знаете, отец… И разве моя любовь слепа?

Граф. Нет, Минна, любовь твоя не слепа; но твой возлюбленный – нем.

Фон Телльхейм (бросаясь в объятия графа). О, дайте мне опомниться, отец мой!

Граф. Хорошо, сын мой! Мне это понятно. Если уста немы, говорит сердце. Вообще я не особенно люблю офицеров, носящих мундир этого цвета. (Показывает на мундир Телльхейма.) Но вы честный человек, Телльхейм, а честного человека надо любить, в каком бы он ни был облачении.

Минна. О, если бы вы знали все!

Граф. А что же мне мешает обо всем узнать? Где мои комнаты, господин хозяин?

Хозяин. Соблаговолите пройти сюда, ваше сиятельство.

Граф. Идем, Минна. Идемте, господин майор. (Уходит с хозяином и слугами.)

Минна. Идемте, Телльхейм!

Фон Телльхейм. Сию минуту, сударыня. Одно только слово этому человеку! (Оборачивается к Вернеру).

Минна. И самое приветливое… Мне кажется, это ваш долг! Не так ли, Франциска? (Следует за графом.)

Фон Телльхейм, Вернер, Юст, Франциска.

Фон Телльхейм (указывая на кошелек, брошенный Вернером). Вот, Юст! Подыми кошелек и неси его домой! Иди.

Юст уходит с кошельком.

Вернер (который все еще стоит в углу, рассерженный и, невидимому, ко всему безучастный, услышав эти слова, восклицает). Ну, вот!

Фон Телльхейм (подходит к нему, говорит сердечным тоном). Вернер, когда я могу получить вторую тысячу пистолей?

Вернер (сразу развеселившись). Завтра, господин майор, завтра!

Фон Телльхейм. У меня уже нет необходимости быть твоим должником. Но я стану твоим казначеем. Всех вас, добросердечных людей, нужно взять под опеку! Вы своего рода расточители!.. Я рассердил тебя, Вернер.

Вернер. Да, рассердили, клянусь моей бедной душой! Но зря я сыграл такого дурака! Теперь-то мне это видно! Я заслужил сотню ударов плетью. Прикажите мне их дать, только не сердитесь больше, господин майор.

Фон Телльхейм. Сердиться? (Пожимая ему руку.) Прочти в моих глазах все, что я не умею высказать. Ах! Хотел бы я видеть человека, у которого девушка прекрасней моей и друг – вернее! Не правда ли, Франциска? (Уходит.)

Вернер, Франциска.

Франциска (про себя). Да, конечно, это очень хороший человек. В другой раз такого не встретишь. Надо ему все сказать. (Робко и стыдливо приближается к Вернеру.) Господин вахмистр…

Вернер (вытирает глаза). Что скажете?

Франциска. Господин вахмистр…

Вернер. Что угодно барышне?

Франциска. Взгляните на меня, господин вахмистр…

Вернер. Не могу. Не знаю, что попало мне в глаз.

Франциска. А все же взгляните!

Вернер. Боюсь, что я и так слишком на вас заглядывался, барышня. Ну, вот, гляжу… А что же?

Франциска, Господин вахмистр, а вам не нужна ли госпожа вахмистерша?

Вернер. Это вы серьезно, барышня!

Франциска. Вполне.

Вернер. И вы поехали бы со мною в Персию?

Франциска. Куда только вы пожелаете.

Вернер. В самом деле? Эй, господин майор! Не кичитесь! Теперь у меня, по меньшей мере, такая же прекрасная девушка и такой же верный друг! Дайте мне вашу руку, барышня! Значит, по рукам! Через десять лет быть вам! генеральшей или вдовой!

ПРИМЕЧАНИЯ

Комедия «Минна фон Барнхельм» написана в 1763-1767 гг. и появилась впервые в 1767 г. отдельным изданием и в I томе собрания комедий Лессинга. Комедия не сразу пробилась на сцену. Прусские власти воспротивились ее постановке. Первая постановка «Минны фон Барнхельм» состоялась в Гамбурге 30 сентября 1767 г., затем комедия была представлена во Франкфурте-на-Майне, Вене, Лейпциге и, наконец, 21 марта 1768 г. в Берлине, где имела шумный успех и давалась по требованию публики 10 раз подряд. Действие комедии происходит в Берлине, тотчас после Губертсбургского мира (15 февраля 1763 г.), положившего конец Семилетней войне.

