Текст книги "Ганнибал. Роман о Карфагене"

Автор книги: Гисперт Хаафс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

– Ты очень хочешь преломить со мной хлеб, пун?

Ганнон равнодушно повал жирными, обвислыми плечами, издал какой-то непонятный булькающий звук, напоминавший клекот хищной птицы, и чуть трясущимися руками аккуратно разломил лепешку. Антигон щедро посыпал обе половины солью и наложил похлебки во второй котелок.

– Перед ликом великого и могучего Ваала я, Антигон, сын Аристида и владелец «Песчаного банка», торжественно клянусь не питать больше ненависти к Ганнону Великому, повелителю обширных земель, одному из наиболее почитаемых старейшин Карт-Хадашта и верховному жрецу храма, в котором ты оба сейчас находимся. Я также готов забыть о прежней вражде и не желаю ему больше зла. И пусть, когда мы вкусим этой пищи, все, что было между нами, останется в прошлом.

– Хорошая клятва, метек. Извини – пунийский метек! – Ганнон нахохлился, втянул голову в плечи и закрыл глаза, словно собираясь задремать, но тут же снова открыл их и недоверчиво прищурился: – Значит, действительно все?

– Все, – твердо повторил Антигон. – Давай с тобой навсегда выбросим из памяти первую войну с Римом, мятеж наемников, твои козни против Гамилькара и Гадзрубала, наше противодействие им. Я готов забыть g твоей ненависти к Ганнибалу, но и ты забудь о ней. Даже Деметрия из Тараса я готов тебе простить.

– А почему? – Ганнон медленно покачал головой.

– Нам просто не остается ничего другого. Нужно вместе восстанавливать разоренный Карт-Хадашт. Разумеется, с выгодой для себя. И тут я полностью согласен с тобой. Мир нужно заключать на любых условиях.

Ганнон, поколебавшись, согласно кивнул и, повернувшись к статуе Ваала, равнодушным, тусклым голосом произнес слова клятвы.

Когда оба котелка опустели, Ганнон откупорил покрытую мхом амфору, и темные маслянистые струи старого вина полились в украшенные затейливыми узорами кубки.

– А теперь пусть два пуна выпьют за здоровье друг друга.

Он одним глотком осушил кубок, сыто рыгнул и опустился на скамью.

– Ты был достойным противником, – Ганнон колыхнул жирным подбородком, его лицо расплылось в улыбке, напоминавшей скорее злорадную гримасу. – Боюсь, мне будет очень не хватать этой вражды.

– Я лично могу прекрасно обойтись без нее, – мрачно усмехнулся Антигон, и его губы на миг сжались в прямую упрямую складку. – А теперь выслушай меня до конца и постарайся не перебивать. Я хочу поведать тебе историю о мечах.

– О чем?

– Ты не ослышался. Я как бы намереваюсь скрепить ею наш мирный договор. Первый меч принадлежал одному из наиболее отличившихся в Сицилийской войне гоплитов Гамилькара. Он примкнул к мятежникам и был убит мною в долине Баграды. После битвы Молния подарил мне меч этого доблестного воина. Его отобрали у меня в Массалии восемь лет назад…

Он прервался и в упор посмотрел на Ганнона. Верховный жрец сидел с непроницаемым лицом, скрестив пухлые пальцы на необъятном животе.

– Три десятилетия прошло с тех пор, как я заплатил золотом британскому кузнецу за шесть мечей. Один я отдал сыну моего близкого друга и нынешнему капитану моего корабля Бомилькару. Он также остался в Массалии. Второй получил мой сын Аристон, ставший вождем могущественнейшего племени в южной части Ливии. Остальные я подарил сыновьям Молнии. Но храбрый Гадзрубал сломал свой меч в последней в своей жизни битве. О мече покойного Магона мне ничего не известно, меч Ганнибала по-прежнему у него, а шестой меч раньше принадлежал погибшему под Капуей моему старшему сыну Мемнону. Теперь он у меня.

Антигон положил ладонь на рукоять меча и вызывающе посмотрел на Ганнона.

– Зачем ты мне это все рассказываешь? – настороженно спросил верховный жрец.

