Текст книги "Ганнибал. Роман о Карфагене"

Автор книги: Гисперт Хаафс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

Поступавшие из Рима донесения лазутчиков постоянно вызывали на военном совете взрывы смеха. В отличие от Карт-Хадашта, где в течение десятилетий храмы постепенно перестали играть ведущую роль, правители Вечного города блуждали во тьме суеверий. Военачальники Ганнибала, подобно своему стратегу, с уважением относившиеся к сотням богов, которым поклонялись их воины, полагались исключительно на свои способности, а вовсе не на божественное провидение. Им представлялось по меньшей мере странным, что их враг, чью боевую мощь уважали все и чьи легионы и богатство внушали страх опять же всем, полагался на жрецов, гадавших по внутренностям животных и полету птиц. И что страх ему внушали не столько пуны, сколько неведомые силы и грозные предзнаменования. Якобы на Сицилии у нескольких легионеров вдруг раскалились наконечники копий, а на Сардинии у центуриона – жезл. Где-то на щитах вдруг выступили кровавые капли пота, в Пиценуме пошел каменный дождь, в Канене днем на небе показались две луны, храм Надежды на овощном рынке озарился изнутри вспышкой молнии, в Галлии волк выхватил из ножен у часового меч, петух превратился в курицу (или наоборот) и так далее. Все эти тревожные события побудили Сенат во главе с новым консулом Гнеем Сервилием пожертвовать Юпитеру золотую молнию весом чуть ли не в пятьдесят мин и устроить всевозможные празднества, чтобы хоть немного умилостивить богов.

Другой консул, Гай Фламиний, уже направлялся с войсками на север с целью собрать рассеянные после двух поражений отряды. С помощью союзников численность его армии вскоре составила тридцать тысяч пехотинцев и три тысячи всадников. К началу весны в Этрурию по дороге, соединявшей Рим с расположенной на западном побережье Италии гаванью Аримин, двинулся также Сервилий.

Узнав о появлении обеих армий в Северной Италии, Ганнибал, как обычно, собрал в своем шатре военачальников.

– Когда выступаем? – Магон с хрустом потянулся, широко раскинув огромные волосатые руки, казалось способные задушить бегемота.

– Завтра, – Ганнибал на мгновение отвел взгляд от карты, на которой были отмечены горы, реки, римские дороги и крепости, и махнул рукой Созилу: – Читай, друг.

Лакедемонянин с внушительным видом прокашлялся и нарочито громко произнес:

– Хотя срок консульских полномочий Публия Корнелия Сципиона уже истек, Сенат вновь направил его в Иберию. Он уже отбыл туда, имея под своим началом тридцать новых пентер, множество обычных судов и восемь тысяч легионеров.

О Гадзрубале известно лишь, что он строит новые суда и вербует новых воинов среди местных жителей.

Муттин пробормотал что-то невнятное и толкнул локтем в бок Магарбала.

– Мы и так знаем, что Рим способен вести войну сразу во многих местах, – осторожно начал старший начальник конницы, – а мы – нет. Лучше скажи, что делать завтра.

Глядя в покрасневшие, с черными кругами глаза Ганнибала, Антигон вспомнил, что стратег не спал уже несколько дней. Он разъезжал по окрестным землям, расспрашивал крестьян и лично надзирал за обучением новобранцев.

– Не смотри на меня с таким беспокойством, Тигго, – неожиданно весело подмигнул ему Ганнибал. – Я для того распорядился зачитать вам сообщение из Иберии, чтобы подчеркнуть определенное сходство в нашем с Гнеем Корнелием положении. Он – на севере Иберии, мы – на севере Италии, Однако брат доставит ему подкрепление, а от Гадзрубала мы ничего подобного не ждем. Оба брата намерены перейти Ибер и двинуться на юг, мы тоже хотим идти в южном направлении. И надеяться остается лишь на переход на нашу сторону союзников Рима. А добиться этого можно, лишь пройдя через их земли.

– Мы столько уже говорили об этом, – Мономах нерешительно шагнул вперед, – Скажи, какие дурные новости ты скрываешь от нас, повторяя одно и то же?

