Текст книги "Ганнибал. Роман о Карфагене"

Автор книги: Гисперт Хаафс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

Антигон кивнул. Все племена к северу от Ибера дружно перешли на сторону римлян, и, когда Гадзрубал двинулся против них, Гней Корнелий постарался заманить его как можно дальше, а сам вышел в море и со своими кораблями, большей частью ведомыми опытными капитанами из Массалии, близ устья Ибера потопил или захватил почти половину недавно построенных судов наместника Иберии. Но разве у него было время на обучение команд и возможность выбора сведущего в своем деле наварха? Когда же Гадзрубал вышел к побережью и, собрав остатки флота, вознамерился было атаковать римлян, они вдруг словно растворились. Как выяснилось позднее, Гней Корнелий Сципион отправился на остров Метателей Камней. Ему, правда, не удалось захватить крепость Эбиссос, но многие тамошние племена поддержали римлян. Одновременно обитавшие в Иберии галльские племена, предоставившие Риму заложников, перешли Ибер и стали донимать набегами союзников пунов. Поэтому Гадзрубалу пришлось спешно отойти от побережья и попытаться восстановить порядок внутри страны. Пока он терял людей в кровопролитных боях, близ Тарракона высадился Публий Корнелий Сципион, его брат Гней вернулся с островов, и вместе они совершили бросок до Заканты, взяли штурмом новую цитадель, освободили содержавшихся там заложников и отошли назад.

– Нужно строить как можно больше кораблей, – как бы рассуждая сама с собой, проговорила Саламбо. – Но капитанов для них можно взять только на купеческих судах, а Ганнон уже успел настроить их владельцев соответствующим образом, они думают только о прибыли и никогда не пойдут на такой шаг. А в Иберии посланцы старейшин путаются у Гадзрубала под ногами. Не успеет он разгромить какое-нибудь мятежное племя, как они тут же требуют защитить серебряные рудники, на которые римляне даже и не собирались нападать, – Саламбо гневно тряхнула головой с уложенными наподобие башни, посыпанными фиолетовым порошком волосами. – Гадзрубал хотел сместить бездарного наварха, старейшины сказали «нет». Еще в прошлом году он, собрав войско, собирался двинуться в Италию вслед за Ганнибалом, но они прямо-таки силой удержали его. «Гадзрубал, ты должен защитить рудники… Гадзрубал, ты должен строить корабли… Гадзрубал, делай то, Гадзрубал, делай се… Гадзрубал, ты обязан поспеть везде и всюду, на суше и на море, на севере и на юге…» Если бы они при этом хоть немного соображали…

Саламбо говорила непрерывно, речь ее лилась, как водопад, но, к сожалению, если тело старшей дочери Гамилькара округлилось, то голос, напротив, стал тонким, визгливым и порой скрипел, как тростинка по затасканному папирусу. Антигон знал, как нелегко ей пришлось при дворе нумидийского царя, где одни ненавидели Саламбо, другие уважали, но все без исключения женщины дружно завидовали жене брата прославленного царя Гайи. Его сын Масинисса, став повелителем массилов, всячески стремился уменьшить влияние своего дяди, и после гибели Нараваса жизнь Саламбо там стала совершенна невыносимой.

– Младшая сестра, – тихо окликнул ее Антигон, и лицо Саламбо сразу помягчело, – я очень благодарен тебе за важные сведения, но, к сожалению, я не знаю, как помочь Гадзрубалу.

– Я тоже, – рот Саламбо сжался в узкую полоску.

– А теперь скажи мне следующее. Я хочу отправить Ганнибалу три тысячи всадников-массилов. К кому мне обратиться?

– Обратиться? – В ее широко раскрытых глазах заплескались ярость и боль, – Уж во всяком случае не к престарелым глупцам и ничтожествам в Совете. Обратись к Масиниссе. Но только тебе это очень дорого обойдется.

– А сколько, моя милая младшая сестра?

– Он потребует полшиглу за каждого человека и каждый день. Ты сможешь сбить цену до десяти шиглу – на меньшее он не согласится и потребует деньги вперед: треть для себя, две трети для своих воинов.