– Я еще не закончил. Их смерть на твоей совести, великий Ганнон. Ты всячески препятствовал доставке в войска подкреплений и делал все, чтобы они отправлялись куда угодно, но только не туда, где решался исход войны. Твои сторонники среди старейшин ввергли Иберию в полнейший хаос. Кровь Гадзрубала, Магона, Мемнона и десятков тысяч погибших в трех войнах на тебе, Ганнон. В твоих ушах должны звучать стоны умирающих, хруст и скрежет тонущих кораблей, бульканье воды в глотках тонущих матросов и солдат, жалобные стоны опозоренных женщин.

– Да нет, я ничего не слышу, – спокойно возразил Ганнон и в подтверждение своих слов принялся ковырять в ухе палочкой. Затем он по-бычьи наклонил голову, блеснув просвечивающей через редкие волосы кожей, опять наполнил кубок и неловким движением опрокинул его.

– Через Деметрия ты сообщал римлянам то, чего они ни в коем случае не должны были знать. Ты подсылал убийц к Гадзрубалу Красивому и к брату Ганнибала, а также подсказал Сципиону, как захватить Новый Карт-Хадашт. Ради наживы и наполнения своих поистине бездонных сундуков ты совершил множество других преступлений и предал свой родной город. Знал бы ты, как мне порой хотелось засунуть крошечную ядовитую змейку тебе в рот, а потом накрепко зашить его.

– Похоже, на тебя это произвело очень сильное впечатление, – Ганнон растянул губы в хищной ухмылке, затряс в беззвучном смехе свисавшей на шее складками кожей и тут же недоуменно провел большим пальцем правой руки по животу.

– Но теперь я готов перестать ненавидеть тебя, пун, и вообще готов все забыть. Ведь я жестоко отомстил тебе, а месть, как известно, успокаивает душу. Мне действительно теперь хочется лишь мира, тишины и полного забвения всего, что было.

– Как… как ты мне отомстил? – Глаза Ганнона больше не излучали по-змеиному завораживающего взгляда, они округлились от ужаса, верховный жрец опять схватился за живот и нервно заерзал на скамье.

– А вот так, – Антигон выхватил из ножен зазубренный клинок. – Этим когда-то принадлежавшим моему сыну мечом я мелко-мелко нарубил конский волос, а потом тончайшей пилкой отпилил от лезвия маленький осколок. Вместе с медленно действующим ядом я подложил их тебе сегодня в пищу, великий Ганнон. – Он вложил меч в ножны и легким пружинистым шагом подошел к алтарю. – Твой бог Ваал – свидетель. Теперь у нас уж точно нет повода для вражды.

Челюсть Ганнона отвисла, изо рта потекла липкая тягучая слюна, по щекам медленно покатились слезы. Тело его сотрясала сильная дрожь, на ярко-красной тунике расплылось зловонное мокрое пятно.

Он хотел было встать, но внезапно с деревянным стуком рухнул на пол, издав дикий вопль. Он долго ползал у ног Антигона, то проклиная грека, то заклиная достать снадобье против яда в обмен на все его несметные богатства. Крики гулким эхом отзывались от стен и медной статуи. Потом Ганнон начал с хныканьем и причитаньями умолять Антигона убить его одним ударом. Грек бесстрастно слушал верховного жреца и, рассматривая корчившееся на каменных плитах тело, вспоминал погибших, раненых и изувеченных в трех войнах. Глядя в бешено вращающиеся от нестерпимых резей в животе зрачки, он с наслаждением представлял, как яд разъедает внутренности Ганнона, и чувствовал, что у него самого внутри все затвердевает и покрывается ледяной коростой.

Постепенно крики и стоны превратились в глухие непонятные звуки. Изо рта Ганнона потекла кровавая пена, он несколько раздернулся, захрипел и замер с выпученными остекленевшими глазами и высунутым почерневшим языком.

Мертвенно-бледные метеки собрали посуду и поспешили покинуть жуткое место. Пришедшие сменить своих товарищей десять других телохранителей Ганнона застали их едва не захлебнувшимися в потоках воды и почти обезумевшими от страха. Придя в себя, они рассказали, что подверглись нападению злых духов и что всю ночь в храме ревел разгневанный Ваал.

