Текст книги "Марджори"

Автор книги: Герман Воук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Она считает, что ты расставляешь сети для Сэнди. И это как раз то, чем ты занимаешься. Я не буду в этом участвовать.

– Послушай, Марджори, ты меня не обманешь. Тебе нравится этот мальчик.

– Ну и что из этого следует? Самое бессмысленное дело последовать за ним в отель…

– Дорогая, ведь ничего хорошего не вышло из того, что ты не преследовала его.

– Мама… Мама, я такими делами не занимаюсь. Ты когда-нибудь поймешь это?

Миссис Моргенштерн в купальном костюме, шлепая тапочками, вышла из ванной с полотенцем, наброшенным на шею.

– Иногда одно небольшое подталкивание все меняет. Идешь купаться?

– Нет.

Миссис Моргенштерн открыла дверь и сказала:

– Увидимся за ленчем, конечно, если ты не отправишься домой. Если ты все-таки поедешь обратно, передай привет отцу.

Марджори в возбуждении ходила взад и вперед по номеру. Белое и горячее солнце заглянуло в комнату. Под окном был бассейн, а в нем – веселые молодые люди. Она смотрела на их взъерошенные после купания черные волосы. Марджори перестала кружить по номеру и потрогала свой новый купальный костюм. Он был сшит по последней моде. Телесного цвета материал, приятный для кожи, на расстоянии двадцати футов создавал впечатление совершенной обнаженности. В комнате было невыносимо жарко…

После обеда на террасе с видом на море были танцы. Целых четыре часа Марджори танцевала с Сэнди. Потом они пошли погулять по морскому берегу при свете луны. И когда обогнули небольшой мыс, за которым скрылся отель, они сели и стали лениво беседовать в бархатной темноте ночи, глядя на звезды и пропуская песок между пальцами. А волны с шумом катились прямо к их ногам. Спустя некоторое время Марджори нерешительно провела пальцем по тыльной стороне ладони Сэнди. Эффект был подобен взрыву. Когда через полчаса они вернулись в отель, их взаимоотношения достигли того же уровня, что и у Марджори с Джорджем Дробесом. У молодых людей кружилась голова; они были сконфужены, нерешительны, оживлены и чрезвычайно довольны собой.

5. Устремления Сэнди

Рыжевато-коричневый «понтиак» весьма сильно отличался от «Пенелопы»: красные кожаные сиденья, сверкающие хромовые ручки, двигатель, который при скорости шестьдесят миль в час производил меньше шума, чем шуршащие по дороге шины. Машина принадлежала Сэнди, а не его отцу. Он так водил ее, как будто сливался с автомобилем в единое целое; одна рука Сэнди небрежно лежала на выступе окна. Джордж всегда сидел прямо, управляя машиной, словно гонщик.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Сэнди.

Марджори, поправляя розовую косынку на вскинутой голове, ответила:

– А как ты?

Поверх купальника она была одета в розовое хлопчатобумажное платье и крошечные золотистые сандалии. Сэнди и Марджори ехали купаться на небольшую необитаемую бухту в десяти милях от Прадо вниз по шоссе.

– Я озадачен. Не могу понять тебя!

Она пристально посмотрела на его слегка удлиненное лицо, частично закрытое солнечными очками. Рот Сэнди был прямым и серьезным.

– Ты не можешь понять меня? Мне кажется, я вела себя слишком просто, стараясь утешиться.

– Неужели? Что все это значит?

– Я не знаю. Может быть, повлияла луна, а может быть, ты мне нравишься больше, чем следовало бы, – сказала она довольно резко.

Улыбаясь, он положил руку на ее колено и сдавил его:

– Хотелось бы верить.

Она хотела воспротивиться этому, но рука уже была убрана. Марджори забилась в дальний угол переднего сиденья, чтобы до нее было трудно дотянуться.