– Ты, видимо, любишь делать дорогие подарки, владелец «Песчаного банка». – Томирис с шумом втянула в себя воздух. – Сто талантов серебра. Да ведь это же…

– Я могу себе это позволить. Бостар, конечно, будет хныкать и жаловаться на мою расточительность, но я уже привык к его причитаниям.

Саламбо поставила чашу на стол и оперлась подбородком на слегка подрагивающие ладони.

– Я сейчас прикажу принести ужин, – с досадой сказала она, глядя куда-то между Антигоном и его спутницей. – Эх, Тигго, я ведь стала старой, сварливой женщиной, верно? И когда ты называешь меня младшей сестрой, я вновь вижу, как мы сидим все вместе – мальчики, ныне воюющие против Рима, Гадзрубал, Сапанибал, мама… Оставайтесь ночевать. Места здесь всем хватит.

Семь дней Томирис и Антигон изучали город и прилегающие земли. Они плавали на лодке среди заросших тростником отмелей залива, любовались снующими у самой поверхности стайками светлых рыбок и ныряющими за ними чайками. В вонючих закоулках, где издавна селились дубильщики и красильщики, Антигон встретил сгорбленного старика со слезящимися глазами, в котором, к немалому удивлению, узнал своего друга детства Итубала. В многолюдном, как обычно, квартале метеков Антигон потерял Томирис и встретил ее только через несколько часов на Большой улице севернее мрачного храма Ваала. Она с горечью сказала, что никогда еще с ней не обращались так откровенно пренебрежительно. Антигон настоятельно посоветовал ей не красить глаза и губы соответственно черным и красным цветом и не носить такой ярко-красный пояс, но на следующее утро она выглядела точно так же. У стен Бирсы они спустились в некрополь, долго блуждали под низкими сводами и наконец утолили страсть на одном из саркофагов, стоявших здесь с незапамятных времен. Стоны и крики Томирис вспугнули не только крыс, но и забравшихся сюда мальчиков, которые с призывами к богам о помощи бросились бежать. В пользовавшихся дурной славой тавернах за Большой стеной, где поножовщина случалась по нескольку раз на дню, они несколько ночей подряд слушали бесконечные истории о раздорах среди племен гетулов, о разбойничьих нападениях массилов и излюбленном занятии одноглазого гараманта, водившего по пустыне большие и грабившего маленькие караваны. В тавернах у мола они подолгу разговаривали с местными рыбаками, моряками из Александрии и опустившимся, едва не проданным в рабство за долги кожевенником из Византии. Купец из Аттики пригласил их на свой корабль развлечься, но они отказались, а родосский купец предложил посмотреть привезенные на продажу драгоценные камни, и они согласились. Престарелый иберийский наемник с длинными спутанными волосами и прикрытым черной повязкой левым глазом сначала выпросил у них несколько мелких монет на выпивку, а потом долго рассказывал о Гамилькаре и сражениях у подножия Эрикса, и слезы текли по его изможденному, давно немытому лицу и косматой бороде. Мускулистая критянка сделала Томирис недвусмысленное предложение, на рассвете отвезла их в бухту и почти у самого восточного берега, услышав окончательный отказ, в гневе перевернула лодку. Антигон и Томирис долго потом стояли у кромки прибоя, хохоча во все горло и жадно вдыхая соленый воздух. Потом они долго целовались среди вылизанных волнами камней и, чувствуя, что не в силач больше терпеть, поднялись на Двурогую гору. Но утолить страсть в колючих кустах оказалось невозможно, и тогда они спустились вниз и договорились с молчаливым ливийцем провести полдня в его рыбацком домике, где постелью служил толстый слой высушенной морской травы, а вокруг валялись зеленые сети с розовыми поплавками и корзины для рыбы. Вечером рыбак переправил их обратно в Карт-Хадашт.

В последнюю ночь они лежали в квартире возле Тунетских ворот, не имея сил даже пошевелиться и полностью утратив ощущение времени, пока наконец какой-то не в меру разбушевавшийся слон в одном из загонов Большой стены оглушительным трубным звуком не возвестил о начале нового дня.