Дома Антигон долго стоял у окна, глядя, как темнота медленно отступает и на смену ей приходит серый полумрак. Когда вершины гор окрасились в розовый цвет, сердце грека гулко забилось от радости, а по телу разлилось приятное тепло. Появилось даже ощущение, что все страшное и ужасное о его жизни навсегда кануло во тьму ночи. На мгновение он даже подумал, что именно ливень и его, Антигона, смелый поступок очистили город от скверны. Но потом он понял, что улицы от всякого сброда очистила другая сила и дождь здесь совершенно ни при чем.

Чуть позже Бостар рассказал ему о состоявшемся в храме Эшмуна ночном заседании Совета.

– Начало положено. – Бостар по привычке взъерошил растопыренными пальцами свои изрядно поседевшие волосы, – Ганнибал прямо заявил, что сегодня в полночь примет жестокие, но крайне необходимые меры, и вкратце объяснил, какие именно. Поскольку, дескать, на ведение военных действий в Италии денег из казны он почти не получал и был вынужден тратить собственные средства, никто не вправе запретить ему потратить их на наведение порядка в городе, – Бостар хихикнул и удовлетворенно потер руки. – Тут несколько приверженцев Ганнона дружно вскочили и принялись кричать, что так не делается и что для столь важных мер требуется решение Совета, а здесь присутствуют далеко не все его члены. Ганнибал выслушал их и сказал: «Ничего не нужно. Я, как стратег, принял решение, и если оно вас не устраивает, попробуйте сместить меня. Но на вашем месте я бы дождался окончательного ухода римлян».

Незадолго до полуночи из казарм в Большой стене начали выходить воины и, разбившись на десятки, стали прочесывать город. На заполненной, несмотря на позднее время, густой толпой площади Собраний были установлены кресты, на которых вскоре уже корчились тридцать застигнутых на месте преступления разбойников, убийц и наемников. Постепенно люди перестали бояться выходить на улицы.

Бухта уже не вмещала множество вернувшихся военных кораблей, и они теперь начали выстраиваться возле мола, прикрепленные канатами к его кольцам и тумбам, или вставали на якорь за Языком.

Антигон уже собрался было наконец навестить Ганнибала и поздравить его с успехом, но тут выяснилось, что стратег бесследно исчез. Саламбо, ставшая еще более толстой и сварливой, ничего толком не могла ему объяснить, В казармах Ганнибала также не оказалось, однако Антигону повезло – он застал его старого друга и соратника Бонкарта.

– Он сейчас очень занят, – пун хитро подмигнул греку, – Не могу сказать ничего определенного, Тигго, но, по-моему, его нет в городе.

– Чем же он занимается?

– Всем на свете, – Бонкарт развел руками и поглядел по сторонам, – Ну а если подробнее… Встречается с лазутчиками, собирает вокруг себя ветеранов, разве этого мало? Ну и, разумеется, он изменил свой облик, и теперь ты вряд ли узнаешь его. Все это Ганнибал проделывает прямо под боком у Сципиона.

Пришла весна, заставившая вспомнить о необходимости выполнить жесткие условия мирного договора. Тысячи горожан толпились на гребне стены, полукружием охватившей бухту, на крышах домов возле площади Собраний и у тройных ворот Бирсы. Растерявшийся Антигон принялся считать корабли, приплывшие сюда чуть ли не со всех концов Ойкумены и теперь, согласно требованию римлян, подлежавшие почти полному уничтожению. Двадцать две огромные неуклюжие тетреры [171]171
  Тетрера – военное гребное судно с четырьмя ярусами весел.


[Закрыть], шестьдесят семь триер, сто одиннадцать пентер… В общей сложности флот Карт-Хадашта, который его правители использовали столь же бездарно, как и сухопутные войска, насчитывал пятьсот боевых судов. У завоевавшего господство на море и ныне ставшего самой могучей державой Ойкумены Рима кораблей было едва ли не вдвое меньше.

У причалов осталось только десять триер. Остальные корабли были выведены за мол, и пламя огненной колесницей прокатилось по ним. Его языки жадно лизали мачты, паруса и постепенно плавили медную обшивку. Ветер не уносил дым, и потому небо над городом было затянуто черным покрывалом. Дым вился по узким улицам, вместе с едким запахом гари забирался в горло, ноздри и щипал глаза. У многих они были полны слез. Но Антигон вполне справедливо полагал, что виной этому были не только удушливые клубы.