Она была озадачена так же, как и он, ужасно озадачена. С самого утра она ломала голову над тем, что случилось вчера. Все устоявшиеся принципы разлетелись в пух и прах. Марджори думала, что существует инстинкт женской чести, который предохраняет девушку от объятий с мужчиной, когда она влюблена в другого. Джордж Дробес, если больше и не встречался с Марджори, все же считался ее возлюбленным. Очевидно, такого инстинкта не существовало. Она также верила, что капитуляция перед обниманием указывала на драматический поворот в эмоциях. Но этим утром ее отношение к Сэнди оставалось прежним: неопределенным, но скорее это было дружелюбие и любопытство, чем страсть. Сэнди казался теперь более знакомым. Но себя Марджори не узнавала. Она была поражена собой и ждала с необычайно приятным возбуждением, какую еще странную выходку совершит.

Они свернули с шоссе и поехали вниз, трясясь на ухабах пустынной пыльной дороги, петляющей между соснами. Возбуждение Марджори росло. Она была помешана на романах, которые брала в библиотеке. В этих романах девушек всегда соблазняли, когда они уезжали купаться в уединенное место с молодым человеком; это была почти стандартная ситуация.

Сэнди Голдстоун, большой, загорелый и сильный, молча управлял машиной и улыбался в точности как искуситель, давно созданный ее воображением. Марджори получала большое удовольствие, читая романы об изнасилованиях, и часто останавливалась на описаниях экстаза у девушек. Ей было интересно, каков на самом деле секс. Но реальная действительность несла с собой дискомфорт песчаного пляжа. Марджори была слишком понятлива и послушна, и вряд ли ей грозило изнасилование, но в то же время она вовсе не хотела, чтобы они остались купаться в Прадо.

На берегу она скользнула за машину, чтобы снять платье. Она боялась возбудить Сэнди картиной раздевающейся девушки. Марджори медлила и слонялась за машиной, расчесывая волосы и поправляя косметику. Когда она вышла, то увидела, что Сэнди в купальном костюме лежит лицом вниз на песке рядом со старой разбитой лодкой. Голова его была покрыта истрепанной желтой газетой. Солнце палило. Дул легкий прохладный бриз. Бухту, протянувшуюся, наверное, на милю, обрамляли бело-золотистые песчаные берега, кое-где поросшие низким кустарником. Марджори некоторое время постояла возле машины, вслушиваясь в знойную тишину, плеск прибоя, вдыхая запах сосен. Она осторожно наблюдала за Сэнди. Он лежал не шелохнувшись. Она подошла к нему и села рядом, но он даже не поднял голову. Солнце пекло так сильно, что могло сжечь ее нежную кожу. Сэнди покрылся маленькими капельками пота.

– Сэнди…

Она заметила, как удивительно ровно и легко он дышит.

– Сэнди Голдстоун, черт тебя побери, ты что, заснул?

В раздражении она ударила его по ребрам. Это очень походило на защиту от изнасилования. Он зашевелился, проворчал что-то и наконец сел, с виноватой улыбкой протирая глаза.

– Проклятье! Черт возьми, неужели я заснул? Со мной всегда так случается на солнце.

Он вскочил на ноги.

– Пойдем!

До этого Марджори купалась только на переполненных людьми публичных пляжах, с их плавающими буями, «сосисочными», спасательными службами и визжащими детьми. Все это не имело ничего общего с купанием здесь, где можно было долго идти по ровному чистому песку и погружаться в лазурное море только вдвоем. Они брызгались, ныряли и плавали до изнеможения. Потом она села на песок и наблюдала, как Сэнди весело прыгает и фыркает в воде.

– Ты действительно хочешь быть врачом? – спросила Марджори, когда он прилег рядом с ней.

– Точно.

– В какие медицинские вузы ты подавал заявления?

– Видишь ли, я не уверен, что вообще буду подавать, Мардж. С моими отметками это почти безнадежно. У меня в среднем выходит «Си».

– Но… – она уставилась на него в изумлении, – тогда ты не станешь врачом.

– Кажется, так.

– В таком случае, что ты будешь делать?

– Будь я проклят, ты сказала это точно как мой отец!

– Нет, ну, правда, Сэнди…

– Знаешь, кем бы я больше всего хотел быть? Лесничим. Не смейся, я серьезно. Ты когда-нибудь была в Аризоне? Тамошние национальные парки – просто рай на земле. Небо, камни, кактусы, пустыня, солнце и звезды – и больше ничего. А знаешь, сколько получает лесничий? Около тридцати пяти в неделю. Ни о чем бы в жизни больше не мечтал, если бы смог стать лесничим в Аризоне.