– Ты догадался, не так ли? – с иронией заметил Ганнибал, – Как я уже сказал, нам нужно на юг. Но дорога, берущая начало у Аримина, перекрыта Сервилием. И было бы полным безумием рваться туда. Хорошая дорога через Умбрию тоже отпадает. – Он описал на карте пальцем дугу от устья Пада до Рима, – Западнее отсюда Этрурия, но там нас уже ждет Фламиний, Его легионеры стоят на всех дорогах и перевалах.

– Неужели на всех? – Гадзрубал Седой задумчиво наморщил лоб.

– Всех, которые он считает проходимыми. Поэтому мы пойдем через местность, залитую половодьем реки Арн. Наша цель – Фэсул. – Ганнибал резко ткнул пальцем в карту.

– Но объясни, – Магон схватил брата за плечо, – почему Фламиний полагает, что здесь пройти невозможно?

– А потому, – усмехнулся Ганнибал, – что перевал здесь уж больно крут, а начиная от этрусского поселения Пистория земля немного заболочена.

После спуска с перевала по узкой извилистой дороге из всех слонов уцелел только Сур, которому, казалось, ничто не может принести вреда. Морозная зима с обильно выпавшим снегом наконец закончилась, оставив после себя талые сугробы и недолговечные весенние озерца. В долинах этрусских рек днем было невыносимо жарко, а ночами нестерпимо холодно.

В последний день перехода Антигон уже почти тосковал по далеким Альпам. Накануне их вступления в болота Этрурии Ганнибал заново перегруппировал войско.

– Ты, Тигго, вместе с Ганноном и Гамильконом пойдешь во главе колонны. Я даю вам пятьдесят сотен ливийцев и половину иберов. Внимательно следите за тем, что творится сзади.

Седой скривил рот и медленно кивнул. За ними пойдет часть обоза, потом галлы, затем снова обоз и уже в конце иберийские и нумидийские всадники. Таким образом, если даже галлы взбунтуются и попробуют вернуться в родные края, у них ничего не получится. Именно так поняли распоряжение Ганнибала его военачальники.

Дни, проведенные в почти непроходимом болоте, выделявшем ядовитые испарения, когда им пришлось брести по зыбкой, готовой в любую минуту разверзнуться и проглотить их земле, были, наверное, самыми ужасными за все время похода. Люди едва переставляли ноги, поскольку помимо полных стрел и дротиков колчанов, луков, тяжелых секир, мечей и длинных копий им еще пришлось на себе нести съестные припасы. Внизу противно хлюпала болотная жижа, сверху донимала мошкара, залеплявшая носы и глаза. В жарком, влажном, пропитанном гнилостным запахом воздухе дышать было неимоверно трудно. Ночами же спать приходилось на трупах павших вьючных лошадей или на снаряжении, сброшенном сотней воинов. На нем хватало места только для тридцати человек. Многих притягивала обманчивая твердость сочно-зеленой почвы. Уже через минуту-другую их начинала засасывать трясина. Солдаты пытались выбраться из нее, судорожно цепляясь за кочки и редкие кусты. Те, кому повезло, вылезали из черной вязкой топи безоружные, облепленные тиной. Но в особо топких местах чем больше человек барахтался, тем глубже он увязал и наконец совсем исчезал в болоте, оставляя после себя быстро лопающиеся пузыри. Мулы пропадали в чавкающей болотной жиже, взбивая ногами фонтаны болотной воды, с отчаянным ржанием, напоминающим человеческий крик. Антигон, шедший впереди, как-то оступился и тут же увяз по пояс. Выбраться после нескольких неудачных попыток ему помог Гамилькон, не выпускавший из рук длинной палки. Потом грека посадили на мула, и он долго лязгал зубами в ознобе к разглядывал свои босые грязные ноги – его сапоги навсегда остались в трясине. Здесь же воины порой находили остатки древних запруд, построенных когда-то этрусками. Вдалеке, в зыбкой дымке болотных испарений, вырисовывались зубчатые вершины скал.

В середине второго дня многие заболели лихорадкой. Лекари ничего не могли сделать. Они сами падали с ног от усталости. В одну из ночей Мемнон позволил себе немного передохнуть рядом с отцом.