Глядя на гибнущие с гулом и треском в красном зеве пламени корабли, составлявшие славу и гордость Карт-Хадашта, Антигон с тоской думал, что отныне для посещения военной гавани уже не потребуется особого разрешения, что в ее ворота теперь сможет войти любой человек и ему уже не надо будет завязывать глаза и выделять для сопровождения рослого пуна в до блеска начищенных доспехах, ибо никаких тайн уже не останется. Наверное, можно уже не преграждать вход в бухту цепями… Надрывный кашель окружающих злой болью отозвался в душе грека. Он безнадежно махнул рукой и медленно, с горестно опушенной головой побрел прочь.

Перед выводом своих легионов Сципион провозгласил Масиниссу полновластным повелителем всех нумидийских племен. Сифакса отвезли в Рим, где он через какое-то время умер в тюрьме. Сципиону Сенат разрешил устроить триумф и присвоил почетное прозвище Африканский.

Ганнибал все еще не давал о себе знать, видимо опасаясь, что римляне все же могут потребовать его выдачи. По слухам, он отправился на переговоры с Масиниссой, сделавшимся теперь самым могучим правителем во всей Ливии.

Через несколько дней после ухода римлян Антигон получил письмо от своего старинного друга Даниила, которого он очень давно не видел. Иудей по-прежнему управлял имением Баркидов в Бизатии и в своем послании мимоходом сообщал, что сын покойного хозяина недавно побывал здесь и теперь вместе с несколькими друзьями отправился осматривать оросительные каналы на дальних землях. Как осторожно выразился Даниил, их интересовали главным образом рвы.

Вскоре поступили более подробные сообщения. Стратег не только налаживал охрану границы, но и собирал вокруг себя своих бывших солдат, рассеявшихся после поражения при Заме по прилегавшим к городу землям, на которых безнаказанно хозяйничали шайки нумидийских разбойников, гордо именовавших себя «летучими отрядами царя Масиниссы». Бурная деятельность стратега довольно быстро дала хорошие результаты, и уже летом в Карт-Хадашт после долгого перерыва в сопровождении ливийцев и иберов прибыл первый караван из Сабраты.

Ярко-синее безоблачное небо дышало жаром, равно как и пролегавшая между садами и наливавшимися новым урожаем полями узкая каменистая дорога. На перекрестке Бостар сдержал коней. С северной стороны, в возвышавшемся чуть поодаль холме, был сделан навес и вмурована цистерна с водой, на подступах к которой росли остроконечные кипарисы и небольшие пальмы. Вдали колыхалось зыбкое знойное марево.

– И куда теперь?

Антигон сошел с колесницы, приблизился к навесу и обнаружил под ним помимо груды мотыг два наполовину заполненных глиняных кувшина с вином и водой.

– Где-то поблизости должны трудиться рабы или батраки.

Бостар приставил сложенные ладони ко рту и закричал во все горло:

– Э-э-э-э-э-й!

Откуда-то сбоку из-за масличного дерева вышел сгорбленный старик в потрепанной коричневой накидке.

– Скажи, как нам проехать к дому?

Старик склонил трясущуюся голову к плечу, долго разглядывал Антигона мутными слезящимися глазами, а потом вдруг улыбнулся, обнажив в темном провале рта оставшиеся четыре пожелтевших зуба.

– Направо и прямо, достопочтенный господин Тигго.

– Подожди… – удивленно прищурился Антигон. – Твое лицо мне знакомо… Ну-ка, ну-ка… Тебя зовут Ми… Марбил, верно?

Старик хрипло рассмеялся, шагнул вперед и схватил Антигона за руку.

– Прекрасная память делает тебе честь, друг стратега. Ведь прошло столько лет.

– Вот именно. – Грек погладил старика но плечу. – И много вас здесь собралось?

– Много. – Марбил повел вокруг себя рукой. – Ты к нам надолго, господин?

– Не называй меня так, мой старый друг. После всего пережитого за эти годы… Да, мы надолго.