На русский язык "Минна фон Барнхельм" была переведена в 1779 г. под названием "Солдатское счастье".

Доппельлакс – сорт водки.

Дело при Каценхойзере – имеется в виду сражение между пруссаками и австрийцами при Кацбахе в 1760 г.

"…мудрыми распоряжениями нашей полиции…" – сатирический выпад против полицейского режима Фридриха II. Меринг так комментирует поведение хозяина: "Хозяева, рестораторы и владельцы гостиниц были обычно шпионами Фридриха; половина причитавшейся с них аренды, а иногда вся аренда уплачивалась из его кассы, за что хозяева гостиниц были обязаны ежедневно доносить полиции о всех разговорах и встречах, происходивших в их помещении, а у подозрительных лиц делать по возможности "точные протокольные извлечения" из "имеющихся у них бумаг" (Ф. Меринг. Литературно-критические работы, т. I, M.-Л., 1934, стр. 385).

Натан мудрый

Драма в пяти действиях

Introite, nam et heic Dii sunt!

Арud Gellium.

Входите, ибо и здесь боги!

Геллий.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Султан Саладин.

Зитта, его сестра.

Натан, богатый еврей в Иерусалиме.

Рэха, его приемная дочь.

Дайя, христианка, живущая в доме Натана как подруга Рэхи.

Молодой рыцарь-храмовник.

Дервиш.

Патриарх Иерусалимский.

Послушник.

Эмир и несколько мамелюков Саладина.

Действие происходит в Иерусалиме.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сцена представляет переднюю в доме Натана.

Натан возвращается из путешествия, Дайя встречает его.