– Он может ослепнуть, – сдавленным голосом ответил Мемнон на вопрос отца о самочувствии стратега, – Сырость, грязь, перенапряжение – я даже не знаю, когда он в последний раз спал. Оба глаза воспалились, и нужно хотя бы десять дней отдыха в сухом и теплом месте. Тогда с помощью перевязок и травяных настоев его можно было бы вылечить… Но для этого Ганнибала нужно оглушить и привязать к Суру. Магон хотел было так поступить, но Ганнибал мгновенно обнажил меч. – Мемнон медленно повернулся и посмотрел в глаза отцу. Затем он встал и, поскользнувшись на щите, провалился по икры в болотную грязь. К счастью, места здесь были уже не такие топкие. – Мне пора. Но может быть, он послушает тебя.

– Едва ли. – Антигон проводил усталым взглядом сына. – Вот если мы выберемся отсюда…

– Боюсь, что уже будет поздно.

На рассвете третьего дня они вышли на хорошо проторенную в прогибающейся болотистой почве тропу. Когда красный шар солнца выкатился на небосклон, к тем, кто возглавлял головную колонну, приблизился Гадзрубал Седой.

– У него страшные боли, – Он жадно вдохнул воздух и поморщился – доносившийся издалека аромат вереска и полыни смешивался с запахом тления.

Баннон промолчал. Гамилькон хмуро усмехнулся:

– А что мы можем сделать? Ганнибал же… – Он вдруг всхлипнул и отвернулся.

– Вот именно. – Гадзрубал равнодушно посмотрел на валявшийся неподалеку труп галла. – По сравнению с ним мы безмозглые, бесчувственные варвары. Просто черви… В сущности, ему хоть ногу отрезай, он звука не издаст. Его глаза…

Антигон из-под чуть прищуренных век смотрел на ослепительный диск солнца. Даже здоровые глаза еле-еле выдержали бы такой яркий свет.

Во второй половине четвертого дня они выбрались из мелкой, покрытой зеленоватой ряской воды на равнину юго-западнее Фэсула. Высланные вперед в ранние утренние часы разведчики вернулись с хорошими новостями. Они нигде не обнаружили легионеров, но зато нашли превосходное место для привала – большую, хорошо укрепленную римскую виллу с множеством пристроек, виноградниками и оливковой рощей. Коротко переговорив с Антигоном, Ганнон и Гамилькон отобрали добровольцев и, разбив их на два отряда по пятьсот человек в каждом, отправились с двух сторон штурмовать поместье.

Когда Антигон с оставшимися воинами приблизился к нему, бой уже затих. Уцелели почти все постройки, и лишь часть портика с северо-восточной стороны, где защитники виллы сражались до последнего, была изрядно повреждена. На пороге валялся изрубленный мечами высокий лысый старик.

При других обстоятельствах это был бы, наверное, изумительный день. К вечеру в блеске лучей заходящего солнца далекие отроги Апеннин вдруг словно оказались совсем рядом и засверкали каким-то волшебным розово-голубым светом. По ним медленно плыли белые облака, вяло гонимые ветром, налетевшим с Сардинского моря. Сур на удивление легко прошагал мимо растянувшейся в переходе колонны, двух полуразрушенных пристроек и медленно слезавших с коней нумидийцев. Из внутреннего двора выбежал египетский зверек и ловко запрыгнул на цоколь колонны. Воздух наполнился запахом крови, внутренностей забитых коров и дымом костров, звоном снимаемых доспехов, шумом голосов и тихим смехом.

Возле портика Сур вдруг пошатнулся. Погонщик гордо поднял копье стратега с изображением полумесяца Танит и глаза Мелькарта. Сзади сидел Ганнибал. Сур поднял хобот и с жалобным ревом опустился на колени. Из его пасти показались две струйки крови. Погонщик спрыгнул на землю и поддержал стратега, едва не свалившегося с загривка слона.

Ганнибал выглядел ужасно. Его глаза воспалились, распухшее от комариных укусов лицо судорожно дергалось, руки бессильно повисли. Однако он отстранил погонщика, собравшегося было отвести его в дом, и благодарно прижался щекой к голове Сура, а затем сам принялся смазывать морщинистую кожу коровьим маслом. Антигону даже показалось, что слон ободряюще подмигнул стратегу. Затем огромное животное медленно повалилось на бок.