Большая улица постепенно заполнялась народом. Попадалось все больше и больше повозок с фруктами, зерном и овощами, направлявшихся на различные рынки города. Начали открываться лавки и суетиться купцы, предлагавшие персидские ковры и душистые мази для втирания, этрусскую бронзу, амфоры с оливковым маслом и прочие заморские товары. Позвякивая колокольчиками, мерно шагали груженные вьюками верблюды. Пробудились даже торговцы свитками с сочинениями египетских, греческих и пунийских поэтов, хотя их проживавшие обычно у стен Бирсы покупатели никогда не просыпались рано. На площади Собраний высились два креста. У одного из распятых – худощавого смуглого человека – лицо представляло собой сплошное кровавое месиво. По слухам, этот ливиец изнасиловал пунийку. Он тихо и жалобно стонал и просил воды. Другой казненный уже бессильно обвис на покрытых ссадинами и кровоподтеками руках. На его лице застыла мученическая улыбка. Мимо степенно прошли два члена Совета в длинных туниках с пурпурными краями. Увлеченные беседой, они не обратили ни малейшего внимания на опухшие и растерзанные тела.

Прощание было недолгим. У ворот гавани Антигон передав киприотке три чаши, завернутые в льняную ткань.

– Развернешь на корабле. Благодарю тебя за чудесные дни и особенно ночи.

– Я тоже благодарю тебя, владелец «Песчаного банка». – Она осторожно покачала на ладонях подарок и как бы невзначай осведомилась: – Скажи, Тигго… мы больше не увидимся?

Антигон намеренно равнодушно пожал плечами:

– Один старый повар-ассириец сказал мне как-то, что вся радость – в предвкушении удовольствия. Увы, я не могу ответить на твой вопрос.

Она прижала разгоряченное лицо к его груди.

– Хочешь, скажу, почему ты одновременно и любишь и ненавидишь этот город?

– Хочу.

– Он единственный в своем роде. Самый великий и богатый город во всей Ойкумене. Александрия по сравнению с ним убогое безликое селение с мраморными домами, Афины вообще ничего собой не представляют. И пуны прекрасно знают или чувствуют это. И потому, достопочтенный владелец «Песчаного банка», они далеки от происходящих в мире событий. И если даже кто-либо сражается от их имени или за их будущее, пунов это будет волновать лишь в том случае, если сражения происходят у стен города. А Италия далеко. Именно потому, что он не такой, как все, ты и любишь его. Но и ненавидишь также именно за это. – Она подняла глаза и посмотрела на грека пристально и оценивающе, будто видела его впервые в жизни. – Такова правда, Тигго. Был бы город другим, ты бы и относился к нему по-другому. Не любил бы, но и не ненавидел бы. Ведь эти два понятия неразделимы.

– Когда как. К тебе, например, я не испытываю ненависти.

Она медленно отвернулась и, чуть покачиваясь, побрела вдоль мола.

Царь массилов и члены Совета отвергли предложение Антигона. Они утверждали, что чересчур опасно высаживать слонов и воинов в незащищенной бухте и потом вести их через занятые врагом земли. И вообще Ганнибал пока еще не проиграл ни одного сражения и нет никакой необходимости посылать ему подкрепления. Напротив, в Иберии грозная опасность нависла не столько над Гадзрубалом и обоими членами Совета, сколько над серебряными рудниками. И пот туда-то и нужно послать войска. Из ранее подвластных пунам городов Сицилии поступали сведения о растущем недовольстве римским господством. Вполне можно предположить, что они уже давно бы восстали, если могли бы рассчитывать хоть на малейший успех и поддержку.

Как осторожно выразился Гимилькон, Совет в результате решил действовать в следующей последовательности: увеличение численности флота и использование его против плавающих между Италией и Иберией римских кораблей; постепенная, без чересчур больших затрат вербовка новых воинов среди ливийцев и нумидийцев, с тем чтобы они всегда были под рукой в случае неожиданного поворота событий. Об отправке воинов на помощь Ганнибалу и Гадзрубалу пока даже речи не было.