 
Дайя
Он, это он! Натан! Ну, слава богу,
Что наконец-то возвратились вы!
Натан
Да, слава богу, Дайя; но к чему
Тут слово «наконец»? Вернуться раньше
Хотел я? Или мог? До Вавилона
Все двести миль клади, когда с дороги
Приходится, как мне пришлось теперь,
Сворачивать направо и налево;
Да и долги собрать повсюду – тоже
Не легкое то дело и не так
Дается сразу в руки, как хотелось.
Дайя
А горе-то какое, о Натан,
Какое здесь вам угрожало горе!
Ваш дом…
Натан
Горел. Я слышал. И дай бог,
Чтоб больше ничего не предстояло
Услышать мне.
Ну что ж! Тогда бы, Дайя,
Построили себе мы новый дом,
И более удобный.
Дайя
Что же? Верно!
Но вместе с ним чуть Рэха не сгорела.
Натан
Сгорела? Кто? Сгорела Рэха? Рэха?
Я этого не слышал. Ну, тогда…
Тогда бы я и в доме не нуждался.
Чуть не сгорела! А! Сгорела, значит!
Сгорела в самом деле? Говори!
Что ж ты молчишь?..
Бей насмерть, не терзай!
Сгорела, да?
Дайя
Случись бы так, неужто
Об этом от меня бы вы узнали?
Натан
Зачем же ты меня пугаешь?.. Рэха!
Моя ты Рэха!
Дайя
Ваша? Ваша Рэха?
Натан
Мне отвыкать ли – милое дитя
Своею называть!
Дайя
С таким же правом
Вы называете своим
И все, что есть у вас?
Натан
Не с большим. Все,
Чем я владею, счастьем мне дано
Или природой. Только это благо
Дала мне добродетель.
Дайя
О Натан!
Как дорого платиться я должна
За вашу доброту! И доброта ли
Когда она с намереньем таким?
Натан
Намереньем таким? Каким же это?
Дайя
Натан, мне с совестью моею…
Натан
Дайя,
Послушай раньше, что я расскажу.
Дайя
Мне с совестью моею, говорю…
Натан
Какую ткань чудесную на платье
Купил тебе я в Вавилоне – роскошь!
И красота и роскошь! Вряд ли даже
Уступит той, что я привез для Рэхи.
Дайя
К чему все это? С совестью своею,
Я вам должна, должна сказать, Натан,
Бороться мне уж больше не под силу.
Натан
А как тебе понравятся еще
Кольцо, запястье, серьги и цепочка,
Что для тебя я разыскал в Дамаске,
Вот любопытно мне.
Дайя
Какой вы, право!
Одно бы вам – дарить, дарить бы только!
Натан
А ты бери с таким открытым сердцем,
С каким тебе дарю я, – и молчи!
Дайя
Молчи! Натан, кто б усомниться мог,
Что честность вы сама и благородство?
И все ж…
Натан
И все ж не более, как жид?
Не это ли сказать ты хочешь, Дайя?
Дайя
Не вам бы уж, Натан, осведомляться,
Что я хочу сказать.
Натан
Ну, и молчи!
Дайя
Молчу. Но знайте: если грех случится,
Такой случится грех, что мне никак
Беды уж не поправить, – вы в ответе!
Натан
В ответе я!.. Но где ж она? Где Рэха?
А ты меня не обманула, Дайя?
Иль неизвестно ей, что я вернулся?
Дайя
А вот вы объясните! До сих пор
Все существо ее полно испуга.
Ей до сих пор мерещится огонь
Во всем, что б ни мерещилось. Душою
Спит наяву и бодрствует во сне:
Порою даже менее, чем зверь,
Порой – подобно ангелу.
Натан
Бедняжка.
Вот немощность людская!
Дайя
Нынче утром,
Смотрю, лежит с закрытыми глазами,
Как мертвая. И вдруг привстала: "Слышишь!
Вот, вот идут отцовские верблюды!
Чу! Вот и он – я слышу милый голос!"
Потом глаза по-прежнему закрылись,
Рука устала голову держать,
И голова склонилась на подушку.
Я в дверь – и вот вы в самом деле здесь.
Вы на пороге дома! Что ж дивиться:
Ее душа была все время с вами
И с ним.
Натан
И с ним? А это кто же?
Дайя
Тот,
Кто спас ее из пламени.
Натан
Кто он?
Кто он и где? Кто Рэху спас мою?
Дайя
Храмовник молодой: на днях как пленник
Доставлен он сюда, и Саладин
Помиловал его.
Натан
Что? Как? Храмовник
Помилован султаном Саладином?