Только Муттину удалось уговорить Ганнибала хотя бы два дня отдохнуть в просторной темной комнате. Стратег вел себя довольно странно. Он неподвижно лежал, не отвечал ни на один вопрос, ничего не ел и не пил. Рядом с ложем лежал один из найденных в подвале копченых окороков, большой круг сыра и стоял распечатанный кувшин со старым вином.

– Он как бы замкнулся в себе, – угрюмо сообщил Мемнон.

Все здесь невольно понижали голоса, хотя от отведенной Ганнибалу комнаты их отделяли один переход и две стены. В главном здании поместья уже привыкли передвигаться на цыпочках, а в палатках и хижинах, где разместились тысячи людей, воцарилась тревожная тишина.

– Уж если кто-то и заслужил покой, так это он, – с непонятной усмешкой заявил Магон, – В войсках – полный порядок, лазутчики – надежные люди, а решения мы пока можем принять сообща. А потом…

Получив временные полномочия стратега, младший из Баркидов совершенно изменился. Он больше не позволял себе издеваться над Антигоном или подкалывать Муттина, который теперь относился к брату Ганнибала с нескрываемым восхищением.

– Скажи, целитель, что с ним будет? – Магарбал тяжело опустил ладони на заставленный кубками и кувшинами стол.

Мемнон посмотрел на отца, как бы ища поддержки. Антигон неохотно кивнул.

– Он потеряет правый глаз, – совсем тихо сказал Мемнон. – И это еще хорошо.

– Почему хорошо? – осуждающе протянул Магон.

– Потому что мог бы потерять вообще зрение.

– Он – наша голова, – мрачно заключил Гадзрубал Седой, – и сердце еще тридцати тысяч…

Никто больше не произнес ни слова, и Антигон вдруг осознал, что сейчас происходит нечто поразительное. Магон, способный ударом кулака убить быка и в одиночку сразиться с целой центурией, не боявшийся ни своих, ни чужих богов, ни штормов и ни бурь, сейчас испытывал настоящий страх. И отнюдь не за свою жизнь или судьбу армии. Магарбал, наиболее близкий друг Ганнибала, казалось даже умевший читать его мысли, еле сдерживал рвущийся наружу страх. И опять же не только за свою жизнь или своих наездников. Ганнон, веселый, жизнерадостный, храбрый Ганнон, сидел с бледным лицом, содрогаясь в душе от страха. Муттин, который просто преклонялся перед стратегом и с которым Ганнибал в свою очередь обращался подчеркнуто дружески; молчаливый Гадзрубал Седой, человек, наделенный поразительной памятью, знаток сочинений греческих философов, умевший превосходно наладить снабжение и осадное дело; Ганнибал Мономах, этот зачастую крайне жестокий и необузданный пунийский Ахилл, который вроде бы должен был бояться только себя самого; благородные, богатые, образованные пуны Карталон, Бонкарг, Гимилькон, способные на собственные деньги создать на землях Ливии царства или учредить академии, но отдавшие предпочтение службе под началом Ганнибала, – все они испытывали страшный, раздирающий душу страх за жизнь своего кумира. Ибо от коварной болезни нельзя было защититься панцирем, ее нельзя было повергнуть мечом, копьем или лестью. Она когтями вцепилась в беззащитный и незаменимый глаз и готова была забраться еще глубже.

Антигон гораздо более отчетливо, чем когда-либо, почувствовал, что ему уже пятьдесят один год. Но видимо, потому, что греку столько времени приходилось заниматься самыми разнообразными вещами, он не испытывал того страха, который, как цепи, сковал военачальников и, подобно дымке, как бы окутал всю армию.

Он встал, опорожнил кубок и похлопал встрепенувшегося Муггана по плечу.

– Я пойду к нему.

Ганнибал, одетый в чистый хитон, лежал в расслабленной позе с завязанными глазами. Ненужную еду уже убрали, заменив ее на миску с настоем из трав, распространявших приятный освежающий аромат.

– Сынок, – еле слышно произнес Антигон, присаживаясь на край ложа и беря в руку сухую безжизненную ладонь стратега, – как бы я хотел, чтобы ты сейчас громогласно потребовал вина, женщину или… просто запел.

– Что тебя тревожит, Тигго? – Ганнибал крепко сжал ладонь грека.