– Тогда еще увидимся. Езжайте прямо. – Марбил махнул рукой и скрылся за масличными деревьями.

– Старый знакомый? – спросил Бостар, хлестнув коней.

– Мы знаем друг друга… точно, почти сорок лет, – кивнул Антигон. – Он сам ибер и служил катафрактом еще у Гамилькара. Был с Ганнибалом в Италии и, кажется, сражался при Заме.

– Ну надо же, – удивленно присвистнул Бостар, – Прошел от Таго до Нарагасы. А теперь окучивает масличные деревья.

– Ты прекрасно знаешь, как Карт-Хадашт умеет справедливо воздавать по заслугам. Ганнона с почестями торжественно погребли в золотой урне, а старых бойцов, которые не могут вернуться на захваченные римлянами родные земли…

Антигон осекся, зло закусил губу и отвернулся.

Дорога вилась между холмами, взбегала на каменные мосты и обрывалась возле зеленой долины. Посредине ее высокая – в три человеческих роста – глиняная стена окружала несколько строений. Снаружи к ней примыкали амбары, конюшня и скотный двор.

Из ворот вышел пожилой человек в болтающейся на худом костлявом теле тунике и сдвинутой на затылок, чуть примявшей густую гриву седых волос черной войлочной шапке.

– Эй! Осквернитель коз! – Бостар отпустил поводья и раскинул руки.

– Ну надо же, кого я вижу! – Даниил, наоборот, степенно скрестил руки на груди и прислонился к воротам. – Безмозглый пун и глупый эллин. Не ожидал, никак не ожидал!

Три семидесятидвухлетних старца долго обнимались, смеялись, подмигивали и толкали друг друга в бока локтями.

– Вы оба не слишком изменились. – Даниил тыльной стороной ладони вытер взмокший от волнения лоб. – Умом вы, правда, никогда не отличались. Пойдем в дом, но знайте, что хозяин еще не вернулся.

– Где же он?

– Уехал куда-то утром вместе с женой.

– С кем? – Антигон непонимающе уставился на него.

– С женой. Неужели не слышали? – Даниил хмыкнул и сипло рассмеялся.

Сам иудей вопреки вере и обычаям предков женился на ливийке, родил от нее пятерых детей и имел уже четырнадцать внуков. Пять лет назад он овдовел.

Они прошли через пышно разросшийся сад и уперлись во вторую, не менее высокую стену с окованными железом воротами. За ними посреди двора находился выложенный мрамором водоем. Даниил на ходу бросил резвящимся в мелкой прозрачной воде рыбкам горсть белых крупинок и повел друзей к массивному строению с утыканными железными шипами окнами.

В этой маленькой крепости предки Ганнибала отражали нападения нумидийцев и ливийских кочевников. Пока Даниил распоряжался на кухне, Антигон бродил по дому, любуясь изготовленными в Египте во времена персидского владычества глиняными сосудами, бронзовым панцирем одного из воинов Креза, резными фигурками из Китая, огромным золотым блюдом с изображением древних индийских богов. С особой грустью Антигон рассматривал золотую цепочку, сделанную искусным мастером из тончайших завитков проволоки, колечек и бляшек. К ней были подвешены несколько ярко-зеленых камней и большой золотой диск. Кшукти носила это ожерелье только по праздникам.

В соседнем помещении на устланном пестрыми коврами полу стояли два ложа из эбенового дерева, накрытые шитыми золотом пурпурными покрывалами из шелка и парчи. В следующих трех комнатах в высоких нишах на кедровых полках и в почернелых от времени сундуках хранилось множество папирусных свитков. Здесь имелись путевые заметки кормчего Магона, содержавшие гораздо более подробные и интересные сведения о далеких землях и их обитателях, чем хранившийся в храме Ваала отчет его непосредственного начальника и предка Ганнона Великого. Лежали здесь также первоначальная версия «Одиссея», автором которой, как известно, был великий слепец Гомер, сочинения египтянина Манефона [172]172
  Манефон – египетский жрец и историк, автор сочинения «История Египта».


[Закрыть], записи наблюдений, сделанные опять-таки египетскими астрономами, шумерские сказания о Гильгамеше и Энгидду [173]173
  Гильгамеш и Энгидду – герои эпоса вавилонян и ассирийцев – народов, в древности населявших долины рек Тигр и Евфрат.