– Да уж… довольно оригинальная мечта…

– Прошлым летом я подавал запрос на работу. Не хотел даже школу заканчивать. Отец запретил. Сказал, что я обязан получить среднее образование, даже если всю оставшуюся жизнь буду рыть канавы.

– А каков он, твой отец, Сэнди?

– О, это тот еще парень! Настоящая динамо-машина. – Сэнди сел и стал отряхивать песок со своих огромных ног. – Он немного разочарован, что я не такой. К тому же я единственный сын. Иногда мне даже чуть-чуть жаль его.

– А тебе не нравится идея – ну, ты понимаешь – стать когда-нибудь хозяином «Лэмз»?

– Конечно, нравится – или понравилась бы, если бы все было так, как ты говоришь. Да-да, и все, только мужские шляпы. Я сделал все ошибки новичка, какие только можно, – отец мне ни в чем не помог. Каждый вечер он проверял в этой секции все вплоть до чеков, а потом за ужином обшаривал меня с ног до головы. За неделю до конца каникул я пришел к нему и спросил, нельзя ли мне освободиться от работы, чтобы перед школой немного отдохнуть. «Освободиться? – говорит он. – Ты что, сегодня утром не вскрывал свою почту? Ты уволен. Ты не справился, потерпел полный крах»… И правда, в своей почте я нашел его меморандум на трех страницах, написанный собственноручно, о том, что магазин более не может пользоваться моими услугами продавца из-за огромного количества недостатков в моей работе. Ниже он скрупулезно перечислил все ошибки, которые были мной допущены, начиная с самого первого дня работы. А закончил он таким образом – я помню дословно: «Если ты не исправишься, даю слово, что скорее завещаю этот магазин какому-нибудь благотворительному фонду, чем отдам в руки такого дурака». – Сэнди зачерпнул пригоршню песка и рассеял его по ветру. – О да, он чудный парень! Он прав, знаешь ли. Чтобы заведовать огромным магазином, нужно стать жестким и сильным. Каждую секунду необходимо быть начеку. – Он стиснул ее запястья и рывком поднял на ноги. – Давай нырнем еще разок. Все же доберемся до вершины, а? Тут достаточно глубоко, можно прыгнуть.

Они сидели на скале, запыхавшись после хорошего заплыва, когда мимо прошел небольшой рыболовный катер, покачиваясь на волнах и оставляя за собой на воде грязный след.

– Я бы кое-что хотел сделать, – сказал Сэнди, – проплыть на одной из таких лодок из Сан-Диего вниз вокруг Нижней Калифорнии. На них можно сколотить состояние. Я умею управлять и… в чем дело?

Она смеялась над ним, качая головой:

– Ты как девятилетний мальчуган.

– Да? – плавный взмах длинной руки, и вот он уже ее обнимает и целует.

Это был открытый, дружеский поцелуй, поэтому Марджори уступила ему. Целуя Сэнди, она усиленно старалась вспомнить свои ощущения при поцелуях с Джорджем. Она хотела выяснить, кого же из них она любит. Марджори искренне верила, что у поцелуев настоящей любви особенный вкус и при них возникает дрожь, которую невозможно спутать ни с чем. Но в том-то было все дело, что, хотя губы и поведение у Сэнди были не такие, как у Джорджа, ей явно нравилось целоваться с одним абсолютно так же, как и с другим. Сэнди сжал ее плечи и чуть отодвинул от себя.

– О чем ты, черт возьми, думаешь?

– Кто, я? – заморгала она наивно. – Ну, что ты, что ты, дорогой, я вообще, кажется, ни о чем не думаю.

– У меня от тебя странное чувство. – Он многозначительно склонил голову набок. – Как будто ты считаешь в уме или что-нибудь вроде этого.