– Твои друзья. Они знают, что такое рубленая или колотая рана, но здесь… Они ничего не понимают. А ведь таких военачальников не было еще ни у одного стратега. Если бы ты, подобно Александру, умер в Вавилоне, они бы в отличие от его диадохов [143]143
  Диадохи – полководцы Александра Македонского, после его смерти вступившие между собой в войну, в результате которой на развалинах империи возникло несколько новых государств.


[Закрыть]не разделили, а, наоборот, укрепили и расширили его империю. Но сейчас они, как дети, боящиеся захода солнца.

– Я знаю, Тигго. Я знаю, чего они опасаются. – Он приложил тыльную сторону ладони к повязке: – Сухая. Сумеешь?..

Антигон осторожно снял повязку, обмакнул ее в миску с настоем и вновь наложил ее на залепленные желтым гноем глаза Ганнибала.

– Со времени убийства Гадзрубала Красивого, – слабым сипловатым голосом сказал стратег, – я толком так ни разу и не отдохнул. Четыре года, Тигго, четыре года. Как только у меня голова не лопнула…

– Но ты хоть в эти дни поспал?

– Да нет, я не могу спать, – Ганнибал раздраженно покачал головой. – Я… нет, не я, а кто-то совсем другой думает за меня, Тигго.

На его лице вновь появилось умиротворенное выражение, и он вполголоса начал размышлять и высказывать предположения. Голова, представлявшая, по его словам, готовый лопнуть сосуд, словно несколько опорожнилась. Почти ни слова о войне, римском Сенате, Совете Карт-Хадашта и обезумевших правителях эллинистических государств – эти вопросы не относились к подсознанию, их следовало пока упрятать в хранилище разума. Антигон понимал, что снять со стратега напряжение сейчас способен только он. От Магарбала такой разговор потребовал бы чрезмерных умственных усилий, а Магон, вероятно, вообще бы ничего не понял. Помимо грека лишь один человек был способен вот так сидеть возле ложа стратега, внимательно слушать его, порой давать ненавязчивые советы, а иногда твердо возражать ему. Но его средний брат сейчас отчаянно сражался в Иберии с римскими легионами и тупоумием тамошних вождей.

Ганнибал легко переходил с одного на другое, и мысли его блуждали будто в лабиринте.

– О, эти две чудесные зимы в Карт-Хадаште… Глаза Имильке, ее руки, игравшие с малышом… – И тут же сразу: – Оставайся я подольше рядом с тобой и Тзуниро, непременно увел бы ее…

Он обессиленно замолчал, словно подыскивая подходящие слова, а потом попросил Антигона рассказать ему о матери, которая умерла, когда ему было только четыре года. Но для него она навсегда осталась воплощением теплоты и нежности. Чуть позже он потребовал мясного бульона и воскликнул:

– По-моему, я засыпаю! Не приходи, пока я сам не позову.

Стоило Антигону пойти в оставленную им недавно комнату, как Магон вскочил из-за стола и ринулся ему навстречу.

– Ну… ну как он?

– Он здоров. Относительно глаза не мне судить, но так у него больше ничего не болит. Он даже захотел бульона.

Муттин облегченно вздохнул. Магарбал засиял от радости, а Магон совершил нечто невероятное. Он крепко прижал Антигона к своей широкой груди.

– Благодарю тебя, Тигго. – Тут он хитро усмехнулся и поправился: – Я хотел сказать «метек».

– Не за что, пун.

– Хотя, – лицо Магона снова помрачнело, – а если он все же ослепнет?

– Это зависит от воли судьбы и искусства Мемнона. Но скажи, с кем бы ты пошел в бой: со слепым Ганнибалом, или Пирром, или со всеми зрячими римскими консулами?

– Да у него голова лучше их всех, вместе взятых, – Магон, как бы сдаваясь, вскинул обе руки, – Нет, уж лучше Ганнибал без глаз, ушей и даже ног.

Антигон отдал распоряжение на кухне и вернулся к Ганнибалу.

– Сейчас будет готов бульон, стратег. Есть еще пожелания?

– Пусть меня покормит кто-нибудь из рабов. Твой сын запретил мне открывать глаза.