Так для спасенья Рэхи нужно было
Неслыханному чуду совершиться?
О боже, боже!
Дайя
Если бы свою
Нежданную находку – жизнь – он снова
Опасности подвергнуть не решился,
Вам Рэху не видать бы.
Натан
Где ж он, Дайя,
Где этот благородный человек?
Веди меня к его ногам. Конечно,
На первый раз вы отдали ему
Все ценное, что вам я здесь оставил?
Все отдали? И обещали дать
Гораздо больше?
Дайя
Как могли мы!
Натан
Нет?
Дайя
Он к нам пришел неведомо откуда,
Ушел от нас неведомо куда,
Не зная дома, лишь по крику Рэхи
О помощи он ринулся бесстрашно
В огонь и дым, плащом слегка прикрывшись.
Мы думали уже, что он погиб;
Как вдруг опять он из огня и дыма
Является и сильною рукой
Над головой высоко держит Рэху.
Мы кинулись его благодарить;
Но, холоден и нем, свою добычу
Пред нами положил он – и в толпе
Исчез.
Натан
Но не навеки, я надеюсь.
Дайя
Немного дней спустя мы увидали:
Гуляет он под пальмами, что гроб
Господень осеняют. Я в восторге
Скорей к нему: благодарю сначала,
Потом прошу, молю прийти хоть раз
Порадовать невинное созданье,
Которое не обретет покоя,
Пока всей благодарности в слезах
У ног его не выльет.
Натан
Ну?
Дайя
Напрасно!
Ко всем моленьям нашим был он глух,
Лишь горькими насмешками осыпал
Особенно меня…
Натан
И отпугнул?
Дайя
Ну нет, совсем напротив! С той поры
К нему я подходила каждый день,
И каждый день он надо мной глумился.
Чего-чего не натерпелась я!
Чего бы не стерпела я охотно
И долее! Но уж давно не видно
Его под пальмами, что осеняют
Гроб нашего спасителя: куда
Девался он опять – никто не знает…
В недоуменье вы?
Натан
Я размышляю,
Как должен этот случай повлиять
На душу Рэхи. Выносить презренье,
Когда сама готова поклоняться!
Считать себя отвергнутой, когда
Влечению противиться не в силах!..
И вот уж голова в разладе с сердцем:
Что победит в конце концов – унынье
Иль ненависть ко всем и ко всему?
А иногда, вмешавшись в эту распрю,
Над тем и над другим воображенье
Одерживает верх, и человек
Становится мечтателем, в котором
То голова заменит властно сердце,
То сердце голову. Плохая смена!
Быть может, я совсем не знаю Рэху,
Но думается мне, что эта участь
Постигла и ее: она мечтает.
Дайя
Но так благочестиво, так невинно!
Натан
Пускай – и все же это только бред!
Дайя
Особенно одна – ну, скажем, греза
Ей дорога. Храмовник этот будто
Не сын земли и чужд всего земного;
Она его тем ангелом считает,
Которого охране с детских лет
Привыкла доверять свое сердечко:
Весь облаком окутанный, витал
Над нею он в огне – и вдруг явился
Храмовником. – Смешно? – Кто знает! Смейтесь,
Но будьте снисходительны, не троньте
Ее мечты, которую способны
Понять и христианин, и еврей,
И мусульманин, – сладостной мечты!
Натан
Мечты, мне так же сладостной! – Ну, Дайя,
Ступай теперь, голубушка, ступай,
Взгляни, что Рэха делает; хотел бы
Я с ней поговорить. А уж потом
На поиски за диким, своенравным
Тем ангелом-хранителем отправлюсь.
И если на земле, среди нас грешных,
Он странствовать изволит, если только
В своих делах и подвигах высоких
Все так же неучтив он, – непременно
Найду и приведу его.
Дайя
Задача
Нелегкая.
Натан
От сладостной мечты
Пора и к правде сладостной. Ах, Дайя!
Поверь ты мне, поверь, что человеку
Всегда милее человек, чем ангел;
И на меня уж сетовать, конечно,
Не будешь ты, когда больная наша
От неземных мечтаний исцелится?
Дайя
Как вы добры… и как вы злы! Иду.
Смотрите же, Натан! Да вот и Рэха.
 