– Ты с ума сошел! Как ты смеешь такое говорить! – Она с силой оттолкнула его и вскарабкалась выше, подальше от него. – Вообще не следовало с тобой целоваться. Во всяком случае, если ты ожидал поцелуя, как у Веры Кешман, – извини! У меня нет ее опыта.

Сэнди почесал затылок.

– Давай вернемся в гостиницу. Умираю, хочу пива!

– Минуточку. Так что же с Верой Кешман, раз уж об этом зашла речь?

– А она зашла об этом? – спросил Сэнди. – Как же это случилось?

– Я вообще не понимаю, как ты смеешь обниматься тут со мной и все такое, когда у тебя есть девушка?

– Вера уехала в Калифорнию.

Помолчав мгновение, Марджори беспечно сказала:

– Да? И когда же это произошло?

– Пару недель назад. Ее отец разорился, и… Марджи, не смотри так скептически, это правда. Он строитель с Лонг-Айленда. Его предприятие потерпело крах. Он сбежал из штата, ускользнул из-под самого носа у шерифа, как сказал отец.

– Ну-ну. Сердце у тебя наверняка разбито.

– Конечно, я почти поседел.

– Подыскиваешь замену, я полагаю?

– Марджи, солнышко, я просто подумал, что ты хочешь искупаться и…

– Ну, так я вовсе не хочу. Ничего не буду делать того, что делала Вера – и убери с лица эту дурацкую ухмылку! Несмотря на вчерашнюю ночь – не буду, и все!

Тем не менее она все же еще немного поплавала до того, как они ушли с пляжа.

Она была потрясена, увидев Джорджа через неделю в Прадо. Время, казалось, изменило в нем все, сделав его худее, бледнее, грустнее, ниже ростом и сутулее. Он пригласил ее на обручение одного из своих школьных друзей. С самого начала этого вечера абсолютно все подавляло Марджори: и этот многоквартирный дом в Бронксе, один из ряда так хорошо знакомых ей серых домов на узкой грязной улице; и темная лестница на четвертый этаж, с ее будящими воспоминания запахами иммигрантской кухни и детских пеленок, застарелой краски и мокрого белья; и тесная квартира с мигающими электрическими лампочками, дешевой мебелью, картинками на стенах (копии с копий) и потрепанными томами дешевых изданий на полках («История философии», «Бэббит», «Сага о Форсайтах», «Мост Святого Луи»); и громкие голоса жильцов, их варварское, монотонное произношение, задевавшее ее тем больше оттого, что она сама все еще пыталась избавиться от него; и неизменные крем-сода, бисквитный торт и приторное красное вино; и непременное ванильное мороженое, спешно принесенное младшим братом из соседнего магазина и поданное в бумажных стаканчиках как кульминация ужина; и толстые родители, и гордая толстая невеста в красном платье из магазина Кляйна, с приколотым к плечу букетом чайных роз, перевязанным огромным серебристым бантом; и, что хуже всего, двусмысленные шуточки, которые все присутствующие отпускали на их с Джорджем счет. Она сослалась на головную боль и покинула компанию неприлично рано, и общее неловкое молчание провожало их с Джорджем. Потом она почувствовала такую жалость к нему и такую свою вину, что горячо расцеловала его, когда они припарковались на Драйве («Пенелопу» наконец отремонтировали, и она ездила, хоть и очень медленно, клацая и позвякивая на каждом ухабе). Она обнаружила, что отвечает на поцелуи Джорджа точно так же, как и прежде, и позже ее это очень смутило и расстроило. Уже ночью, лежа в постели и страдая от отвращения к самой себе, она твердо решила, что больше не будет обниматься и целоваться ни с Сэнди, ни с Джорджем до тех пор, пока не разберется в своих чувствах.

Она обнаружила, что может держать данное себе слово только в отношении Сэнди, но не Джорджа. Сэнди отреагировал на ее первый отказ, добродушно пошутив:

– Ну-ну, увянувшая летняя любовь, да?

– Не валяй дурака. Нет никакого смысла продолжать и продолжать то, что ни к чему не ведет. Мы друг для друга не так уж много значим.

– Марджори, ты же знаешь, что я часа не могу без тебя.

– Иди к черту, ты, обезьяна с ухмылкой!

