Текст книги "Марджори"

Автор книги: Герман Воук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Герман Воук
Марджори

Часть первая
Марджори

1. Марджори

В половине одиннадцатого утра, в воскресенье, мать Марджори взглянула на спящую дочь с чувством опасения и замешательства. Она не одобряла все, что видела вокруг. Ей не нравилось дорогое вечернее платье из черного шелка, брошенное на стул; чулки, валяющиеся на полу, как мертвые змеи; темные поникшие гардении на письменном столе. Но самое большое возмущение у нее вызывала ее же собственная дочь: красивая семнадцатилетняя девушка, безмятежно смотрящая сны, лежа на огромной роскошной кровати в золотых лучах солнца; ее каштановые вьющиеся волосы, беспорядочной копной разметавшиеся по подушке; ее потрескавшиеся губы, размалеванные яркой помадой; ее спокойное и ровное дыхание симпатичным маленьким носиком. Марджори приходила в себя от танцев в колледже. Она напоминала невинного, сладко спящего младенца, но ее мать боялась, что картина эта была обманчива: она вспомнила смех пьяного мужчины в холле в три часа утра, покорное ему девичье хихиканье и то, как крадучись на цыпочках Марджори пробиралась мимо ее спальни. Мать Марджори мало спала, с тех пор как ее дочь впервые пошла на танцы в колледже. Но у нее и мысли не возникало о том, чтобы положить этому конец; это единственно возможный способ знакомства девушек с юношами в настоящее время. Хотя танцы в колледже не давали даже малейшего представления о способах ухаживания, как это было в пору ее девичества, но она все-таки старалась идти в ногу со временем. Она вздохнула, взяла умирающие цветы, с тем чтобы в холодильнике хоть как-то оживить их, и вышла, тихо закрыв дверь.

Однако этот незначительный шум разбудил Марджори. Она открыла большие серо-голубые глаза, повернула голову, чтобы взглянуть в окно, затем энергично приподнялась на постели. День был абсолютно безоблачный и замечательный. Она спрыгнула с кровати в белой ночной сорочке, подбежала к окну и выглянула наружу.

Одним из множества чудес здесь – в Эльдорадо – было то, что окна их квартиры выходили прямо в Центральный парк. На высоте семнадцатого этажа не было никого, кто мог бы уставиться на нее, полураздетую, за исключением птиц, порхающих в воздухе. Это обстоятельство, даже больше, чем огромное пространство зеленого парка, раскинувшегося внизу, и даже больше, чем небоскребы, радовало Марджори всякий день, когда она пробуждалась ото сна. Она наслаждалась этой свободой от любопытных глаз уже почти год. Марджори нравилось в Эльдорадо абсолютно все, даже само название. «Эльдорадо» было достаточно подходящим названием для их апартаментов в западной части Центрального парка. Оно звучало вполне по-заграничному. С точки зрения Марджори иностранцев в Эльдорадо можно было разделить на две категории: высший класс – иностранцы, посещающие французские рестораны и британские клубы верховой езды, и низший, в который входили ее родители. Переезд их семьи в Эльдорадо, в западную часть Центрального парка, был предпринят ее родителями, как считала Марджори, с целью скрыть хоть как-нибудь то, что они являются иммигрантами; и для этого ее родителям пришлось немало потрудиться. Она была признательна им за это и гордилась ими.

Какой отличный день для верховой езды! Запах молодой травы ощущался и здесь, на семнадцатом этаже, заглушая даже запах выхлопных газов автомобилей. Небо было ярко-голубым, с белевшими кое-где облачками, и зеленый парк, в котором уже цвели вишни, тоже был окутан белоснежной дымкой. Она почувствовала себя необыкновенно хорошо, когда к ней опять вернулись воспоминания о прошлом вечере. При этом она с удовольствием обняла свои красивые обнаженные плечи руками, скрещенными на груди.