– Я лучше сам тебя покормлю. Укрепить твой дух какой-нибудь мудрой историей? Или, напротив, тебе хочется услышать что-нибудь веселое и глупое?

– И то и другое, Тигго. Все, что тебе в голову взбредет.

– Я рассказывал тебе про Тапробану?

– Об этом острове к югу от Индии? Вроде бы нет.

– Мы были там вместе с китайским купцом. С ним была очень хорошо воспитанная и весьма привлекательная дочь, которая тогда меня интересовала больше, чем все мудрые высказывания ее отца. Но кое-что я запомнил. Послушай: «Срубленное дерево не отбрасывает тени». Или: «От одной нитки может сгнить целый канат». А вот еще: «Блоха в циновке хуже льва в степи». А когда я задумал слишком уж далеко идущие планы, он сказал мне: «Гора пуха может потопить лодку» и «С одного буйвола нельзя снять две шкуры». Ну как, спать больше не хочется?

– До чего ж китайцы мудры, – удовлетворенно хмыкнул Ганнибал, – Перед уходом из Иберии я получил оттуда донесение. Оказывается, у них появился правитель, вознамерившийся выстроить огромную стену и отгородиться от остального мира. Хорошая мысль. Если бы Ойкумена сто лет назад возвела стену вокруг Рима…

В дверях появился Мемнон с дымящейся миской, из которой торчала полированная деревянная ложка.

Поев, Ганнибал откинулся на спину и умиротворенно закрыл глаза.

Он проспал ровно двадцать четыре часа. Затем Мемнон вновь обследовал его и с удовлетворением убедился, что левый глаз совершенно здоров. Правый же глаз ослеп.

Лазутчики сообщили, что Гай Фламиний со своей армией встал лагерем возле города Арреция, откуда ему довольно легко перекрыть все большие дороги. Ганнибал принялся изучать жизнь консула, стараясь не упустить ни малейшей подробности.

Целый день он также принимал посланцев этрусских городов. Они утверждали, что якобы уже триста тридцать лет назад пуны и этруски совместно снарядили флот с целью отразить натиск фокейцев [144]144
  Фокейцы – жители торгового города Фокея на западном побережье Малой Азии.


[Закрыть]на западе. Антигон сильно сомневался в этом, но между Кархедоном и этрусками действительно существовали давние торговые отношения. Рим постепенно отнял у этрусков все земли и города, последний раз они восстали против его господства шестьдесят лет назад. С тех пор Этрурия считалась одним из самых надежных союзников Рима.

Теперь этруски, не дожидаясь призыва Ганнибала, сами предложили ему помощь.

– Не стоит особо на них рассчитывать, – небрежно сказал вечером Ганнибал, дождавшись отъезда послов, – Воинов они нам вряд ли предоставят, а вот продовольствие и свежих лошадей… Мы ведь столько их потеряли в проклятых болотах.

– Что будем делать дальше? – подрагивающим от нетерпения голосом спросил Магон.

– Фламиний уже знает, что мы здесь, – Ганнибал осторожно коснулся красной повязки, прикрывающей правый глаз, – и наверняка уже отправил гонцов ко второму консулу. Таким образом, Сервилий также вскоре объявится в Этрурии.

Гадзрубал Седой даже присвистнул сквозь зубы:

– Неужели ты собираешься ждать, пока обе армии соединятся?

– Нет, у меня несколько иные планы, – нарочито медленно сказал Ганнибал, и на лице его мелькнула недобрая улыбка, – Мы немного раззадорим Фламиния.

– Думаешь, он пойдет тебе навстречу? – удивленно вскинул брови Муттин.

– Да он просто напрашивается на это. – Ганнибал встал и принялся расхаживать по комнате, перечисляя особенности жизненного пути и характера римлянина – Гай Фламиний из так называемого плебейского рода, то есть простой человек, всего добившийся в жизни сам. Он ярый противник знатных семей, именуемых в Риме патрициями. Ко всему прочему, он еще не верит в богов и недобрые предзнаменования.

– Вполне мог быть пуном и нашим хорошим другом, – пробормотал Муттин.