После недолгого разговора в доме Гимилькона, расположенного между площадью Собраний и Бирсой, Антигон немного прошелся, чтобы хоть чуть-чуть привести в порядок мысли и подумать, насколько оправданны его опасения. В банке он появился лишь около полудня. Бостар, участвовавший в решающем заседании Совета, поспешил закончить разговор с персидским купцом в лазоревой тунике и красных шароварах и тут же поднялся вслед за Антигоном на второй этаж.

– Тебе, наверное, Гимилькон уже все рассказал?

– Да нет, не все. Как прошло голосование?

– Очень быстро. Все с самого начала было ясно. Двести пятьдесят четыре голоса у них и лишь сорок голосов у нас. Двое больны, двое у Ганнибала, двое в Иберии…

Антигон долго молчал, а когда заговорил, голос его звучал сдавленно и сипло:

– Великий дар стратега позволит нам продержаться еще года два. Ну, может, три-четыре. Но уже сейчас мы обязаны подумать о будущем.

– Оно туманно. – Бостар потер глаза и с силой провел по лицу руками, словно заставляя себя окончательно проснуться. – Помнишь, у нас уже как-то был такой разговор? Лет тридцать назад?

– Да, конечно, – подтверждающе кивнул Антигон. – Когда я вернулся с далеких берегов Внешнего моря…

– Верно. После великих побед на море. Все римские флотилии были уничтожены… – Бостар отошел от окна, медленно приблизился к Антигону и, неожиданно всхлипнув, ткнулся лбом в его плечо. – Если бы ты слышал, как я сегодня говорил! Как я пытался им объяснить, что они потеряют все, и Ливию в том числе, если немедленно не отправят в Италию войска…

Он осекся, повернулся и шаркающей походкой вернулся к сиденью у окна.

– Сегодня – день гибели Карт-Хадашта. – Антигон шумно сглотнул и, морщась, потер горло. – А поскольку члены Совета, забыв о будущем как своего города, так и всей Ойкумены, думают только о деньгах, мы с тобой займемся тем же самым. Ведь спасти можно будет только наши деньги.

– Что ты предлагаешь? – настороженно спросил Бостар.

– Пока я просто размышляю, – почти виновато произнес Антигон. – Давай исходить из того, что сначала Рим должен будет упрочить свою власть в Иберии, ибо иберы, подобно сикелиотам, очень скоро убедятся, что при пунах им жилось совсем неплохо. Их восстания будут, несомненно, подавлены, но для этого потребуется время… – Он посмотрел на Бостара ничего не выражающим взглядом и тихо сказал: – Тебе не кажется, что мы уже говорим о Ганнибале и Гадзрубале как о мертвых?

– А также о сотне тысяч других мертвецов, – резко ответил Бостар, – Продолжай.

– Значит, до падения Карт-Хадашта остается лет пять. Еще десять−двадцать лет потребуется Риму для полного покорения эллинских городов. Через тридцать−тридцать пять лет настанет черед Египта.

– Ну, до этого мы не доживем. Нам ведь обоим уже довольно много лет. Выходит, нам нужно постепенно перенести свою деятельность на Восток? На Кипр, в Египет, в царство Селевкидов?

– А больше некуда. Как ты себя чувствуешь, мой друг? Ты очень плохо выглядишь.

– Как я себя чувствую? – криво усмехнулся Бостар. – Как амфора, которую вместо вина наполнили крысиным дерьмом.

В начале лета Антигон отплыл на борту «Порывов Западного Ветра» в направлении Италии. Поблизости от побережья капитан Бомилькар велел закрасить старое название, сверху крупными буквами написать: «Милость Афины» и поставить новые белоснежные паруса без изображения глаза Мелькарта. Изгиб кормы у судна был таким же, как на греческих кораблях, команда была заранее набрана из сикелиотов и италийцев, а потому Антигон со спокойной душой отдал приказ войти в гавань Тараса.