Ее давнишние мечты, мечты неуклюжей тринадцати-четырнадцатилетней девочки, стали реальностью, и даже больше, чем просто реальностью. Четыре года назад она носилась и визжала вместе с такими же грязными девчонками с такой же гусиной кожей, как у нее, на площадках для игр в государственной школе в Бронксе. Прошлой ночью она гуляла по залитым лунным светом дорожкам Колумбийского колледжа. Она раньше ничего не слышала и не знала о молодом человеке из пригорода, веселом и часто смеющемся; и это был замечательный шум, создаваемый мужчиной! Она танцевала в зале со стенами, отделанными «под дерево», в зале, украшенном фонариками и большими голубыми флагами, а иногда она находилась всего в нескольких дюймах от улыбающегося дирижера оркестра, весьма знаменитого человека. Она танцевала с множеством парней. А когда оркестр отдыхал и играла виктрола, тогда количество молодых людей, желающих танцевать с ней под плавную импровизированную мелодию еще увеличивалось. Один из них, сын владельца огромного универсального магазина, собирался совершить с ней сегодня прогулку верхом по Центральному парку. Она подняла черное платье со стула и погладила его с чувством благодарности. Оно отлично выполнило свою работу. Другие девушки во время танцев путались в оборках жалких, никуда не годных платьев из тафты и тюля, похожих на то платье, которое две недели назад пыталась купить ее собственная мама. Но она боролась за это облегающее платье из струящегося черного крепдешина, достаточно закрытое для того, чтобы выглядеть скромно и строго, и победила в этой борьбе; и теперь она очаровала этого сына миллионера. Так что платье сослужило ей отличную службу. Вот как «много» ее мама знает об одежде!

Раздался легкий стук в дверь:

– Ты встаешь, Марджори?

– Как раз иду принимать душ, мам, – ответила Марджори. Она как молния примчалась в ванную и повернула кран с горячей водой. Время от времени сюда входила мама и громким голосом спрашивала ее о чем-нибудь через занавеску; но сегодня она не пришла. Марджори вернулась в спальню и немного посидела, ожидая стука в дверь. Затем подошла к зеркалу на двери шкафа, в котором могла видеть себя в полный рост, и приложила к себе черное платье, с восторгом наблюдая контраст между ним, белыми обнаженными плечами и взъерошенными волосами.

В этот момент – это был очень важный момент в ее жизни – она поняла, что стала совсем взрослой. В это мгновение какая-то догадка о ее будущем захлестнула ее сознание; так солнечный луч вдруг прорывается через занавески в темную комнату. Она будет актрисой! Этой прелестной девушке в зеркале предначертано судьбой стать актрисой и никем больше.

Со времени окончания колледжа имени Хантера в феврале Марджори слушала курс лекций, после которого рассчитывала получить лицензию для работы преподавателем биологии; но она давно подозревала, что из этой затеи ровным счетом ничего не выйдет, что мел и доска – не ее стихия. Как не могла представить картину своей свадьбы в двадцать один год и скучное замужество после нее. С тринадцати лет ее будоражила мысль об особенном ее предназначении, которое было еще впереди, которое неожиданно должно проясниться и которое нарушит все ее планы. Но то, что она испытала этим майским утром, уже не было только предчувствием, а было правдой, ворвавшейся в ее жизнь правдой. Она собиралась стать актрисой! Детские мечты теперь не были просто мечтами.