– Уж точно нет. В остальном он обычный римлянин, и другие народы для него не существуют. Пятнадцать лет назад он был претором на Сицилии, потом впервые был избран консулом, упорно приписывает себе победу над инсубрами и крайне обижен на сенаторов, которые, придравшись к каким-то очередным небесным знамениям, отказали ему в триумфальном шествии. – Ганнибал поморщился и прочистил горло. – В действительности победой он обязан своим военным трибунам и центурионам, которые попросту пренебрегли его путаными приказами. Три года назад он стал цензором [145]145
  Цензор – в Древнем Риме должностное лицо, проводившее ценз – периодическую оценку имущества граждан для последующего налогообложения и призыва в армию.


[Закрыть]и выстроил названную его именем дорогу, ведущую из Рима в Аримин, а также цирк на Марсовом поле [146]146
  Марсово поле – низменность в Древнем Риме, где проходили народные собрания. Впоследствии в городах Германии и Франции так назывались специальные площади для проведения военных смотров.


[Закрыть]. В последние годы он нажил себе в Сенате много врагов, поскольку требовал запретить его членам заниматься весьма выгодной заморской торговлей.

– Все это замечательно, – скучающим голосом заметил Магон, подавляя зевок. – Но к чему нам эти сведения?

– Из них можно сделать следующий вывод: консул честолюбив, очень упрям и лишен чувства юмора. Он хочет всего добиться сам и приходит в ярость, узнав, что его не принимают всерьез, – Ганнибал издал короткий неприятный смешок и довольно потер руки, – Вот эти его качества мы и используем.

Через четыре дня войско достигло Арреция. Пламя пожаров взвилось над римскими поместьями и сохранившими верность Риму этрусскими селениями. Воины Ганнибала беспощадно истребляли жителей, уводили с собой их жен и осиротевших детей, угоняли скот и выгребали хранилища до последнего зерна. Получив тревожную весть, консул Сервилий приказал немедленно двинуться на юг по дороге, названной в честь его напарника. Гай Фламиний ждал подкрепления со смешанными чувствами, поскольку хотел, как и предполагал Ганнибал, в одиночку одержать над ним победу. По всем правилам военного искусства он полагал, что Ганнибал даст ему бой на плоских полях Этрурии, очень удобных для действий его конницы. Однако пун почему-то не захотел пройти западнее Арреция и двинулся по направлению к Риму. Всю ночь стратег, Антигон и Созил, памятуя об особенностях характера консула, сочиняли грубый и оскорбительный для него стишок, и всю ночь палатка сотрясалась от громовых раскатов хохота. Утром разведчики Магарбала захватили дюжину пленных и после допроса отпустили троих из них, приказав непременно передать консулу запечатанный свиток. Он содержал тот же текст, что и почти сотня листов папируса, открыто переданных отпущенным римским всадникам.

– Ослица говорит, что Гай прекрасно ее оплодотворяет и вскоре она понесет от него, – перевел Антигон под громкий смех стоявших вокруг военачальников.

Все получилось именно так, как они и предполагали. Разоренные поля и селения союзных этрусков, которые Фламиний обязан был защищать, откровенное презрение, которое продемонстрировал как бы не заметивший консула Ганнибал, и вдобавок корявые издевательские стихи, втихомолку зачитываемые легионерам по всему огромному лагерю, – и в итоге консул, не дожидаясь подхода армии Сервилия, бросился догонять войска Ганнибала.

Узнав об этом, стратег по одним только ему ведомым причинам приказал идти не столь стремительным маршем, затем велел вновь ускорить его и вечером четвертого дня западнее Кортоны повернуть на восток и разбить лагерь на северном берегу Тразименского озера. Сдавленная его огромной чашей с одной стороны и высоким холмом – с другой долина представлялась ему весьма благоприятным местом для сражения.

С наступлением темноты вернулись конные разъезды Магарбала и доложили, что передовые отряды римлян уже приближаются к гряде холмов и что их дозорные обосновались на близлежащих высотах, откуда были хорошо видны горящие в лагере пунов костры. На этот раз не было никакого военного совета. Ганнибал просто отдавал распоряжения, и его поразительное спокойствие постепенно передавалось окружающим. Даже галлы, необузданные галлы, привыкшие уже, правда, беспрекословно выполнять распоряжения пунов, вопреки обыкновению не шумели, а просто разговаривали у ярко пылавших костров..