[Закрыть], книги Сивиллы [174]174
  Сивиллы – так назывались легендарные пророчицы. В данном случае речь идет о Сивилле Кумской, записи предсказаний которой были куплены римским царем Тарквинием Гордым. Для их хранения и толкования в Риме была даже создана специальная коллегия Сивиллиных жрецов.


[Закрыть], Авеста [175]175
  Авеста – написанный в Бактрии древнейший сборник различных религиозных поучений и описаний обрядов.


[Закрыть], трактаты греческих философов и стратегов, отчеты пунийских строителей крепостей на Сицилии и Сардинии и копии договоров, в разное время заключенных Карт-Хадаштом с Тартишем, этрусками, коринфянами, афинянами, сикелиотами, лакедемонянами, египтянами, персами, арабами, кушитами, массалиотами, римлянами, македонцами, гетулами…

Повсюду на стенах висели мечи всех форм и размеров, а вдоль стен стояли бронзовые треножники с заправленными ароматическими маслами светильниками. Снаружи, нависая над внутренним двором, тянулась галерея с тонкими колонками из черного дерева, украшенными резьбой из слоновой кости. По ней Антигон и Бостар прошли в маленькую, также обитую черным деревом комнату с необычным темно-красным пушистым индийским ковром на полу и свисающим с потолка серебряным светильником в виде корабля. Здесь их уже ждал Даниил, а на низком столике стояли глиняные чаши с моченными в уксусе артишоками, мелко нарубленным тушеным луком, медом, сушеным виноградом, миндалем и кувшины с вином и водой.

О событиях последних лет они почти не говорили, а просто, как и подобает старикам, предавались воспоминаниям о детстве и юности. Наконец Антигон не выдержал и прямо спросил:

– Ну и как тебе его жена?

– Из всех женщин между Столбами Мелькарта и предместьями Вавилона она самая красивая, умная и добрая! – Даниил от восхищения закатил глаза.

Элисса действительно поражала своей красотой. Правда, смуглая кожа слишком туго обтягивала узкие скулы, но зато глубокие темные смеющиеся глаза под крутыми, вразлет, бровями заставляли забыть обо всем на свете. Белая, с золотыми полосами туника, стянутая пурпурным поясом, плотно облегала стройную фигуру, не просто выгодно подчеркивая ее достоинства, но и невольно заставляя даже вспомнить Афродиту. Но ни одна из выдуманных богинь не умела так обнажать в улыбке ослепительно белые зубы, так томно опускать веки, так звонко, заразительно смеяться и так мягко и плавно двигаться. Антигон в душе сравнивал ее с шелковым парусом, надуваемым легкими порывами прохладного свежего ветра, дующего обычно ранним осенним утром между Балеарскими островами и Сардинией.

За разговорами они даже не заметили, что на дворе уже глубокая ночь. Тогда они перешли в дом, поднялись на второй этаж и расселись возле тлеющих жаровен. Им предстояло еще столько поведать друг другу, столько всего осмыслить и сравнить, и конечно же им хотелось еще и посмеяться от души. В памяти Антигона навсегда запечатлелись приятные шумы, вкус прохладного вина, выпитого во внутреннем дворе, и горячего, приправленного медом и перцем вина, принесенного в комнату, странный, но удивительно приятный запах пряных трав, хриплый голос старухи ливийки, неустанно распевавшей песни возле скотного двора, язвительные замечания Даниила, неуклюжие движения Бостара, крики какой-то ночной птицы, после которых они впервые услышали стрекотание цикад, поразительное спокойствие бывшего стратега и необычайно смелый размах его новых планов.

Они постоянно перескакивали от одной темы к другой – от посещения Антигоном его сына Аристона на дальних южных землях Ливии к попыткам Бостара спасти банк в эти бурные годы; от рачительного использования Даниилом и Ганнибалом земельных угодий и расселения на них бывших воинов до поразительного умения Рима сочетать почти полную хозяйственную разруху с несокрушимой военной мощью; от трехлетней войны между Вечным городом и Македонией, завершившейся полной победой Тита Квинта Фламиния над царем Филиппом, непрерывных нападений Селевкида на Египет и Пергам до продолжавшихся в Северной Италии ожесточенных схваток между остатками пунийских войск и отдельными галльскими племенами с римскими легионами… Изрядно выпивший Даниил наконец не выдержал и громко захрапел. Бостар, не переставая говорить, растянулся на груде ковров и одеял и заснул прямо на середине фразы, а Элисса удалилась во внутренние покои и больше уже не возвращалась.