В свете открывшейся правды – хотя это еще не было ни намерением, ни решением, а всего лишь случайной догадкой – вся ее жизнь приобрела другой смысл. Все загадки были объяснены. Все сомнения исчезли. Именно поэтому она имела такой успех в Колумбийском колледже прошлым вечером, вот почему она, живя в Бронксе, чувствовала себя как рыба, вынутая из воды. Вот почему она без видимых усилий стала звездой небольших пьес, игравшихся в школе и в летних лагерях. Еще будучи ребенком, она все схватывала на лету, обладая даром изображать других людей, отличалась превосходной памятью, а также талантом владеть собой и очаровывать многих. С помощью интуитивного чутья она рано научилась подражать речи, произношению и манере говорить своих учителей. Задолго до переезда ее семьи в Манхэттен Марджори уже восхищала своими пародиями разных людей: критически настроенные бронкские торговцы дали ей прозвище Леди Многоликость. Теперь, в поразительно короткий срок, она стала звездой западной части Центрального парка, царицей бала на танцах в Колумбийском колледже. Она сама иногда удивлялась своему замечательному успеху: мастерству овладения университетским сленгом за рекордно короткое время, грации и изяществу на танцах, отточенному искусству движений, помимо этого – умению вести и поддерживать интересный разговор, который всегда казался умным, даже если ничего заслуживающего внимания в нем не было. Она знала, что на самом деле оставалась все еще той Леди Многоликостью, которая блистала в наскоро заученных наизусть ролях школьных пьес. Но ее игра становилась день ото дня лучше; и прошлым вечером, вне всяких сомнений, достигла головокружительной высоты. Удивление этими успехами исчезло в тот момент, когда она представила себя актрисой, обнаружившей причину своих сил и способностей.

Она плюхнулась на стул у письменного стола, бросив платье на груду тетрадей с незаконченными домашними заданиями. Белые облака пара из ванной, смешиваясь с желтыми полосами солнечных лучей, заполняли комнату. Марджори стояла, рассматривая свое отражение в зеркале через клубы пара, забыв о понапрасну льющейся горячей воде. Существовали ли когда-нибудь действительно известные актрисы-еврейки? Конечно: Сара Бернар, Рейчел, – и еще она подумала, что, по распространившимся сейчас слухам, половина актрис Голливуда – еврейки.

Но ей не совсем нравилось ее имя. Оно ей совсем не нравилось. Какой-то восхитительный резонанс был в имени Сара Бернар, абсолютная элегантность в имени Рейчел – тогда как ее собственное имя… Марджори Моргенштерн…

Затем к ней совершенно неожиданно пришла идея, подобно белой молнии вспыхнувшая в мозгу. Такая простая замена! Даже не замена, а простой перевод сложного слова с немецкого на английский, и ее тусклое имя, как по мановению волшебной палочки, превращается в имя, которое сможет ярко сверкать, как звезда, и греметь на Бродвее. Она отодвинула в сторону платье, схватила карандаш, открыла тетрадь по биологии на чистой странице и поспешно написала печатными буквами:

MARJORIE MORNINGSTAR

Она уставилась на имя, расползшееся темно-синим пятном на белом листе между едва заметными голубоватыми горизонтально вычерченными линейками. Она взяла ручку и старательно вывела небольшими буквами, которыми пыталась писать всегда: Marjorie Morningstar.

Какое-то время она сидела, глядя на страницу. Потом приписала под именем:

May 1, 1933

Она вырвала листок из книги, сложила его и заперла в шкатулку из розового дерева, в которой хранила любовные письма Джорджа. А потом, напевая, исчезла в окутанной туманом ванной.

Миссис Моргенштерн позавтракала с мужем несколько часов назад, поскольку муж ее уже не мог спать после наступления рассвета в любой день недели, даже в воскресенье. Подсчитав время, которое Марджори могла бы затратить на купание и одевание, она заняла свое место за столом снова, за несколько минут до того, как Марджори вышла из своей комнаты. В руке мать Марджори держала чашку с дымящимся кофе. Дожидаясь прихода Марджори, она не притворялась с целью устроить той допрос с пристрастием. Она действительно имела право на еще одну чашку кофе в воскресное утро.

– Привет, мама дорогая. – Марджори аккуратно повесила свой жакет на спинку стула.

Миссис Моргенштерн поставила свой кофе на стол:

– Боже мой!

– Что Боже мой? – Марджори со скучающим видом опустилась на стул.

– Этот свитер, Марджори.