Вот так. Но Джордж пользовался особыми привилегиями в течение полутора лет и считал, что имеет на них право. Она не могла увеличить дистанцию между ними просто так, без откровенного разговора, а то и разрыва, к чему она была совершенно не готова. Она не могла обидеть Джорджа и не хотела его потерять, во всяком случае, пока чувствовала эту неопределенность. Поэтому она вела себя с ним по-прежнему, хотя и мучилась от этой проволочки.

Вернувшись в Хантер осенью, Марджори обнаружила, что там разнесся слух о ее помолвке с наследником хозяина универмага «Лэмз». В душном тесном школьном подвале, в длиннющей очереди за учебниками она получила с полдюжины лукавых поздравлений и видела, как некоторые девушки кивали в ее сторону и перешептывались. Все ее возражения и отрицания были встречены подмигиваниями, многозначительными кивками и похлопываниями по плечу. Она понятия не имела, откуда возник этот слух, и ей это было безразлично. Эти поддразнивания хотя бы разнообразили отчаянную скуку, охватившую ее оттого, что снова пришлось погрузиться в рутину Хантера.

Марджори никогда не любила это заведение. Самым горячим ее желанием было уехать из города и поступить в колледж, но родители не хотели отпустить такую юную девушку из дома и, более того, не могли себе позволить больших расходов на обучение Марджори. Она была сильно против, но все же ее определили в этот колледж, в подземелье, который для нее был преисподней, адом, действующим ей на нервы, полным болтовни, запахов, хихиканья и визгов кошмарного количества противных грубых девчонок. Со временем отвращение притупилось, она перестала роптать на судьбу, но по-прежнему плыла одна в этом парфюмерном море, хотя у нее и появились подруги по столу и партнеры по бриджу. Когда ее семья переехала в район Центрального парка, Марджори еще острее осознала как крупную ошибку свое присутствие в этом жужжащем улье. Но менять что-либо было слишком поздно. Чуть-чуть чересчур хорошенькая, чересчур хорошо одетая и чересчур спокойная, она не пользовалась особой популярностью у девиц из Хантера и до сих пор принимала очень незначительное участие в школьных делах. Но если при ней кто-нибудь отзывался о школе презрительно, она грудью вставала на защиту, доказывая, что девушка нигде больше не может получить такого прекрасного образования, кроме как в колледже имени Хантера. Это было более или менее верно: борьба за отметки там была довольно острой, и большинство девушек училось отлично. Но она бы не задумываясь обменяла все это прекрасное образование на хотя бы капельку того блеска и удовольствия, которые она когда-то мечтала получить в другом колледже. В этих мечтах она была гораздо больше похожа на всех остальных учениц, чем могла себе представить. Хантер представлял собой концентрационный лагерь для перемещенных мечтателей женского пола, воображавших себя студентками университетов, но из-за отсутствия у родителей средств втиснутых в могилу этих подземных классов.

С течением семестра становилось все более очевидным, что статус ее в колледже меняется. Известные в девичьем кругу особы, прежде не обращавшие на нее никакого внимания, теперь приветливо улыбались ей и даже останавливались поболтать с ней на переменах. Дошло до того, что во время обеда она иногда становилась центром общих бесед. Пара прихлебал из внушительного клана Хелен Йохансен пыталась подружиться с ней. А однажды за обедом она очутилась даже в компании самой Хелен, исключительно умной, очень красивой блондинки старшего курса, которая была редактором школьной газеты, руководителем хора и высокопоставленной главой всей политики Хантера. После обеда Хелен взяла ее за руку и вышла вместе с ней на свежий воздух, в сияющий солнцем двор, поговорить о ее жизни. Марджори, чрезвычайно польщенная, так, что дух захватывало, говорила много и откровенно. Когда она осторожно призналась, что мечтает стать актрисой, Хелен предложила ей попробовать свои силы прямо сейчас, в спектакле «Микадо» школьного драматического кружка. Нет никакого сомнения, добавила она, что Марджори получит главную роль. После чего ошарашила Марджори невзначай заданным вопросом:

– Я слышала, ты знакома с моим старым приятелем Сэнди Голдстоуном?