На рассвете Антигон вышел во двор, прислонился к краю бассейна, смотрел на узорчатые плиты и слушал воркование голубей. Ганнибал спустился вслед за ним. В рассветном полумраке пересеченное красной повязкой лицо выглядело на удивление молодым и одновременно очень усталым. Ганнибал заговорил о залитой кровью границе и напрасных попытках вступить в переговоры с Масиниссой.

– Боюсь, римляне запретили ему любые шаги в этом направлении. Похоже, они полагают, что одно присутствие Ганнибала может побудить массилов перейти на его сторону.

– Вероятно, они правы. Не забывай, что он дружил с Гадзрубалом и, уже будучи союзником Рима, три дня был мужем Сапанибал. Он легко поддается влиянию, и Сципион это знает, как никто другой.

– Тем не менее, – непривычно тихо отозвался Ганнибал, – я же ничего не могу ему предложить.

– Не принижай себя, величайший из всех пунов, – с улыбкой сказал Антигон. – Масинисса – варвар, но он вырос и воспитывался в Карт-Хадаште, а это название вот уже шестьсот лет действует на нумидийцев как заклинание, внушая им зависть, страх и почтение. Масинисса – воин, и он не может не преклоняться перед великим стратегом. Думаю, что с началом пограничных стычек он еще и немного боится тебя.

Через год после заключения мира нумидийцы начали в открытую переходить недостаточно четко обозначенную границу, грабить селения и захватывать земли. Однако три тысячи испытанных воинов стратега разгромили их, несмотря на четырехкратное превосходство в силах нумидийцев.

– Увы, но с помощью Рима он быстро залечил эту кровавую рану.

– Масинисса долго стенал и умолял римлян добиться твоего смещения с поста стратега, что в результате и произошло, – тяжело вздохнул Антигон, – Но тебе, кажется, это не сильно помешало, Я кое-что слышал о небольшом отряде, командир которого всегда скрывал свое лицо. После каждого нападения нумидийцев они наносили ответный, гораздо более сильный удар.

– В последние годы мне пришлось много разъезжать, – грустно усмехнулся Ганнибал. – Теперь граница более-менее надежно охраняется, но мы должны причинять Масиниссе в три раза большую боль, чем он нам, до тех пор пока царь массилов не успокоится.

Небо заметно порозовело. По двору медленно распространился освежающий цветочный аромат.

Антигон взглянул на пуна. Блеск его усталых глаз, пальцы, спокойно лежащие на коленях, белый короткий хитон, черная, в кольцах, борода и такие же темные как смоль волосы. От этого человека, несмотря на его пятьдесят один год, исходила колоссальная энергия. Он по-прежнему не знал, что такое сон.

– Ты сделал достаточно откровенные намеки. А теперь расскажи о своих намерениях.

– Они вынудили меня проиграть войну, – без малейшей горечи или злобы ответил Ганнибал. – Теперь я хочу заставить их выиграть мир.

– Но для этого ты должен занимать высокий пост.

– В том-то все и дело. Рим может запретить Масиниссе договариваться с бывшим стратегом, но если тот будет представлять город, Рим будет вынужден вести переговоры даже с Ганнибалом. То же самое относится к Масиниссе, Антиоху и любому из Птолемеев.

– Город сейчас никого не интересует, мой друг. Его раздирают противоречия, и вообще…

– Пять месяцев, Тигго… – Ганнибал с хрустом потянулся, скрестил руки на затылке и начал вращать локтями, – Мне нужно только пять месяцев, чтобы возродить его…

– Знаешь, теперь мне кажется, что для нас с тобой переход через Альпы был простой послеобеденной прогулкой, – угрюмо перебил его Антигон. – Возродить Карт-Хадашт будет гораздо более трудным делом.