– Что с ним? Тебе не нравится цвет? – Она знала, что не понравилось ее матери. Она провела последние несколько минут перед зеркалом, разглаживая на себе свитер. Он явно подходил к ее британским ботинкам и бриджам, и к твидовому жакету, и к красновато-коричневой ленте на шляпке с загнутыми полями – все это было новым, ни разу не надеванным. Все эти вещи прекрасно смотрелись в магазине: гладкая, как кошка, кашемировая коричневая шляпка, и размер был подходящим. Но она плотно облегала голову, слишком плотно; Марджори знала, что прелестная девушка в плотно обтягивающем свитере вызывает волнение в окружающих. Это было очень досадно, подумала она, и очень глупо, на Южных морях никто не задумался бы над этим дважды. Она решила вести себя вызывающе. Ее матери свитер мог не понравиться, но Сэнди Голдстоуну он уж точно понравится.

– Марджори, люди подумают – я даже не знаю, что они подумают.

– Я взрослая девушка, мама.

– Это-то меня и беспокоит, дорогая.

– Мам, к твоему сведению, девушки не ездят верхом на лошадях в розовых стеганых халатах, которые делают их похожими на бочки. Они носят свитера.

Миссис Моргенштерн, маленькая и полная женщина, носила как раз розовый стеганый халат. Но этот спор был для них обычным делом; и миссис Моргенштерн ничего другого не оставалось, как перейти в наступление:

– Папа никогда не разрешит тебе выйти из дома в таком виде! Это что, весь твой завтрак? Может, еще черный кофе? У тебя будет расшатанная нервная система к двадцати одному году. Съешь по крайней мере булочку… Кто был на танцах?

– Студенты предпоследнего курса Колумбийского колледжа, мама; около двухсот пятидесяти девушек и юношей.

– Мы кого-нибудь знаем?

– Нет.

– Как это нет? Разве Розалинда Грин не была там?

– Ну конечно, была.

– Ну, ее-то мы знаем.

Марджори ничего не ответила, а ее мать продолжала:

– Как это ты собираешься кататься на лошади? Я полагала, что у тебя лекции во вторник.

– Но я решила пойти сегодня.

– С кем?

– С Билли Эйрманном.

– Ведь на улице холодно. Как же ты пойдешь в таком костюме?

– Почему бы нет? Ведь весна же.

– Ты не произведешь в таком виде на Билла Эйрманна никакого впечатления.

– Но когда-то же я должна начать носить его?

– Да, раз уж ты учишься ездить верхом. Но почему бы тебе не поехать в учебный манеж?

Здесь миссис Моргенштерн исходила из соображений здравого смысла. Марджори брала уроки верховой езды в манеже и на время взяла старый костюм у их соседки – Розалинды Грин. Мать Марджори купила ей новый костюм с условием, что она не наденет его до тех пор, пока не начнет совершать прогулки верхом по аллеям парка. Марджори могла бы солгать матери, и при этом ее не мучили бы угрызения совести, но на этот раз она действительно собиралась ездить в парке.

– Ма, я не собираюсь в манеж. Мы будем кататься в парке.

– Что-что? Ты же взяла только три урока. И ты еще не готова. Ты упадешь с лошади и свернешь себе шею.

– Это вполне возможно. – Девушка поставила со звоном чашку на стол и пролила почти весь свой кофе.

– Марджори, я не разрешаю тебе идти в парк с этим толстым, неуклюжим Билли Эйрманном. Он, вероятно, ездит не лучше тебя.

– Ну пожалуйста, мама. Мы едем с двумя другими парами и с грумом. Это даже безопаснее, чем в манеже.

– И кто же эти остальные?

– Розалинда и Фил.

– А кто еще?

– Ну, это их друг. – Марджори решила ничего не говорить матери о Сэнди Голдстоуне.

– Кто же он такой?

– Да так, один парень. Я не знаю, как его зовут, но мне точно известно, что он – отличный наездник.

– Как же ты знаешь об этом, если даже незнакома с ним?

– Мам, ради Бога, перестань! Так говорят Билли и Фил.

– Он ведь был на танцах? Ты там с ним познакомилась?

– Возможно, я не знаю. Я видела там сотню молодых людей.

– Он хорошо танцует?

– Понятия не имею.

– Где он живет?

– Мам, я опаздываю. Я же сказала тебе, что не знаю этого…

Зазвонил телефон, и с чувством огромного облегчения Марджори выбежала в холл и сняла трубку:

– Алло.