Те же и Рэха.

 
Рэха
Так это вы, отец? То правда – вы?
Я думала, что к нам от вас явился
Гонцом лишь голос ваш! Что ж вы стоите?
Какие же еще нас разделяют
Пустыни, реки, горы? Вашу Рэху
Вы видите в живых и не спешите
Обнять ее? А ведь она горела!
Почти, почти сгорела! Не пугайтесь!
Сгореть же… О! Сгореть – нет смерти хуже.
Натан
Дитя мое, любимое дитя!
Рэха
Переплывать пришлось вам Иордан,
Евфрат и Тигр; быть может, и другие
Не знаю уж какие-реки? Часто
За вашу жизнь дрожала, а сама
В огне чуть не погибла! И с тех пор,
Как я сама в огне чуть не погибла,
Мне кажется спасеньем смерть в воде,
Отрадою, блаженством. Но, на счастье,
Не утонули вы, я не сгорела:
О, как должны мы радоваться оба!
Как господа должны благословлять!
Ведь по его веленью охраняли
Невидимые ангелы и вас
И ваш челнок в потоках рек неверных;
И видимый был им же послан ангел,
Чтоб вынести меня на белых крыльях
Из пламени…
Натан (в сторону)
«На белых крыльях»! Да!
Храмовник… Белый плащ его… Понятно!
Рэха
Чтоб вынести воочию меня
На белых развевающихся крыльях
Из пламени. И вот мне довелось
Лицом к лицу быть с ангелом – и это
Мой ангел!
Натан
Да, была б, конечно, Рэха
Вполне достойна ангела увидеть;
И уж она в его глазах, наверно,
Явилась бы не менее прекрасной,
Чем он в ее.
Рэха (с улыбкой)
Кому же вы хотите
Польстить? Себе иль ангелу?
Натан
Но если б
Обязана была своим спасеньем
Ты человеку, только человеку,
Каких родит природа каждый день,
То не был бы он разве для тебя
Таким же ангелом? Конечно, был бы.
Рэха
Таким же? Нет! Мой ангел – настоящий;
То настоящий ангел был, я знаю.
Да вы же, вы меня учили сами,
Что могут быть и ангелы на свете,
Что может бог и чудеса творить
Ко благу тех, кто чтит его и любит!
А я его люблю.
Натан
И он тебя;
И для таких, как ты, он ежечасно
Являет чудеса – являл их даже
До бытия вселенной.
Рэха
Вот что я
Всегда, всегда готова слушать.
Натан
Как?
Лишь потому, что явно быть спасенной
Храмовником, обыкновенным смертным,
Уж чересчур естественно и просто,
Ты здесь и чуда видеть не желаешь?
Да высшее-то чудо в том и есть,
Что подлинно чудесные явленья
И могут и должны нам каждый день
Встречаться. Если бы не это чудо
Что мыслящие люди называли б
Чудесным? То ль, что называют дети,
Когда, разинув рты, они глазеют
На всякую новинку?
Дайя (Натану)
Вы, должно быть,
Такими хитроумными речами
Вконец ее с ума свести хотите?
Натан
Оставь! – Итак, не чудом ты считаешь,
Что спас тебя от смерти человек,
Который сам спасен немалым чудом?
Да, да – я говорю: немалым чудом!
Слыхала ли ты раньше, чтоб храмовник
Был пощажен султаном Саладином?
Чтоб сам храмовник требовал пощады
Иль ожидал ее? Чтоб за свободу
Мог предложить он большее что-либо,
Чем кожаный свой пояс, на котором
Волочит он оковы за собой,
И самое большое – свой кинжал?
Рэха
Так рассудили вы. Вот потому-то
И не храмовник это был, а призрак
Храмовника. Из них ни одного
В Иерусалим не приводили пленным
Иначе, как на смерть; и ни один
По городу разгуливать не будет
С такой свободой; как же вы хотите,
Чтоб мог меня спасти храмовник ночью
По доброй воле?
Натан
Ловко извернулась!
Ну, Дайя, твой черед. Ты мне сказала,
Что пленником доставлен он сюда.
Но это ведь не все? Ты больше знаешь?
Дайя
Толкуют разное. Храмовник будто
Лишь оттого помилован, что в нем
Султан нашел большое сходство с братом,
Которого особенно любил.
Но этого любимца лет уж двадцать
На свете нет; какой он смертью умер
И как он назывался – я не знаю:
Но это все уж так невероятно,
Что можно только сказкою считать.
Натан
Ну, Дайя! Отчего ж невероятно?
Не оттого ли, что готова ты
Как было здесь – другой поверить сказке
Еще невероятней? Отчего ж
В дни юности не мог один из братьев
Особенно быть милым Саладину,
Который всех родных своих так любит?
Двух схожих лиц в природе не бывает?
Минувших лет живое впечатленье
Не продолжает жить? Знакомый образ
Знакомых чувств не пробуждает в сердце?
С какой поры? Что в этом ты находишь
Невероятного? Ах, Дайя, Дайя!
Для мудрой головы твоей, конечно,
Здесь чуда нет: твои лишь чудеса
Нуждаются… Не то хотел сказать я:
Достойны веры.
Дайя
Это уж насмешка.
Натан
Лишь на твою в ответ… Так значит, Рэха,
Твое спасенье чудом остается