– Здесь ты ошибаешься, Тигго, – Ганнибал отрицательно покачал головой. – Я уже говорил, что в последние годы много разъезжал. Я отвечаю за свои слова и знаю, что нужно предпринять.

– Но ведь ты понимаешь, что в ответ на любой переворот Рим немедленно пошлет сюда свои легионы.

– Конечно, понимаю. Но я знаю, что, кроме легионов, у Рима ничего нет. В Этрурии бушует восстание рабов – во время войны легионеры так опустошили эти земли, что там уже не осталось крестьян. В ближайшие годы вспыхнут новые восстания рабов. Рим остро нуждается в деньгах, зерне и дружбе с Карт-Хадаштом, а вовсе не в кровопролитной его осаде. Сципиону известно, насколько крепки его стены.

– Чем я могу тебе помочь?

Ганнибал чуть наклонился вперед и положил руки на плечи Антигона.

– О лучший из моих друзей, ты уже столько сделал для моего отца, шурина, братьев, меня и города в целом, что мы все перед тобой в неоплатном долгу.

– Я вовсе не прошу возвращать его.

– Я знаю. Но сейчас мне не нужна помощь. Бывший стратег Ливии, Иберии и Италии является членом Совета и может претендовать ка любой высокий пост. И потом, благодаря твоей, Бостара и Даниила помощи я все еще владею достаточно обширными землями и в состоянии сам оплатить любую из должностей.

– А какую именно, светоч мира?

– Через два месяца предстоят выборы суффета, – Ганнибал лукаво улыбнулся, но его лицо тут же вновь обрело серьезное выражение.

– Ну да, конечно. Оба Совета едва ли позволят тебе занять какую-либо важную должность, но если народ…

– На него я и возлагаю все надежды.

– Ганнибал на посту суффета, – усмехнулся Антигон. – Миротворец и верховный судья Карт-Хадашта. А потом…

– Там посмотрим. Это зависит от очень многих обстоятельств.

На расчищенной площадке между скотным двором, амбарами и конюшней ярко горели костры, и сизый пахучий дым, клубясь, стелился по земле. Когда день летнего солнцестояния уже клонился к закату, хозяин имения решил устроить пир. Голые смуглые дети бегали взад-вперед, юноши и девушки помогали вращать вертела, резать хлеб и разливать вино, а потом, веселые и довольные, удалились в кусты и за пристройки. Батраки, вольноотпущенники, ветераны, старики и старухи ели, пили, пели, смеялись, плясали или рассказывали разные истории. Бостар уже собрал вокруг себя дюжину детей и принялся учить их неприличным песням и веселым играм. Антигон, переходя вместе с Даниилом и Ганнибалом от одного костра к другому, под конец очень устал от бесконечных славословий в честь того, кто вместе со своими воинами покрыл себя неувядаемой славой, а после войны дал им хлеб и приют.

В какой-то миг грек обнаружил себя садящим на большой связке соломы с двумя полными чашами в руках. Он вяло подумал, что его изнуренное годами и переживаниями тело уже никогда не будет полным сил и здоровья. Тут к запахам вина, смолы, навоза, мяса и пота отчетливо примешался аромат миндаля, киннамона и благовоний. Он понял, что к нему приблизилась Элисса.

– За твое здоровье, повелительница звезд и царица ночи. – Он чуть приоткрыл глаза и одним глотком осушил чашу.

– Я не помешаю, владелец «Песчаного банка»? – с легкой улыбкой осведомилась она.

– Твой приход ласкает мне душу.

– О чем задумался, Антигон? – Элисса осторожно опустилась рядом с ним на связку соломы.

– О чем может думать глупый старик? О том, что здесь хорошо жить и не менее хорошо умирать.

– Тебе здесь так нравится?

– Эта ночь какая-то особенная, – Он снова закрыл глаза и глубоко вздохнул. – Моя память обострилась до предела. Я гляжу на огни и вспоминаю пламя совсем других костров, горевших на равнинах Иберии, в снегах Альп, под дождями холодной италийской зимы, на выжженной солнцем долине Канн… Чем я могу заслужить твою дружбу, царица?

– Ничего не надо, – она почти беззвучно рассмеялась. – Расскажи мне лучше о себе, Тигго.