– Ты знаешь Сэнди?

Со слегка кривой усмешкой Хелен ответила:

– Я изредка подрабатывала в универмаге манекенщицей… Дорогая, я тебе не соперница, не смотри так испуганно. Для Сэнди я старовата. И ты ведь не можешь действительно верить, что у него могут быть серьезные намерения относительно девушки христианского вероисповедания, не так ли? – Она взглянула на Марджори с добродушным вопрошающим одобрением. – Уверена, что у тебя все будет хорошо.

Марджори, вспыхнув как маков цвет, чувствуя дрожь во всем теле, пробормотала:

– Мой Бог, я его едва знаю…

– Ну, конечно, дорогая, – кивнула Хелен, и обе рассмеялись. Марджори заметила, как девушки, прогуливавшиеся неподалеку, с восхищением разглядывали второкурсницу, которая, хохоча, гуляла рука об руку с самой Хелен Йохансен.

Марджори восприняла уколы ревности, которые она почувствовала к Хелен, как знак того, что она все-таки влюблена именно в Сэнди.

6. Маша Зеленко

Она сыграла в пробных сценах «Микадо» и, к своему искреннему изумлению, была без помех принята на заглавную роль.

С того самого дня, как начались репетиции, все остальное в мире потеряло для нее всякий смысл. Она сидела на уроках с остальными девушками, небрежно накрашенными, одетыми в юбки и свитера, и что-то, как обычно, царапала в тетради, но это было своего рода рефлекторное движение, полностью минующее сознание. В конце долгих часов она не смогла бы ответить, о чем вещал преподаватель – о насекомых или об Анатоле Франсе. Иногда ручка ее притормаживала свой бег и останавливалась; глаза обращались к мутному окну, за которым осенний ветер швырял пригоршни дождя; к отраженным в стекле желтым огням, которые, казалось, каким-то чудом висели в воздухе над багрянцем улицы; в воображении ее звучала музыка из спектакля, и Марджори начинала мысленно проигрывать свою роль, добавляя в нее все новые комические оттенки. Время репетиций после занятий было для нее праздничной вечеринкой по поводу дня рождения, который наступал каждый день. Одним словом, она жила сценой.

Однажды вечером репетиция закончилась раньше, поскольку нужно было померить костюмы. Актрисы с хихиканьем и визгами по очереди поднимались на сцену, под яркий прожектор в самом центре, где с них снимали мерки под руководством толстой девушки с густой черной косой. Марджори давно уже интересовало, кто это такая. Она не раз видела эту девушку на репетициях. Та сидела в заднем ряду, выходила и заходила, когда хотела, а иногда даже шептала что-то директору спектакля, мисс Кимбл, которая всегда слушала ее очень внимательно. Мисс Кимбл в юности пела в хоре общества имени самого Шуберта, поэтому, хотя сейчас она и была всего-навсего робкой старой девой в твидовых брюках с пузырями на коленях, дающей уроки музыки в Хантере, Марджори все равно склонна была уважать любого, кого уважала мисс Кимбл.

Когда мисс Кимбл объявила: «Следующая, пожалуйста, Микадо!» – Марджори поднялась по ступенькам на сцену к этой крупной девушке, со смешанным чувством любопытства и стеснительности.

– Ага, вот и сама звезда! – Голос девушки звучал сипло и как-то по-взрослому. На ней была широкая юбка, блузка из грубого коричневого полотна с безвкусной вышивкой и широченный пояс искусственной кожи, украшенный медными заклепками. Она сказала своей помощнице, тщедушной девице с портновской лентой в руках: – Только грудь и бедра. Для нее костюм придется брать напрокат от Боукса.

Мисс Кимбл произнесла или, скорее, прохныкала:

– Маша, мы уже исчерпали все средства…

– Можно сотворить кучу подделок с помощью марли и гофрированной бумаги, Дора, – сказала толстуха, – я и делаю, что могу, но я не в состоянии подделать Микадо.

– Что ж, если ты уверена, что не можешь…

– Спасибо, – прошептала Марджори на ухо девушке.