– Привет, пуделек.

Это вполне уместное прозвище, данное ей за вьющиеся волосы, и немного резковатый, необычный местный выговор, который обычно так нравился Марджори, сейчас вызвали у нее чувство вины:

– А, Джордж, как дела?

– Нормально. Я что, разбудил тебя?

– Нет, Джордж. Между прочим, я как раз собиралась уходить, так что извини меня…

– Уходить?

– Да, прогуляться верхом по парку.

– Ну-ну. Верхом по Центральному парку! Ты скоро вступишь в Лигу юниоров.

– Не будь наивным.

– А как тебе танцы?

– Отвратительно. – Она заметила, что ее мать подошла к дверям столовой и совершенно открыто подслушивает разговор. Марджори заговорила теперь с оттенком нежности в голосе:

– Я никогда не думала, насколько глупы еще эти юнцы из колледжа и как по-детски они себя ведут.

– Интересно, сколько им может быть лет? – сказал Джордж, заметно оживившись. – Наверное, в среднем – девятнадцать. По крайней мере, некоторым из них. Я же предупреждал тебя, какая смертная скукотища там будет. – Джорджу Дробесу было двадцать два года, и он был выпускником Городского колледжа. – Ну, пуделек, так когда же я смогу увидеть тебя?

– Даже не знаю.

– Сегодня?

– Видишь ли, дорогой, у меня целая гора невыполненных домашних заданий.

– Но ты же сказала, что собираешься на прогулку верхом.

– Всего на час. А потом я весь день просижу за письменным столом, правда, Джордж.

– Ну, выбери еще часок.

– Дорогой, мне хотелось бы… видишь ли, ведь это так далеко: отсюда до Бронкса… всего на час…

– Я абсолютно свободен. Ведь сегодня воскресенье. Прошло почти две недели… Я все равно собирался когда-нибудь посетить музей искусств. Я возьму машину, заеду за тобой. Если хочешь, поедем за город. Если ты не сможешь, тогда я схожу в музей.

– Да, видишь ли…

– Увидимся около часа, ладно?

– Ну хорошо, Джордж, договорились. Жду тебя. – И она повесила трубку.

– Что это за дела у тебя с Джорджем? – спросила миссис Моргенштерн с заметным удовольствием в голосе.

– Абсолютно никаких дел. Мама, я думала, что тебе известно: посторонним людям нехорошо подслушивать чужие разговоры.

– А я не посторонний человек. Я – твоя мать! Тебе же ведь нечего скрывать от меня, не так ли?

– Могут у меня быть свои секреты?

– Я надеюсь, что большая любовь не начинает остывать.

– Нет, конечно.

– Я давно не видела его. У него все такой же большой красный нос?

– У него нет и никогда не было «большого красного носа»!

– От восточной части Бронкса долгая дорога до западной части Центрального парка, – торжественно провозгласила миссис Моргенштерн.

Марджори уже собиралась выйти, когда мать произнесла:

– Марджори, послушай меня: не будь глупышкой – не надевай новый костюм.

Рука Марджори уже лежала на дверной ручке.

– Одежда не приносит никакой пользы, когда висит в шкафу. Я не вернусь к ленчу.

– Где же ты поешь?

– В закусочной, в Грине.

– Послушай, – сказала миссис Моргенштерн, – друг Билла, этот парень, который такой хороший наездник, ты произвела бы на него лучшее впечатление в другом костюме.

Марджори упала духом:

– Я не представляю, что ты имеешь в виду, мама. Пока.

Ее уход со сцены, который она так мастерски завершила прощальным взмахом руки, был испорчен сразу же, как только за ней захлопнулась дверь. У нее не было денег. Конюшня располагалась на 66-й улице, а Марджори уже опаздывала. Ей пришлось вернуться и попросить у матери денег на такси.

– Меня радует, что я хоть для чего-то нужна в твоей жизни, – сказала миссис Моргенштерн. – Даже для выдачи денег. А где же твои карманные деньги на эту неделю?