Когда судно, совершив изящный поворот и обогнув заполнившие бухту громоздкие корабли, встало возле мола, на борт сразу поднялся таможенный досмотрщик в сопровождении двоих рослых воинов. Все они оказались римлянами, и Антигон с горечью подумал, что в древнем эллинском городе, шестьдесят лет назад просившем Пирра оказать ему помощь в борьбе с Римом и потом, в сущности, предавшем великого полководца, ныне окончательно утвердилось римское владычество.

– Кто хозяин? Откуда вы прибыли? – сурово спросил досмотрщик, держа в руках папирусный свиток и заостренную палочку.

Ответы грека его, видимо, не удовлетворили. Он велел команде остаться на корабле, а Антигона и Бомилькара увел с собой.

Они поднялись по выщербленным до блеска ступеням набережной и подошли к каменному строению с закопченными стенами и двумя рядами маленьких окон. Досмотрщик властно поднял руку и показал Антигону на вход. Один из легионеров чуть кольнул грека копьем, тот стиснул зубы, не желая дать волю нараставшему гневу, и вошел внутрь. Бомилькар с тяжелым вздохом опустился на груду свернутых в кольца смоленых канатов.

Смотритель гавани был греком. Допрашивая Антигона, он важно надувал щеки и вообще всячески старался подчеркнуть свою значимость, но сидевший рядом римлянин, представлявший истинную власть в городе, лишь презрительно усмехался, глядя на эти ужимки. Под конец он сам включился в разговор и жестко сказал:

– Сейчас легионеры осмотрят корабль. И если выяснится, что ты лазутчик пунов, всех вас ждет смерть.

До конца осмотра Антигон сидел с трепыхающимся в груди сердцем, хотя твердо знал, что предназначенные Ганнибалу пять талантов золота надежно спрятаны среди ворохов целебных трав, тюков и пифосов. Из всей команды о них знал только Бомилькар.

Как грек и ожидал, осмотр закончился благополучно и ему разрешили удалиться. Несколько дней он провел на судне, наблюдая за разгрузкой товара, а когда «Порывы Западного Ветра», шевеля парусами, словно птица крыльями, и рассекая темно-синюю воду, направился к выходу из гавани, сошел на берег. В первой же таверне хозяин объяснил ему, почему жители Тараса вполне удовлетворены своим нынешним положением.

– Неучастие в войне дает огромные преимущества.

– Какие именно, повелитель дурманящей влаги?

Хозяин наполнил водой и вином два кувшина, подвинул их Антигону и, блеснув черными как уголь глазами, хитро посмотрел на него.

– Ты… свободный эллин?

– А какие еще остались? – Антигон поднес чашу ко рту, – Я приплыл из Мегалеполиса и должен прямо сказать, что не жалую римлян. Ты их имел в виду?

– Ну не совсем. Мы не дружим с Римом, поэтому он прислал сюда легионеров. Будь мы его союзниками, их бы здесь было вдвое больше. И спаси нас Зевс от латинского гражданства, тогда бы нам самим пришлось выставлять воинов. Чем теснее дружба с Римом, тем хуже… Не для Рима, конечно.

Антигон огляделся. В небольшом зале почти никого не было, но моряк в облезлом войлочном колпаке с кинжалом в торчащих из-за пояса деревянных ножнах и его сосед по столу – тощий эллин с наполовину седой бородой, пьяно мотающий слипшимися от пота волосам, – вполне могли оказаться соглядатаями римлян, посланными слушать чужие разговоры. Антигон заговорил тише:

– Союзник без права голоса или прислужник – разницы, по-моему, никакой. Просто разные степени зависимости. Почему же вы не откроете ворота пунам?

– Нет! Никогда! – протестующе вскинул руки хозяин.

– Но почему?

– Во-первых, город тут же превратится в поле битвы – у римлян довольно много воинов в хорошо укрепленной цитадели, а во-вторых… Ты хорошо знаешь пунов, господин?

– Да нет, откуда. Так, видел несколько раз.