Повернувшись к мисс Кимбл спиной, Маша сказала очень тихо, так, что даже ее тощая помощница не услышала:

– Не за что. Ты в самом деле звезда, дорогая, это чистая правда. – После этих слов она больше не обращала на Марджори никакого внимания.

На следующий день Маша опять была на репетиции. После окончания она подошла к Марджори и сделала пару дельных замечаний относительно ее игры, очень глубоких и полезных, более ценных, чем делала мисс Кимбл.

– Давай выйдем, выпьем где-нибудь по чашечке кофе и поговорим, – предложила она.

Когда они шли рядом по Легксингтон-авеню, склонившись под резким ветром, который пронизывал их насквозь и носил вокруг обрывки газет, Маша вдруг сказала:

– Послушай, я умираю с голоду. Не хочешь пообедать вместе со мной? Я знаю одно потрясающее место…

– Меня ждут к обеду дома, извини…

– Ах, да, конечно. Ну, тогда выпьешь кофе и посмотришь, как я ем, пока не настанет время бежать домой. Идет?

Они подошли к старинному зданию из коричневого камня в переулке за углом и поднялись на один пролет ко входу, который был оформлен как огромная раскрытая золоченая пасть дракона. Пройдя сквозь клыки в комнату, освещенную малиновым светом, они ощутили запахи ладана и необычных блюд. Марджори была очень рада, что не дала согласия пообедать. Она почти верила, что в китайских ресторанчиках подают кошек, собак и мышей. Проникающие всюду ароматы, казалось, подтверждали это. Кое-где в полумраке виднелись странные лица одиночных посетителей, которые ели странные блюда из тарелок странной формы. Около двери сидела очень толстая дама с усиками, которая пыталась с помощью палочек для еды выудить кусочек мяса из супницы, откуда торчала огромная устрашающе-белая кость. Маша повела носом:

– О Господи, вот такие места и портят мою фигуру, но я схожу с ума по этой еде… Привет, Ми Фонг. Как ваша жена? Ей лучше?

– Ниминоско луссе, мисса Маса! – Низенький китаец в белом пиджаке, непрерывно кланяясь, отвел их к зарешеченной кабинке, которая была освещена красным бумажным фонариком. – Тот зе комната? Спокойно, тихо? Сють-сють вино, конесно?

– Думаю, можно. Марджори, хочешь отведать сингапурского слинга? Ми Фонг делает лучшие напитки в городе.

– Я не знаю, что бы я выпила… – неуверенно ответила Марджори. – Может быть, чашечку кофе…

– Боже мой, такая кошмарная погода, тебе необходимо согреть косточки… Ми Фонг, два… Он бесподобен, – говорила Маша, пока они раздевались и вешали свои пальто. – А его жена прекрасно рисует. Они живут там, в другом конце дома. У меня есть ширма, сделанная ею, великолепная работа, и она практически подарила мне ее! Еда здесь выше всяких похвал, это я тебе говорю, а стоит гроши. Если у тебя имеется каких-нибудь сорок центов, ты можешь устроить настоящее пиршество. А если ты без денег, я могу немного одолжить тебе.

– Нет-нет, не нужно, но все равно огромное спасибо.

Вместе с напитками китаец принес блюдо, полное каких-то толстых коричневых изогнутых штуковин. Марджори поинтересовалась, что это такое. В ответ Маша воскликнула:

– Милая моя, только не говори, что ты никогда не ела жареных креветок, я просто умру!

– Я в жизни не ела ни жареных, ни каких других креветок.

– Будь я проклята, неужели это правда?! – Маша рассматривала ее с легким оттенком изумления. – Ну, что же, за твой восхитительный дебют в роли Микадо!

Марджори подняла высокий бокал, который казался черным в свете фонаря. Сингапурский слинг оказался прохладным, чуть сладким и совсем некрепким. Она улыбнулась и кивнула.

– Божественный нектар, – протянула Маша, – но больше одного тем не менее не пей. Как-то раз один развратный старик хотел со мной… и заставил меня выпить три бокала. Ф-фу!

– Ну и как, он получил, что хотел? – Марджори старалась быть столь же чертовски отчаянной, как и ее собеседница.