– Мам, ты же знаешь, что их едва хватает от субботы до субботы.

Мать рылась в большом красивом кожаном кошельке.

– Как хорошо, что денег твоего отца хватает не только от субботы до субботы.

– Может, тебе лучше сразу дать мне остальные деньги на следующую неделю, мам? Тогда мне не придется больше беспокоить тебя.

– Я тебя уверяю, никакого беспокойства это мне не причинит.

Миссис Моргенштерн выудила из кошелька еще один доллар и пятьдесят центов. Марджори подумала о том, что мать всегда вот так триумфально и торжественно обставляет выдачу денег. Марджори часто думала, что лучше уж умереть с голоду и ходить босиком, чем еще раз выпрашивать деньги. Сотни раз планировала она начать писать небольшие рассказы для приобретения финансовой независимости или же заняться репетиторством, или работать продавщицей в свой уик-энд. Эти мысли всегда приходили, когда ей нужно было в очередной раз выклянчивать деньги, и тут же исчезали, лишь только деньги были получены.

– Спасибо, мама, – холодно и чисто формально поблагодарила она, как только взяла деньги.

В это время в прихожую вошел отец, держа «Санди таймс» под мышкой в виде беспорядочной кипы бумаги. На нем была красная шелковая куртка, пропахшая табаком, в которой он чувствовал себя не совсем уютно. Марджори поцеловала его:

– Доброе утро, пап. Извини, но я уже убегаю.

Отец произнес:

– Верхом… Разве ты не можешь найти какое-нибудь более безопасное занятие, чем езда на лошади, а, Марджи? Люди ведь убиваются насмерть.

– Не беспокойся. Твоя Марджори вернется целая и невредимая. Пока.

Отец Марджори приехал в Нью-Йорк в пятнадцать лет: сирота, частичка большой волны иммигрантов из Западной Европы. В свою первую трудную неделю здесь, живя в убогом грязном подвале, в трущобах Ист-Сайда, он познакомился с парнем, который работал поставщиком перьев. Он тоже начал работать, сортируя перья в зависимости от их качества, – это была отвратительная, грязная работа, за которую платили всего два доллара в неделю. Теперь, тридцать три года спустя, «поставщик» умер; мальчишкой, который взял его в дело, был сегодняшний партнер мистера Моргенштерна, а вот «Арнольд Импорт Компани» стала известной фирмой по продаже перьев, соломки и других материалов, используемых при изготовлении дамских шляпок; компания теперь являлась важным звеном в нью-йоркской торговой сети. С двух долларов в неделю, работая много и усердно, отец Марджори поднялся до отметки пятьдесят тысяч долларов в год. Постоянно, со дня своей женитьбы, он тратил каждый доллар на увеличение благосостояния семьи, на создание жизненного уровня, соответствующего его положению в обществе. За исключением той доли собственности, которой он владел в небольшой корпорации, постоянно борющейся с конкурентами за свое существование, и торговли, которую он тянул на себе, у него не было ни одного лишнего пенни. Однако, несмотря на это, жил он все-таки на Сентрал-парк-вест.

– Ты думаешь, с ней ничего не случится? – спросил он у жены, показывая взглядом на коричневую дверь, за которую только что быстро выскользнула его дочь.

– Все будет нормально. Все дети здесь ездят верхом. Может, хочешь еще кофе, пока со стола не убрано?

– Пожалуй, можно.

На том месте, где завтракала Марджори, на столе валялась недоеденная булочка, измазанная губной помадой.

– Почему она вдруг так заинтересовалась верховой ездой? – задал вопрос мистер Моргенштерн. – У нее ведь уже был один урок на этой неделе.

– И как ты думаешь, почему? – Жена налила ему кофе из серебряного кофейника, который использовался только по воскресеньям.

– Надеюсь, причиной стал не этот жирный тупица, Билли Эйрманн?

– Да нет же. Дело в другом парне.

– И кто же это такой?

– Не знаю. Друг Билли. Должно быть, он не так уж плох.