Хозяин округлил в ужасе глаза, чуть наклонился вперед и, обдавая Антигона крепким запахом чеснока, прошептал:

– Они приносят детей в жертву своим богам. Самые настоящие варвары.

– А римляне?

– Еще большие варвары. Это верно, чужеземец. Но с ними мы боремся только семьдесят лет, а с пунами все эллины сражаются вот уже… Даже не могу сказать, когда это началось. Пять, шесть столетий назад. А может, и раньше. У нас с ними вечный бой.

– А тебе не кажется, что италийцам и пунам нужно объединиться в борьбе с Римом?

– Это был бы весьма разумный шаг, чужеземец, – хмуро ответил хозяин. – Но кто руководствуется разумом, когда дело касается таких важных вещей, как война и мир, рабство и свобода? Здесь все решает страх, корыстный интерес и воинственный задор. Поэтому мы обречены повторить ошибки наших предков.

Осторожно расспрашивая жителей города и окрестностей, Антигон выяснил, что войско пунов сосредоточилось в Апулии неподалеку от побережья Иллирийского моря. Оттуда Ганнибал мог легко помешать любым передвижениям легионов между Римом и Южной Италией. Сам стратег, если верить слухам, обосновался в небольшом городе Канны. После долгих раздумий Антигон решил отправиться в путь под видом лекаря и продавца целебных трав из Эллады. Именно так он представлялся, нанимая одного за другим троих проводников.

Они ехали на ослах по горной каменистой дороге. Антигон, чуть прикрыв усталые глаза, любовался раскинувшимися на склонах фиговыми, миндальными и виноградными рощами. Его никак не покидало странное ощущение, и чем дальше они отъезжали от Тараса, тем понятнее становились его причины. Уже первый встретившийся им на пути пастух в козьей шкуре не скрывал симпатий к Ганнибалу. Многие апулийские и луканские крестьяне откровенно говорили о своей ненависти к Риму, однако напрочь отвергали любую мысль о вооруженном выступлении против него, поскольку все предыдущие восстания были беспощадно подавлены. Они не верили в победу Ганнибала и полагали, что его ждет страшная участь.

По мере приближения к Каннам все чаще попадались брошенные селения и жители, торопящиеся покинуть родные места. Расспрашивать этих людей об отношении к стратегу, навлекшему на них столько бедствий и превратившему плодородную местность в поля сражений, было небезопасно. Антигон молча брел рядом с большим серым ослом, время от времени погоняя его веткой, и предавался грустным размышлениям.

Соотношение сил было настолько не в пользу Ганнибала, что не приходилось сомневаться в его сокрушительном поражении. Оба избранных на этот год консула – Луций Эмилий Павел и Гай Теренций Варрон – имели под своим началом восемь римских и восемь «союзных» легионов, то есть в общей сложности свыше шестидесяти тысяч пехотинцев и шесть тысяч всадников. Такого количества солдат Рим не выставлял еще ни в одной войне. Армия Ганнибала была едва ли не вполовину меньше.

Цифры убеждали, подтверждая худшие опасения. С малыми силами вполне можно одержать победу над многочисленным войском, но при условии, что воины противника хуже обучены и вооружены. Тому пример – победы македонцев Александра над персами. Но легионеры обладали великолепными боевыми навыками. На просторных равнинах Апулии нечего было даже и думать об устройстве засад и ловушек. Великий дар Ганнибала позволял в лучшем случае смягчить последствия разгрома – а потом? Ни крепостей, где можно было бы отсидеться, ни гаваней, откуда можно было бы с остатками войска отплыть в Карт-Хадашт, не было. Победа консулов лишала стратега даже той ничтожной поддержки, которую ему пока оказывали некоторые италийские и эллинские города. Таким образом, поражение армии пунов неизбежно влекло за собой ее полную гибель.

После долгих и мучительных раздумий грек все же решил не поворачивать обратно. После победы римлян ему едва ли удалось бы добраться до какой-нибудь гавани. Кроме того, Антигон не хотел потом мучиться угрызениями совести и обвинять себя в предательстве стратега. Он твердо решил разделить его судьбу.