Лишь для того возможным, кто нередко
Земных владык суровые решенья
Одним прикосновеньем легким может
В игру, в насмешку даже обратить.
Рэха
Отец! Отец! Когда я заблуждаюсь
Вы знаете, мне это тяжело!
Натан
И даже больше – знаю, поученья
Всегда услышать любишь ты. Смотри!
Повыше иль пониже лоб; у носа
Такое иль иное очертанье;
На острой иль тупой кости, дугою
Иль прямо брови; что-нибудь пустое
Изгиб, морщинка, пятнышко в лице
У европейца дикого – и в этом
Тебе здесь, в Азии, залог спасенья!
И это вам, столь жадным до чудес,
Не чудо? Нет? И вам еще зачем-то
Понадобилось ангела тревожить?
Дайя
Позвольте мне спросить, Натан: а если
Приятнее нам ангела считать
Спасителем своим, чем человека,
Какой в том вред? Так думая, не ближе ль
Мы к первой подойдем – непостижимой
Спасения причине?
Натан
Это – гордость,
Не больше! Так котел чугунный рад,
Чтоб вынули из пламени его
Серебряным ухватом – не сойдет ли
И сам он за серебряный? Да, как же!
Что тут за вред, ты спрашиваешь? Ну,
А мне позволь спросить: какая польза?
Ты скажешь: к богу ближе так? Но это
Бессмыслица иль богохульство. Знай же:
Здесь вред большой; здесь несомненный вред!
Послушайте! Не правда ль, кто бы ни был
Нежданный твой спаситель, Рэха, – ангел
Иль человек, – старались бы вы обе,
А ты особенно, гораздо большей
Услугой отплатить ему? Не правда ль?
Какую ж наибольшую услугу
Вы ангелу могли бы оказать?
Благодарить его; взывать к нему; молиться;
Дух растворить в восторге перед ним;
В день праздника его благотворить,
Поститься. Вот и все. Кому ж услуга?
Мне кажется, скорей себе и ближним,
Чем ангелу. От вашего поста
Не потучнеет он; от подаяний
Не станет богачом; от пылкой веры
Не возрастут ни мощь его, ни слава.
Не прав ли я? А будь он человек!..
Дайя
Конечно, будь он человек, могли бы
Мы для него гораздо больше сделать.
И, видит бог, мы к этому стремились!
Но ничего он не хотел, ни в чем
Он не нуждался, весь в себе замкнулся
И так себе довлел, как то возможно
Лишь ангелу, да так и быть должно.
Рэха
Когда же он совсем исчез…
Натан
Исчез?
Как так – исчез? Не появлялся больше
Под пальмами? А вы в других местах
Его искали?
Дайя
Нет.
Натан
Нет, Дайя? Ну,
Ты видишь, – вот и вред! К чему ведет
Мечтательность жестокая! А если
Ваш ангел болен?
Рэха
Болен!
Дайя
Быть не может.
Рэха
Как холодно мне вдруг! Дотронься, Дайя,
До головы моей – совсем как лед!
Натан
Он франк, и чужд ему наш климат; слишком
Он юн, чтобы всякие терпеть невзгоды,
И голод, и ночные бденья.
Рэха
Болен!
Дайя
Да ведь Натан предполагает только.
Натан
Лежит один. Нет ни друзей, ни денег,
Чтоб хоть нанять друзей.
Рэха
Отец!
Натан
Лежит
Без помощи, без ласки, без утехи,
Добычей смертных мук.
Рэха
Где? Где ж он?
Натан
Тот,
Кто для спасенья незнакомки – просто
Как человека – бросился в огонь…
Дайя
Натан! Да пощадите…
Натан
Кто не только
Знакомства со спасенной не искал,
Чтоб должником своим ее не сделать…
Дайя
Да пощадите же, Натан…
Натан
Но даже
Старался с ней не встретиться, – уж разве
Вторично бы спасать ее пришлось,
Спасать как человека.
Дайя
Перестаньте!
Взгляните на нее!
Натан
Кому одно
Осталось перед смертью утешенье
Сознанье дела доброго!
Дайя
Ее
Убьете вы!
Натан
А ты его убила!
Легко убить могла бы. Рэха! Рэха!
Лекарство я даю тебе, не яд.
Он жив! Приди в себя! Да и болеть
Не думал вовсе! Слышишь, Рэха?
Рэха
Правда?
Не умер? И не болен?
Натан
Правда, правда!
Не умер потому, что за добро,
При жизни совершенное, при жизни
Господь и воздает. Ступай! Запомни,
Что набожно мечтать гораздо легче,
Тем поступать по совести и долгу:
Кто волей слаб – охотно предается
Таким мечтам, чтоб только – сам порою
Не сознает он умысла, – чтоб только
От добрых дел себя избавить.
Рэха
Ах,
Отец, отец! Уж больше вашу Рэху
Одну не оставляйте вы надолго!
Ведь он куда-нибудь мог и уехать,
Не правда ли?
Натан
Ступайте! Да, конечно.
Я вижу, там какой-то мусульманин
Моих верблюдов хочет разглядеть
И груз на них. Знаком ли вам он?
Дайя
А!
Да это – ваш дервиш.
Натан
Кто?
Дайя
Ваш дервиш,
Товарищ шахматный.
Натан
Как? Аль-Гафи?
Дайя
Теперь султанский казначей.
Натан
Кто? Аль-Гафи?
Не грезишь ли ты снова?.. Верно, он!
Он самый! Он идет сюда – скорее,
Скорей уйдите! Что-то я услышу!