Отец открыл деловой раздел «Санди таймс» и уставился в газету, прихлебывая кофе. Через какое-то время он подал голос:

– А что с Джорджем?

– Я полагаю, с ним покончено. Марджори, вполне возможно, еще и сама не догадывается об этом.

– Но тебе-то уже известно это, не правда ли?

– Да, я знаю. Слишком долог путь сюда из Бронкса.

– Может быть, нам не следовало переезжать из Бронкса сюда?

– Что ты хочешь этим сказать? – Мать с беспокойством поглядела в окно, выходящее в парк.

– Лично я ничего не имею против Джорджа. Отличный парень, – высказал свою мысль отец. – Вполне подходит для занятий бизнесом.

– Пустое место, полное ничтожество.

– А мне не нравятся эти манхэттенские парни, – возразил отец. – Они слишком большие щеголи. Они холодны, как рыбы. Я как-то говорил с ними и вдруг заметил свой акцент. Я слышал его! После тридцати лет жизни здесь они заставили почувствовать меня только что прибывшим новичком.

У отца Марджори был лишь легкий акцент, а у матери практически никакого, но речь их, тем не менее, не походила на говор местных жителей, и они понимали, что никогда она не станет такой же, как у тех, кто здесь родился и вырос.

– Я не доверяю этим мальчикам. Они выглядят так, как будто только и мечтают посмеяться над какой-нибудь девушкой, которая может стать их добычей.

– Марджори может сама о себе позаботиться.

– А может ли?

Миссис Моргенштерн придерживалась противоположной точки зрения лишь до двух часов дня, нервно ожидая прихода Марджори. Подобный спор между супругами шел постоянно. Они легко могли занимать сторону противника. Все это зависело от того момента, когда один из родителей начинал критиковать дочь. Отец снова уткнулся в газету, а мать – в окно.

Через какое-то время мать пожала плечами и сказала:

– Она ведь имеет право на большее, да? Вест-Сайд – это место, где живут хорошие, порядочные семьи. И здесь у нее самая лучшая возможность встретить кого-нибудь достойного.

– Она говорила со мной о сексе, – произнес отец. – Она изучала его в Хьюджине, по ее словам. Она знает об этом столько же, сколько известно врачам. Ей известно об этом больше, чем мне. Рассуждала о хромосомах, трубах и яйцеклетках: какая мужская, а какая женская. Я был смущен – говорю тебе, правда, и странное дело – я ей сочувствовал.

– Ей не поможет то, что они там изучают в школе. Не лучше ли вообще ничего не знать об этом, как мы с тобой когда-то?

– Возможно, она знает слишком много. Называла ли она тебе когда-нибудь пять предпосылок, которые доказывают существование Бога, и пять, которые говорят об обратном? Она узнала об этом в колледже. Но она ни разу не была в храме, только на танцах, она позабыла молитвы, да и сомневаюсь я, чтобы она вообще-то знала их наизусть; и если она не ест бекон, то, значит, ест салат из креветок, и я готов поспорить об этом на сотню долларов.

– Это Америка.

– Мы избаловали ее. Я беспокоюсь за нее, Роза. Ее отношение к… Она не знает цену деньгам. Диким индейцам известно больше, чем ей. Я немного поколдую авторучкой в чековой книжке – и вот у нее новое платье или пальто, или костюм для верховой езды…

– Сдается мне, что прошлым вечером ты просматривал свою чековую книжку. Стоит ли так волноваться из-за таких пустяков? Костюм? Ну и что? Девушкам очень нужна новая одежда!

– Да я так, вообще говорю. Этот переезд в Манхэттен для нас – полное сумасшествие. Мы проедаем капитал.

– Я же двадцать раз говорила, что тебе уже просто необходимо получить повышение в должности.

Отец встал и начал ходить взад-вперед. Он был крепко сложенным мужчиной, невысокого роста, с круглым лунообразным лицом, с кудрявыми, уже седеющими волосами и тяжелым взглядом из-под нависших черных бровей.

– Какая же это все-таки забавная и неожиданная штука – бизнес. Ты берешь денег больше, чем поступает, и через некоторое время дела больше не существует.