Возле перегораживающей дорогу груды бревен и камней он отпустил проводников и попросил разрешения у скрывающихся за завалом испуганных крестьян переночевать на обочине рядом с их груженными жалким скарбом быками и ослами. Уже распластавшись на попоне и глядя в темное небо, покрытое крупными, по-южному низко висящими звездами, Антигон подумал, что, вероятно, зимний лагерь консулы разобьют уже на подступах к Большой стене. И тогда высказанные им в свое время самые мрачные предположения относительно судьбы Карт-Хадашта покажутся детским лепетом. А ведь он говорил тогда, что у города есть в запасе по крайней мере пять лет.

До Канн было еще около двух часов пути. Он встал очень рано и по дороге не встретил ни одного конного разъезда. Очевидно, Ганнибал и его противники, готовясь к решающей битве, собрали в лагерях всех своих воинов.

Созил торопливо приветствовал его и сразу потащил к полуразрушенной Каннской цитадели. Они прошли под заваленными камнями, опаленными огнем воротными сводами и медленно поднялись по стертым ступеням на верхушку стоявшей на холме башни. Вероятно, ниоткуда больше нельзя было получить столь четкого и ясного представления о нависшей над войском Ганнибала страшной опасности.

– Они раздавят нас, – удрученно сказал Созил. – Нельзя муравью тягаться с верблюдом. Я всю ночь писал хвалебную песню в честь павшего стратега, но так и не закончил ее. Меня душат слезы. Я…

– А я никак не пойму, где чей лагерь, – сурово перебил его Антигон.

– Мы постоянно меняемся местами, – с обреченным видом ответил Созил. – Наш лагерь на южном берегу Ауфида годится только для… э… скажем так, для сбора урожая на окрестных полях. Главный римский лагерь расположен вон там.

Антигон проследил взглядом за рукой хрониста и далеко на северо-западе разглядел защитный вал с частоколом.

– Затем они перешли реку с целью помешать нам разорять здешние земли. Тогда Ганнибал, желая немного подразнить их, расположился на северном берегу.

По словам Созила, оба консула попеременно командовали армией. Если патриций Эмилий Павел, подобно бывшему диктатору Фабию, считал необходимым и дальше стараться избегать сражения, то плебей Теренций Варрон, напротив, выступал за нанесение сокрушительного удара по малочисленному войску Ганнибала.

– Сегодня его черед. И вот пожалуйста, – хронист показал на двигающихся к соединяющему оба берега свайному мосту воинов и колыхавшееся над ними пурпурное полотнище. На шлемах всадников подрагивали на ветру красные и черные перья. Подобно туче, закрывающей полнеба, огромное скопище вооруженных людей заполнило всю пологую долину.

Стан пунов также пришел в движение. К этому времени Ганнибал уже успел переправить на другой берег легковооруженных воинов и кавалерию, и теперь на левом крыле выстраивались длинными рядами конные галлы и иберийские катафракты. В лучах солнца вспыхивали начищенные до блеска латы и шлемы.

– Ты даже представить себе не можешь, какими были эти вечер и ночь, – взволнованно пробормотал Созил. – Все знали, что сегодня предстоит решающее сражение. Все – от простого воина до окружения стратега – понимали, что одержать победу невозможно. И тем не менее никто не сомневался, что римская армия будет уничтожена. Ибо так сказал Ганнибал. Он сумел заразить всех верой в чудо. Поэтому, переходя реку, солдаты пели и смеялись. Понимаешь?

Созил недоуменно покачал головой и вытер влажные глаза.

– А какой у нас боевой порядок? – Антигон прищурился, глядя на кроваво-красное солнце. Меньше чем через полчаса оно уже будет светить в глаза римлянам.

Огромное облако пыли заволокло равнину. Сквозь него смутно виднелся отсвечивающий железом доспехов строй тяжелой римской пехоты.

– Галльской и иберийской конницами на левом крыле командует Гадзрубал Седой, – неохотно отозвался Созил. – У него в подчинении Мономах и Бонкарт.

– Он во главе конных отрядов?