– А ты как думаешь? – игриво спросила Маша, напуская на себя слегка обиженный вид. Затем подавила тяжелый вздох. – Ну, ладно. В действительности он не был таким уж старым, но уж развратным – это точно. В этом и таился его шарм. Честно говоря, я до сих пор схожу по нему с ума. – Она схватила одну пухлую креветку и раскусила крепкими белыми зубами. Лицо ее просветлело, темные глаза загорелись. – Боже мой, говорят, что этот мир – юдоль слез, а ведь здесь существуют такие вещи, как жареные креветки! Ну, попробуй хоть одну.

– Нет, спасибо.

– Что ж, ты теряешь кусочек рая не земле. Но ближе к делу. Ты знаешь, что ты очень талантлива?

– Кто, я? Я вообще не уверена, что у меня есть хоть какие-то способности. – Марджори сделала большой глоток сингапурского слинга, и напиток растекся по ее телу, обжигая, как будто маленькими язычками пламени.

– Что ж, скромность украшает… – Маша съела еще одну креветку, прижмурив от наслаждения глаза. – Но ты, без сомнения, актриса, дорогая. Я знаю, что говорю. И стать чем-то другим в жизни будет с твоей стороны преступлением.

– Ко-Ко в десять раз лучше меня…

– Дорогая, Ко-Ко просто деревянная чурка. Все они чурки, чурки, слышишь, абсолютные чучела, все – кроме тебя. Конечно, они бы выбрали не тебя, а Ко-Ко, но Хелен назначила тебя на роль Микадо. Бедняжка Хелен хотела как лучше. Она тебя по-своему любит. Боюсь, она не очень-то хорошо разбирается в литературе. Она посчитала, что роль Микадо должна быть самой главной…

– Маша, мисс Кимбл распределяла роли, и…

– Дора Кимбл, моя дорогая, только директор, а Хелен Йохансен – менеджер спектакля и, что еще важнее, будет писать отчет о представлении в газету. Если мисс Кимбл хочет, чтобы и на будущий год ставились спектакли, она не должна делать ничего, что может обидеть Хелен. Драматический кружок – единственное, что привязывает мисс Кимбл к жизни. Он ей замещает мужчин. Поэтому она чертовски слаженно дует с Хелен в одну дуду.

Узнав, каким образом политические интриги могут влиять на такое священное действо, как распределение ролей, Марджори была поражена.

– Так вот как я получила роль, это все правда? Прямо не верится…

– Послушай, дорогая моя, в этой школе Хелен может делать все, что захочет. – Маша начала рассказывать о политике Хантера, приводя Марджори в изумление своими откровениями о внутренних соглашениях между христианскими и иудейскими женскими общинами и о жестком распределении лакомых кусочков в виде славы и денег.

– Но это же нечестно, прямо целая государственная система подкупов! – воскликнула Марджори.

– Ну, что ты, ей-богу, Марджори! Так обстоит дело везде, во всем мире. И школа не исключение. Девушки, выполняющие всю работу, заслуживают небольшой добавки.

– Откуда ты все это знаешь? Я чувствую себя просто слепой дурой!

– Ты не интересуешься всем этим в отличие от меня. Я честолюбива. Сначала я пыталась противиться этой системе. Выдвигалась в президенты, хотела организовать чернь, девушек, не входящих в кланы. Бог свидетель, мы их превосходили численностью раза в четыре. Но есть одна проблема. Выяснилось, что у черни развит культ благородных. На один голос за меня приходилось шесть за Хелен. А, ладно! – Она протолкнула в рот креветку и запила. – У тебя, черт возьми, глаза вылезут от изумления! Сколько тебе лет?

– Мне будет восемнадцать в этом месяце.

– Милосердный Боже, спаси и сохрани! Совсем дитя – и уже заканчивает второй курс! Да я с трудом переползаю из семестра в семестр. В Бронксе нетрудно было перепрыгнуть через один класс, я выиграла год, вот и все…

– Ты из Бронкса?!

– Прожила там всю жизнь, не считая последних полутора лет. А что?

Маша искоса взглянула не нее, красные отблески очертили темные тени вокруг глаз.