Мать Марджори не слышала от своего супруга ничего, кроме его жалоб, стенаний и стонов, касающихся бизнеса; ничего другого – с утра до вечера. Она сама не склонна была так мрачно смотреть на создавшуюся ситуацию. Постоянно возрастающий доход от бизнеса мужа – поставки пера – казался ей фантастически большим в первые годы ее замужества, но теперь она считала его недостаточно высоким.

– Эти годы мы посвятили полностью Марджори. Этот новый парень, вместе с которым она катается верхом, кем бы он ни был и каким бы ни был, – из Колумбийского колледжа, и она с ним дружит! Они могли бы стать отличной парой! Разве встретила бы она его, останься мы в Бронксе?!

– Она же только второкурсница. Она некоторое время, может, и не собирается выходить замуж, – заметил отец.

– Надеюсь, это не доведет нас до богадельни.

– Зато у нас точно не будет больше никаких проблем, если она упадет сегодня с лошади и сломает себе шею.

– Она не свернет шею.

– Я слышал, как ты спорила с ней. Она ведь взяла уже три урока верховой езды.

– Что значат эти три урока!

Отец подошел к окну.

– Какой сегодня прекрасный день! Вот несколько лошадей… Но это еще не она. Посмотри, как расцвел парк. Он весь в цвету! Как будто прошлым вечером его засыпало снегом. Ты не заметила, как пышно цветут вишни в этом году? Это должно иметь какое-то научное объяснение. – Он потер лоб в задумчивости. – Как быстро летит время. Я замечаю, что весна прошла – в ноябре, а что выпал снег – в феврале. Год пролетает со скоростью недели.

– Я говорю тебе: с ней все будет в порядке. – Мать подошла к окну и встала рядом с мужем. Они были одинаково полными, и у нее было такое же круглое лицо. Отец и мать Марджори были очень похожи, если не считать того, что у рта Арнольда образовались складки, придававшие выражению его лица строгость и суровость. Их можно было бы принять за брата и сестру. Он выглядел лет на десять старше своей жены, хотя они были почти одного возраста.

– Не кажется ли тебе странным… – начал отец, – а мне вот кажется. Как давно она ползала по полу в мокрых подгузниках! Что делает время! А теперь вот верхом на лошади…

– Мы просто стареем, Арнольд.

– В наши дни рассказывали анекдоты о свахах, помогающих познакомить жениха и невесту. И теперь все так же, по старой схеме: она встретит подходящего ей парня, произойдет объяснение; ну а дальше все ясно…

– С той старой схемой у тебя вообще не было бы проблем с Марджори, – резко ответила мать.

Отец улыбнулся и с некоторой долей лукавства посмотрел на нее. За более чем двадцать лет их совместной жизни мистер Моргенштерн впервые столкнулся с проблемой сватовства своей дочери-еврейки, и это болью отозвалось в его сердце.

– Я только хотел сказать, что эта новая система весьма странная. Нам дорого обойдется твое стремление ввести ее в лучшие дома. А однажды вечером, на танцах, что сможет помешать ей влюбиться в какого-нибудь обаятельного дурака из плохой семьи? И это будет конец всем нашим планам. Помнишь того, первого, в лагере? Ей тогда было всего тринадцать! Тот Бертрам…

Мать скривилась:

– У нее сейчас больше здравого смысла.

– Ума у нее действительно прибавилось. А это разные вещи. И разума у нее не больше, чем тогда. Может, капельку больше. И что касается… ну… с точки зрения традиций… как это делалось в наше время… – Он не докончил фразу и поглядел в окно.

– Все это, – с трудом произнесла мать, – лишь потому, что девочка учится ездить верхом? Не забывай об одном. Она все равно выберет того, кого полюбит. Того, кто ей нравится, а не того, кого выберем мы. И это правильно.

– Она выберет, кого хочет? – удивленно спросил отец. – В этом мире? Она получит того, которого заслужит.

Надолго воцарилась тишина. Отец допил кофе, взял газету и пошел в гостиную.