– Я сам ничего не понимаю, – честно признался Созил и осуждающе передернул плечами. – Никто из этих военачальников никогда еще не водил в бой конницу. На другом крыле сосредоточено около трех тысяч нумидийцев. Ганнон, Магарбал и Карталон поведут их против «союзных» легионов.

Тут послышался нарастающий грозный рев военных рожков, и тяжеловооруженные римские воины двинулись вперед. Солнечные лучи играли яркими вспышками на наконечниках копий и пилумов и обнаженных коротких широких мечах, Антигону показалось, что как обычно начавшие битву пращники, лучники и метатели дротиков на этот раз не бросились обратно в промежутки в рядах ливийцев, а устремились к нумидийским всадникам.

– Вон, смотри!

Созил резко выбросил вперед длинную руку, однако греку вовсе не требовалось поворачивать голову в этом направлении. Он уже несколько минут не сводил глаз с конных галлов и иберов и сейчас с удовлетворением убедился, что они двинулись вперед, сперва медленно, шагом, а затем галопом.

– Что они делают?! – вдруг закричал Созил и от сильного рывка вперед чуть было не вывалился за парапет.

В нескольких шагах от римских всадников галлы и иберы дружно, отработанными движениями спрыгнули на землю, швырнули поводья подбежавшим, заранее отобранным для этого пехотинцам и с лязгом выхватили из ножен мечи. В лучах солнца сверкнул частокол клинков. «Ну что ж, придумано неплохо, – лихорадочно размышлял Антигон. – Римлянам придется очень нелегко. Иберы и галлы будут рубить коням ноги или поражать сбоку всадников… Нет-нет, атака наездников в пешем строю – это очень даже хорошо, но какой смысл?.. Ведь они и так превосходят римскую конницу…»

Налетевший с юго-запада ветер швырял римлянам в лицо клубы пыли, и Антигон отчетливо представил себе, как она забивает им глаза, носы и рты и противно скрипит на зубах. Он снова устремил взор на левое крыло. В воздухе мелькали фалькаты и длинные, закругленные на конце галльские мечи. До башни доносился привычный шум битвы – приглушенные расстоянием крики, ржание лошадей и звон оружия. Римлян отогнали на крутой берег, где их кони скользили по глинистой земле, путались ногами в колючем кустарнике, спотыкались о камни и рытвины и падали, подминая под себя хозяев. Другие уносились прочь, волоча за собой уцепившихся за стремя наездников. Теснимые со всех сторон римляне сбивались в ощетинившиеся копьями и мечами кучки. Но катафракты сочли, видимо, задачу выполненной и уже начали возвращаться к своим коням.

В центре боевого построения пунов дела обстояли совершенно по-иному. С грохотом столкнулись щиты наступающих и обороняющихся пехотинцев, и железный клин римлян взломал ряды воинов Ганнибала. Пешие галлы и иберы сперва отходили медленно, а потом, не выдержав, побежали. Преследователи опрокинули следующий строй и двинулись дальше, незаметно для себя все глубже и глубже втягиваясь внутрь расположения вражеского войска.

На правом крыле тяжелая конница римских «союзников», возглавляемая лично Гаем Теренцием Варроном, столкнулась с нумидийцами, сразу же засыпавшими их дротиками. Чернокожие всадники, однако, не спешили вступить в рукопашный бой. Они стремились поражать врагов издали и увести их подальше от неудержимо рвущейся вперед тяжелой римской пехоты. Образовавшийся промежуток быстро заполнили балеарцы, гетулы и лигуры. Под градом свинцовых шаров и стрел латины медленно пятились. Падали кони, и многие всадники тяжело ворочались на истоптанной, испятнанной кровью земле, не имея сил подняться.

С Созилом творилось что-то невообразимое. Он прыгал на одной ноге и непрерывно выкрикивал: «Улалелейя! Улалелейя! Улалелейя!» Вероятно, в представлении хрониста именно с таким кличем шли когда-то в атаку, выстроившись фалангой, его земляки-спартанцы. Антигон изо всех сил встряхнул его.