Антигону Ганнибал сказал почти те же слова, что и накануне битвы при Треббии:

– Ты останешься в лагере, Тиггс, с двумя тысячами ливийцев и тысячью иберов. Проследи, чтобы не гасли огни, Пусть римляне думают, что все войско пробудет здесь до утра.

Незадолго до полуночи Магарбал и Муттик получили приказ вместе с легковооруженными воинами бесшумно переместиться по берегу озера на восток и расположиться на замыкавшем долину холме. У входа в нее разместилось разношерстное пешее галльское воинство во главе с Магоном, Гимильконом, Ганнибалом Мономахом и Гадзрубалом Седым. Им придали часть нумидийской конницы и галльских всадников под предводительством Карталона и Бонкарта. Сам Ганнибал с остальной частью войска встал на основных, тянувшихся параллельно берегу высотах.

Антигон всю ночь бродил по лагерю, тщательно выполняя указание стратега. Резкие порывы ветра раздували неугасавшие костры, заставляя их подняться высоким: пламенем. Вспышки огня озаряли потрескавшиеся от солнца и ветра лица воинов, нахмуренные брови и недобро сверкавшие глаза. На рассвете над землей пополз густой белый туман. Антигон с горящей головней подошел к воротам и долго рассматривал зыбкие очертания долины. Теперь он понял хитроумный замысел Ганнибала. Из этой западни был только один выход: не заходить в нее. Но едва ли Фламиний был способен на такой разумный поступок.

Так оно и получилось. Получив донесение своих разведчиков о мерцающих в ночи в лагере пунов кострах, консул решил застать их врасплох еще во время завтрака. Как только вся походная колонна римлян втянулась в долину, раздался такой страшный шум, что Антигон был вынужден заткнуть уши.

Наконец лучи утреннего солнца залили местность розово-молочным светом, и на вершинах холмов сразу засверкали искрами доспехи, оружие и знаки отрядов прятавшихся там в засаде воинов. Одновременно взревели трубы пунов и хрипло запели боевые рожки римлян. С запада с оглушительным лязгом и звоном на них ринулись катафракты Ганнибала, стремившиеся отсечь шедших в хвосте легионеров. Засуетились, срывая голос в крике, центурионы, но всадники в сверкающих доспехах уже опрокинули ряды римлян и стали пробиваться все дальше и дальше, не позволяя им выстроиться хоть в какое-то подобие боевых линий. Следом уже накатывалась первая волна тяжеловооруженных ливийцев и иберов.

Ночью Антигон хорошо позаботился об укреплении лагеря, и теперь оставленные под его началом воины легко отбили все попытки легионеров захватить его. Кони и люди спотыкались и падали на отлогих каменистых скатах холмов, и после двух попыток римляне отказались от этой безнадежной затеи. Антигону было больно смотреть на валявшиеся на подступах к лагерю трупы и бившихся о землю, пытавшихся встать окровавленных коней. Он отвернулся и с некоторым удовлетворением подумал, что война еще не успела окончательно ожесточить его сердце. С соседней, расположенной чуть восточнее гряды холмов донесся звон оружия и оглушительный рев. Там вместе с нумидийцами готовились к битве галлы. Среди них было много инсубров, хорошо помнивших, как Фламиний шесть лет назад безжалостно расправился с ними, не щадя стариков, женщин и детей.

Через несколько минут, казалось, вся долина загудела и задрожала от ударов копыт их коней. Антигон был, наверное, единственным, кто сумел в этом грохоте уловить гул небольшого землетрясения, разрушившего несколько окрестных селений.

Теперь все римское войско оказалось зажатым между озером и болотом с одной стороны, скалами – с другой и занятыми воинами Ганнибала холмами спереди и сзади. Здесь померкла слава легионов и пошли прахом все непомерные притязания Гая Фламиния, так похвалявшегося своим полководческим даром. Ожесточенный бой продолжался три часа. Правда, шесть тысяч легионеров не позволили сбить себя натиском коней. Все теснее прижимаясь друг к другу, они начали пробивать проход в сплошной массе всадников и пехотинцев Ганнибала и прорвались за гряду холмов, где засели в одном из наполовину разрушенных землетрясением селений. Магарбал с частью нумидийской конницы немедленно бросился в погоню и на следующий день заставил их сдаться.